Полночь – не самое подходящее время для прогулок по Хогвартсу, если ты не преподаватель, не староста, не одно из привидений замка, не завхоз и не кошка завхоза. Блетчли – как минимум, двое из них – ни под одно из этих определений не подходили. Это, однако, ничуть не помешало тому из них, что постарше, высунуть нос не только из спальни, но и из факультетской гостиной, несмотря на то, что стрелки часов показывали хорошо после отбоя, и в случае поимки с поличным сослаться на то, что задержался в библиотеке и как раз возвращался в подземелья, было бы уже невозможно. Это в принципе не так легко сделать, когда поднимаешься наверх, вместо того, чтобы спускаться вниз, и еще сложнее – когда в твоих глазах читается характерный блеск, обычно вызываемый повышением градуса крови и сопровождаемый увеличением степени типичного слизеринского бесстыдства до масштабов беспредельных величин. А виной всему был змий. Естественно, зеленый. Точнее, его отсутствие. Или, скажем так, недостаточное его количество. И ведь начиналось все сравнительно мирно. Ну, кто бы мог еще час назад предположить, что никому из соседей Алекса по спальне нынешней ночью не захочется спать. И кто же мог предугадать, что приготовленных заранее «на всякий случай» запасов алкоголя им окажется мало. А Хогвартс – это вам не Лондон. За добавкой в магазин особо не сбегаешь даже белым днем, что уж говорить о темной ночи.
Однако Александр Блетчли точно знал, что делать в подобной ситуации… не следовало. Совершенно точно не следовало вспоминать о том, что ему известно, что в кабинете у отца припрятана заначка в виде бутылки огневиски. Совершенно точно не следовало вспоминать о том, что ему известно, где именно она припрятана. Совершенно точно не следовало самонадеянно полагать, что к тому моменту, как эта бутылка понадобится папеньке, он успеет поставить на место прежней другую, такую же. И совершенно точно не следовало пренебрегать половиной школьных правил ради проведения этой сомнительной аферы и выбираться из гостиной посреди ночи.
Но если бы он никогда не делал то, чего совершенно точно не следовало делать, Александр Блетчли не был бы сыном своего отца. И, со всей определенностью, он не стал бы свидетелем того великолепного кошмара, которым невольно залюбовался при тусклом свете от волшебной палочки, под покровом ночи прокравшись в папин кабинет через мало кому известный тайный ход.
Внутри было тихо и темно – хороший признак, говоривший о том, что там, помимо всего прочего, еще и пусто. То, что надо. Алекс неплохо представлял себе, что где стоит, и на пространственную память никогда не жаловался. Однако не успел он сделать и двух шагов, как под левой ногой что-то зашуршало. Замерев на месте и выждав для верности пару секунд, слизеринец решил не искушать судьбу передвижениями в кромешной темноте (отчасти из-за опасений ненароком разбить бутылку до того, как она опустеет – что было бы, согласитесь, совсем уж нехорошо) и воспользоваться минимальной световой поддержкой старого-доброго «Люмоса». Так он, собственно, и поступил.
За то время, сколько Алекс знал своего отца (то есть за всю свою сознательную жизнь), он успел смириться с мыслью, что на рабочем месте последнего можно обнаружить самые неожиданные вещи, порой абсолютно неясного предназначения и весьма подозрительного свойства. Посему он, между нами говоря, нескромно полагал, что готов ко всему. Однако увидеть там такое Алекс все-таки не ожидал.
Несмотря на то, что в свете люмоса можно было разглядеть лишь часть окружающего пространства, увиденное потрясло Блетчли в достаточной степени, чтобы испытать широкую гамму чувств, от изумления от самого факта до восхищения тем, кто осмелился привести кабинет в столь феерическое состояние, а от него – до разочарования, что искомая бутылка огневиски в таком бедламе уцелеть едва ли могла, а уж оттуда мысли Алекса плавно перетекли к осознанию, что надо линять отсюда подобру-поздорову, да поживее, и никому не рассказывать, что он вообще был здесь сегодня, потому что не дай Мерлин папочка заподозрит, что сей шедевральный бардак есть дело рук его любимого сынули. Александр никогда не мечтал умереть молодым.
Где-то в стороне что-то глухо шмякнулось об пол. А может быть, ему это только показалось. Однако в этом случае слизеринец предпочел перестраховаться и немедленно затушить слабый огонек на конце волшебной палочки. Постоял несколько мгновений неподвижно, прислушиваясь. Тихо. И слава Мерлину! Из отцовского кабинета надо было выбираться. Правда, преодолеть несколько метров до выхода Алексу теперь предстояло в темноте, но он был уверен, что справится с этой задачей. Чего он никак не мог предполагать, так это того, что на полу под его ногой обнаружится лужица чернил. Поскользнувшись на этом мокром недоразумении, слизеринец инстинктивно расставил руки, чтобы удержать равновесие. Он точно знал, что в этой точке кабинета схватиться было просто не за что. Но мебель тут, видно, посходила с ума, потому что правый локоть больно впечатался во что-то твердое, а что-то неразличимое в общем мраке внезапно метнулось в его сторону, и Алекс, от неожиданности окончательно лишившийся надежды удержаться на ногах, завалился набок и рухнул на пол, туда, где уже покоились обломки стеллажа и беспорядочно наваленные одной кучей книги и свитки. Он выругался сквозь зубы. После поднятого грохота соблюдать осторожность уже не имело смысла. Огонек на конце палочки вспыхнул снова – и Алекс тихо выругался еще раз.
– Фрида Оливия Блетчли. Ты в своем уме?!

Сжечь. Сжечь и больше этого не видеть.
Блетчли одарил работы седьмого курса взглядом, каким обычно награждают кровного врага и, мимоходом посмотрев на циферблат часов, выуженных из кармана и вполне комфортно пристроившихся на столе, блаженно потянулся. Зажатое в руке перо грозило, конечно, испачкать чернилами парадно-выходные брюки, в которых, проваландавшись всю неделю известно где, но неизвестно зачем, только потому, что "Министр считает, что это чрезвычайно важное обстоятельство!", ему предстояло завтра трансгрессировать на конференцию по детальному анализу отношений между сословиями магической Англии, но на данный момент Тони это обстоятельство мало волновало. Очередное мракобесие. Он мог бы придти туда в мешке из-под собранного корня мандрагоры, и никто бы не заметил. Маггловский базар, а не собрание интеллигентных, на первый взгляд, волшебников.
Так. Он что, сказал "маггловский базар"? Блетчли на секунду замер, а потом страдальчески вздохнул.
Разумеется. Марта! Кстати, его изрядно испорченный подобными вещами лексикон тоже зачастую являлся причиной, почему он так редко являлся к одной родственнице во Францию.
Бросив очередной взгляд на три проверенных листочка, а затем на кипу таких же, но только непроверенных, фактически новоиспеченный (за полгода не привыкают к этому бедламу) профессор, наконец, осознал, что после трех часов беспрерывного вникания в трудности перевода, которые возникли у седьмого курса при адаптации не самых заумных мыслей с древних рун на родной английский, его хрупкая пожирательская психика больше не выдержит и, решительно кивнув, словно определив для себя какую-то цель, по привычке поправил запонку в манжете и стремительно поднялся из-за стола.
Все, что ему было нужно - это короткая прогулка по кабинету, чтобы начать думать о работе, а не способах мести объектам этой самой работы.
Короткая прогулка и виски.
Однако, как ни странно, на данный момент путь его за пределы кабинета не лежал.
Пыль была повсюду. В этом Блетчли был абсолютно уверен, закашлявшись, когда сдвинул в сторону ветхий фолиант "Древних Рун: мифов и легенд", давности которому было века два, и на первый взгляд даже дышать на него казалось высшим проявлением склонности к садизму. Но на войне (читай: на уроках), в общении с Дамблдором и еще одной персоной - не будем показывать пальцем - а также в приструнивании собственных детей все методы были хороши, поэтому подобная мелочь Тони была остановить не в состоянии. А уж учитывая то, что одной из его пар стояло сдвоенное преподавание у Рейвенкло и Слизерина, то вообще, можно сказать, он этой пыли не заметил. Потому что этот выпуск "орлов" последнее время мог считаться рецидивом из-за собственной неуемной активности (Гриффиндор в этом деле вне конкуренции, у Гриффиндора подобное поведение есть состояние души), а на Слизерине учился его собственный сын. Все гениальное - просто. И, пока, погруженный в размышления, Блетчли прибегал к попытке ответить на вечные вопросы, путь до организованного его коллегой - а может, и коллегой его коллеги - импровизированного мини-бара был, наконец, окончательно проложен сквозь письменные доказательства генерируемых на протяжении веков мыслей. Однако, произнеся заветное: "Alohomora!", Блетчли и предположить не мог, какое ожидает его разочарование.
К горлышку пустой, очевидно, уже как минимум неделю назад откупоренной бутылке с утерянной пробкой, вальяжно переставляя лапы по собственной паутине, полз черный-черный паук. Крайне неприветливая картина уныния, стоит заметить, и Энтони не оставалось ничего, кроме как раздосадовано скривиться. Вот так всегда: ничего не пойдет по плану до тех пор, пока ты не проследишь за этим сам! А как что, так "Тони, подскажи, не эдак ли переводится этот символ?". И нет, признаться, что по пустякам к нему обычно - и слава Мерлину - не обращаются, Блетчли гордость не позволяла, и к тому же он имел полное право хоть на ком-то сорвать собственное неудовольствие, так что ему, этому не присутствующему кому-то, жаловаться после подобной халатности по отношению к святыне жаловаться было просто не на что.
Когда Тони неожиданно выпрямился и глаза его азартно блеснули, над головой Блетчли не хватало только вспышки люмоса. И, на ходу влезая в рукава сюртука, он направился вон из класса.
Потому что если у него не было плана "В", то в алфавите, помимо этой буквы, находилось еще двадцать пять.
Но, профессор, умоляю, куда же Вы в тапочках!
Зачастую слом парадигмы - вещь чрезвычайно неприятная, однако сейчас Тони буквально наслаждался процессом: осознание того, что теперь самой миссис Норрис тебе разрешено ходить по школе безнаказанно, грело бы душу любому выпускнику этого заведения. Поэтому, уверенным шагом добравшись до очередной стены, Блетчли, словно дирижер, сделал короткий пас волшебной палочкой, и за считанные секунды, тихо проскрежетав, часть стены растворилась в темноте, открывая взору проход на освещенный тусклым светом лестничный пролет одной из многочисленный башен Хогвартса. Недолго думая, но по привычке все же оглянувшись, Блетчли шмыгнул в один из скрытых от невооруженного глаза студентов проход, не оставляя за собой ни единого намека на пребывание там и тогда. Он часто пользовался подобным способом передвижения по школе, потому что - вуаля! - тридцать четыре ступеньки и один порожек, и вот она - дверь в собственный кабинет.
Однако, сделав пару шагов навстречу заветной цели, Энтони замер.
Потому что в этот раз двери на месте не оказалось.
Скормлю соплхвостам, - было первой дружелюбной мыслью профессора, когда он мрачно оглядел то, что стало с его личными покоями. - Нет, сначала по старинке четвертую, а уже потом - скормлю соплхвостам. Но если бы это было единственным потрясением, ожидающим его в этот вечер! Ибо, помимо погрома, в его кабинете, тихо переругиваясь, стояли не кто иные, как собственные дети. Впрочем, следуя логике вечера, предположить подобное было не сложно, но ведь надежда, как водится, умирает последней.
Наконец, посчитав, что дал отпрыскам пообщаться между собой вдоволь и что самому уже, пожалуй, хватит разглядывать этот ночной кошмар пациента Святого Мунго, Тони откашлялся и, облокотившись о дверной косяк, проговорил, дождавшись, когда нежданные посетители обратят на него хотя бы часть своего драгоценного внимания:
- У вас обоих есть минута, чтобы успеть сказать все, что вы сказать хотели бы, - четко, тщательно расставляя акценты, старший Блетчли выудил из кармана незабвенные часы. И, посмотрев на циферблат, снова вернул несколько ироничный взгляд Фриде и Александру, выразительно поднимая бровь: - Искренне советую не молчать. Время пошло.

Вообще-то, Фрида Оливия Блетчли давно догадывалась, что ее семейка с головой не дружит. Начиная с Марты, которая порой потрясала воображение даже самых искушенных своими выходками и фразочками, заканчивая младшенькими. Причем в данной ситуации, девушка была уверена, что она в их дуэте самая адекватная. Ну, обо что же надо так сильно удариться головой, чтобы устроить подобное в кабинете родного отца, который от провинившегося живого места не оставит. Вот совсем не оставит. Ни капельки.
И этим самым несчастным провинившимся оказался обожаемый брат, ну и что прикажите делать? Первая и самая разумная мысль была «линять» и как можно быстрее, но она ее проигнорировала, решив прочитать нотации. Скрестив руки на груди, Фриш уставилась на парня, ожидая объяснений. Не самый лучший момент, но, с другой стороны, ее успокаивало, что в это время вероятность того, что кто-то заглянет в кабинет, крайне ничтожна.
Однако Алекс видимо решил, что нападение – лучшая защита, и вместо объяснений поинтересовался, что она тут делает. Блетчли собиралась было перебить брата и высказать все, что она о нем и о его выходке думает, но голос со стороны двери заставил ее вздрогнуть и на мгновение застыть в испуге.
- Маловато будет минуты… - пискнула и тут же замолчала, вспомнив, что вообще-то, сейчас им точно не поздоровится, а значит для подобных высказываний не лучшее время. Да и, честно говоря, говорить-то было нечего. По крайней мере ей, а вот что делать брату, она совершенно не знала.
- Не мы, - кивнула в подтверждение слов брата и поспешно добавила, - и не по отдельности тоже. Папочка, а почему ты не спишь? Работы много, да? Ой, поздно уже, нам тоже спать пора, а тебе вставать рано…
Сам же посоветовал не молчать, вот только у Фриды была дурацкая такая особенность, в минуты сильного волнения, в такие как сейчас, например, она начинала быстро тараторить, а точнее нести редкостную чушь, не особо вникая в то, что говорит. Зато мысленно пыталась продумать, что делать и как спастись от гнева отца. Точнее ей-то спасаться не надо было, надо было спасать Александра, потому как его определенно не погладят по голове, если узнают, что это он все это натворил.
Но Алекс мало того, что не думал, когда громил кабинет, так и сейчас отказывался включить голову хоть на минутку и решил, что лучшее, что он может сейчас сделать – во всем признаться.
- Не слушай его! Это я все это устроила!
Не известно, что заставило девушку сказать это – скрытые суицидальные наклонности ли (хотя подобным она никогда не отличалась), внезапно появившийся альтруизм (ранее тоже в число пороков не входивший) или стремительно промелькнувшая мысль «Ой-ой-ой, убьет же!», но как-то выручать брата надо было, и она не нашла ничего лучше, чем взять вину на себя.
- Он бы до такого не додумался, - фыркнула и быстро показала язык Алексу, на мгновение развеселившись. Ага, молодец, а ты значит, до такого додумалась. Нашла, чем хвастаться, ничего не скажешь.
Блетчли виновато опустила глаза в пол, состроив виноватую мордашку, искренне надеясь, что отцовские чувства в Тони напомнят ему, что, во-первых, девочек убивать нельзя, во-вторых, у его дочери слабая детская психика, а значит, кричать и особо сильно ругаться тоже нельзя, ну а в третьих, разве можно наказывать любимых детишек?
Подумав о том, что эти три аргумента просто неоспоримы, девушка подняла глаза и улыбнулась как можно очаровательнее, пытаясь показать, что все случившееся не более, чем детская шалость, одна из тех, которую они устраивали дома, но столкнувшись со строгим взглядом отца, Фриш вновь опустила глаза и вздохнула, подумывая о том, что все-таки это далеко не как дома…
Хотя вот вспоминать про дом, пожалуй, лучше не стоило. Достаточно было вспомнить гениальный план по изведению преподавательницы по злейшему врагу всех детей в этом доме – французскому, ни в чем кроме своей работы неповинной, и прочие милые выходки, за которые должно было следовать жестокое наказание, однако многое, по счастливой случайности, сходило им с рук, видимо, в силу возраста. Сейчас же она даже не знала на что давить, возраст-то уже не такой уж и маленький.

Ложь хороша лишь тогда, когда она тщательно продумана заранее. В случае импровизации откровенное вранье – худший из всех возможных методов решения проблемы. Потому что она, как правило, проблемы не решает и даже наоборот, создает новые. Вероятно, именно поэтому Александр Блетчли никогда не любил лгать, предпочитая аккуратно недоговаривать, причем за годы практики достиг немалого искусства в этом ремесле, научившись делать это так, что, даже будучи уличенным в лукавстве, умел столь ловко повернуть все дело в выгодную сторону, что через несколько минут оппонент самостоятельно приходил к выводу, что слишком вольно трактовал услышанное ранее и сам же повинен в собственном заблуждении, сложившемся у него на основании слов Алекса. Однако нынешний случай был принципиально иным: чтобы выкрутиться из этой патовой ситуации, нужно было или сознаться, или «сознаться». Первый вариант тут не подходил, потому что его вины в разгроме отцовского кабинета не было ни на сикль, а второй включал в себя необходимость наврать с три короба, причем наврать виртуозно, чтобы папочка ни о чем не догадался. Или хотя бы оценил изворотливость ума своих изобретательных отпрысков. Зато оба варианта можно было скомбинировать.
Лихорадочно прокручивая в голове все возможности избавить от ответственности сестру и, если повезет, уйти от нее самому, сотворив красивую и изящную ложь, Алекс начал с простого: с правды. Или, если еще точнее, он начал с элементарного в интеллектуальном плане действия: поднялся на ноги – что предоставляло ему удобную паузу, дававшую небольшую отсрочку перед началом объяснений и шанс сообразить, с чего лучше начать вести линию защиты. Правда, то же действие потребовало от него определенных физических усилий, потому что подниматься с остатков неравномерно разгромленного стеллажа с книгами было не ахти как удобно. Добавьте сюда резко увеличившееся количество синяков и ссадин на теле, одну почти выведенную из строя кисть руки и другую, занятую сжиманием древка волшебной палочки (хорошо, хоть эту при падении не сломал). Но прохлаждаться в полулежачем положении после ехидного замечания отца – это был совсем уж не вариант, так что подняться на ноги Алексу пришлось бы в любом случае. После этого можно было переходить к следующей части представления, то есть к «признанию». И так бы он непременно и сделал, если бы не вмешалась Фриш.
Нет, вы гляньте только, он ее спасти пытается, а она берет и бездарно во всем признается! Не заболела ли? Поскольку патологическая честность никогда не входила в число его или Фриды прегрешений, Алекс не на шутку обеспокоился психическим здоровьем любимой сестренки и скосил в ее сторону подозрительный взгляд. Да нет, выглядела она вполне оживленной, хотя и была несколько бледновата. Есть с чего побледнеть!
– Я ценю твою поддержку, Фриш, но не говори ерунды, – уверенно начал Алекс, невозмутимо поворачиваясь к переместившемуся в пространстве отцу. – На самом деле, – я пришел сюда спереть у тебя бутылку огневиски, ты счастлив? – это целиком и полностью исключительно моя вина. Мы с ребятами заключили пари, я проспорил – и вот.
Все это, конечно, хорошо, но и получить за такое по шее тоже можно очень недурно, поэтому успокаиваться было рано.
– В свое оправдание могу сказать только, что понятия не имел, чей именно кабинет придется… привести в такое состояние.
Все же, так оно звучало лучше и цивильнее, чем более отвечавшее сути «разгромить» или «разнести», а как корабль назовешь, так он и поплывет. Правда, зная, каким дотошным иногда мог быть Блетчли-старший, пора было срочно придумывать, когда, где, с кем и о чем именно он поспорил, а также почему этот спор проиграл и как умудрился не найти способа отвертеться от исполнения условия пари, несомненно, грозившего ему куда более печальными и опасными последствиями, чем невыполнение этого условия как таковое. Задачка, прямо скажем, не из легких – все ведь должно было выглядеть максимально достоверно.
Воспользовавшись моментом, когда отец, кажется, на миг отвлекся от созерцания своих прекрасных уменьшенных копий, Алекс бросил на сестру грозный взгляд и тихо, сквозь зубы, процедил:
- Молчи.
Не хватало еще, чтобы их «показания» начали расходиться. Хотя они и так уже достаточно разошлись… Но, может быть, еще не поздно было это исправить.
И вот еще что. Чтобы сократить эту «минуту позора», неплохо бы уже перейти к части разрешения (а еще лучше – мирного урегулирования) конфликта. Алекс как-то привык считать, что в любой ситуации можно договориться. Самое время попытаться.
– Если инцидент на этом исчерпан, предлагаю разделиться: ты отправишься спать, а мы с Фридой пока тут приберемся.
Ну да, у великодушия Алекса были свои пределы: если уж Фриш заварила такую кашу, то пусть изволит поучаствовать в устранении этого бардака. Да и к тому же, если бы он не приплел ее сюда сейчас, этот приступ благородства выглядел бы в глазах отца подозрительно сверх всякой меры.

Знаете ли вы выражение: "меньше знаешь - крепче спишь"? Впрочем, оно считается достаточно распространенным, чтобы его не знать, посему в свое - или не слишком - время дошло оно и до любопытных ушей некоего Энтони Себастьяна Блетчли, и, если быть откровенным, в сложившейся ситуации подобный факт последнему лишней уверенности в будущем не прибавлял. Ибо чем больше Тони узнавал о, вне всяких сомнений, красочных подробностях уже пару часов назад ставшего историей вечера, тем больше его снедали и грозили бессонницей стыд и, пожалуй, страх за последствия собственного головотяпства. Потому что если его любимой жене удалось привить этой сладкой парочке все тонкости этикета, присущие любому достойному своего статуса в светском обществе магической Великобритании аристократу, то как же от взгляда вроде как даже заботливого отца ускользнула столь крошечная деталь, что своих детей, как подобает все тем же самым пресловутым аристократам, врать-то он так и не научил? Да, внушительное пятно на репутации, ничего не скажешь. Ибо кто-то явно забыл, что он не просто не слишком довольный профессор, прежний облик чьего личного кабинета канул в Лету настолько же безвозвратно и таинственно, как и скрылась в морских пучинах Атлантида, но и человек, под одной крышей с которым нести ответственность за шалости им обоим приходилось в течение не года, двух или даже трех, а всей своей, прости Мерлин, сознательной жизни? И несознательной тоже, но Блетчли-старший решил все же немного побыть объективным и столь животрепещущее обстоятельство в список заслуг отпрысков включать не стал. Однако стоит заметить, что, несмотря на дилетантскую ложь Фриды и Александра, Энтони все больше заинтересовывался в происходящем, и ему казалось, что стоит сделать всего один шаг - и он окажется на пороге захватывающего открытия...
Но, как водится, всему свое время, не так ли? Поэтому будем соблюдать субординацию и продолжим обо всем по порядку.
Стараясь не смотреть не только под ноги, но и, желательно, по сторонам, Блетчли-старший, наконец, достиг стола и уселся на чудным образом уцелевший стул, картинно закинув ногу на ногу. Впрочем, нельзя сказать, что в позе было что-то необычное. Наоборот: она была прямо-таки показателем того, что Тони чувствует себя королем ситуации. А уж когда он упирался локтями в подлокотники и складывал руки в замок... Вот-вот, именно как сейчас! То потенциальным дездемонам можно было с чистой совестью начинать молиться.
Это было забавно. Нет, правда: если выражаться образно, то каждый отказывался менять пододеяльник, но упорно тянул само одеяло на себя. Энтони мысленно хмыкнул, выражая тем самым свое отношение к логике ненаглядных цветов жизни. Впрочем, каждая придуманная - а в этом Блетчли практически не сомневался - история заслуживала отдельного, пристального внимания.
Значит, Александр проиграл пари. Тони в этот раз как раз заканчивал свое шествие сквозь то, что осталось от безымянного "торнадо", и, к сожалению, лица сына не видел. Изобретально, конечно, спору нет. Но верилось пока как-то с трудом, что Александр, с его, пожалуй, врожденной способностью вешать лапшу на уши попавшимся на его пути простофилям и не очень, не смог отвертеться от исполнения обязательства. Тем более, что подобное было не слишком в чести у Слизеринцев, когда сам Блетчли учился в школе: воспитанные в аристократических семьях, по умолчанию почетные члены этого серпентария чтили все, что относилось к семейным узам, как бы им это ни нравилось. Неужели, помимо всего прочего, пришел час восклицать: "О времена! О нравы!"?
– В свое оправдание могу сказать только, что понятия не имел, чей именно кабинет придется… привести в такое состояние, - закончил оправдание Алекс как раз в тот момент, когда, добравшись до стола, отец семейства обернулся в сторону сына.
Ладно, допустим, проглотили.
Однако едва Энтони обратил свое внимание на известный уже читателю стул, дабы ненароком не сесть на какой-нибудь малоприятный сюрприз, как за спиной послышалось неразборчивое шипение. Тони невольно вздернул бровь, брезгливо смахнув с кожаной обивки опилки, явно опасаясь подцепить занозу. И едва профессор успел пожалеть о том, что не расслышал, что же так рьяно Блетчли-младший пытался донести до сестры...
Как защебетала Фрида.
Посол магической Великобритании поджал губы, сдерживая улыбку, а заодно и рвущийся на белый свет смешок. Теперь все ясно. Значит, это все же это было "молчать".
- Крауч может подтвердить! - выпалила Фрида, и Тони ласково посмотрел на дочь.
Что, лунатизм, причем, как оказывается, запущенный, о котором родной отец не знает? А чудеса заканчиваться, похоже, не собирались!
Однако это была не суть. Ибо не оправданиеплетство смущало Блетчли-старшего из всего того обилия мучного, что он успел получить в дар за собственную любознательность.
А то, что Александр - виновный - предложил им с Фридой убраться, а Фрида - виновная - с ним согласилась.
Какая замечательная родственная солидарность!
Только зная, как полагал Тони, своих детей, несколько в ненужном месте.
- Благодарю за заботу, но что-то в сон не клонит, - добродушно улыбнувшись, Энтони, однако, не смог удержаться от того, чтобы азартно прищуриться. - Ввиду того, Александр Блетчли, что твоя теория звучит несколько разумнее, чем у твоей сестры, допустим, что я тебе поверил. Как бы мне этого ни хотелось. - А то, что мне не хочется, я никогда не делаю, и ты об этом прекрасно знаешь. - Так будь джентльменом: освободи леди от утомительного занятия.
Да, в одном с сыном счастливый отец абсолютно случайно оказался солидарен.
Ибо если Алекс был невиновен и, возможно, просто занимался прекрасным делом - покрывательством, а Тони действительно оказался никудышным "рара", не знающим, что его дочь страдает лунатизмом, благородство Блетчли-младшего обязано было иметь "грани разумного".

Оглядев еще раз кабинет, девушка недовольно поджала губы и подумала о том, что Алекс, конечно, молодец и погром устроил неплохой, вот только без изюминки. Вот, например, краску можно было не просто по стенке размазать, а красиво. И взять не три цвета, а побольше. Вот у Фриды их целый набор, и там каких только нет! И с блестками, и те, которые каждые 10 минут меняют цвет, и самые обычные. А еще кисточки, карандаши. Мог бы попросить.
Несмотря на огромное количество всяких колбочек и тюбиков с красками, рисовать ими Фрида не любила. Только если просто так мазать бумагу в разные цвета от нечего делать. Рисовала девушка в основном карандашом.
Как же ценно все-таки уметь вовремя слинять, а… Если бы Фрида, залетев в кабинет, просто подождала пару секунд и вышла бы через ту же дверь, то сейчас уже спокойно лежала бы в своей кроватке и о произошедшем узнала бы только утром. Прекрасный повод был бы постебаться над братом, между прочим. Где-то на середине размышлений Блетчли себя, правда, одернула, напомнив самой себе, что если бы она сейчас спала, то некому было бы спасать Александра от отцовского гнева. А, кстати говоря, свою помощь сейчас она считала неоценимой, вот только брат еще не до конца это понимал. Вообще, к сожалению, а для общества к счастью, ни отец, ни брат не мыслили такими же обходными и странными путями, как она. У юной Блетчли была своя логика, крайне изменчивая, которой она всегда четко следовала, подстраивая ее под разные обстоятельства. Вот и сейчас все то, что она говорила казалось ей логичным. Ну, логично же, что отец не поверит в запущенную стадию лунатизма? Логично. Логично, что потом он подумает, что она просто неумело врет? Логично. Логично, что раз врет, значит, есть что скрывать? Логично. Соответственно она сделала все правильно.
Фрида искренне жалела, что поблизости нет ни подушек, ничего подобного, потому что, глядя на выражение лица брата, пока она говорила, так и хотелось в него чем-нибудь кинуть. Мягким. От большой любви же.
Еще хотелось прекратить стоять с виноватым лицом и смотреть в пол и слегка краснеть. Причем, чем была вызвана такая реакция, оставалось загадкой. Фрида же точно знала, что ни в чем не виновата, зато ощущения были крайне неприятные, начиная от просто стыда, заканчивая угрызениями совести, что она «признается» в том, что это она разгромила кабинет отца, а это вообще выглядит как предательство, и к тому же… В общем, Фриде было пора прекращать думать и заниматься самобичеванием на пустом месте, поэтому она отчаянно хотела куда-нибудь сесть. Садиться к ее «великой радости» было некуда, поэтому девушка просто заходила туда-сюда, по весьма маленькому участку, просто, чтоб хоть что-то поделать.
Идея освободить ее от уборки девушке, естественно, понравилась. Несмотря на то, что с палочками прибраться тут дело минут 20, было откровенно лень и подозрительно сильно клонило в сон. Фрида предположила, что это чудесная реакция организма на возникшие трудности, потому что время было еще раннее, обычно девушка ложилась позднее.
- Отличная идея!
Однако Александр, понятное дело, особо воодушевленным этой идеей не выглядел и, конечно же, был против. Вроде как, бросать брата убираться тут одному, было нечестно, но помогать тоже не хотелось. Ах, кто бы знал, какие душевные муки она испытывала в ту минуту!
- Алекс, ну ты же джентельмен! Хотя это совсем нечестно – натворила я, а убирать ему одному. Я, так и быть, немножко помогу, - тяжело вздохнув сказала девушка и добавила, - мне несложно.
Последняя фраза была для верности подкреплена зевком и сонным хлопаньем ресничек, видимо для пущей убедительности.
Свой порыв души и благородство Фриш оценила в реферат по уходу за магическими существами. Они сейчас проходили каких-то мерзких слизней, которых ей противно было даже на картинке видеть, не то что вживую, поэтому реферат откладывался вечно до лучших времен, а сейчас появилась прекрасная возможность сплавить его брату. А еще завтра утром можно с чистой совестью проспать первый урок, тоже, между прочим, из-за Алекса. В общем-то сейчас уборка казалась незначительной неприятностью по сравнению со всеми теми плюсами, которые ее ожидали!

О, ну отлично! Просто восторг. Всю жизнь об этом мечтал.
Нет, честно: возмущению Александра не было предела, и одному Салазару известно, почему это возмущение до сих пор старательно сдерживалось внутри, а не прорвалось наружу бурным потоком, грозившим очистить папенькин кабинет не самым традиционным способом, избавив его ото всякой мебели вообще. Только устроить такой импровизированный потоп в отдельно взятом помещении замка можно было исключительно при помощи палочки, а как раз-таки этого действенного помощника отец намеревался их лишить. Нет, Алекс всегда замечал за ним некоторую склонность к садизму, но, во-первых, не по отношению же к собственным детям, а во-вторых, не настолько же жестокого! Можно подумать, они с Фридой какие-нибудь несмышленыши-восьмилетки, чтобы наказывать их таким варварским образом. Вы даже не представляете себе, какой это удар по самолюбию Блетчли – причем, вероятно, любого из них. И вот родной отец с милейшей улыбочкой подвергает любимых сына и дочь этой пытке. Как это прикажете понимать?
Алекс ненадолго даже обиделся. Секунды на две-три. Потому что считал, что со стороны Блетчли-старшего поступать подобным образом с собственными детьми просто… непорядочно. И с любой стороны предосудительно. Примерно те же две-три секунды ушло у Алекса на старательное обдумывание, стоит ли высказать все то же самое отцу в лицо, или промолчать все-таки было бы разумнее. По истечении этих нескольких мгновений ему стало ясно, что промолчать он попросту не сможет, поэтому единственное, что ему оставалось – это позаботиться о том, чтобы его слова оказались в меру вызывающими. А то чем черт не шутит. Кстати, лица сестренки Алекс пока не видел, но у него были некоторые основания полагать, что, несмотря на высказанную Фридой буквально только что готовность поучаствовать в уборке, такое изменение в положении дел должно было значительно поумерить и ее энтузиазм тоже. Во всяком случае, такая реакция казалась ему абсолютно здоровой, логичной и естественной – и судил он в данном случае по себе, да. Потому что если поначалу, когда отец не ответил на его реплику ни единым словом, а только отчасти пронзительным, отчасти насмешливым взглядом, по спине Александра пробежал легкий холодок, то потом, когда он услышал «верховную резолюцию», внутри у него начала подниматься горячая волна довольно-таки бурных эмоций, с которыми ему, обычно хладнокровному, сейчас было сложно совладать.
Для начала Блетчли нахмурился и уставился на раскрытую отцовскую ладонь, как на инородное существо, непонятно каким лихим ветром занесенное в эту обитель и что здесь позабывшее. Выполнять распоряжение главы семьи он особенно не торопился в силу слишком уж активного нежелания, отчаянно сопротивлявшегося «высшей воле», но идея молча стоять посреди руин бывшего кабинета профессора Древних Рун до утренних петухов тоже не выглядела в достаточной мере соблазнительной. В результате Алекс, после нескольких мучительно долгих секунд совсем уже не театральной паузы, мееедленно потянулся рукой за волшебной палочкой и мееедленно извлек ее на свет божий, потом так же мееедленно шевельнул рукой снова, как будто уже собрался выполнить требование отца и передать палочку ему… да так и замер. Только качнулся назад, перенося вес тела с носков на пятки. И решительно заявил:
– Ну уж нет. – На Блетчли-старшего он при этом взглянул вызывающе, если не сказать нахально. – Не стану я этого делать.
Потому что, как и его отец, Александр чертовски не любил, когда его заставляли делать что-то, чего ему делать не хотелось, и препятствовал подобному развитию событий любыми доступными средствами и способами. Любыми.
– Я вообще не имею ни малейшего отношения к этому бардаку. – Он повернулся к сестре. – Извини, Фриш, но это  переходит всякие границы. Ты уже не маленькая и должна самостоятельно отвечать за свои поступки. Если уж натворила дел, то могла бы хотя бы не мешать мне, когда я пытался тебя из этого вытянуть. Лунатизм! Надо же было до такого додуматься! – Собственно, позволив своему негодованию излиться на голову единственного (а точнее, единственной) из присутствующих, на кого этот поток мог быть обращен без нарушения субординации, Алекс так увлекся, что временно забыл о присутствии отца, и самозабвенно принялся воспитывать дражайшую сестрицу – так, как представлял себе нормальный воспитательный процесс с точки зрения заботливого старшего брата. – Я даже не спрашиваю, что тебя на самом деле сподвигло на такой великий подвиг – боюсь, это объяснение окажется слишком чудовищным в своей нелепости – но врать-то ты могла уже научиться получше?!
Правда, его собственная версия тоже была не ахти, но об этом Александр, разумеется, благоразумно умолчал… и, наконец, внезапно вспомнил, что у этого спектакля, помимо двоих участников, есть еще и зритель. Зритель, кстати, выглядел вполне довольным. С чего бы это?
От внезапной догадки Алекс едва не задохнулся и резко оборвал свою тираду. Да папочка же просто развлекается! Он, значит, с самого начала понял, что виноват во всем не Алекс, а… То есть нет, подождите-ка. Судя по этой неописуемой ухмылочке…
Блетчли-младший недоуменно посмотрел на Фриду, потом, нахмурившись, исподлобья взглянул на отца. А потом просто тяжело вздохнул.
Нет, ну какое же подлое издевательство!

Да, как все-таки сладок момент триумфа!
Оболтусы, - с нежностью подумал Тони, глядя на собственных детей, не без восхищения отметив, как быстро забывается наличие родственных связей, когда дело доходит до морального унижения. Ни в коем случае не поймите превратно! (По)желания своих отпрысков Тони изначально уважал наравне со своими, чем, возможно, эту парочку и разбаловал, но другого выхода Блетчли просто не видел. Подростковый возраст - это такая забавная штука, когда еще можно сыграть на юношеском максимализме и остаться безнаказанным моралью ввиду того, что ты "умнее и мудрее".
Отец всегда прав, - мысленно улыбнулся Тони, глядя, как Алекс собирается с мыслями; у него уже, если честно, успела подустать рука, пока младший Блетчли справлялся с обуревавшим его возмущением, дабы в итоге набраться наглости и дать отцу от ворот поворот. Мельком взглянув на Фриду и приметив то, что приметить хотел, глава семьи мог поспорить на здоровье своей любимой тещи, что дочь занималась медитацией такого же толка, как и ее брат. Тони не знал, куда ему деваться, чтобы развеселой улыбкой не испортить свою же постановку.
Если отец не прав, смотрите, дети, п.1.
- Ну уж нет, - наконец, произнес Александр, одергивая руку с палочкой от ладони отца. Однако в эти секунды Блетчли-старший все еще оставался беспристрастен: - не стану я этого делать! - в отместку за все события сегодняшней ночи Тони очень хотелось сказать, что эта часть предложения уже никакой смысловой нагрузки не несла, но сначала передумал, потом заколебался, замешкавшись и нне решаясь отказаться от предыдущего решения.
А потом Алекс повернулся к сестре, принявшись ее отчитывать, а Фрида, соответственно, в долгу не осталась. Тони понял, что как-то упустил момент, когда рост обоих неожиданно стал на полтора-два фунта выше, однако сейчас это существенной роли не играло: что десять, что пятнадцать или семнадцать - во время ссор младшего поколения семьи обычно наступала кратковременная угроза развязывания Третьей Мировой. Только в этот раз Алекс и Фрида явно стояли уже посреди поля боя.
И, глядя на детей, Блетчли не мог нарадоваться, что истина была, наконец, действительно где-то рядом.
Осталось только чуть-чуть подождать, чтобы до всех участников мезансцены дошло (или доползло, или добежало, как кому нравится), что они сделали, а что - гип-гип! - таки нет.
Иногда ожидание могло быть приятным. И в этот раз Тони уже не смог удержаться от ухмылки.
Осознание, судя по насупившимся мордашкам, пришло к этим артистам одновременно, и Блетчли-старший стал выглядеть на порядок довольнее.
Тони смерил две шипастые розочки жизни насмешливым взглядом, дабы для усугубления эффекта постаравшись выдержать подходящую профессорскую паузу и только потом заговорить.
Сказано - сделано.
- Эврика, - не без иронии - а, может, и сарказма - откомментировал произошедшее отец и трижды коротко хлопнул в ладоши, чтобы затем неспеша убрать руки в карманы брюк.
Однако это отнюдь не было сигналом для того, чтобы расслабиться. Потому что если снято обвинение, это не значит, что решена проблема.
Переведя умиротворенный взгляд на сына, Тони улыбнулся и комично поднял брови:
- А вот теперь, Алекс, я желаю услышать все подробности относительно твоего "пари", - Тони шаркнул тапочком и невинно воззрился на дочь: - пока Фрида Оливия Блетчли придумывает достойное оправдание, какая нужда заставила ее оказаться вне своей спальни после отбоя.
И с чувством выполненного долга глава семейства снова обратил все свое внимание на Александра.
В принципе, счастливый рара мог и промолчать. Но отцовское любопытство, знаете ли, такая занимательная штука.