Фриде не нравилось его упрямство. Ей казалось, что если кто-то из них и совершал глупости, так это он, настаивая на том, чтобы они остались. Она была благодарна ему за то, что он думал о ней, но куда большее облегчение испытала бы, если бы он думал еще и о себе. Благородство было удивительным качеством, в особенности после общения с Торфинном, но без каких либо установленных границ оно грозило перейти в глупость. Она считала, что это покушение было как раз той границей, которую не стоило великодушно пересекать.
Блетчли не понимала, почему она переживает за него больше, чем он за себя, когда здравым смыслом Харт никогда не брезговал. Она не хотела позволять решать ему, потому что ей казалось, что он не до конца отдает себе отчет в том, чем ему это грозит. Возможно он понял бы ее лучше, если бы знал, каково это наблюдать со стороны за тем, как человек умирает. А потом и узнать, что умирал он по твоей вине. Вряд ли бы он позволил этому повториться вновь.
Она почувствовала раздражение, когда он ответил, почему не сказал о матери Торфинна. Ну, конечно, Марта позаботилась о внучке и о том, чтобы та находилась под присмотром Бальтазара. Фрида могла ее понять, ей было куда спокойнее, чтобы за ней кто-то приглядывал. Она не могла понять другого – почему  бабушка решила, что она не в праве этого знать, и почему вообще просила Харта подставляться ради нее дальше. Это уже не говоря о том, что ее в край достало желание родственников действовать ей во благо. Алекс тоже руководствовался благими намерениями, сводя ее с Торфинном.
Ни Бальтазар, ни Марта никак не могли понять, что ей не будет ни на грамм легче, если кто-то станет защищать ее ценой собственной жизни. В особенности после того, как со своей швед чуть было не распрощался.
Ей не нравилось, как он к этому относился, тогда как она до сих пор не могла унять дрожь. Пусть это было не первое его покушение, и Фрида зацепилась за эту фразу, сообразив, что ничего об этом не знает, но пренебрежительное отношение к произошедшему ее коробило. Его уверенность в том, что он со всем справится, была похвальной, и она бы переживала меньше, если бы дело было лишь в виртуозном махании палочкой. Боевая магия была штукой куда более честной, чем ритуальная, и, на ее взгляд, менее опасной.
- Как часто после этих покушений ты действительно был при смерти? И как часто тебя пытались свести в могилу черной магией? – Фрида сделала пару шагов ближе, упираясь локтями в стойку и не сводя с него взгляда, не пытаясь скрыть истеричных ноток в голосе, - ответь, Харт, с тобой было хоть раз что-то подобное раньше?
Отчего-то ей казалось, что нет. И как он не желал тогда, когда она только к нему пришла, чтобы ее кровь была на его руках, так и она не желала того же. Она не считала, что может справиться одна, но и не считала правильным впутывать его в свои проблемы еще больше, чем впутала уже. Он не был обязан их решать, и с ее стороны нечестным было бы в этой ситуации пользоваться его хорошим к ней отношением.
- Торфинн сказал, что ты ему угрожал, запретив прикасаться ко мне, - Блетчли ответила мрачно на его предыдущий вопрос, не пребывая в особом восторге от того, что этот разговор вообще состоялся, - это бесполезно, ты только еще больше нарываешься.
Она вспомнила и другую фразу мужа, над которой он хотел, чтобы она подумала. Ему удалось это против ее воли, потому что сейчас, выговаривая все это шведу, ей пришло в голову, что в чем-то Роули был прав.
- Еще он сказал, что нам с ним лучше вместе. Отчасти он прав.
Фрида осознавала это теперь яснее. Посыл Торфинна был прост до невозможности и заключался лишь в одном – люди вокруг нее никогда не будут в безопасности, пока она не вернется домой. Она знала, что он вынудит ее это сделать, и что постарается причинить ей как можно больше боли, через тех, к кому она привязана. Чтобы заметить ее привязанность к Бальтазару, ему не нужно было даже стараться.

Она почувствовала накатывающее отчаяние. Он ее не слышал и слышать не хотел, уверенный в своей правоте. Возможно, он был прав, и ей стоило прекратить разводить панику, но она чувствовала свою вину за все то, что произошло и еще могло произойти с Бальтазаром. И если произошедшее она могла бы постараться принять и отпустить, то все, что грозило произойти в будущем, ее в самом деле пугало. Она не знала, как удалось приструнить мадам Роули, но не верила, что это надолго.
Торфинн отчаянно отрицал, что он маменькин сынок, но от Магдалены в нем было куда больше разумного. И если он был психом, то и она далеко не отличалась трезвостью поступков и человечностью. Фрида боялась мужа несомненно больше, но лишь потому, что его мать основную часть времени предпочитала не лезть так уж явно в их жизнь, зная, что ее сынок и без того справляется. Ее пугал и отец мужа, но несколько иначе: мистер Роули был тряпкой, в сравнении со своей женой и сыном. Безвольным и расположившимся точно под каблуком у Магдалены. Блетчли было его жаль, но она боялась, что однажды закончит также.
Она понимала Бальтазара. Почему он пошел к Торфинну, но считала это неосмотрительным. Слишком сильно боялась мужа и его непредсказуемости, а потому сердилась на Харта. На его самоуверенность и гордость.
- Торфинн псих и садист, под стать своей матери, - Фрида выпалила это раздраженно, скрестив руки на груди, - я не хочу, чтобы тебя это касалось в таком ключе.
Она упрямо помотала головой, когда он заговорил снова. Подумала, что он переоценивает ее храбрость, потому что подать на развод оказалось самым простым. Сложнее было дожить до конца процесса в трезвом уме, потому что ей хватало пятиминутной встречи с мужем, чтобы переставать вновь контролировать себя. Ей не нравилось, что Харт заговорил об Эрлинге, но она не могла не признать очевидного – возвращаться добровольно домой, после того, как ей вернули сына, не имело ничего общего с логикой. Она сама же боялась оставлять его с отцом, а сейчас думала о том, что возможно Торфинн прав, и им стоит вернуться. Вот только после рассказанного мужем, она все больше утверждалась во мнении, что он найдет способ отправить их домой. И не будет мучиться совестью, если для этого ему придется убрать с дороги Бальтазара.
- Старания Марты и твоей матери окажутся напрасными, если я останусь здесь. Твоя мать скажет мне спасибо, если с тобой что-то случится из-за меня? А братья?
- Ты сказал, что не хочешь, чтобы моя кровь была на твоих руках. Я не хочу того же, Баль. Не хочу вечно думать, что из-за меня с тобой может что-то случиться.
Фрида опустила взгляд, когда он перевел тему, и сделала пару шагов от стойки, обнимая себя за локти.
- Я не могу не думать об этом, Харт, - прохладно заметила девушка, не испытывая восторга от того, что он сменил тему, и продолжила без перехода, - боюсь, не смогу составить тебе компанию. Нет аппетита.

Она привычно дернулась, когда он подхватил ее под локоть. Не смогла сдержаться от того, чтобы поморщиться, скорее потому, что не была довольна своими реакциями, а не его. Она не говорила ему, что ей неприятны его прикосновения, потому что не была уверена, что сможет понятно объяснить, что ей неприятны они в принципе и дело вовсе не в нем. Для этого пришлось бы рассказывать слишком много того, о чем она хотела забыть, и о чем не позволяла говорить гордость. Она считала, что ему не нужны эти подробности.
Фрида старалась держаться слегка на расстоянии, чтобы у него не было повода ее касаться. Надеялась на понимание и на то, что ее отношение к нему видно и так, потому что не хотела обид с его стороны. Бальтазар не спрашивал, но относился к этому с терпением, за что она была ему благодарна.
Она повторила еще раза два, что не голодна, пока он вел ее к выходу. Настойчиво, но без истерики. Вышла вместе с ним в коридор, просверлив его недовольным взглядом, потому что не хотела никуда идти и хотела поскорее разрешить эту ситуацию, чтобы он не смог ее переубедить. Она знала, что в том, что она говорит, больше здравого смысла для него, чем в его благородстве, но не была уверена, что так будет лучше для нее.
Себ поддержал идею о прогулке восторженным смехом, и Фрида на секундочку даже пожалела, что они так спелись. Мелкому нравилось гулять и очевидно нравился Бальтазар, сочетание этих двух факторов не оставляли ей шансов отказаться. Она знала, что сын расстроится, если она сейчас скажет, что они никуда не идут.
- Тебе шесть, Харт, - сообщила Блетчли, поймав несколько шкодливый, но до ужаса довольный взгляд шведа, и ненавязчиво дернула рукой, - я бы предпочла пойти в ресторан в чем-то более подходящем, чем домашняя футболка.
Она не забыла возмущенно фыркнуть, когда он все-таки отпустил ее локоть, и скрылась в комнате, где Бубенчик вовсю порхал над мелким, пытаясь уговорить его натянуть все тот же многострадальный свитер. Девушка переоделась в юбку и тонкий кашемировый джемпер, после чего решила облегчить домовичку задачу, и закончила собирать сына сама.
Фрида оставила выбор ресторана на совести Бальтазара, сообщив, что, в общем-то, ей совершенно без разницы, но выразив в качестве пожелания наличие большого выбора десертов. Они пришли в небольшой, уютный ресторанчик, располагавшийся неподалеку от дома, когда швед заверил, что с десертами там точно проблем не будет.
Эрлинг о чем-то весело рассказывал Харту, пока она рассматривала меню. Она выбрала шоколадное пирожное себе, проигнорировав основное меню, и курицу с овощами ему. С мелким редко возникали проблемы по части еды, поэтому она посовещалась с ним для галочки и сделала заказ, получив утвердительный кивок.
Фрида напряглась вновь, когда напомнила себе о том, что, несмотря на то, что сейчас все было так мило и здорово, причина, по которой они пришли сюда, не была такой уж приятной.
- Отвлечь меня едой – нечестный прием, - девушка улучила момент, когда Себ на что-то отвлекся, чтобы завести разговор вновь. – У родителей отца дом в Италии, мы могли бы уехать туда.
- Торфинну так или иначе придется сказать, где мы, так что нет никакой разницы, где жить.

Фрида убедилась, что Эрлинг вооружился вилкой и готов был ужинать, и отодвинула в сторонку от него нож. Со столовыми приборами у него еще были проблемы, но держать в руках ложки и вилки, обхватывая их всей ладошкой, он уже научился. Нож, пренебрегая правилами приличия ради его сохранности, она в руки малышу не давала, считая, что манерам учиться было еще рано. Она могла бы покормить его сама, и это заняло бы куда меньше времени, но самостоятельность и независимость Себу передалась с генами в двойном размере.
Она без особого энтузиазма оглядела пирожное, профессиональным взглядом определив, что оно было действительно шоколадное-прешоколадное. Аппетит у нее действительно пропал после общения с мужем, а сладкое было призвано принести хоть какое-то удовлетворение и поднять настроение. В качестве компромиссного варианта, она стянула с верхушки пирожного шоколадный лепесток и хрустнула шоколадкой. Обычно все украшения с тортов и пирожных доставались, как самые вкусные, мелкому, но его пока устраивали овощи.
- Оно заброшено. После ареста отца никто не горел желанием туда ездить.
Фрида поймала себя на мысли, что признание в пустовавшем поместье звучало достаточно паршиво. Она знала, что там понравится Эрлингу, когда целый дом и сад будут в его распоряжении, если их привести в порядок. Еще она знала, что не хочет жить одна в огромном доме, и что Торфинну ни что не помешает заявляться туда, когда ему вздумается. Сына забрать он посмеет вряд ли, потому что это сразу же дойдет до судей, но постарается испортить им жизнь еще больше. По решению Визенгамота она даже не сможет запретить ему зайти в дом, если он придет к Эрлингу.
Она отложила ложку, так и не притронувшись к десерту, когда он заговорил снова. Отвела взгляд, переводя его на сына, занятого овощами. Ей резко перестал нравиться их разговор окончательно, хотя казалось бы она только взяла себя в руки. Бальтазар заставлял ее вспоминать то, что она вспоминать не хотела. Ее коробили подобные формулировки, и коробило то, что она не знала, что он сделал с ней. В глобальном смысле. К чему привел в конечном итоге и оставил ли что-то от нее самой, когда так старательно прогибал под себя. Она чувствовала уже привычное раздражение, сопровождавшее обычно подобные мысли.
- Я ему не верю, Харт. Но пока идет бракоразводный процесс, он меня не убьет, потому что подозрения в первую очередь падут на него. Даже при огромном желании он не сможет сделать мне ничего такого, чего не делал раньше. А от этого, как видишь, не умирают.
Фрида говорила резко, не желая с ним ругаться, но удержать себя в руках было тяжело. Он отказывался понимать, что она с куда большим спокойствием готова подставить под удар себя, чем кого-то еще. В особенности его, потому что он заботился о них куда сильнее, чем его на то могло в теории обязать хорошее воспитание. Она считала, что во всем надо знать меру, особенно, когда пользуешься чужим расположением.
Блетчли глубоко вздохнула, подхватив со стола бокал вина, и сделала глоток. Она подумала, что он прав, и что она действительно знает разницу между тем, чтобы жить одной и жить с ним. И что в самом деле не желает эту разницу вновь на себе ощутить, хотя от нее действительно не умирали.
Их разговор имел под собой мало смысла, потому что они друг друга не понимали. Она не могла позволить себе переехать просто так, молча, не поставив его об этом в известность, потому что не считала это правильным и достойным по отношению к нему.
- Я предлагаю компромисс: мы останемся, но сразу же съедем, если повторится что-то в духе твоей болезни или того случая, когда Торфинн заявился к тебе домой, или же от него просто посыпятся угрозы. Договорились?

Они вернулись домой замерзшие, но ужасно довольные. Особенно Эрлинг, которому удалось уговорить маму отвести его на работу к Балю. Чем мелкому так нравился офис Харта она не понимала, но оказавшись там впервые с ним, радостно вспомнила свой визит сюда летом семьдесят девятого. Ей было даже немножко жаль сотрудников, наблюдавших ее появление тогда и сейчас, уже с ребенком на руках. Она весело подумала, что кажется это ее призвание – портить репутацию Бальтазару. Швед на удивление не был против их визитов и, она могла поспорить, получал удовольствие от недоуменных взглядов коллег как тогда, так и сейчас.
Время близилось к часу, и, бросив взгляд на часы, она поймала себя на мысли, что раньше только вставала в это время. Живя с Торфинном, она не изменяла своим привычкам, полагая, что с удовольствием бы провела весь день под одеялом, если бы не сын. С утра, пока она не проснулась, его развлекал Бубенчик, иногда притаскивая на помощь кого-то еще из домовиков, и давая ей выспаться до полудня. К счастью, распорядок ее дня мужа волновал в последнюю очередь.
В Швеции ей приходилось вставать раньше привычного времени, потому что, проснувшись, Эрлинг в первую очередь начинал будить ее, а потом уже мчался мешаться Бальтазару собираться. В этом, конечно, были свои плюсы, потому что она успевала приготовить завтрак раньше, чем швед успевал улизнуть на работу. Его привычный завтрак кофе и сигарета не устраивали ее от слова совсем, поэтому она старалась накормить его прежде, чем он потянется за очередной дозой никотина.
Фрида резала мелкому яблоко, усадив его на высокий барный стул и следя за тем, чтобы он оттуда не свалился. Эрлинг не собирался сваливаться и утаскивал с тарелки кусочки яблока, не дожидаясь, пока она порежет его целиком. Стук в дверь раздался неожиданно, заставив ее вздрогнуть и опасливо покоситься на дверь. Гостей она не ждала, тем более, что все те гости, которые могли к ним прийти, были сейчас на работе – и Ларса и Криса она видела в офисе, а Бьорн вовсе не имел привычки заходить днем. Другое дело вечером на ужин, вот тут она бы не удивилась.
Наименее приятным вариантом из тех, что приходили ей в голову, был Торфинн. Но он приходил пару дней назад и не задержался надолго.
Спустив сына со стула, Фрида вручила ему последнюю дольку, пообещав, что сейчас вернется, и вышла с кухни. Малыш вцепился в яблочко заинтересованный больше им, чем происходящим вокруг.
Она подошла к двери, заглядывая в глазок, и тут же от нее отпрянула. Она, кажется, окончательно сходила с ума, но была уверена, что на пороге стоял отец. Она посмотрела еще раз, прежде чем начать судорожно расправляться с замком. Ее била мелкая дрожь, из-за этого она провозилась с замком дольше положенного. Фрида распахнула дверь, на мгновение замерев на пороге, убеждаясь в том, что ей не привиделось, и отец действительно был здесь.
Она сделала шаг вперед, обнимая его и прижимаясь лбом к его плечу. Фрида зарыдала, когда почувствовала, что он обнимает ее в ответ, и не услышала топот маленьких ножек, предвещающий появление Эрлинга в коридоре.
- Ма-ам?..

Фрида боялась, что он исчезнет. Не знала, как такое вообще возможно, что отец, которому суд с легкостью выдал пожизненный срок, мог стоять сейчас на пороге квартиры Бальтазара, в Швеции. Говоря совсем уж откровенно, ее это заботило мало. Потом она, конечно же, узнала бы и так, поэтому сейчас ее волновало больше другое – что он здесь, и это не ее разыгравшаяся фантазия, потому что, обнимая его, она могла со всей уверенностью заявить, что он был вполне себе материален.
Она слабо верила в происходящее, потому не желала его отпускать. Слышала его извинения за своими рыданиями, но не могла остановиться, потому что, казалось, только сейчас осознала, насколько сильно по нему скучала. Из мистера Блетчли всегда выходил образцовый отец, не жалевший времени на то, чтобы проводить его с детьми. Она скучала по нему все эти два года, чувствуя себя совершенно беззащитной, потому что его не было рядом, а она слишком привыкла к тому, что всегда есть он и ему можно рассказать обо всем.
Фрида считала, что он не имел права оставлять ее так надолго. Иногда даже обижалась на него, впрочем, понимая всю бессмысленность этой затеи. Никогда всерьез, но все же порой думая о том, что он ее бросил. Особенно, после ссор с Торфинном, когда ей отчаянно хотелось кричать о происходящем, пожаловаться, словно ей пять, и ее обидел Алекс, напугавший соплохвостами в саду, но единственный человек, к которому она могла пойти, отказался от встреч с семьей.
Впрочем, она знала, что никогда бы не пошла к нему с этим в Азкабан. Не смогла бы рассказать, зная, как он это воспримет, потому что, несмотря на обиду, никогда не сомневалась в том, что он ее любит. Она знала, что ему будет больно; пребывание в тюрьме и так не отличалось удобствами, а она его слишком любила, чтобы делать осознанно больнее.
Блетчли всхлипнула в последний  раз, услышав голос Эрлинга и попытавшись взять себя в руки. Меньше всего ей хотелось пугать малыша, который несомненно уже и так был напуган тем, что она плакала. Она всегда хотела оградить его от семейных проблем, потому что ему это было ни к чему, но каждый раз он становился их невольным свидетелем, не очень понимая, что происходит.
Она зацепилась за край камзола отца, не желая его отпускать, когда он слегка отстранился, и только убедившись, что он все еще никуда не исчезает, улыбнулась сквозь слезы, услышав о его репутации. Стерев вслед за ним мокрые дорожки с лица, кивнула, оборачиваясь к малышу, и наконец-то выпустила отца.
- Репутация у тебя, конечно, ни к черту, но ты можешь попробовать исправиться.
Фрида сделала пару шагов к Себу, поднимая его на руки, пока отец заходил в квартиру и прикрывал дверь. Мелкий смотрел на него не самым доброжелательным взглядом, видимо, действительно решив, что в мужчине корень зла, раз его мама плачет. Девушка улыбнулась, заверив сына, что все в порядке.
- Знакомься, пап, это Эрлинг Себастьян, - Фрида сделала шаг к отцу, давая малышу возможность поближе рассмотреть дедушку и при желании даже потрогать, - Эрлинг, это твой блудный дедушка.
Более тесного общения он пока не жаждал, но настороженность во взгляде сменилась любопытством. Цепляясь за нее, он внимательно следил за приобретенным родственником, и ей казалось, что это был хороший знак.
- Пойдем на кухню. Ты голодный?
- Я не надеялась увидеть тебя так рано, - Блетчли чуть насмешливо улыбнулась, - как ты здесь оказался? Не за хорошее же поведение?

Фрида скептически усмехнулась, услышав, что оказалась умнее всех в этой семье. Комплимент от отца приятный, но весьма сомнительный, учитывая ее замужество. Добровольное, между прочим, потому что если бы она этого не хотела, никто, даже Алекс, не смог бы ее заставить. Она сейчас слабо понимала, чем руководствовалась тогда, два года назад, выскакивая замуж за первого встречного, пусть и хорошего знакомого брата. Впрочем, на фоне принятия метки в двадцать лет Алексом, на ее глупости вполне можно было закрыть глаза.
В именах послов действительно было больше, чем могло показаться на первый взгляд. Она не знала, как они это делали, но этой троице удавалось переворачивать мир с ног на голову и при этом всегда оставаться в выигрыше. Поэтому ее совершенно не удивляло, почему они так быстро и так тесно сошлись с ее отцом – рыбак рыбака и в другой стране разглядеть мог без особых усилий. Она решила, что Фишеру и Ивонн, несомненно, светит дружеский нагоняй за то, что молчали и не предупредили о своих планах. В особенности Фишеру, как самому безответственному, но любимому крестному мелкого.
- И что, теперь придется себя хорошо вести? – Фрида бросила озорной взгляд на отца, после чего шутливо покачала головой, - у свободы просто-таки огромная цена.
На самом деле она была им благодарна. И понимала, что ни одно ее «спасибо» не выразит всего того, что она к ним сейчас испытывала за то, что они нашли способ, пусть и не самый легальный, судя по его словам, вернуть ей отца. Она надеялась, что когда-нибудь смирится с тем, что его больше не будет в ее жизни, пусть он и жив, но сейчас понимала, что никогда бы не смогла.
Блетчли усадила сына рядом с отцом, мимоходом попросив следить за мелким. Сидеть долго на одном месте он не умел, считая своим долго обследовать каждый участок квартиры уже в тысячный раз. Поэтому доверия к тому, что он вроде бы сидел и сидел даже ровно, не пытаясь сползти со стула, у нее не было – попытка бегства могла произойти в любую секунду. А учитывая высоту стула, гарантировать попытке успех без повреждений было сложно.
Она решила, что они начнут с кофе, а потом она непременно накормит чем-нибудь отца, потому что ему за два года нужно было многое наверстать. Начать вполне можно было с нормальной, вкусной еды, потому что в качестве тюремной пищи она сильно сомневалась.
Его вопрос застал ее врасплох, когда она засыпала кофе в турку. Как и его последующая фраза о брате. Фрида раздраженно звякнула ложкой об джезву, разворачиваясь вновь к отцу. Она была зла и обижена на брата, чтобы реагировать спокойнее, и представляла, что он мог наговорить отцу.
- О, полагаю, он поддержал мнение моего законного мужа, считающего меня шлюхой?
Она поинтересовалась резко, не особо отдавая себе отчет в том, что и как говорит, но после натянуто улыбнулась, пытаясь сгладить собственную фразу. Вообще-то она не хотела беспокоить отца, только вышедшего на свободу, их обидами и недопониманием, но ничего не могла поделать с тем, что поведение Алекса ее, мягко говоря, удивляло. Причем больше всего ее возмущало не то, что он выдал ее замуж за психопата Роули, а то, что встал на его сторону, поверив ему, а не ей. Впрочем, она признавала, что ее супруг был куда убедительнее, чем она.
- Прости, вырвалось. Бальтазар просто очень помог мне, когда мы ушли из дома. Это случайно получилось: Бубенчик перенес нас сюда, когда Торфинн захотел вернуть нас обратно. Но мы не встречаемся, просто он считает, что мне безопаснее жить здесь, хотя я собиралась отправиться в Италию. Успела бы привести дом и твои виноградники в божеский вид до твоего возвращения.
Фрида фыркнула, поставив турку на огонь. Дом в целом отца, пожалуй, вряд ли волновал, а вот ухоженным виноградникам он наверняка обрадовался бы.
Она не сомневалась в том, что он поймет ее правильно. Блетчли-старший был склонен доверять детям, а не слухам. Она могла легко представить, о чем судачила магическая Британия последние месяцы, но за реакцию отца была спокойна.
Фрида сделала к нему шаг, положив руку на плечо и чуть сжав, на его извинения.
- Визенгамот не горит желанием расторгать наш брак. С этим больше мороки: не могут решить, кому оставить Себа. Они утверждают, что у них нет оснований нас разводить, потому что Торфинн корчит из себя святую невинность и любящего мужа.
Девушка закатила глаза, вспомнив последнее слушание, когда еще чуть-чуть и он бы объявил, что она разбила ему сердце. Откровенно говоря, она не понимала, как судьи велись на подобную чушь, но отдавала супругу должное – врал он вдохновенно.
Она невесомо коснулась губами щеки отца, после чего тепло улыбнулась:
- Я рада, что ты сейчас здесь.

Фрида подумала, что не сомневалась в позиции Алекса, и что удивилась бы, найдись в магической Британии хоть один человек, думавший иначе, после той кампании, которую развернул ее драгоценный супруг. Вот только до мнения остальных ей дела не было, в отличие от мнения брата, который всегда ее во всем поддерживал и понимал без лишних объяснений. С чем была связана такая резкая перемена в отношении, когда он не мог просто поверить ей на слово, что она знает, что делает, и это не просто ее каприз, она не понимала.
- Он считает это моей прихотью. Развестись с одним, уйти жить к другому. Пытался  после одного из слушаний объяснить, что выходя замуж, я взяла на себя определенную ответственность и обязанности, - девушка передразнила брата, вдохновенно вещавшего ей об этом. Она не могла сказать, что он не прав, потому что так оно и было, но ровно до тех пор, пока этой ответственностью не начал пренебрегать сам Торфинн. К тому же, ее изрядно, хоть и довольно мрачно, веселила мысль, что все так или иначе уверены, что она бросила законного мужа ради другого мужчины. Откровенно говоря, она считала, что подобные выводы должны больно бить по самолюбию Роули, но, видимо, были ему слишком на руку, чтобы он с ними смирился.
Фрида удивленно вскинула брови, услышав, что отец согласен с Бальтазаром. Не то чтобы она была против, но, позволила себе мимолетную мысль о том, что если отец вернулся, она может попробовать съехать обратно в Блетчли-холл. Несмотря на то, что они со шведом за это время успели сдружиться и довольно неплохо проводили время вместе, она не могла отделаться от ощущения, что злоупотребляет его гостеприимством. Она решила, что, наверное, в этом действительно был смысл – оставаться ей здесь, - если отец так легко согласился.
Блетчли знала, что рано или поздно, он спросит ее об этом. Не мог не спросить, потому что понимал, что причина ее ухода из дома вряд ли продиктована ее взбалмошностью. Она не считала, что ему нужно знать подробности их жизни с Торфинном, не потому что не доверяла, а потому что не хотела его беспокоить. Вполне отдавала себе отчет в том, как он воспримет, расскажи она ему обо всем.
Она проследила, как отец не дает сбежать мелкому, усаживая обратно на стул, и усмехнулась на мгновение забыв о его вопросе. Перевести тему он ей не дал, а зная отца, она вполне осознавала, что так просто он не замнет этот разговор, пока не выяснит то, что считает нужным знать.
- Не нужно, - Фрида мягко высвободила руку, отходя на пару шагов к плите, на которой стояла турка. Достала пару чашек, чтобы чем-то себя занять, потому что не хотела сталкиваться с отцом взглядом. Она подумала, что ведет себя глупо, и что, пожалуй, стоит попытаться ответить, не вдаваясь в конкретику.
- То, как он ведет себя в обществе и как вел себя дома – просто небо и земля. Иначе зачем бы мне уходить от такого любящего и заботливого мужа.
Фрида разлила кофе по чашкам и перенесла их на стойку, пододвигая одну к отцу. Вытащила коробку с печеньями и вручила одну Эрлингу, пока он не начал тянуть ручки к вкусно пахнущей чашке. До кофе у него пока нос не дорос, но она с уверенностью утверждала, что в их клубе любителей кофе уже сейчас намечается пополнение.
- Думаю, не ошибусь, если скажу, что у нас все очень плохо, - нехотя сообщила девушка, утаскивая из коробочки печеньку, - но, мне кажется, это не лучшая тема для обсуждения.
- Как насчет остаться на ужин? К тому же, ты задолжал Эрлингу пару десятков сказок перед сном. Это залог успеха, чтобы с ним подружиться.

Фрида решила, что они непременно понравятся друг другу, как только настороженность Эрлинга к незнакомому мужчине пройдет. Отец всегда умел находить подход к детям, как к своим, так и к чужим, которые со временем умудрялись стать практически родными, как было в случае с Регулусом и Барти, которые порой летом проводили в Блетчли-холле больше времени, чем в собственных домах. И даже в школе, где априори невозможно было нравиться всем ученикам, о нем никогда не отзывались плохо. И вовсе не потому, что младшие Блетчли могли за такое и в Больничное Крыло с почестями проводить.
- Ну, выбора у тебя правда нет, зато есть возможность самому выбрать, что ты хочешь на ужин. Между прочим, такие привилегии даже у Бальтазара бывают не часто.
К счастью, проблем в едой в этом доме не было, потому что швед был на редкость всеяден. Правда готовить ему снова грибной суп она не рисковала, хотя во время болезни, несмотря на препирательства, уплетал он его достаточно живо. Но в целом ей повезло – претензий к ее готовке у него не было. Впрочем, как и у остальной части семьи Хартов.
Она не успела обрадоваться тому, что тему они, кажется, перевели, когда услышала вопрос в лоб. Обсуждения этой части их отношений с Торфинном она хотела избежать с кем бы то ни было, и, пожалуй, больше всего с отцом. Она помрачнела и отвела взгляд, чувствуя ком, подступающий к горлу.
Ей было неприятно об этом говорить. Унизительно, потому что она позволила кому-то так с собой обращаться. Прекрасно отдавала себе отчет в том, что у нее не было иного выхода, если она не хотела делать их отношения достоянием общественности. Еще понимала, что, пожалуй, не стоит об этом говорить направо и налево, пусть даже семье. Торфинн нашел бы способ перевернуть все с ног на голову.
Она испытывала к себе неприязнь за то, что боялась его, и из чувства противоречия не желала просить ни у кого помощи. Впрочем, и не чувствовала, что кто-то в состоянии будет ей помочь.
Фрида, помедлив с минуту, коротко кивнула, не глядя на отца, но думая о том, что он все же знает ее лучше, чем кто-либо. Была благодарна, что не заставляет произносить ее это вслух, потому что ей казалось, что звучит это еще хуже, чем есть на самом деле. Соврать ему она не могла, пусть даже и подумала об этом, не ради своего душевного спокойствия, а ради его. Никогда не врала и не могла сделать этого сейчас, потому что понимала, что ему важно это знать. Не считала, что от этого что-то изменится, но хотела быть с ним честной.
- Я не думаю, что этот разговор стоит продолжать, пап, - Фрида наконец подняла взгляд на отца и примирительно добавила, - он больше меня не тронет.

***

На очередном слушании Фрида чувствовала себя словно в западне. Отцу нужно было срочно быть на работе, а Бальтазар остался с Эрлингом, потому что, несмотря на всю любовь Бубенчика к малышу, оставлять их надолго одних было опасно – домовичок сам не мог похвастаться особой взрослостью, а уж в тандеме с полуторагодовалым ребенком и вовсе забывал о том, что ему полагалось быть серьезным и ответственным.
Отчасти ей было страшно. Сталкиваться с мужем, все еще законным, пусть даже в зале суда, где в присутствии такого количества людей он ей ничего не был способен сделать, она все равно боялась. Ей не нравился ни его ласковый, спокойный тон, ни взгляд, ни та чушь, которую он нес, когда ему задавали вопросы.
Ей казалось, что терпение судей на исходе. Что они вообще не понимают, почему должны так долго с ними носиться, отдавая должное положению их семей в обществе, когда от нее они не слышали ничего вразумительного, кроме желания поскорее развестись, а от него – рассказы об их, как ему казалось, идеальной семейной жизни, в которой он делал все для нее и ребенка. Она порой хотела его встряхнуть или ударить, чтобы он перестал наконец врать, но при этом не могла ни слова сказать против.
Фрида почувствовала, как сердце пропустило удар, а по коже пробежали мурашки, когда суд объявил о своем решении. Шесть месяцев на примирение и налаживание отношений, и только после этого повторное заседание, на котором уже будет принято окончательное решение, если она все еще будет настаивать на разводе.
Она закусила губу, бросив на судью почти испуганный взгляд. Он что-то говорил о том, что так будет лучше для них обоих и для малыша, и что большинство разводов происходит сгоряча, не подумав. Она рассчитывала, что к новому году будет абсолютно от него свободна, но простым ударом молотка ее ад продлили еще на полгода.
Фриду затрясло, когда Торфинн полушутливо уточнил у судей, обязывает ли это их жить вместе. Посмотрев прежде на нее, председатель мягко объявил, что не имеет право никого заставлять, но считает, что так будет лучше. Она решила, что ей плевать, что считает судья Визенгамота, и что ноги больше ее не будет в этом доме.
Она вылетела из здания Министерства, проигнорировав брата, идущего на встречу, и не зайдя к отцу, хотя обещала. Больше всего ей хотелось оттуда уйти, чтобы не слышать комментариев Торфинна, не забывавшего подойти к ней после каждого слушания.
Блетчли оказалась в парке, где гулял Бальтазар с малышом через пару минут. Нашла их достаточно быстро, и с пару минут наблюдала, как швед учит его строить что-то отдаленно смахивающее на крепость из снега. Села на ближайшую лавочку, прежде стряхнув с нее рукой снег, потянулась за сигаретами и поймала взгляд Харта.
- Нам дали полгода на примирение, - Фрида щелкнула зажигалкой подкуривая, а замерзшую от снега руку пряча под край пальто, - они считают, что для Эрлинга будет лучше, если мы помиримся и будем жить долго и счастливо.
Отреда

Она не возражала, когда он выцепил у нее из рук сигарету, затягиваясь. Курить на морозе было тяжело, но ей хотелось чем-то занять руки, как и всегда, когда она начинала нервничать. Ближайшие полгода обещали превратиться в ад, потому что Торфинн получил длительную отсрочку, которая обрадовала его также сильно, как ее расстроила. Зная садистские наклонности своего мужа, касающиеся не только физической части, но и моральной, она не сомневалась, что теперь будет видеть его куда чаще, чем ей хотелось бы даже в самых пессимистичных мечтах.
Фрида наблюдала за Эрлингом и мимоходом отметила, что не только мелкий, но и Бальтазар были по уши в снегу. Ей нравилось, когда он возился с ее сыном, потому что он, очевидно, нравился малышу. У нее до сих пор не укладывалось в голове, как может чужой по сути человек относиться к ребенку лучше, чем его собственный отец, считавший, что участия в его рождении было достаточно, чтобы уже только благодаря этому считаться отцом.
Она затянулась вновь, когда он вернул ей сигарету. Опустила голову, выдыхая дым вниз и разглядывая носки сапог. Она не знала, как сказать ему, что так и не решилась рассказать судьям о том, каким на самом деле заботливым мужем был Роули. Фрида знала, что Харту это не понравится, и знала, что он не поймет, почему она молчит. Он и так был не в восторге от ее молчания, когда она еще жила с мужем, а сейчас и вовсе вряд ли обрадуется.
Она была все-таки рада, что он редко присутствовал на заседаниях. Ей почему-то казалось, что будь он там, он бы попробовал на нее надавить, чтобы она рассказала обо всем судьям. Ради ее же блага, она это понимала, но утешением это стало бы слабым. Она не понимала почему, но когда речь заходила об отношении Торфинна к ней, она не могла себя заставить выдавить ни слова.
Фрида не хотела смотреть на него, потому что знала, что он ждет ответа. Причем ответа положительного, потому что, кажется, ему в голову не приходило до этого момента, что она могла не рассказать. В его отсутствии на слушаниях были и минусы, потому что сейчас ей, кажется, нужно было попытаться ему многое объяснить. На объяснения у нее не было ни сил, ни желания, потому что она не знала, как сделать это, не посвятив его во все подробности своей семейной жизни.
Иногда она ловила себя на мысли, что хочет ему рассказать, потому что ей нужно было выговориться, потому что она все еще дергалась от его прикосновений, потому что все еще старалась держать дистанцию.
Она нехотя бросила на него взгляд, покачав головой в ответ на его вопрос.
- Нет. Они знают только то, что говорит им Торфинн.
Фрида понимала, как глупо выглядит сейчас со стороны, но ничего не могла с этим поделать.
- Я не хотела никому рассказывать, в том числе и им.

Она знала, что он разозлится, но не думала, что настолько. Когда он повысил голос, ей захотелось попросить его замолчать. Не из-за того, что он говорил, а из-за того как. Ей не нравились повышенные тона, не нравилось, когда он на нее кричал, выходя из себя. Это бывало не так часто, но неизменно вызывало не самые приятные ассоциации. В поместье Роули повышала голос в основном она, но ее напрягали ссоры как таковые.
Фрида поморщилась, когда он развернул ее к себе, взглянув на него, как он и просил, однако с плохо скрываемым раздражением. Дернула плечом, когда сигарета выпала из пальцев, стараясь вырваться, потому что он держал слишком крепко. Когда Торфинн сжимал ее руки, плечи, на месте его пальцев оставались уродливые синяки, особенно заметные на белой коже.
Она хотела, чтобы он ее отпустил. Ей не нравилась его перемена в настроении, хотя она и отдавала себе отчет в том, чем она вызвана. Ничего не могла поделать с тем, что все понимая разумом, покрывалась мурашками, потому что он кричал на нее, и крепко держал, и был разозлен. Она знала, что у них с Торфинном ничего общего, но сейчас не могла успокоиться.
- Пусти меня, – Фрида сорвалась на крик, пытаясь вновь вырваться.
Она попробовала бы объяснить ему, но не могла думать сейчас ни о чем другом. Чувствовала, что скатывается в истерику из-за того, как он себя ведет, потому что и так была на взводе после слушания, а теперь нервы и вовсе сдали. Она не ожидала, что он примет это как должное, но хотела от него больше понимания.
- Я не могу им рассказать, Харт. Ты думаешь, если бы могла, стала бы тянуть?
Блетчли понимала, что он прав. Что в желании получить развод, было мало смысла, если она продолжала себя так вести. Понимала, что облегчает Роули жизнь своим молчанием и, как выразился швед, делает за него всю грязную работу. Ей не нравилось, что говорил Бальтазар, потому что в ее молчании эти два года было больше гордости и нежелания унижаться перед мужем, но она осознавала, что в конечном итоге все выходило с точностью да наоборот.
- Этот брак аннулировали бы после первого слушания, если бы я рассказала хоть часть того, что он себе позволял, - она забыла о том, что рядом с ними Эрлинг и так и не понизила голос, разозленная на шведа за то, что он заставляет ее говорить об этом всем, - но я не могу. Каждый раз, когда представляю, что мне придется рассказывать об этом всем этим судьям, которым вряд ли и в голову может прийти, что такое вообще возможно, не могу ничего сказать. Не получается.
- Да пусти же ты меня!

Фрида не удержалась от того, чтобы отодвинуться от него, когда он наконец-то ее отпустил. Не хотела его обижать, но следовала скорее инстинктам, чем здравому смыслу. У нее действительно никогда не было оснований его бояться, в особенности после того, как он ей помог, приютив их с Эрлингом, но она никак не могла с собой справиться.
Она подумала, что «насилие» очень верное слово для всего, происходящего между ней и Торфинном, и что он сам давал ответы на все свои вопросы, и ей совершенно не обязательно было их подтверждать. Все лежало на поверхности и было куда более очевидным, чем ей хотелось бы, но Бальтазар, кажется, был слишком благороден, чтобы хотя бы на миг задуматься об этом. Чужая личная – постельная – жизнь редко становилась предметом размышлений, но ей на секунду стало интересно, как они с Роули, по мнению шведа, уживались в этом плане, если он, совершенно очевидно, делал все, чтобы испортить ей жизнь.
Впрочем, она разумно полагала, что у Харта на этот счет нет мнения просто потому, что он никогда об этом не задумывался, и это было логично, и она была ему за это благодарна.
Фрида знала, что его не устраивают ее объяснения, потому что он предпочитал конкретику и не любил истерики. Ему нужен был внятный ответ, который она не могла ему дать, как и не могла дать судьям. Доверяла ему куда больше, чем им, но не считала, что ему нужны эти подробности.
Ее отчасти бесило, что он был прав, куда больше, чем ей того хотелось бы. Она действительно сама позволяла им идти на поводу у мужа, и шла у него на поводу сама. Однако всем своим существом противилась мысли, что все то, о чем она хотела поскорее забыть и то, что обещало преследовать ее еще долгое время, станет достоянием общественности.
Пожалуй, ей впервые было стыдно. Она не боялась сплетен и слухов, но знала, что не вынесет, если на нее будут смотреть с жалостью. Знала, что тогда никогда не сможет забыть, что позволила ему с собой так обращаться. Все происходящее за дверьми супружеской спальни было только ее. Тайной, которую она могла делить только с Торфинном, как главным виновником.
- Если я скажу про побои, они захотят подтвердить это. Под веритасерумом я расскажу много лишнего, того, о чем им знать точно не следует.
Фрида замолчала, вытаскивая из пачки сигарету. Сделала пару затяжек, думая о том, что даже представлять не хочет, как много захотят узнать судьи и как много из нее вытянут под зельем.
- Да и никому не следует.
- Я не скрываю ничего того, что стоило бы знать кому-то кроме меня и Торфинна. Но, к сожалению, это ему очень на руку.

Они праздновали Рождество в Тоскане. Отец решил всерьез заняться приведением дома в божеский вид, и уже к середине декабря поместье было полностью прибрано, вычищено и украшено. В Италию они прибыли на день раньше положенного, потому что это было первое вполне осознанное Рождество Эрлинга, и Фриде хотелось, чтобы он поучаствовал в процессе украшения елки и успел освоиться на новом месте. К концу дня малыш исследовал всю территорию, сам выбрал игрушки, которые ему больше всего нравились и, с легкой руки Бальтазара, не отлынивавшего от того, чтобы поднимать его повыше, практически сам нарядил елку.
Вокруг елки они пустили железную дорогу, клятвенно обещая собрать, как только появятся гости, потому что та, несомненно, им помешалась бы. Они провели больше часа, устроившись втроем на полу перед дорогой, наблюдая за тем, как небольшая копия Хогвартс-экспресса пускала пар и, негромко гудя, проезжала мимо. Ей пришлось посвятить Харта в подробности путешествия от платформы девять и три четверти до школы, чтобы он проникся также, как и она, но, пожалуй, его больше вдохновлял сам поезд, чем  даже волшебная тележка со сладостями, обычно отъезжавшая от ее купе изрядно опустошенная.
Это Рождество обещало быть куда лучше, чем три предыдущих, начиная с семьдесят девятого года, вспоминать который она не хотела. Ее любовь и привязанность к Регулусу никуда не исчезла, но с него, пожалуй, было достаточно того, что она помнила о нем все остальные 364 дня. Она с удивлением осознала, что толком и не праздновала Рождество эти два года, потому что не считала вынужденные выходы в свет с Торфинном достойным празднованием. Устраивать же приемы в их доме она отказывалась наотрез, предлагая мужу заняться этим самому, если ему так хочется.
Они с Эрлингом сидели в кресле чуть поодаль от всей собравшейся толпы. Ему не терпелось посмотреть подарки, привлекаемый, правда, больше разноцветной оберточной бумагой, чем содержимым. Фрида не думала, что это хорошая идея, потому что иначе они превратили бы гостиную в поле битвы, разбросав везде обрывки обертки, но согласилась развернуть один, чтобы удовлетворить любопытство малыша.
Выбор пал на подарок Фишера – откровенно говоря, ей тоже было интересно, что в коробке. Разделавшись с упаковкой, девушка приоткрыла крышку, достаточно удивленно разглядывая содержимое. Внутри лежала небольших размеров машинка, и все бы было нормально, если бы к ней не прилагалась черная коробочка с рычажками, путем нехитрых размышлений опознанная как пульт. О взаимосвязи одной штуки со второй говорила инструкция, находившаяся здесь же, но откровенно говоря, не дававшая особых разъяснений.
Она вручила машинку и пульт сыну, спуская его с колен, и, разумно рассудив, решила, что с этим лучше к Харту. Предложение пойти похвастаться приобретением, а заодно узнать, как оно работает, мелкий воспринял с диким энтузиазмом. Поискав в толпе глазами шведа, Блетчли указала на него Себу, облегчая поиски, и легонько подтолкнула его к нему.
Сжав в пальчиках подарок, малыш побежал к мужчине.
- Па-ап!
Фриде показалось, что все присутствующие в зале обернулись, с любопытством разглядывая то Эрлинга, то Бальтазара, к которому тот успел добежать. Она так и не справилась до конца с удивлением, но пару секунд спустя не сдержалась от заливистого смеха.