[NIC]Charles Xavier[/NIC] [STA]saint[/STA] [AVA]http://savepic.org/7130746.png[/AVA][SGN]    [/SGN]apocalyptica – the unforgiven
Чарльз мог собой гордиться. К восемьдесят восьмому году в Школе кипела жизнь. Учеников становилось все больше и больше, многие находили здесь единственное пристанище. Место, где им всегда были рады, где на них не смотрели косо, не издевались, не обижали, не считали больными или неполноценными. Здесь их не боялись и принимали такими, какие они есть. Здесь они были среди таких же, как они сами, объединенные общим даром, который многие предпочитали считать за изъян.

Сложнее всего было с родителями. Не все из них могли держать себя в руках при слове «мутант». В самом начале Чарльза коробила и вызывала недоумение реакция родителей на собственных детей. Не на мутантов в целом. К тому, что общество не готово их принять, он был готов еще с далекого шестьдесят второго. Он это понимал и считал, что им просто нужно время. И также понимал, что пройдет не один десяток лет прежде, чем что-то изменится. Но отторжение, которое вызывали дети-мутанты у их родителей, не всех, конечно, но многих, понять не мог. Раньше.

Со временем он смирился с тем, что страх перед неизведанным у некоторых был сильнее многого. Он не жалел никогда времени на то, чтобы разговаривать, объяснять и убеждать в том, что мутация – это естественный ход эволюции, и они могут и должны гордиться своими детьми.

Эрик был во многом прав. Общество было настроено к ним враждебно, и это чувствовалось во всем – большинство учеников, приходивших в Школу, сталкивались с одной и той же проблемой. Сверстники, люди вокруг проявляли агрессию и страх. Эрик был прав и неправ одновременно, предлагая насилие в качестве борьбы. Любое проявление силы могло только усугубить проблему, но никак не решить.

Чарльз учил их быть терпимее, мягче. Относись к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе. Простая истина, которую не брал во внимание друг, действительно способна была принести свои плоды. Менять мир нужно было мягко, иначе мир начинал сопротивляться и выпускать когти. Вражда порождала лишь вражду.

Удивительно, что они с Эриком ставили себе одну и ту же цель, но методы выбирали разные.
Удивительным было и то, что человек, прошедший Освенцим, выбирал войну вместо мира.

Он услышал Леншерра, когда тот зашел в здание за пару минут до звонка. Урок биологии пора было подводить к логическому концу. Пока друг шагал по коридорам, Ксавье давал домашнее задание к следующему уроку и отвечал на вопросы, не сумев отказать себе в удовольствии краем сознания следить за мужчиной.

Пятнадцать лет. Эта мысль почти обжигала. Профессор предпочитал не думать о том, сколько времени прошло с момента их последней встречи. Ему все также не хватало его друга, и, пожалуй, с последней встречи это чувство стало еще сильнее, чем до нее. Однако он научился с этим жить. Пытался научиться, принять, что у Эрика был свой путь, ради которого он отказался от многого. Чарльз никогда не был настолько эгоистичен, чтобы считать, что Леншерру это далось легко.

Ксавье отпустил детей, когда друг оказался перед кабинетом. Двери распахнулись, и профессор чуть улыбнулся, почувствовав волну недоверия и подозрения к незваному гостю. Гостем, однако, он был в последнюю очередь. Чарльз всегда считал, что друг был причастен к созданию Школы также, как и они с Хэнком.

- Ты напугал детей, мой друг, - дружелюбно сообщил очевидное мужчина, улыбаясь уголками губ и жестом приглашая присесть. – Разговор, видимо, предполагается не из приятных?

Раздражение и напряжение Эрика были почти осязаемы, заставляя Чарльза в очередной раз за него беспокоиться. За пятнадцать лет в его отношении к другу не изменилось ничего.

[NIC]Charles Xavier[/NIC] [STA]saint[/STA] [AVA]http://savepic.org/7130746.png[/AVA][SGN]    [/SGN]metallica – the unforgiven II
Чарльз не хотел этого видеть. Картинки в голове Эрика сменялись одна за другой. На Банши он почувствовал резкое, щемящее чувство, привычно отдающее горечью. Он думал, что научился с этим жить. Что принял свое бездействие тогда и перестал себя винить в их смертях. Эрик пришел напомнить, что принять это было невозможно.

Профессор помнил Джейсона. Он был одним из его первых учеников. Страйкер считал, что в Школе его вылечат, исправят, сделают «нормальным». Он мечтал об этом и свято верил, что мутация – это просто зараза, поразившая его сына. Чарльз закрыл глаза на то, кем был Уильям, на его роль в том, что произошло в семьдесят третьем. Дети не должны были нести ответственность за ошибки их родителей.

Джейсон был удивительным. Пронзительный, слишком взрослый и серьезный взгляд разноцветных глаз для ребенка. Ксавье мог только догадываться о том, как тяжело ему приходилось в семье, где его боялись. Его способность вызывала трепет, как ни одна до этого – мужчина восхищался всеми без исключения, но Джейсон стал открытием.

Он был силен для своего возраста. Уже тогда он умел проникать в сознание практически с той же легкостью, с которой делал это сам Чарльз. Пара лет усердной работы, и он мог добиться высот, которые, возможно, не были подвластны даже самому профессору. Однако Страйкер решил все иначе, когда мальчик довел мать до самоубийства.

Мужчина действительно не понимал, о чем говорил Эрик. Лезть в его сознание глубже не хотелось. Интуиция кричала, что дальше – хуже. На поверхности, картинки, всплывавшие в голове друга, были хоть и ужасающие, но пока несвязные. Порожденные эмоциями, гневом, испытываемым им и затмевавшим логическую цепочку, объединявшую их. Ксавье не был уверен, что хочет докапываться до сути – собственное малодушие было тем, что в себе он еще победить до конца не мог. И дело было вовсе не в храбрости как таковой и готовности броситься ради кого-то в пекло – с этим у него как раз проблем не было.

Чужой боли он боялся как огня.

Ему потребовалась пара секунд, чтобы решиться копнуть глубже.

- Двое, - глухо отозвался Чарльз на вопрос друга, - двое пока не вернулись с каникул.

Он почти физически ощутил беспочвенность своей надежды на это «пока», после всего увиденного в голове Эрика. Все же он был прав – наивность неукоснительно была верным спутником профессора.

Ванда Максимофф ворвалась в кабинет также, как она это делала всегда – стремительно, снося все, что попадалось на пути. От ее испуга и волнения, по коже пробежал неприятный холодок.

- Пьетро пропал!

Сказанное прозвучало пощечиной в контексте всего произошедшего. Осознание собственных ошибок по всем фронтам давалось с трудом и достаточно болезненно. Ситуация отдавала трагичностью даже большей, чем Леншерр себе представлял.

О том, что друг – отец Ванды и Пьетро, Чарльз узнал от их матери. Она внезапно завела разговор о Магнето, а он почувствовал ее смятение и позволил себе немного покопаться в памяти. Формально она ничего ему не говорила, но он так до сих пор и не знал, правильно ли поступил, когда не стал говорить другу о его счастливом отцовстве. Одно он знал наверняка – в Школе о них заботились так, как нигде в другом месте. И в Школе они получали то, чего не получили бы в Братстве.

Но вопрос о том, имел ли он на то право, оставался открытым.

- Ванда, знакомься, это Эрик Леншерр. Эрик, это Ванда, сестра Пьетро, - выкатив коляску из-за стола, мужчина подъехал поближе к встревоженной девушке, - расскажешь нам, что произошло?

«Не бойся, мы обязательно его найдем».

Ванда бросила недоверчивый взгляд на Эрика, после чего перевела его на профессора. Коротко кивнув, подтверждая, что ему можно доверять, мужчина тепло улыбнулся. Он никогда не настраивал никого из своих учеников против друга. На вопросы отвечал сдержанно, порой даже, по мнению Хэнка, его оправдывая. Однако массмедиа были к Магнето не так благосклонны, а убрать телевизоры из комнат было бы слишком жестоко.

Девушка рассказала не много: он пропал буквально сегодня утром, когда они вот-вот должны были отправиться в школу. Вышел из дома, пообещав, что буквально через секунду будет дома, и не вернулся.

Ему потребовалось время, чтобы убедить ее вернуться к себе в комнату и предоставить это им. Связь близнецов была удивительной, их, кажется, никто никогда не видел их по отдельности. Потерянность Ванды он понимал как никто другой.

- Я хочу, чтобы ты кое-что знал… - осторожно начал Чарльз, когда за девушкой закрылась дверь. Смотреть на друга он не избегал, но чувствовал дискомфорт, в полной мере осознавая, что вряд ли Леншерр скажет ему спасибо за скрытую информацию. – Ванда и Пьетро – твои дети.

[AVA]http://savepic.ru/6897799.png[/AVA][NIC]Charles Xavier[/NIC][SGN]    [/SGN][STA]конец прекрасной эпохи[/STA] Его ненависти хватило бы, чтоб захлебнуться. Чарльз чувствовал, как она накрывает волной, обращенная на него и против него. Он не хотел врать ни себе, ни другу – он знал, что так будет. Что когда Эрик узнает, он не будет рассыпаться в тысяче благодарностей, да даже равнодушия от него мужчина не ждал. И дело было вряд ли во внезапно проснувшихся отцовских чувствах – к близнецам сам Чарльз сейчас испытывал больше теплоты, чем друг, и это было закономерно. Но он никогда ему не врал, ни в чем. Сейчас грань между недосказанностью и ложью была слишком тонкой.

На мгновение ему стало страшно. Осознание собственных ошибок не входило в список любимых развлечений профессора. Каждая его ошибка была чревата трагедией. Он это знал, он через это уже прошел. Два года назад ему понадобилось достаточно времени, чтобы простить себя. За бездействие, за собственную слабость, за то, что он бросил их. Это было нелегко, но он обещал себе, что подобного больше не повторится.

Сейчас все рушилось вновь – он вновь проморгал опасность, всем им, на сей раз увлекшись не собой, но своими детьми. Он следил за ними, он опекал их, он учил их всему, что знал сам. Он снова забыл, что есть мир за пределами их школы. Мир, за который он тоже в ответе.

Он вновь делал больно другу. От этой мысли хотелось поморщиться, как от резкой зубной боли. Она была ему противна, как нечто чужеродное, что невозможно принять. Эрик был тем человеком, которого Чарльз хотел уберечь с их первой встречи, когда кинулся за ним в воду. Он хотел для него покоя и каждый раз сам терзал еще больше.

- Когда пришел за ними, - честно признался мужчина и невесело усмехнулся, - Магда слишком громко думала о тебе.

Эрик был не прав. Чарльз набирался храбрости не за тем, чтобы сказать, а за тем, чтобы скрыть эту информацию, опасаясь последствий. Друг был импульсивен, и мужчина не ручался за то, что тот не захочет забрать близнецов в Братство. При всем уважении и доверии к Леншерру, детям было куда лучше оставаться в Школе, где о них заботились, и где они были среди сверстников, практически как в самой обычной школе. Братство не отличалось ни манерами, ни воспитанием, а в узде их держал только друг.

К тому же, говоря откровенно, Чарльз не хотел, чтобы уже сейчас их головы были забиты мыслями об их превосходстве над людьми. Это должен был быть их выбор. Мужчина давал им шанс самим решать, каким они хотят видеть мир.

Также, как и давал шанс Магде самой рассказать обо всем Эрику. На то было только ее право.
Но мысль о том, что он скрывает от друга нечто важное, давила с каждым разом все сильнее.

- Я узнал случайно, она сама должна была тебе рассказать.

И Чарльз действительно в это верил, не желания ни у кого отбирать свободу выбора. Или тем самым отбирая ее у друга?

- Они удивительные, Эрик. Способности Пьетро ты уже знаешь, но если захочешь, я попрошу показать Ванду, что она умеет. Уверен, ты такого еще не видел.

Он говорил с теплотой. Старался обычно не показывать своего особого отношения к близнецам, но ничего не мог с собой поделать. Он любил всех детей, но этих двоих не мог не выделять. А теперь Пьетро был в лапах фанатика, потому что Чарльз за ним не уследил. Не уследил за сыном друга, за которого нес ответственность.

- Я помогу тебе. Ты ведь за этим сюда пришел, мой друг?

poets of the fall – all the way for you
Чарльз не стал и пытаться удержать друга. Он чувствовал, что тот сдерживается из последних сил, и не знал, радоваться этому или нет. Возможно, ему стало бы легче, если бы он выпустил пар. И Чарльзу стало бы легче. Эрик реально оценивал возможные разрушительные последствия его импульсивности. Сожалеть о том, что совершил, поддавшись порыву, было достаточно сомнительным удовольствием.

Однако радоваться выдержке друга было не резон. Своеобразная забота, если так можно было назвать его действия, угнетали больше, чем, если бы он позволил себе высказаться, а, зная Леншерра, одними словами бы он не обошелся. Чарльзу было наплевать на обстановку в кабинете – останавливать друга он бы не стал, несмотря на то, что тот был без шлема. Не имел права.

У Эрика был тысяча и один повод злиться. Мужчина понимал это со всей ясностью и готов был принять. Бежать от собственных ошибок он никогда не желал, готовый нести ответственность за то, что натворил. Благими намерениями, как оказалось в очередной раз. Парадоксальным было то, как каждый раз практически любые благородные с виду цели заканчивались трагедиями разных масштабов.

К злости отчетливо примешивалось разочарование. Чарльз чувствовал, как в районе сердца что-то сжимает и давит по мере осознания, что это разочарование в нем. Друг снова ему не верил, но теперь он не верил в его, Чарльза, искренность. В те чувства, которые он к нему испытывал. Возвращаясь мыслями к Кубе, он ставил под сомнение все то, что составляло их дружбу.

Ксавье не смел его за это осуждать. Он десять лет холил и лелеял мысль о том, что друг его бросил, пусть и с трудом к ней привыкая. Эрик имел на это полное право.

Леншерр не вышел из школы, мужчина не мог отказать себе в удовольствии наблюдать за ним. Не подглядывать, но приглядывать, беспокоясь за него. То, что ему было тяжело, было ясно без лишних слов, а учитывая, что идти на контакт он пока не собирался, Чарльза это не могло не беспокоить.

Убедившись, что друг благополучно добрался до комнаты, он не сдержал дружелюбной усмешки, почувствовав его удивление. Дом Ксавье был его домом – что там сам Леншерр ни думал по этому поводу, его дом все еще был здесь, и он мог вернуться в любой момент. Возможно, профессор был просто сентиментален и зря надеялся, о чем ему порой напоминал Зверь, но в особняке было достаточно комнат, чтобы не трогать эту.

Разведав обстановку, он оставил его наедине с собственными мыслями. Порой ему самому это казалось нечестным – знать о другом больше, чем тот хотел бы. Этическая сторона вопроса не выглядела столь неприглядно лишь потому, что Чарльз не был по природе своей способен использовать найденную информацию в корыстных целях. Однако с другом подобное самооправдание не работало. Мужчина старался всегда оставлять ему право на равные шансы.

Он попытался заговорить раньше. Думал, что сможет дождаться, когда Эрик придет сам, но на уроке отвлекался на собственные мысли как заядлый двоечник и терял нить рассказа, чувствуя растерянность и подавленность. Он знал, что виноват, но осознание того, что друг, находясь в этих стенах, отказывается с ним говорить, было болезненным. Попытка достучаться до него, аккуратным «Эрик?» результатов не принесла.

К вечеру Чарльз дошел почти до крайней точки. Поговорить со Зверем он не мог – при всей любви к парню, на роль психоаналитика он годился скверно. Да и, пожалуй, говорить-то он тоже не хотел, малодушно хотел, чтобы его поняли без слов. Ему нужен был Эрик, но тот предпочитал компанию собственных мыслей.

Появлению друга вслед за шахматной доской на пороге его кабинета Ксавье действительно удивился. Думал, что ему понадобится больше времени, и скорее ставил на завтрашний день. Кивнул, приглашая войти, но не чувствуя в себе сил излучать доброжелательность и счастье. Он действительно был рад видеть друга, но слишком извел себя за этот день.

- Разве я могу?

Кажется, партия в шахматы после ссоры становилась своеобразной традицией. Действенным способом примирения. Символом, что между ними все по-прежнему. Чарльз был рад хоть какой-то стабильности в этом мире.

- Прости меня, Эрик.

Профессор решил начать с главного. Он и так молчал весь сегодняшний день, послушно ожидая, когда друг даст ему возможность это сказать. Ждать больше у него сил не было.
[AVA]http://savepic.ru/6897799.png[/AVA][NIC]Charles Xavier[/NIC][SGN]    [/SGN][STA]конец прекрасной эпохи[/STA]