Когда Фишер объявил, что у него трехнедельный отпуск, выбитый кровью и потом, а также нервами всего отдела международного сотрудничества, Ивонн сделала ручкой Министерству и посоветовала страждущим обращаться по всем вопросам к Реми, а после, подхватив тонкий плащ, упорхнула из здания, чтобы в ближайшие три недели увлеченно играть в счастливую, безработную женщину. Слова «отпуск» в лексиконе посла не существовало, но сидеть в разгар лета в кабинете, разбираясь с бумажками, она не желала от слова совсем, считая, что это удел молодых и зеленых. Она называла это «набраться опыта», аргументируя тем, что заботится о профессиональном росте своего помощника.
Впрочем, дураком ее помощник не был, иначе бы и вовсе не продержался на столь почетной, но крайне нервной должности, а потому, не долго думая, раздал указания по всем отделам, прикрываясь ее честным именем, а после сообщил, что уезжает к семье. На пару-тройку дней. Возражать она не стала, помня о его реакции на американского посла, в последнее время крайне обеспокоенного отсутствием личной жизни у Реми. Признаться, Ивонн откровенно не понимала, зачем помощнику эта личная жизнь, когда у него столько работы, но игрушку у друга не отнимала – чем бы дитя не тешилось.
В излюбленной манере Энтони поставил ее перед фактом, что направляется к ней, за пару часов до вылета. Спохватившись, что у нее ничего к его приезду не готово (вкусный ужин и хорошее вино порой были главным аргументом в том, чтобы уговорить его прилететь к ней), француженка, бросив все дела (точнее папочку с документами на стол), направилась первым делом, конечно, за вином. Сама она, кстати, к вину питала чувства трепетные, но все же не шедшие ни в какое сравнение с тем, что испытывал Фишер, предпочитая что-то покрепче. Однако покрепче он пил лишь в исключительных случаях, предпочитая виски и почти никогда коньяк, но каждый раз она считала это своей личной, маленькой победой.
Впрочем, на половине пути она сообразила, что допустила досадную ошибку и может позволить себе никуда не торопиться. Когда Райнер говорил, что выдвигается второго, это значило, что он появится на пороге ее квартиры второго. Когда Тони говорил, что выдвигается второго, это значило, что можно смело рассчитывать на третье и никак не раньше. Она никогда не понимала, как можно было добровольно запереть себя на половину суток в этой летающей железяке, когда достаточно одного заклинания, чтобы оказаться в любой точке мира.
Их спор по поводу аппарации был вечен и совершенно не разрешим. Ну, то есть ему так казалось. Сама же Ивонн еще в прошлый раз объявила ему о том, что более не намерена летать на этой штуке, какой бы прекрасно она ни была. И пусть он даже не пытается вновь соблазнить ее винной картой, а лучше пусть перестает выпендриваться.
Когда он сообщил, что ему необходимо отправиться в Восточную Европу, раздираемую конфликтами похуже, чем Британия со своими фанатиками в масках, Ивонн вздохнула и сообщила руководству, что по доброй воле направляется туда сторонним наблюдателем. Рабочему энтузиазму, конечно, удивились, но возражать не стали. Снобы-коллеги никогда особо не любили ту часть континента.
Ивонн тоже не любила, но бросить друга одного не могла. Искреннее «ну, мне же будет скучно!» звучало как веский аргумент, а потому возразить ей было даже нечего. Вот только с него был должок.
Она непрозрачно напомнила о своем ультиматуме, когда они практически собирались выходить из дома. Самолет их уже ждал, так как собирались эти двое подольше любой невесты. Причем, говоря откровенно, француженка не могла сказать точно, кто из них крутился перед зеркалом дольше.
Предложение господин посол не оценил. Более того, непреклонно сообщил, что ни за что не поддастся на ее уговоры.
- Да ты боишься, - хитро прищурившись, объявила Ивонн после очередной провалившейся попытки убедить его, - я права?
Он просто не оставлял ей иного выхода, кроме как брать его на слабо. Что было чревато, но женщина твердо решила, что когда-нибудь, а точнее сегодня, убедит его аппарировать в другую страну. Не самую дальнюю, между прочим – не через океан же.
- Хочешь, я возьму тебя за ручку, милый?
Сознательно подлив масла в огонь, француженка невинно улыбнулась.