(остальное на Марвелке)

Чарльз боролся. Был достаточно для это слаб, но боролся, когда почувствовал, что Натиск потерял контроль. Без сознания они оба были практически равны, и мужчина отчасти был благодарен другу за то, что тот сумел вырубить его. Пусть и считал, что люстра – вариант из разряда пули в позвоночник и стадиона, потому что под таким массивным предметом интерьера можно было легко распрощаться с жизнью. Впрочем, его по-прежнему успокаивало то, что Эрик не дал Натиску убить его. Любой ценой. Сейчас мутант считал это оправданным.
Чарльз боролся и знал, что обречен. По крайней мере, в этот раз. Все, что ему было нужно – пять-семь минут контроля, чтобы объяснить Эрику, что происходит. Отчасти он не мог поверить в это сам, но все же знал точно, порождением чего было существо, называвшее его братом. Братом он ему, к сожалению, не был. Был, кажется это принято называть так, сыном. И видит Бог, лучше бы они были братьями.
Ему было это важно – донести до Эрика, что это не он пытается его убить. Не объяснять причины – Натиск сам с этим справлялся, - но заставить поверить, что он сам по-прежнему не желает ему зла. Слова Натиска делали больно, и в первую очередь самому Чарльзу, но он не хотел думать, какое это действие может иметь на самого Леншерра. Он столько бился над тем, чтобы старый друг ему верил и чтобы старая вражда осталась в прошлом, когда им дали второй шанс, что сейчас не мог смотреть спокойно на то, как его темная сущность рушит эту хрупкую идиллию.
Натиск считал, что именно это и должен сделать. Поставить на место зарвавшегося Эрика, решившего, что ему все сойдет с рук. Ничего и никогда. Справедливость рано или поздно должна была восторжествовать, и для него она выражалась в смерти старого врага. Великодушно он готов был сделать ее безболезненной, в дань уважения к своему брату. Святоша Чарльз должен был быть отмщен, и если он не был способен на это сам, Натиск собирался ему помочь.
Он пришел в сознание рывков, загнав брата в угол вновь. Обещал, что скоро все закончится, и что они это переживут. Так будет лучше для них обоих, лучше для всех, потому что они оба знают, сколько хлопот доставил Леншерр миру. Им скажут спасибо, потому что мало кто вообще понимает, почему они так долго тянули, так долго позволяли уйти тому, кого уже давно называли террористом, врагом общества, убийцей. Он и был убийцей, и хотя Натиску было наплевать на это, он, не скрывая лицемерия, считал, что сделает благое дело.
Первое, что он почувствовал – как запястья сковывают плотные веревки. Ему потребовалось время, чтобы осознать, что он привязан к кровати, и глухо зарычать от злости. Дернуть рукой рефлекторно, а после еще несколько раз, признавая, что привязан крепко. У него не было сомнений в том, кто виновник его унизительного положения.
Он решил, что убьет его, как только тот войдет. Попытался использовать силу, чтобы освободиться от веревок, но с удивлением обнаружил, что не может. Натиск запаниковал. Без сил Эрик был способен убить его, абсолютно не напрягаясь. Впрочем, он был сильнее Чарльза, не часто пользовавшегося кулаками для решения проблем, но даже это было сейчас проблематично.
Натиск позволил себе вздохнуть глубоко, чтобы попробовать еще раз. Ему нужно было успокоиться, но сейчас он мерно терял над собой контроль, чувствуя, как сильно заходится сердце от осознания, что он может оказаться беспомощен.
Он пробовал вновь и вновь неудачно.
Ему не нравилось, что он не может справиться с паникой, но все равно судорожно дергал руками, пытаясь освободиться, и рычил зло, не пренебрегая ругательствами. Он обещаел себе, что выберется непременно и убьет Эрика голыми руками, даже если у него к тому моменту все еще не будет сил.
Он заметил его на пороге и затих на мгновение, тяжело дыша:
- Ты не удержишь меня здесь.
Натиск улыбнулся неприятно и быстро облизал пересохшие губы:
- У тебя только один выход, Эрик – убить меня. Иначе вся боль, которую причинили тебе в концлагере, покажется детской забавой.

Натиск знал, о чем говорил. Знал точно, что больше не позволит Чарльзу вновь взять контроль над сознанием, потому что чем глубже он забивался внутрь, тем меньше шансов у него было выйти вновь. К тому же, он чувствовал власть. Власть над телом, которое уже давно должно было быть его, потому что он куда лучше справлялся с обязанностями, куда лучше понимал, что для них хорошо. Он слишком долго наблюдал, как брат рушит их, одну на двоих, жизнь.
У Эрика не было других вариантов. Только убить его, потому что ничто не было способно остановить Натиска в его праведном гневе. Отныне – куда большем, чем до этого. Потому что старый враг переходил границы дозволенного: у него не было и не могло быть власти над ним. Возможно, над Чарльзом, учитывая абсурдную смешную привязанность того к человеку, который не заслуживал этого после всего, что сотворил с ним. Но иметь власть над Натиском ему было не по зубам.
Он проигнорировал признание собственной трогательности, разглядывая его с открытой ненавистью, когда мужчина приближался к кровати. Знал, что заставит его ответить за все, потому что чтобы они с ним не сделали, он никогда не остановится.
Удар пришелся точно в нос, и Натиск дернулся и зашипел от боли, чувствуя пульсацию, и как ломается перегородка. Он попытался вырваться вновь, чувствуя, как внутри бушуют ярость и кровавое, садистское желание заставить Эрика корчиться от боли. Он решил, что его смерть будет долгой.
Мужчина почувствовал, как из носа течет горячая кровь, сбегая к губам, и судорожно вздохнул, ощущая, как во рту появляется неприятный, металлический привкус. Ему пришлось дышать ртом, чтобы дышать вовсе, игнорируя тошнотворные вкусовые ощущения.
Он рассмеялся хрипло, растянув губы, не заботясь о том, как выглядит, будучи в крови, и позволил себе снисходительный взгляд на Эрика.
- А что ты вообще знал обо мне, Леншерр?
Вообще-то, его вполне устроило бы, если бы мужчина отпустил его, перестав выворачивать руки, но Натиск терпел боль, черпая из нее сейчас силы. Он чувствовал себя униженным, находясь в подобном положении, но не боялся боли как таковой. Всю возможную боль, которую он мог ему причинить, Магнето причинил уже раньше.
- Скажи мне, Эрик, почему мой пацифизм должен распространяться на тебя? Разве ты этого заслуживаешь? Ты заслуживаешь того, чтобы тебя прощали раз за разом? Или, быть может, ты заслуживаешь того, чтобы тебе доверяли?
- Скажи, что я не прав, и что ты заслуживаешь всего этого. Давай, скажи же.
Натиск повысил голос и смотрел зло. Последнее, чего он хотел – выяснять отношения, но если Леншерру так этого хотелось, он был готов поговорить с ним. Вот только тот услышит мало приятного для себя.
- Знаешь, что я думаю? Что единственное, чего ты заслуживаешь – испытать всю ту боль, которую причинил другим.
Натиск чувствовал, что такие тирады давались ему тяжело, потому что дышать было проблематично, а рот наполнялся слюной, смешанной с кровью. Он чувствовал себя в достаточной степени униженным и ничего не имел против, чтобы Эрик испытал тоже самое, когда, чуть помедлив, плюнул в него, разглядывая презрительно.
- И что ты будешь делать дальше, Эрик?

Натиск хотел, чтобы он страдал.
Знал точно, что сделает с Эриком, как только выберется из этой комнаты и вернет себе свою силу. Ту, которую у него так трусливо отняли лекарством, которое он презирал так сильно. Лекарство, служившее напоминание о том, насколько слаб всегда был Чарльз и как нуждался в нем. Он считал старого врага лживым трусом, не способным сразиться с ним один на один. Бежавшим, поджав хвост, за помощью.
Натиск хотел заставить его корчиться от боли.
Чтобы та боль, которую Эрик пытался причинить ему сейчас, казалась детской шалостью по сравнению с тем, что сделает с ним он, когда загонит его угол, не оставив шанса. Он хотел слышать хруст его костей - ни с чем не сравнимый звук, обещавший принести им - ему и Чарльзу - удовлетворение от такой долгожданной мести. Он был уверен, что даже святоша брат был способен оценить этот момент по достоинству. Момент их триумфа. Потому что он никогда не был жадным и делал это для него.
Натиск хотел видеть в его глазах страх.
Пожирающий его изнутри. Он знал все его страхи - Чарльз знал. Сейчас он хотел, чтобы Эрик боялся его. Боялся той неотвратимости наказания, которое должен понести за все, что сделал. Боялся неизбежности и знал, что его ничто не сможет спасти. Даже Чарльз.
Ему нравилась его злость. Натиск облизнул губы хищно, чувствуя металлический привкус крови, и улыбался безумно. Улыбался с торжеством, несмотря на то, что Эрик выворачивал ему руку. Это было больно, но боль была приятной. Ему нравилось выводить его из себя, и он хотел увидеть больше.
Он хотел, чтобы это видел Чарльз. Наивный, блаженный братец, готовый простить монстру все, чтобы тот ни сделал. Уверенный, что в его "друге" есть что-то человеческое. Ему было полезно посмотреть на зверя, сидевшего в Эрике, на чудовище, готовое растерзать того, кто столько лет пытался его спасти. Натиск делал брату подарок, помогая открыть наконец глаза, которые он предпочитал держать зажмуренными.
Смотри, Чарльз, смотри внимательно на него настоящего.
- Твоя благодарность не знает границ, друг, - он выплюнул обращение презрительно, неприятно растягивая губы в подобии улыбки. - Я собираюсь исправить свои ошибки.
Он упал на подушку, когда Эрик разжал пальцы, и засмеялся хрипло. Натиск не отказался бы от возможности вытереть рот от крови, но в целом его все устраивало. Даже разбитый нос казался не такой большой потерей.
Старый враг задавал верные вопросы, и он не мог это не признать. Его положение было не таким уж приглядным, но, после того как первая волна злости прошла, Натиск чувствовал нездоровое веселье. Эрик, по какой-то из причин, не собирался убивать его так просто. А значит, у него оставался шанс. Когда-нибудь, тот непременно сделает ошибку.
- Ты еще глупее, чем я думал, - он морщится с неприязнью, когда тот переходит к вопросу, ответ на который очевиден. - Я ненавидел тебя всегда.
- Тебе не удержать меня здесь, Эрик. Эти стены когда-нибудь обязательно рухнут, и все, что тебе останется - бежать. Так быстро, как только ты сможешь.