Фрида лихорадочно соображала, не выпуская из пальцев прутья. Она примерно теперь представляла размеры клетки, хотя в темноте это было несколько проблематично. Откровенно говоря, она была не такая уж большая, и комфортно в ней можно было только сидеть. Впрочем, она не сомневалась, что отправляя ее сюда, вряд ли заботились о ее комфорте. Она успела нашарить замок и подергать дверь клетки, прежде чем окончательно убедиться в том, что ей отсюда так просто не выбраться.
Последним, что она помнила, было здание Министерства, из которого она выходила, после очередного слушания. Отец и брат Бальтазара решили немного ускорить процесс развода. Она все еще молчала на заседаниях, но теперь Торфинну приходилось сложнее. На разыгрываемый спектакль судьи смотрели уже менее благосклонно. Она не знала, что именно сказали им отец и Ларс, как и не знала, насколько они в курсе происходящего в ее семейной жизни, кроме очевидных моментов вроде побоев, но была благодарна за то, что им удавалось повлиять на судей.
Она сидела по привычке по-турецки в центре клетки, стараясь вспомнить, кого видела последним. В общем-то, это было не принципиально, потому что, очевидно, в скором времени она и так узнает, кто приложил руку к ее похищению, а главное – зачем, но ей нужно было на чем-то сосредоточиться, чтобы стараться не поддаваться панике.
Фрида подумала о Торфинне первым делом. Из страха перед мужем, еще не прошедшим до конца и грозившим остаться  с ней еще надолго. Она бы не удивилась, узнай, что подобные выходки были вполне в его духе. Однако эту мысль пришлось откинуть – Роули вышел из здания достаточно быстро и больше она его не видела. Отчасти она почувствовала даже облегчение, убедив себя в том, что это не мог быть муж.
Когда открылась дверь, и внезапно включился свет, ей пришлось с непривычки зажмуриться. Она услышала его голос раньше, чем увидела его самого, но почувствовала, как по коже пробежал холодок. Блетчли открыла глаза осторожно, натыкаясь на взгляд Торфинна и легкую полуулыбку. Она подумала, что и не сомневалась в своеобразности хобби своего мужа, но что происходящее сейчас было диким даже для него.
- Я бы с радостью опробовала это на тебе. Уверена, ощущения будут действительно незабываемые.
Фрида огрызнулась скорее по привычке и из страха. Не понимала почему, но вместо того, чтобы молчать, все время нарывалась сильнее. Чувство противоречия играло с ней злую шутку, проявляясь тогда, когда ему лучше было бы сидеть и тихо помалкивать в стороне.
Она не могла до конца поверить, что он все же способен на подобное, поэтому смотрела на него больше с яростью, чем страхом. Она пережила с ним два года и не думала, что он сможет сделать с ней что-то худшее, чем раньше, несмотря на пугающий антураж помещения. Девушка не оглядывалась по сторонам, не сводя с него взгляда, но успела приметить охотничьи принадлежности. Воображение отчаянно подкидывало живописные картины того, что он может сделать с ней, но она старалась гнать их прочь, не желая даже сейчас демонстрировать страх.
- Стокгольмский синдром мне не грозит. Не забывай, что я прожила с тобой два года, и единственное чувство, которое ты у меня вызываешь, это отвращение.
Ее передернуло от упоминания их семейной жизни, в особенности той части, которую она с трудом, но стала забывать благодаря Бальтазару. Поймала его совершенно безумный взгляд и внутренне поежилась. Она всегда знала, что у него проблемы, но, кажется, недооценивала их масштаб.
- Ты псих, Торфинн, и идиот, если считаешь, что никто не догадается, кто меня похитил.
Она говорила уверенно, потому что вариантов было не так много. У нее не было врагов, способных на такое, зато был ненормальный муж, заперший ее в этой клетке. Выглядело это, конечно, унизительно, но собственное самолюбие волновало ее сейчас в меньшей степени. Она не сомневалась, что ее уже ищут, и отчасти не понимала, на что рассчитывал Торфинн.
Внезапная паническая мысль посетила ее голову неожиданно, но заставив сердце пропустить удар. До этого момента ей не приходило в голову, что он мог добраться не только до нее, но и до Харта и Себа.
- Где Эрлинг?

Фрида подумала, что сейчас действительно была на это способна – причинить ему боль. Потому что Торфинн за эти годы успел достать ее настолько, что она от всей души хотела избавиться от него, и ей было без разницы, исчезнет ли он просто из ее жизни или в целом с лица земли. Она никогда не была жестокой, но с радостью поспособствовала бы этому, чтобы он хотя бы на мгновение ощутил ту боль, которую причинял ей все это время.
Она проследила за своей палочкой, испытывая неприязнь от того, что она у него в руках.
- Верни мне палочку, и мы посмотрим, что от тебя останется. Или ты чувствуешь свое превосходство только перед безоружными?
Блетчли знала, что он отчасти прав. Что то, что она молчала в суде, в конечном итоге привело ее сюда. Если бы она рассказала обо все еще осенью, когда только ушла от него, он бы сейчас гнил в Азкабане, где ему было самое место. Она могла в довесок упомянуть и о наличии у него метки, чтобы точно обеспечить себе свободную и безоблачную жизнь, но ей не нужен был весь этот балаган. Она просто хотела получить развод и выдать общественности как можно меньше того, о чем не считала нужным говорить с кем либо. Это было только их с Торфинном дело, пусть она и не хотела иметь с ним ничего общего.
Ей стало немного легче, когда он сказал, что Эрлинг с Бальтазаром. Это означало, что ни одного, ни второго он не тронул, и что с ними все в порядке. А еще давало надежду на то, что ее найдут. Фрида не сомневалась ни на секунду, что швед приложит все усилия для этого, но не могла избавиться от предательских мыслей, что он может не успеть.
- В Эрлинге нет ничего от твоей ненормальной семьи и от тебя. О каком семейном гнезде ты говоришь, если он даже не считает тебя отцом. Он уже там, где ему место, а ваш род обойдется как-нибудь без моего сына.
Она хотела отодвинуться к противоположной стенке клетки, когда он подошел, но не позволила себе этого сделать. Ей пришлось чуть приподнять подбородок, чтобы иметь возможность продолжать на него смотреть. Она поморщилась и неохотно повернула голову в сторону, ощутив запах табака, почувствовав, что ее начинает от него мутить. С тех пор как выяснилось, что она беременна, в квартире не курил больше никто, даже Бальтазар, и сейчас, отвыкнув от запаха дыма, она ощутила его особенно резко.
Фрида не переставала бояться его меньше, ловя безумные огоньки в его взгляде, но чувствовала, как начинает выходить из себя. Ему всегда это удавалось – лишить ее равновесия, заставить потерять контроль над собой. Она заметила ключ в его руках и пару секунд смотрела на него, следя, что будет делать мужчина. Убедившись, что открывать клетку он не торопится, она перевела взгляд.
Она не собиралась говорить с ним ни о Бальтазаре, ни об их жизни, и только сейчас поймала себя на мысли, что Торфинн не знал о ее беременности. Ему неоткуда было узнать – рассказать никто не мог, потому что об этом не знал даже Алекс, а срок был еще такой маленький, что совершенно не было заметно. Блетчли не хотела, чтобы он об этом знал, потому что могла предугадать реакцию и откровенно боялась. В меньшей степени за себя, в большей - за еще не рожденного ребенка.
-  А тебе все также приходится насиловать девушек, или кто-то согласился спать с тобой добровольно?
Она, зная его садистские наклонности, не особо верила в то, что такое возможно. Испытывала к нему неприязнь настолько, что не понимала, как кто-то может относиться иначе. Впрочем, она была бы благодарна каждой из его любовниц, если бы благодаря им он забыл о супружеском долге, но к этому Торфинн подходил со всей серьезностью.
Фрида не смогла скрыть страх, промелькнувший во взгляде, от мысли, что он вновь до нее дотронется. Подумала, что куда спокойнее пережила бы Круцио, чем легла бы с ним еще раз в постель. Впрочем, постели здесь и не было, но она сомневалась, что его могут остановить такие мелочи.
- Ты будешь гнить в Азкабане до конца жизни, среди таких же ублюдков как ты, Торфинн, если хоть пальцем до меня дотронешься или решишь убить.
Несмотря на то, что это звучало самонадеянно, она почти не сомневалась в том, что говорила. Знала, что отец не оставит выходку ее мужа безнаказанной, вне зависимости от того переживет она этот плен или нет. Торфинн отказывался понимать одно – два года в браке с ним ей не к кому было пойти, и тогда ему могло сойти с рук что угодно. Сейчас же все изменилось, и она отдавала себе в этом отчет, потому что Бальтазар приложил все усилия, чтобы она поверила, что теперь  в безопасности.
- Зачем тебе Эрлинг? Ты же из-за него устроил этот цирк? Ты никогда не испытывал к нему теплых чувств, но все никак не желаешь оставить его в покое.

Фрида не хотела доставлять ему такого удовольствия, но не могла сдержаться. Она закричала в конце концов в самый первый день и кричала в последствии, когда он раз за разом указывал ей ее место, наказывая за упрямство и вольности, которые она себе позволила. Все снова возвращалось на круги своя и то, от чего она, казалось, сбежала, настигло ее вновь. Она подумала, что была права тогда, когда только от него ушла и панически боялась, что он вернет ее домой любой ценой, несмотря на присутствие рядом Бальтазара. Она была права, потому что сейчас была здесь, и никто не смог этому помешать.
Сложнее всего было скрывать беременность от Торфинна. Девушка инстинктивно пыталась держать руки у живота, стараясь защитить ребенка от неожиданных ударов или толчков, и совершенно не понимала, как он может ничего не замечать. Ей казалось, что это очевидно. Ее выворачивало после его визитов, и она чаще спала, когда оставалась одна, чем бодрствовала. Есть она не могла, потому что в последнее время не переносила многие продукты, а не самую приятную реакцию вызывали даже запахи.
К ним примешивался металлический запах крови, который она либо чувствовала в действительности, либо это было игрой воображения, но после того, как Торфинн в первый раз опрокинул ее на этот стол, и она оказалась в притык к разделанным тушкам, ей казалось, что этот запах преследовал ее постоянно.
Фрида знала, что ей не удастся скрывать это вечно. Что рано или поздно он, наконец, поймет, что дело не только в стрессе, еде, которая ей не нравится, и ее личном к нему отвращении. Он должен был заинтересоваться, что же с ней происходит, раз, судя по всему, пока не хотел от нее избавляться. Она не тешила себя уже надеждами, прекрасно понимая, что это лишь дело времени, но пока ему доставляло удовольствие происходящее, она оставалась жива.
Она заподозрила неладное, как только он появился в подвале. Напряглась из-за его резких, злых движений и запертой двери. Не понимала, в чем смысл ее запирать, если в этом доме все равно не было желающих ей помочь, но отчего-то испугалась сильнее. Она встала с пола, когда он открыл клетку, но, не удержавшись на ногах, упала, когда щеку обожгло пощечиной.
Фрида бросила на него злой взгляд. К унижениям,  раз за разом следовавшим от Роули, она все еще не привыкла настолько, чтобы переносить их смиренно, поэтому от необходимости смотреть на него снизу вверх восторга не испытывала.
Она похолодела, услышав его «поздравления». Считала, что это должно было произойти уже давно, но испугалась, потому что надеялась скрывать как можно дольше. Вспомнила так к месту свои же слова о том, что Торфинн не даст родиться этому ребенку, и поверила сейчас в них сильнее, чем верила тогда.
Псих и собственник Роули, называя ее шлюхой, кажется, в серьез и не предполагал, что она может в действительности спать с Бальтазаром. Впрочем, он несомненно обрадовался бы, если бы узнал, каких это стоило им трудов.
- Тебя это не касается, Роули. Какое тебе до этого дело?
Бальтазар говорил, что Торфинн не имеет никакого отношения к этому ребенку, Бальтазар был неправ,  и сейчас Фрида отчетливо это понимала.

Фрида почувствовала, как внутри все сжалось, когда он почти безумно улыбнулся. Всегда пугалась его улыбки, а сейчас и подавно, когда уже почти не боялась за себя, только за ребенка. Ей было бы куда проще, если бы они с Бальтазаром не решили его оставить, потому что к исходу четвертого дня ей уже было наплевать на то, что будет с ней, но продолжало беспокоить, что будет с еще не родившимся малышом. Это было единственной причиной, по которой она пыталась что-то есть, пусть и безуспешно, и меньше нарываться, хотя Торфинну и не нужен был повод, чтобы ее ударить. Она чувствовала свою вину за то, что была не способна его уберечь, и думала, что рассказать Визенгамоту о зверствах мужа было не самым страшным, что с ней могло случиться. Тогда ребенку сейчас ничего бы не грозило.
Фрида не успела ему ничего ответить, как он ударил ее в живот. Она вскрикнула, не столько от боли, хотя удар был ощутимый, сколько от испуга, пытаясь инстинктивно закрыться от него. Почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, когда он потянул за волосы, и взглянула на него с ненавистью. Он не знал, насколько в действительности его слова достигали цели, потому что по телу пробежала дрожь от мысли, что он сделает все, чтобы этого ребенка не было.
Она почувствовала резкую боль в животе вновь. Искренне не понимала, как ее угораздило выйти за него замуж, и как он вообще был способен на подобное. Даже после двух лет жизни с ним она продолжала удивляться его жестокости, чем дальше, тем сильнее. У него определенно были проблемы, и она не шутила, советуя ему обратиться к врачу.
Блетчли молчала, потому что ей было нечего ему сказать, и потому что было трудно говорить. Держалась за живот, согнувшись пополам, чувствуя, как по щекам текут слезы. Ей было наплевать, как она выглядела сейчас перед ним – ей было больно и страшно, и она хотела, чтобы он прекратил.
Она дернулась, когда он коснулся щеки, и хотела отстраниться, но знала, что это раззадорит его еще сильнее. Здесь все равно было некуда бежать, она смирилась с этим к концу второго дня, когда еще пыталась вырываться активнее. Удар кулаком, после мягко прикосновения, сыграл на контрасте, и ей стало тяжело дышать. Она опустила голову, судорожно пытаясь вдохнуть.
Ей не принесло облегчения то, что он отошел от нее. Фрида знала, что это еще не конец – он не мог так просто оставить ее после пары ударов, болезненных, но возможно недостаточных, чтобы довести задуманное до конца.
Она готова была умолять его остановиться. Он был прав – она ужасно хотела этого ребенка и мысль о том, что может его потерять, причиняла боль сильнее, чем его удары. Она знала, что ему плевать на ее мольбу, что это ничего не изменит, поэтому не хотела попусту тратить воздух из легких, которого, после его удара под дых, и так стало не хватать.
Девушка пыталась восстановить дыхание, пока он говорил. Что-то о свободе, и о том, что не чудовище. Она подняла голову, наткнувшись взглядом на направленную палочку, зная, какое заклинание он применит. Она понимала, что если она его переживет, в конце концов, от Круцио не умирали, то ребенок внутри нее – вряд ли.
- Перестань. Пожалуйста, Торфинн, - Фрида просила глухо, глядя на него исподлобья. Не очень веря в успех, и что в нем осталось хоть что-то человечное, но не могла не попытаться.
Она закричала в следующую же секунду, чувствуя боль, оглушающую и ослепляющую, по сравнению с которой меркло все, что он делал с ней прежде.

Фрида не знала, сколько это продлилось, но по ощущениям куда больше, чем в прошлый раз. Она не считала секунды, потому что в голове не было ни одной мысли, кроме всепоглощающей боли, раздирающей на части, и единственная мысль, все же промелькнувшая на грани сознания, звучала как констатация факта – она не переживет в этот раз. От Круцио действительно не умирали, но она готова была в этом усомниться.
Когда он опустил палочку, она не сразу поняла, что все закончилось. Вспомнила уже почти равнодушно, не чувствуя сил даже на простейшие эмоции, о Лонгботтомах, отправившихся с легкой руки Беллы и ее Барти в Мунго, после того как тронулись умом от боли, и подумала, что непременно составила бы им компанию, будь у нее хоть один шанс выбраться отсюда.
Он потерял к ней интерес достаточно быстро, когда понял, что она перестала реагировать на происходящее. Кричала от сильной боли, но не слышала, что он ей говорил. Возможно, он решил, что так воспитательный процесс не будет полным, или же перестал получать удовольствие, не видя в ее глазах страха, но через некоторое время он ушел, пообещав, что завтра они продолжат.
Фрида чувствовала только смертельную усталость. Голова кружилась, а перед глазами все расплывалось. Она легла на пол, закрывая глаза, надеясь или заснуть или прийти в себя, но почувствовала резкую боль в животе. Она не понимала, что происходит, но подозревала, что удары Торфинна не могли пройти бесследно. Возможно, он действительно добился того, чего хотел. Она констатировала это в голове равнодушно, потому что наконец окончательно приняла это как неизбежность.
Она подтянула к себе коленки, держась за живот, мечтая, чтобы боль прошла. Иногда она утихала, но потом возвращалась вновь с новой силой. В перерывах, когда у нее была возможность думать о чем-то, кроме боли, она думала об Эрлинге, Бальтазаре, его братьях, стабильно наведывавшихся на ужин, отце и собственном брате, которого она все равно любила, несмотря на то, что они сейчас были в ссоре. Она думала, что теперь Торфинн точно заберет Эрлинга, как законный отец, и его ни за что не оставят ни с Тони, ни, тем более, с Бальтазаром. И что Торфинн сломает сына, как пытался сломать ее, и она не была уверена, что у него это не получилось, но с Себом все будет страшнее – она видела, как отец Крауча ломал его из года в год, пытаясь вырастить достойного наследника, и видела результаты подобного воспитания.
Она не могла сказать, сколько времени провела в сознании, а сколько без. Находилась на грани, порой проваливаясь в забытье. В очередной раз очнувшись от дикой боли, она почувствовала под рукой что-то липкое. Ей потребовалось время, чтобы сообразить, что это кровь, и испугаться. Она осознала это внезапно – что Торфинн сдержал свое обещание. Она не хотела слышать это вновь, но в голове стучала его фраза о том, что не будет ни мальчика, ни девочки. Фрида прижала руку к животу сильнее, не зная, что делать, и почувствовала, что вновь теряет сознание.
Она всерьез подумала, что бредит, когда, вновь открыв глаза, увидела Бальтазара, а после и отца. Приняла это как данность, не особо удивившись, но не поверив ни на грамм. Ее не хватило даже на то, чтобы удержаться в сознании подольше, чтобы убедиться, что это иллюзия. Она прикрыла глаза снова, как только оказалась на руках у отца.
Когда она открыла глаза в следующий раз, первое, что она заметила – обилие белого цвета вокруг. Стены, кровать, стул рядом. Она не сразу сообразила, что находится в больничной палате. Фрида бросила взгляд на часы, заметив, что уже было больше полудня. Она приподнялась на локтях, устраиваясь поудобнее и шаря взглядом по рядом стоящим предметам, пытаясь сообразить, как вызвать медсестру, если такая опция была здесь вообще предусмотрена. У нее ужасно болело все тело, но это было меньшим, что ее беспокоило. Она хотела знать, как сюда попала, потому что до конца не была уверена, что видела отца и шведа ночью в самом деле, и, главное, что с ребенком. Не могла успокоиться, пока не узнает.
Дверь в палату приоткрылась внезапно, и Фрида собралась было с порога завалить медсестру вопросами, но в двери показался Бальтазар. Она осознала, что ей ничего не привиделось, а через пару секунд – что плачет, потому что не надеялась увидеть его снова.

Ей было больно, когда он ее обнимал, сжимая сильнее, но она улыбалась, сквозь слезы, думая, что не хочет, чтобы он отходил, и что эта боль ничто в сравнении с тем, что он снова рядом. Синяки и ссадины обещали проходить на тонкой светлой коже еще долго, но она хотела, чтобы он держал ее крепче, потому что боялась, что он исчезнет. За эти четыре дня она успела окончательно убедиться, что больше его не увидит, и сейчас до конца не верила, что все закончилось. Что она была далеко от того жуткого подвала и Торфинна.
Она чувствовала, что он плачет, когда он целовал ее, и она мягко коснулась щеки, стирая дорожку слез. Блетчли испытывала ужас от мысли, что пережили за эти дни он и отец, пока искали ее и когда, наконец, нашли. Она отдавала себе отчет, что выглядела не очень и была не в восторге от того, что ее нашли в таком виде, необъяснимо чувствуя за это вину.
Она не возражала ни против его надзора, ни против постельного режима. Слабо, но с озорным блеском в глазах улыбнулась, после того как со всей серьезностью кивнула:
- Значит, в ближайшее время это тебе придется не отходить от меня ни на шаг.
Девушка не имела ничего против, чтобы он был рядом. Она ужасно по нему соскучилась за эти четыре дня, и хотела знать, что он снова с ней и никуда не денется. К тому же, она старалась не думать об этом сейчас, но чувствовала, что смутно боится, что подобное может повториться.
Фрида отвела взгляд, когда он заговорил о Торфинне, словно прочитав ее мысли, и сжала его руку сильнее. Она не хотела о нем говорить, потому что внутри все неприятно сжималось, а в голове всплывали кадры, которые она с радостью забыла, будь у нее такая возможность. Она облизнула губы, не поднимая взгляд, понимая, что должна спросить, иначе не успокоится и, возможно, будет бояться понапрасну.
- Где он сейчас?
Она спрашивала аккуратно, поймав себя на мысли, что не хотела ему смерти. Хотела причинить боль, чтобы хоть раз поставить на ее место, но смерти как таковой ему не желала. Не была кровожадна, а сейчас не хотела и мести, но думала, что смерть для такого как он – избавление от всех тех демонов, что были в его голове.
Она смутно чувствовала, что Бальтазар способен на это – убить Торфинна за то, что он сделал с ней и их ребенком, - и не стала бы его за это осуждать, но надеялась, что он смог удержать себя в руках. Не хотела, чтобы кровь такого ничтожества как ее муж была на его руках.
Фрида подумала, подняв все-таки на него взгляд, что он неважно выглядит. Усталость прошедших дней была слишком заметна на его лице. Ей не нравились синяки под глазами и слегка осунувшееся лицо, свидетельствовавшее о том, что за последние пару дней она спала в разы больше, чем он. Она чувствовала, пока пристально вглядывалась, привычное недовольство, как когда он уходил из дома на работу без завтрака, потому что это было вредно, и она переживала, пусть даже он перестал курить на голодный желудок.  Она подумала, что Крису пару дней придется поработать в одиночестве, потому что она не успокоится, пока не приведет Бальтазара в человеческий вид, заставив поесть и отоспаться, и у него не пройдет этот ужасный кровоподтек. Шрамы, несомненно, украшали мужчину, но он ей нравился и без них.
- Знаешь, кажется, в ближайшие дни постельный режим не только у меня, - девушка улыбнулась, после чего констатировала очевидное, - сопротивление бесполезно, Харт, к тому же тебе так будет легче следить, чтобы я не вставала. Мне же разрешат вернуться домой?
Идея оставаться в Мунго ее не прельщала. Фрида чертовски хотела домой, чтобы вокруг не было ни врачей, ни медсестер, ни, тем более, других больных. Только сын и Бальтазар, способный, она была в этом уверена, позаботиться о ней и без посторонней помощи.
Блетчли понадобилось немного времени, чтобы собраться с духом и задать вопрос, волновавший ее с того момента, как она очнулась. Она боялась услышать ответ, но думала, что рано или поздно ей придется это узнать вне зависимости от результата, и что, пожалуй, пусть лучше скажет это он, чем кто-то из врачей.
Фрида взглянула на него серьезнее, не выпуская его руки:
- Баль, что с ребенком?

Фрида почувствовала облегчение, услышав, что Торфинн в Азкабане. В одинаковой степени и от того, что он больше не был способен причинить вред им, и от того, что Бальтазар не стал марать руки. Ее муж не заслуживал такой чести, к тому же это грозило обернуться неприятностями еще большими, потому что Визенгамот, не способный решить уже полгода давать им развод или нет, вряд ли стал бы разбираться в том, заслуживал Роули смерти или нет. Законы были законами, а британская судебная система работала весьма невнятно.
Она не сдержалась от веселого фырканья, услышав об озвученных перспективах Торфинна. Подумала, что ей определенно нравится, как это звучит, и, окончательно развеселившись, пояснила:
- Я сказала об этом ему в первый день слово в слово, но он мне не поверил.
Фрида перестала улыбаться достаточно быстро, вспомнив расплату, последовавшую за этим, и с досадой подумала, что эти воспоминания будут преследовать ее еще долго. Она не знала, как от них отделаться, но больше всего хотела жить дальше, не оглядываясь вечно на произошедшее. Понимала, что от этого будет только хуже и ей, и Бальтазару, и ребенку.
Она кивнула на известие о Визенгамоте. Ей было неприятно, что об этом, а теперь еще и с новыми унизительными подробностями, узнали судьи, а с ними и половина магической Британии, потому что вряд ли найдется новость поинтереснее на ближайшие несколько дней, чем ее провалившееся замужество. Но она понимала, что так надо. Что они сделали все правильно, потому что кто-то должен был положить этому конец, засадить его за решетку так, чтобы ни у кого и мысли не было выпустить его оттуда живым.
- Давно нужно было это сделать – рассказать все судьям. Я просто никогда не думала, что он будет способен на такое.
Фрида не была неисправимой оптимисткой, но всегда слабо представляла, на какие зверства могут пойти люди по отношению к другим. Она была, возможно, несколько наивна, если не предполагала худшее, когда дело касалось Торфинна, даже после тех ужасных двух лет.
Она заставила себя отвлечься от этих мыслей, сосредоточиться на Харте, и на том, что больничная койка была чертовски неудобной. Ей категорически не хватало его рядом, несмотря на то, что он держал ее за руку и был достаточно близко.
Информацию о паре дней девушка восприняла без энтузиазма. Была рада, что Эрлинг был у матери Бальтазара, но ужасно хотела его увидеть. И совсем не хотела оставаться здесь, уверенная, что дома пойдет на поправку куда быстрее. Обещание остаться с ней ее радовало лишь отчасти, потому что она всерьез беспокоилась о его состоянии и считала, что ему катастрофически необходимо выспаться и что-нибудь поесть, а спать в кресле, предназначенном для гостей, было ужасно плохой идеей.
- Я хочу домой, - честно сообщила Фрида, но после обреченно вздохнула, - но, если так будет лучше… Но тебе нужно выспаться, Бальтазар.
Она позволила себе довольно сощуриться, когда он поцеловал ее. Ей было приятно чувствовать его прикосновения, подтверждавшие снова и снова, что все это в самом деле. Нравилось, что он не выпускал ее руку, и что улыбался так тепло.
Фрида почувствовала, что снова начинает плакать, и счастливо подумала, что обречена на это еще оставшиеся шесть месяцев – рыдать при каждом удобном случае. И что потерпела бы и больше, если понадобилось бы, лишь бы этот ребенок – девочка – появился на свет.
Она не стала ждать, пока по щекам побегут слезы, быстро вытерев глаза свободной рукой, и шмыгнула носом, улыбаясь.
- И упрямая как ты.
Блетчли решила, что упрямство ей, кажется, все-таки передалось с генами в двойном размере и от нее и от него, раз она пережила эти четыре дня. И мысленно с удовольствием добавила, что, пожалуй, они оба еще от ее упрямства взвоют.
Она отвлеклась от этих мыслей, внезапно вспомнив кое о чем важном:
- А папа знает?

Фрида подумала, что как-нибудь переживет эти два дня, потому что это не так уж много ради сохранности малышки. После того, что ей пришлось пережить из-за страхов собственной матери, она заслуживала более бережного к себе отношения оставшиеся шесть месяцев. Поэтому Блетчли готова была потерпеть, но испытывала благодарность к шведу за то, что он не настаивал на большем сроке. Особого негатива к больнице она не испытывала, но сейчас не хотела ничего больше, чем оказаться дома.
Оставаться здесь одна она не хотела, но собиралась всеми силами отправить Бальтазара домой спать, чтобы он перестал пугать ее своим внешним видом, хотя отдавала себе отчет в том, что тут еще было неизвестно, кто кого пугал больше. Но теперь, когда она была в безопасности, совершенно необязательно было сидеть с ней все два дня. Хотя, откровенно говоря, именно этого она и хотела.
Фрида не успела придумать, как уговорить его, когда он устроился рядом, оккупировав часть подушки. Она насмешливо фыркнула, глядя на эту картину, но не стала сопротивляться, когда швед притянул ее к себе. Ей нравилось чувство умиротворения и спокойствие от того, что он рядом, и уверенность, что четырехдневный кошмар закончился, и с ней больше ничего не случится, потому что он этого не допустит.
Она подумала, что судьба все же была крайне занятной штукой, раз свела их снова после того, как они вроде бы поставили точку. И что она чертовски была ей благодарна, потому что та, кажется, действительно знала, что делала.
Блетчли испытала в очередной раз укол совести, узнав, что отец был здесь все это время. Понимала, как сильно он волновался, и боялась даже предположить, что испытал, когда они только ее нашли. Она считала, что у нее самый замечательный в мире отец, не заслуживавший такого зрелища, и что она ему об этом непременно скажет, как только он снова придет. О том, что он самый замечательный, и о том, что она его ужасно любит, пусть это и не станет для него новостью.
Фрида тепло улыбнулась, разглядывая сонного Бальтазара, и подумала, что отца снова полный джентельменский набор – к двум детям прибавились еще два внука, мальчик и девочка, почти с той же разницей в возрасте, что и у них с Алексом. И что она безумно хочет видеть его лицо, когда он об этом узнает.
Она поделилась со шведом краешком одеяла, натянув его на мужчину, и устроилась поудобнее, обнимая.
- Медсестра будет в ужасе.
Фрида сообщила это, закрывая глаза и довольно улыбаясь, и думая, что той потребуется приложить немало усилий, чтобы выгнать его из палаты. Потому что, даже если он согласится уйти, она его ни за что не отпустит.