Фрида знает, что Бальтазар прав, и она действительно запугана. Не отрицает этого ни на грамм, но считает, что у нее есть веские причины для этого. После того, как он уже добрался до нее однажды, после клетки, в которой держал, после побоев и изнасилований, у нее действительно есть веские причины бояться Торфинна как огня и не желать испытывать его терпение.

Она не хочет его извинений, потому что они делают ей больно, но ничего не меняют. Не возвращают эти пять лет, не помогают ей пережить их легче, потому что это все просто слова. Сейчас она хочет просто, чтобы он отошел от нее, пока ее жизнь не стала еще более невыносимой из-за того, что может нафантазировать себе Торфинн, и больше никогда не подходил к ней, потому что от этого только больнее.

Фрида считает, что ему легко рассуждать, потому что он никогда не был на ее месте. Никогда не чувствовал этот животный страх, который приходилось чувствовать ей, и его никогда не насиловали на таксидермическом столе. Не говоря уже о том, что было слишком поздно что-то менять.  Не после пяти лет, за которые она привыкла настолько, что ее жизнь кажется ей даже сносной, если приложить некоторые усилия. Торфинн не требовал от нее многого. Ничего больше послушания.

- До этого слишком далеко, - она морщится, когда он описывает перспективы, которые могут ждать Эвелину, и не испытывает от этого восторга, считая, что он перегибает. – То, что ты описываешь, всего лишь твоя фантазия, никто не знает наверняка, что будет через десять лет.

- Зато я точно знаю, что будет, если ты заберешь ее. Он убьет ее, Харт, убьет, потому что обещал сделать это.

Ведьма не считает его наставления убедительными и не может найти причин, почему должна доверять ему жизнь дочери и свою жизнь.

- Мы не будем в безопасности нигде, за пределами этого дома.

Она хочет забрать дочь с его рук, но отчего-то медлит, глядя на то, как спокойно малышка устраивается, не пытаясь капризничать.

- Торфинн всегда держит свои обещания, почему я не должна верить его словам?

- И почему должна верить тебе?

На самом деле, она не сомневается, что он прав, и что им действительно нужно покинуть этот дом. Но не так, только не бежать, потому что Роули непременно найдет их, где бы они ни спрятались.

- Мы никуда не пойдем. Будь добр, опусти Эвелину на землю.

Фрида молчит на его обещание, потому что ей нечего сказать ему кроме того, что она в него не верит. Попросту не может, как бы сильно того ни хотела, потому что он однажды его уже не сдержал. Не сдержал, когда обещал, что с ней и их дочерью все будет в порядке, не смог ничего поделать, когда Торфинн увел ее у него из под носа так легко и просто.

Она не винит его в этом, потому что в этом нет его вины. Паршивое стечение обстоятельств, не больше, но продемонстрировавшее, насколько Торфинн действительно готов на все, чтобы добиться своего. И насколько он сильнее ее и их всех.

Ведьма наблюдает за тем, как Бальтазар аккуратно опускает дочь вниз, и терпеливо ждет, пока та не встанет крепко на ноги, прежде чем отбежать к ней. Она обнимает дочь за плечи, когда та цепляется за подол ее платья, и не собирается больше отпускать ее.

Она опускает взгляд, когда он говорит, что Эвелина похожа на нее, и думает, что характер у нее во многом его. Ирландка молчит, не торопясь озвучивать свои мысли, но ловит себя на неуместной мысли, что ему бы это понравилось. По крайней мере, упрямство их дочери явно было фамильной чертой.

Фрида не успевает ничего возразить на его заявление, что она его ненавидит, хотя ненависти не испытывает вовсе. Обиду, возможно, но не ненависть, потому что для этого у нее нет никаких причин, и потому что ее любовь к нему никуда не девается за это время. Она не успевает ничего сообразить вовсе, когда оказывается втянута в водоворот, благодаря его домовику, безошибочно успевая лишь определить, что они аппарируют.

Ведьме с трудом удается устоять на каблуках, и она делает шаг назад, пытаясь поймать равновесие и удержать дочь. Она оглядывается судорожно, не понимая, где оказалась, но определяя совершенно точно, что это не похоже ни на дом Роули, ни на Блетчли-холл, ни на поместье в Мальме. До нее доходит медленно осознание, что Бальтазар все-таки сделал это – забрал ее оттуда, несмотря на то, что она была против. Несмотря на то, насколько это опасно.

Она слабо отдает себе отчет, когда начинает мерить шагами просторную гостиную, скорее мечась по ней в панике, чем размышляя здраво. Ей становится заметно тяжелее дышать, и она выдыхает болезненно и рвано, не в силах перебороть себя. Она чувствует как колотится в груди сердце, а а грудную клетку сжимает до боли.

Фрида облизывает пересохшие губы быстрым, нервным движением, прежде чем ловит его взгляд.

- Зачем ты это делаешь? Зачем ты нас так подставляешь?

Она не может соображать здраво, чтобы дать его действиям иную оценку, и сейчас не понимает, почему он так легко принимает подобные решения, когда от них зависит их жизнь.

- Он убьет Софи. Убьет ее, - она бормочет как сумасшедшая и вряд ли выглядит адекватно, но ее мало волнует это. – Убьет ее, а меня сначала отправит в клетку.

Ведьма чувствует, как у нее по коже пробегают мурашки от одной мысли об этом, и не может взять себя в руки, когда делает очередной судорожный вздох, когда ей не хватает воздуха.

- Ты не сможешь нас защитить. Он всегда получает то, что хочет.

Фрида не сопротивляется, когда он усаживает ее в кресло, потому что ей, в общем-то, все равно, стоять или сидеть, когда ее мысли поглощает разъедающий все внутри страх. Она мотает головой, когда он говорит, что Торфинн ничего не получит, потому что знает, что это не так. В отличие от Бальтазара, она живет с ним под одной крышей пять лет и точно знает, что он – чудовище. Что ему ничего не стоит убить их всех и выйти из воды сухим.

- Тогда он убьет и тебя, - ирландка отзывается бесцветно, констатируя факт, потому что помнит до сих пор, что это чуть действительно не произошло из-за полоумной мамаши Роули.

Ее озаряет догадка внезапно, когда в голову приходит простая мысль о том, как Торфинн может навредить ее дочери.

- Он может снова попросить помочь свою мать, - она рассуждает лихорадочно, чувствуя, как начинают гореть щеки, - ему даже не нужно будет подходить к Софи, магия Вуду сделает все за него.

Ведьма чувствует, как ее начинает трясти, и не замечает, когда он берет ее за руку, крепко сжимая. Она наблюдает за дочерью, выглядящей растерянно, и как та охотно откликается на обращение «принцесса», когда подходит к ним. Ее отчего-то коробит эта сцена сильнее, когда она позволяет себе задуматься о том, какой бы семьей они могли быть.

Фрида ловит подбежавшую к ним девочку и тянет ее к себе, приподнимая и усаживая на коленях. Она обнимает ее чуть крепче привычного, прижимаясь губами к светлой макушке.

Сейчас она не считает, что ей действительно стоит довериться Бальтазару, когда очевидно, что он не осознает до конца, какую опасность представляет из себя Торфинн.

- Не имеет значения, доверяю я тебе или нет. Я доверяла тебе, это ничего не изменило. Не изменит и сейчас.

- Ты не знаешь его и не знаешь, на что он способен.

Фрида слушает без энтузиазма информацию о том, где они находятся, и считает, что в общем-то, ей совершенно без разницы. Займут ли у Торфинна поиски два дня или три не имеет никакого значения, если результат все равно будет одинаков.

- Я не хочу здесь оставаться. Это нечестно, что из-за тебя пострадаем мы все.

Она опускает взгляд, когда он говорит, что любит ее, и качает головой, отрицая саму такую возможность.

- Не надо, Харт, не надо делать мне еще больнее.

Фрида действительно замолкает и заметно напрягается от его тона и голоса,  не в силах справиться с неприятными ассоциациями. За пять лет с Торфинном она учится чутко реагировать на любые изменения в голосе, в особенности те, которые не сулят ей ничего хорошего, и искать панически свою ошибку. Что-то, что послужило катализатором агрессии.

Она прижимает к себе дочь крепче, позволяя Бальтазару высказаться, пусть и не может согласиться с ним ни на грамм. Ей все еще кажется, что он не осознает до конца, о чем говорит, но она молчит, не желая, чтобы он повышал на нее голос снова.

Ведьма крутит в руках кулон, который он вешает ей на шею, и будто бы чувствует подушечками пальцев магию, заключенную в нем. Сильную и неизвестную ей, но ее не удивляет, когда он упоминает Марту. Той вообще было подвластное многое, что для самой Фриды оставалось тайной за семью печатями.

Ее успокаивает немного то, что, кажется, на расстоянии до Софи будет добраться невозможно, но все равно не убеждает до конца, что здесь, как и где либо, они в безопасности. Она осознает всю абсурдность, но не может отделаться от страха перед гневом Торфинна, который он, несомненно, обрушит на нее.

Фрида не ожидает попытку надавить на нее через Софи, и чувствует, как внутри ворочается раздражение, когда она воспринимает его слова как упрек. Она знает, что всегда делала все и даже больше, чтобы защитить дочь и скрасить ее существование, насколько это возможно. Она считает, что Бальтазар не имеет права обвинять ее в том, что она недостаточно заботится о Софи, как и в том, что испугалась сказать кому-то о том, что происходит.

- Когда мне нужно было сказать тебе об этом? Когда ты пришел предъявить мне претензии на глазах у Торфинна? Наша беседа не располагала к откровениям, а мне было страшно, потому что я знала, чем обойдется твоя выходка для меня.

Ведьма чувствует, что ей пора остановиться, пока она не наговорила лишнего, но не может, потому что он заставляет ее чувствовать вину за свой страх, за то, что их дочь провела взаперти пять лет. Вину, которую она чувствует и так, но пытается всеми силами от нее избавиться, иначе та сведет ее с ума.

- А кому мне верить, Харт, тебе?  А где ты был эти пять лет? Где ты был, Бальтазар?

Она опускает малышку на пол, позволяя той немного отбежать, чтобы исследовать комнату, в которой оказалась. Ей не хочется кричать, чтобы не пугать ее, но ведьма все равно повышает голос, когда ловит взгляд шведа.

- Как ты мог поверить в то, что я могу бросить так тебя и своего сына? Как мог поверить, что я хочу быть с Торфинном после того, что он сделал? – она знает, что все ее вопросы риторические, но не может остановиться, чувствуя потребность наконец-то высказаться. – Почему тебя ничего не удивило после того, как я оставила твоего ребенка, зная, чем это может обернуться?

- Почему, Харт? Почему ты не поверил мне, когда я говорила, что люблю тебя, а теперь хочешь, чтобы я поверила тебе?

Фрида больше не возражает ему, потому что возразить ей нечего. Она не отрицает свою вину во многом, в особенности в том, что произошло с ним, и ее коробит осознание того, насколько сильно он когда-то ее любил. Вопреки претензиям, высказанным ему, в этом она не сомневается ни на грамм, потому что помнит его отношение к ней и к их еще не рожденному ребенку.

Она молчит, не пытаясь убеждать, что рада его видеть. Рада, действительно, потому что не думала, что сможет увидеться с ним так вновь, не скованная присутствием Торфинна, и не рада в то же время, потому что он принес вместе с собой беду, пусть и уверен, что сможет помочь ее избежать.

Она пугается рефлекторно, когда он повышает голос, а после чеканит холодно, и хочет разреветься и раскричаться, когда он выходит из комнаты. Ведьма молчит, потому что за пять лет привыкает не проявлять эмоции, чтобы не раздражать лишний раз Торфинна. Чтобы он мог играть в свою идеальную семью с послушной, правильной женой, не перечащей мужу.

Фрида считает до десяти, как единственный способ взять себя в руки, и вздыхает глубже, прежде чем повернуться к дочери, присаживаясь рядом с ней на колени. Она обнимает ее и ловит любопытный взгляд, когда объясняет, что все в порядке, и они приехали на какое-то время в гости к дяде, который дал ей симпатичный кулон. Который непременно нельзя ни за что снимать.

Она цепляется краем глаза за одного из домовиков, пробегающих мимо, и просит показать их комнату, потому что у малышки слипаются от усталости глаза. Ведьма укладывает ее спать, рассказывая сказку по памяти, и дожидается, пока та заснет, прежде чем тихонько выйти из комнаты.

Фрида все еще не испытывает восторга от того, как и где оказалась, но идет на улицу, ведомая желанием получить то, чего у нее не было эти пять лет. Она зовет Бубенчика с просьбой раздобыть ей сигарет и огневиски, и обещает рассказать все потом. Единственное, что она сейчас хочет – напиться так, чтобы забыть все эти годы, Торфинна, жуткую клетку и о своей вине перед Бальтазаром и детьми.

Она думает, что не видела настолько звездное небо уже давно, потому что в Лондоне звезд нет, и из окна ее комнаты был виден не такой большой кусочек неба, и выдыхает дым вверх, устраиваясь на лавочке удобнее. Ей, в общем-то, без разницы как она выглядит, когда лежит в вечернем платье, положив голову на твердый, не слишком удобный подлокотник.

Ирландка не замечает, как засыпает, вымотанная днем и разморенная изрядным количеством алкоголя, и не замечает, как под головой через какое-то время оказывается подушка, а сама она лежит на кровати, под теплым одеялом, рядом с сонно сопящей дочерью.

Фрида просыпается в обед с тяжелой головой и проводит судорожно по постели рукой, не находя дочь. Она подходит к двери комнаты, чтобы услышать ее заливистый смех, но не выходит в гостиную, не желая видеть Бальтазара. Ее вполне устраивает общество ее самой, когда она забирается под одеяло вновь, и считает, что вполне привыкла проводить время одна, чтобы не искать ничьей компании. Единственное, о чем она просит Бубенчика – принести стакан воды и что-нибудь от гудящей головы.

Она выбирается тихонько из комнаты поздним вечером, когда голос Софи подозрительно смолкает. Ей приходится перебороть себя, чтобы убедить, что она не может сидеть в комнате постоянно только потому, что внизу где-то может быть Бальтазар. Впрочем, она быстро поправляется, что может, и успешно сидела в комнате пять лет, но больше не хочет.

Софи обнаруживается спящей на диване, и Фрида замирает на мгновение, не зная, оставлять ли ее здесь или увести наверх. Она решает не будить малышку, по крайней мере пока.

Ведьма не знает, зачем идет на кухню, возможно в поисках чего-то, что способно как-то скрасить ее существование, но останавливается на пороге, замечая Бальтазара и налитый бокал перед ним. Она не хочет все еще разговаривать с ним, но не может не держать в голове то, что у него был инфаркт, и алкоголь – последнее, что ему сейчас нужно.

- Решил свести счеты с жизнью?

Она смотрит на его бокал неприязненно, несмотря на то, что прошлой ночью пила сама.

- Если ты сделаешь меня виноватой в еще одном твоем сердечном приступе, я тебе этого не прощу.

- Не глупи, Харт, тебе это не нужно.

Фрида не очень осознает, о чем он говорит, когда упоминает недоброжелателей, но больше заостряет внимание на его почти полном бокале вина, которое не нравится ей одним своим существованием. Она помнит, что обидела его вчера, и не чувствует удовлетворения от того, что высказала все, что вертелось у нее в голове эти годы, но меньше всего хочет, чтобы он напивался из-за этого, подставляя свой организм.

- Я не пытаюсь «отметиться», Бальтазар. Я хочу, чтоб ты перестал себе вредить больше, чем я уже навредила.

Она не замечает, как переходит на строгий, почти учительский тон, не зная, как еще его вразумить. По ее мнению, раз уж он забрал их у Торфинна, он не имеет никакого права сидеть сейчас здесь и напиваться, подставляясь сам и подставляя их, потому что если с ним что-то случится, это не поможет никому.

Ведьма не успевает высказать ему это, хотя и считает, что это может его вразумить, когда он тянет ее к себе, обнимая. Она цепенеет в первые мгновения, не имея ни малейшего понятия, как ей реагировать.

Фрида выбирает привычное отсутствие реакции как лучший вариант. Не сопротивляться, чтобы не провоцировать. Не сказать, что ей неприятно, но совершенно точно непривычно, потому что Торфинн никогда не обнимал ее так. Она чувствует между ними разницу, видит и знает, но усиленно пытается подогнать привычные реакции под его поведение и не может избавиться от дискомфорта от того, что ни одна из них сюда не подходит.

Ведьма теряется окончательно, когда слышит его рыдания, и, первым делом, хочет сбежать. Прямо сейчас, куда угодно, потому что не имеет ни малейшего понятия, что ей делать. Торфинну никогда не приходило в голову рыдать при ней, если он вообще на такое был способен, и ей требуется приложить усилия, чтобы взять себя в руки. И вспомнить, что это – нормальные, человеческие реакции на стресс.

Она обнимает его аккуратно, все еще беспокоясь, что делает что-то не так, но позже немного смелея. Ведьма слабо отдает себе отчет в действиях, когда прижимается губами к его виску, в попытке успокоить, и проводит ладонью по его спине.

- Тише, - она успокаивает его как маленького, потому что не знает как иначе, - все хорошо.

- Все закончилось, - ирландка подбирает слова скорее интуитивно, чем осознанно, но полагает, что причина его срыва очевидна. – Мы здесь, с тобой.

Фрида отстраняется от него совсем чуть-чуть, боясь пока отпускать, чтобы поймать его взгляд.

- Прости, мне не стоило говорить все это вчера.

На самом деле, Фрида не отрицает, что считает все сказанное ею верным. Потому что она думала об это не один день и даже не одну неделю. Думала об этом, всерьез не понимая и желая получить ответы, потому что для нее это оставалось не понятным на протяжении всех пяти лет. Она не может простить его сейчас, но надеется, что ей удастся это потом, если все произошедшее действительно останется кошмарным сном, а не вернется с новой силой вновь.

Вопреки этому, она считает, что не должна была говорить об этом. Потому что у нее нет права предъявлять претензии, когда она виновата не меньше, чем кто либо. И когда, в самом деле, не хочет делать никому больно.

Она кивает коротко на его извинение и не хочет никак комментировать его, потому что ей просто нужно время. Ей не хочется врать ему, говоря, что все в порядке, потому что, на самом деле, ничего не в порядке, и ей все также страшно и тяжело. Она молчит, потому что ему тяжело тоже, и сейчас ее это пугает – то, как близко принимает он все, что происходит.

Фрида улыбается уголками губ, когда он спрашивает про прикосновения, и на удивление сейчас, несмотря на обиду и последние пять лет, когда больше всего она хотела, чтобы до нее перестали дотрагиваться вовсе, не имеет ничего против того, что он обнимает ее за талию. Чувствует себя спокойнее, потому что он рядом, наконец-то за все эти годы рядом с ней.

- Не переставай, - она просит негромко, не спеша убирать от него руки сама. Ей не нравится его последний вопрос, и она касается подушечками пальцев его губ, призывая замолчать, едва он успевает договорить. – Не порть момент, Бальтазар.

На самом деле, она просто не может ручаться за свои реакции и не знает, как поведет себя дальше, чтобы что-то обещать ему.

- Пожалуйста, не пей больше, Харт. Меня это нервирует.

Фрида ждет Торфинна все эти дни, которые проводит в доме Бальтазара. Знает точно, что он придет и это лишь вопрос времени, потому что не прийти не может. Потому что у него отобрали любимую игрушку, которая не надоела ему даже за пять лет, и потому что кто-то должен за это ответить.

Она слышит голос Бальтазара, когда выбегает в панике, не в состоянии рассуждать здраво и думая лишь о том, что где-то там он и их дочь. Ее мало смущает отсутствие палочки, и она вспоминает о ней лишь когда видит Торфинна и его дружков, осознавая, что мало чем может помочь против них.  Впрочем, небольшая напольная ваза попадается ей на глаза вовремя.

Фрида дергается в первое мгновение, когда один из домовиков исчезает с Софи, но быстро берет себя в руки, заставляя довериться Харту. Она знает, что он не сделает ничего, что навредит их дочери, но переживает скорее по привычке, страшась самой перспективы не знать, где она сейчас.

Ведьма паникует сильнее, наблюдая за тем, как швед отбивается в одиночку, и старается не лезть вперед, чтобы ему не приходилось отвлекаться на нее. Она проклинает собственную забывчивость и не понимает сейчас, как могла действительно забыть про палочку, но винит во всем свою уже стойкую привычку обходиться любыми способами без нее.

Она чувствует страх, разъедающий ее изнутри, объективно осознавая, что Бальтазар может не справиться один. Ирландка даже не хочет думать, чем это обернется, но фантазия услужливо подкидывает страшные картинки, выводя ведьму из себя и заставляя руки дрожать.

Фрида не знает, как это получается, когда за последние несколько лет не получалось ни разу, но чувствует, как магия, стихийная, но задавлена где-то внутри, прорывается наружу, атакуя Торфинна. Она представляет, как на его коже появляются волдыри от ожогов, и смотрит заворожено, не в силах отвести взгляд, потому что он действительно корчится от боли. Ей не верится до конца, что она сделала это, но она отворачивается все же вовремя, испугавшись больше того, что может в конечном счете натворить.

Она не успевает ничего возразить, когда Бальтазар зовет Бубенчика, лишь мимолетно удивляясь, что тот подчиняется его приказу, забирая ее из дома. Фрида узнает Блетчли-холл, стоит ей оказаться на его пороге, но не заходит внутрь, требуя у домовика перенести ее обратно. Она проклинает то, что когда-то объявила его свободным, когда он начинает пререкаться с ней, отказываясь сделать то, что она просит.

Ей приходится потратить на уговоры драгоценное время, прежде чем он все же возвращает ее обратно, и она вбегает в гостиную в поисках Харта. Она чувствует подступающую истерику, но все же кивает на вопрос о том, в порядке ли она.

- Ты как?

Фрида замечает, что тот выглядит не слишком бодрым, и смутно чувствует тревогу, нарастающую вместе с паникой.

- Я же говорила, что он придет, - она не замечает, как повышает голос и закусывает до пары капелек крови губу. – Он обязательно вернется, Харт, и приведет с собой больше людей, если потребуется!

- Он тебя ранил?

Фрида не может понять, почему Бальтазар отзывается так уверенно о том, что Торфинн не сможет их одолеть, когда по ее мнению, будь сегодня еще хотя бы парочка человек, он был бы уже мертв, а она вновь в той ненавистной комнате. Она не сомневается в магическом потенциале шведа, но мыслит трезво, понимая, как легко можно взять банально количеством.

Она качает головой, понимая, о чем он говорит, но не имея возможности обещать, что сможет повторить то, что сделала сегодня, еще раз.

- Я не могу это контролировать. Это первый раз за последние годы, когда мне удалось причинить Торфинну боль.

Ведьма знает, что во многом в этом виноват страх перед ним. Потому что он заставлял давить ее в себе любые эмоции, которые она испытывает.

Она следит за Бальтазаром внимательно, чтобы заметить, что тому действительно нехорошо. Ей не нравится, что она не видела, чем его успели приложить за время ее отсутствия, и она пока не связывает его самочувствие с ослабленным сердцем.

Фрида пораженно «ахает», когда он пытается встать, но падает обратно в кресло, и сокращает между ними расстояние быстрыми шагами, оказываясь рядом. Она отвлекается на пару мгновений на его слова об Эвелине и заставляет себя коротко кивнуть, принимая как должное то, что она сейчас с его родителями.

Ирландка знает, что ей пора привыкать к этому – к тому, что ее дочь не будет больше рядом с ней двадцать четыре часа в сутки, и к тому, что есть люди, которым можно ее доверить.

- Не против, - она отзывается не слишком уверенно, но не собирается брать слова обратно. Она хочет выглядеть как можно спокойнее, когда все же добавляет следом: - Если только она действительно вернется к вечеру.

Ведьма переключает внимание на него вновь, чувствуя, как по телу бежит неприятный холодок. Она вспоминает о его инфаркте и о том, какими заклинаниями кидались дружки Торфинна, и не может в самом деле держать себя в руках, представляя, чем это могло закончиться.

- Это из-за инфаркта? Ты плохо себя чувствуешь, потому что тебе нельзя напрягаться. Я права, Харт?

Фрида знает, что права, и что он подставляется из-за нее.

- Ты не должен это делать, не должен защищать меня, Бальтазар.

- Мне не станет легче, если тебя убьют.

Фрида считает, что он просит слишком много, потому что не волноваться она не может. С нее хватит того, что все эти годы она была в неведении относительного его состояния. Ее не было рядом, когда она должна была быть, и пусть в этом большая часть вины лежала на Торфинне, простить себе это так просто она не могла. Как и не могла закрывать глаза на то, как сильно он рискует собственным здоровьем ради нее.

Она считает, что это того не стоит. Что единственная, ради кого можно рискнуть жизнью – это их дочь. Но она сейчас у его родителей, и ведьма действительно верит, что той с ними ничего не угрожает. Она знает и его отца и мать, чтобы быть уверенной, что Торфинну придется приложить слишком много усилий, чтобы забрать Эвелину.  Она считает, что сегодня он рисковал ради нее, и что это, если не глупо, то безрассудно.

Ее слабо успокаивает его объяснение, что после инфаркта ему многое недоступно. Скорее наоборот убеждает в собственной правоте.

- Это не значит, что нужно усугублять свое состояние еще больше.

Фрида не понимает, почему это не очевидно для него так же, как для нее.

- Неужели ты не понимаешь, что волноваться есть о чем.

Она чувствует налет отчаяния, потому что все становится еще хуже, чем она предполагает изначально. Потому что в опасности не только их жизни, но и его, а она не хочет доставлять ему больше проблем, чем успела уже. Она знает, что с его упрямством бороться трудно, но не собирается отступать.

- Нет, не должен, Харт. Возможно, должен Эвелину, но не меня.

- Хватит того, что из-за меня ты заработал инфаркт.

Фрида понимает, что он пытается не нагнетать обстановку, но не реагирует на его заявление о планах на жизнь и смерть. Она разумно полагает, что его мнения на этот счет не спросят, если Торфинн заявится снова.

- Мне стоит переехать, Харт. Куда угодно, но подставлять тебя я больше не намерена.