Фрида задержалась у Бальтазара дольше, чем планировала. То ли его бескомпромиссный тон, то ли осознание того, что он все-таки прав, то ли просто просветление повлияли на ее решение, но на следующий день она не стала делать попыток уйти. Вместо этого взяла только с него обещание, что как только они станут ему мешать, он тут же ей об этом скажет. Он дал его, отмахнувшись, но она надеялась, что он это запомнил, поскольку прекрасно понимала, что еще буквально вчера не значилась в его планах, в особенности, с ребенком.
Эрлинг был очаровательнейшим, но все-таки ребенком, и, хоть и старался вести себя хорошо, она не могла гарантировать Харту, что тот не расплачется ночью, не станет капризничать или не будет рисовать где попало. Впрочем, он действительно старался. Или же у него не было поводов. Ей стало казаться, что здесь он капризничает куда меньше, чем дома.
Единственное, что приводило его в недоумение – где папа. Ей не нравилось, что он вспоминал Торфинна достаточно часто, а она не находила ничего лучше, чем говорить, что они с папой скоро увидятся. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что хорошо бы повторять это пореже, и что у нее нехорошие предчувствия, что так оно и будет.
Она переодевала малыша после сна в футболку и брюки, чтобы затем отвести на кухню завтракать, когда раздался дикий грохот, заставивший ее вздрогнуть и первым делом подхватить Эрлинга. Услышав голоса, в особенности слова Баля, она, оставив сына стоять у кровати и запретив от нее отходить, подошла к двери, слегка ее приоткрыв.
Голос Торфинна звучал громом среди почти ясного неба, когда она почти стала приходить в себя, надеясь, что ему потребуется больше времени, чтобы их разыскать. Она испуганно ахнула, когда первое боевое заклинание ударило по Бальтазару. Дернулась, чтобы ему помочь, но вовремя себя остановила. Оставлять Эрлинга одного в комнате было опасно – начиная с того, что Торфинн пришел не один, и она могла попросту не уследить за кем-то, кто вздумает проникнуть в комнату, заканчивая тем, что увидев и услышав отца, он мог побежать к нему.
Она заметила Роули, проникшего вглубь квартиры, и аккуратно прикрыла дверь, на всякий случай повернув ключ, но зная, что это не поможет. Он снес дверь вместе с замком, обнаружив ее, держащей сына за спиной. Басти выкрикнул «папа», увидев мужчину, и дернулся к нему, но она успела схватить его за плечо, не сильно, чтобы ему не было больно, но не давая вырваться. Фрида знала, что он соскучился, как и знала, что Роули пришел за ним не из большой любви.
- Сообразил, что в одиночку не справишься и решил подстраховаться? Похвально. Проваливай, Торфинн, и шайку свою захвати.
Она подумала, что не собирается больше совершать одних и тех же ошибок. Направив на него палочку, девушка быстро выкрикнула:
- Evolutio golpe!*
*Evolutio golpe! - Широкий удар. Заклинание способно отшвырнуть от волшебника ближайших противников.

Бальтазар был не прав, считая, что сможет защитить ее – она поняла это очень ясно, взглянув в глаза мужу. Торфинна не смущало, будет ли это бой один на один или он приведет с собой всю компанию Пожирателей Смерти. Он был прагматичен, и его интересовал результат. Торфинн был достаточно азартен, чтобы искать ее по всему миру, но при этом дьявольски умен, чтобы не терять от этого голову.
Она не верила в совпадения, как и не верила в то, что ему самому пришла идея искать ее здесь. Да, он знал о характере ее давнишних отношений с Хартом, потому что она сама ему сказала, не считая нужным скрывать, когда он спросил в лоб. Он сказал, что ему все равно, и она приняла это как само собой разумеющееся, потому что так оно и должно было быть. В первую брачную ночь он еще пытался вести себя как образцовый муж.
Ей было даже интересно, кто именно сдал ее – брат или мать. И что Роули им наговорил для этого, потому что она верила, что они оба должны были понимать, что если она ушла, то у нее  на то были причины. Она подумала, что ставит на брата, как раз таки потому, что тот знает ее лучше, чем мать. И знает ее характер, и что подобное вполне в ее духе.
На самом деле Фрида знала, что Торфинн его заберет. Оставшись с ним наедине, в глубине души в этом не сомневалась. Для борьбы с ним ей никогда не хватало ни опыта, ни, возможно, знаний. Отец говорил, что у них с Алексом большой потенциал, но если Отдел правопорядка предполагал его использование, то кондитерская и дальнейшее замужество его развитию не поспособствовали.
Она не почувствовала удовлетворения, когда он вписался в косяк, но ощутила растерянность, когда назвал шлюхой. Недоверчиво сморгнула, потому что никогда не давала ему повод для подобных слов. Ей потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, как именно он видел ситуацию. Что она не просто ушла из дома и от него, а ушла к бывшему любовнику, которого, возможно, и не стоило называть бывшим. Это многое объясняло – отчего-то она не сомневалась, что именно так он все и представил Алексу, всегда недолюбливавшему Бальтазара.
На смену растерянности пришла злость. Торфинн никогда не считал нужным скрывать наличие у него любовниц, и со временем ей на это стало бы наплевать, если бы он отстал от нее. Она никогда не понимала, зачем ему проводить ночи еще и с ней, тогда как особой верностью он не отличался. И сейчас он обвинял ее в неверности, как будто у него на то было право.
Фрида не понимала, почему он медлит, пока не поймала ласковый взгляд, адресованный Эрлингу. Подумала, что это несложно – получить расположение ребенка, который хочет внимания, и что Торфинн – редкостный ублюдок. Забрать сына было куда проще по его собственному желанию, чем насильно, тем более, что малыш явно обрадовался, увидев его.
Она вскинула палочку вновь, ударяя заклинанием, ломающим кости, потому что чувствовала, несмотря на страх, как он ее достал. Словами, выходками, беспочвенными обвинениями. Не хотела с ним разговаривать, но хотела заставить замолчать. Со всей искренностью надеялась, что он не успеет отбить, потому что заслужил. Отчего-то ей казалось, что боль от заклинания будет вполне сравнима с пыточным, которое он применил на ней.
Заклинание ударило об щит, отлетая и врезаясь в небольшую вазу на столике неподалеку, разбивая ее на осколки. Эрлинг испуганно вскрикнул и вырвался из хватки, отбегая к отцу. Фрида запаниковала, увидев сына рядом с Роули и понимая, что теперь тому не нужно даже обороняться – она ни за что не ударит, пока ребенок рядом с ним.
- Он же тебе не нужен, Торфинн, - она повысила голос, стараясь не выдавать отчетливые панические нотки, - если тебе нужен наследник, женись лучше еще раз на ком-нибудь посговорчивее и живи долго и счастливо.
Фрида перевела взгляд на малыша и ласково ему улыбнулась, протягивая руку:
- Себ, пойдешь к маме?

Она хотела, чтобы он убрал от ее сына руки. Эрлинг был только ее сыном и нисколько его, потому что Роули к его воспитанию не приложил ни грамма усилий, кроме непосредственного участия в появлении того на свет. Фрида считала, что этого было слишком мало, чтобы позволять ему вести себя по-хозяйски с малышом, и что ей было наплевать на традиции чистокровных семей, когда дело касалось ее ребенка. По негласно принятым законам, будь они трижды неладны, у Торфинна действительно на него прав было, пожалуй, больше, чем у нее. Потому что он был Роули и продолжал их род. Она считала это полнейшей чушью и не понимала, где в таком случае закон, обязывавший отца любить своего сына.
Торфинн был прав – Себ смотрел на поднятую палочку настороженно. Фрида мимоходом поймала себя на мысли, что, учитывая отношения любимых родителей, вряд ли мелкий воспринимал палочку с тем трепетом, положенным всем детям, мечтавшим обзавестись своей. После взмаха этой штукой все взрывалось, кому-то непременно было больно, что-то ломалось, и они оба постоянно ссорились. Она ненавидела мужа за то, что тот впутывал сына в их ссоры.
Она смотрела почти заворожено, как он шепчет Эрлингу что-то на ушко, почти не вслушиваясь в слова. Чувствовала, что ничего не может поделать, и что тот ни за что не отпустит его сейчас к ней. Выбор, о котором говорил Роули, выбором не был, и он это прекрасно знал. О каком выборе могла идти речь, когда дело касалось годовалого малыша, соскучившегося по отцу, пусть даже такому паршивому.
- Это не его выбор, а твоя прихоть.
Фрида отчеканила это зло, не отрывая от них взгляда, когда Торфинн взял сына на руки. Его слова достигали цели, впрочем, как и всегда, поэтому она сделала шаг вперед. Ее мало заботило то, что произойдет потом в поместье – муж был прав, она не могла оставаться здесь, когда он забирал ее ребенка. Она была уверена, что если он заберет его сейчас, то больше она его не увидит, если только вернется домой сама.
Она растерянно сморгнула наваждение и испугалась снова, когда Бальтазар ворвался в комнату. Поймала взгляд Роули, почувствовав легкую дрожь от его слов, совершенно не понимая, что ей делать. Не среагировала, ни когда он назвал Бальтазара ее хахалем, ни когда сказал, что они будут отличной парой. Лишь зацепилась за фразу, что больше увидит сына.
Она дернулась вперед, когда он аппарировал, и замерла как вкопанная, не желая принимать произошедшее. Она начала смеяться внезапно, чувствуя, что у нее сдают нервы, и что она больше так не может. Жизнь с Торфинном в целом была не сахар, но он умудрился отравить ее еще больше. Фрида точно знала, что заполучив Эрлинга, он не допустит повторения собственных ошибок и не оставит ей шанса его снова забрать.
- Я знала, я знала, что он его заберет! – она выкрикнула это нервно, оборачиваясь к Бальтазару, как только перестала смеяться. Внезапное веселье сошло на нет также быстро, как и началось.
Она видела только один правильный вариант дальнейших действий. Оставаться здесь дальше не имело никакого смысла, потому что больше всего она боялась не за себя, а за сына. Мысль о том, чтобы оставить его наедине с Торфинном, которого всегда считала неуравновешенным, вызывала панический ужас.
- Я вернусь домой. Эрлинга нельзя оставлять там одного.

Фрида испуганно вздрогнула, когда он обхватил ее за плечи, и попыталась сделать шаг назад. Бальтазар держал крепко, не давая вырваться и стараясь привести в чувство. Ей не нравилась, ни его хватка, ни то, что он повысил голос, хотя краем сознания она понимала, зачем он это делает, но ничего не могла с собой поделать. Она хотела, чтобы он ее отпустил, потому что с некоторых пор ей не нравились ни подобные резкие движения, ни повышенные тона.
Она считала, что он ее не понимает. Бальтазар не видел и краем глаза того, что происходило за плотно закрытыми дверями поместья, не видел, как Торфинн кричал на Эрлинга, не видел испуганные глаза малыша. Он не понимал, чего она боится.
Роули хотел забрать сына из принципа, из собственнических чувств, потому что это было его сын, но никак не из любви к нему. Он понятия не имел, что делать с годовалым ребенком, раздражался, когда тот кричал, трогал его вещи, отвлекал его от работы. Она считала, что им просто везло, что она оказывалась вовремя рядом, и он никогда не поднимал на сына руку. Бальтазар не мог гарантировать ей того, что однажды, разозлившись, Торфинн его не ударит.
- А кто узнает, если он его тронет? Кто и кому об этом расскажет, Харт? – Фрида сорвалась на крик, чувствуя отчаяние. Они, сидя здесь, никогда не узнают, как он относится к сыну, потому что Эрлинг слишком мал, чтобы кому-то жаловаться и потому, что Торфинн способен вывернуть все в свою пользу. – Моя семья два года не знала, что у нас происходит, ты думаешь, он действительно боится, что кто-то узнает, как он обращается с сыном?
Иногда ей казалось, что он ничего не боится.  Слишком уверен в себе, чтобы бояться общественного осуждения, и слишком хитер, чтобы позволить этому осуждению вообще взяться. У него – у них – была прекрасная репутация практически идеальной семьи. Он никогда не позволял себе на людях ни намека на его истинное к ней отношение.
Фрида понимала, что он отчасти прав, но не могла успокоиться. Чувствовала, что его тон становится жестче, а слова бьют больнее, и, пожалуй, хотела, чтобы он замолчал. Потому что был прав, потому что ее возвращение вовсе не гарантировало того, что ей вновь разрешат воспитывать сына, потому что Роули не был идиотом и, пожалуй, не верил во второй шанс, в особенности, касательно нее. Она хотела, чтобы он замолчал, потому что у нее не было никаких других идей, что сейчас делать, но она не желала, чтобы Эрлинг и лишней секунды проводил с отцом.
- Хватит! – она вскрикнула, сделав от него шаг, как только он ее отпустил, и закрыла лицо ладонями. Ей нужна была пара секунд, чтобы прийти в себя.
Блетчли глубоко и несколько судорожно вздохнула, прежде чем отнять от лица руки и бросить взгляд на Баля. Испуганно охнула и приказала ждать ее, желательно не шевелясь. Выбежала из комнаты, добежав до ванны и смочив в холодной воде небольшое полотенчико для рук. Она заметила наконец-то погром, учиненный друзьями мужа, только на обратном пути.
Квартира Бальтазара выглядела живописно. Она, прежде чем вернуться в комнату, успела подумать о том, что именно об этом и говорила, когда настаивала на том, чтобы уйти как можно скорее, и что не стоило его слушаться.
Фрида аккуратно вытерла кровь с лица, недовольно шикнув на него, когда тот попытался проявить самостоятельность.
- Мы ушли из дома, потому что Торфинн начал срываться на Эрлинге. Раньше он себе такого не позволял, либо я была всегда рядом, - девушка говорила уже с мрачным спокойствием, вытирая кровь, после чего заглянула в глаза шведу, - он не станет отыгрываться за меня, ты прав. Он будет отыгрываться за то, что тот кричит или делает что-то не так, как по мнению Торфинна должен.

Она проводила взглядом его руку, держащую ее запястье уже куда мягче, чем раньше, и глубоко вздохнула. Ей приходилось напоминать себе, что Бальтазар не Торфинн, и что невозможно дергаться от каждого прикосновения. Ей не нравилось, когда ее касались, даже выходя с мужем в свет, она старалась свести количество контактов к необходимому минимуму, вроде поцелуя тыльной стороны ладони.
Бальтазар был прав, Роули не нужны были ни слухи, ни запуганный вид малыша. Он продолжил бы играть, но уже не в счастливую семью, а, пожалуй, в счастливого отца, омраченного лишь тем, что его жена сбежала. Да еще и не просто сбежала, а к другому мужчине. Блетчли с мрачным весельем подумала, что ее репутации за все эти годы, начиная с окончания школы, не грозило так сильно изваляться в грязи, как сейчас. Ее волновало это мало, но она знала, что подобные слухи вряд ли сыграют ей на руку, если она пожелает подать на развод и забрать Эрлинга.
Фриде не нужны были подобные страдания мужа. Ему было за что испортить жизнь, но время, когда она хотела, чтобы он полюбил сына, прошло, пожалуй, безвозвратно. Теперь она лишь хотела, чтобы он держался от него подальше, но все же признавала, что так или иначе, но ему действительно придется следить за своим поведением. Она позволила себе небольшую надежду, что Оливия, узнав о случившемся, будет заходить к внуку чаще. Хотя бы из тех соображений, что мужчина один не может воспитывать годовалого ребенка. Это давало надежду, что она заметит, если будет что-то не так. Как бы девушка ни относилась к матери, а от нехватки проницательности та все-таки не страдала.
Блетчли не хотела сидеть, сложа руки, потому что не хотела медлить, но понимала, что это будет куда лучше, чем возвращаться к Торфинну. От нее живой в любом случае было больше толку, чем мертвой. Впрочем, в то, что он ее убьет, она не верила – это вызвало бы слишком много вопросов.
Она улыбнулась уголками губ на его благодарность и, легонько пожав плечами, заверила:
- Я знаю.
Бальтазар заслужил, чтобы о нем заботились за все то, что он для них сделал. Тем более, что нарвался он по ее милости.
***

Ему стало хуже к вечеру следующего дня. Разболелась голова и поднялась небольшая температура. Она предложила пойти в больницу, считая, что ему нужен врач, но он напомнил, что у него самого врачебное прошлое и что это наверняка простуда. Последние дни выдались достаточно ветреные, а они много гуляли с мелким на улице.
Бальтазар не послушал ее, когда на следующий день головная боль только усилилась, а температура не пожелала спадать. Сказал, что чувствует себя не так уж плохо, и что ему нужно на работу. Она не хотела с ним ругаться, но считала, что он слишком самоуверен и чертовски упрям.
На третий день он ушел на работу уже в менее боевом, но все таком же упрямом настроении, отказавшись от завтрака. Ее не устраивало ни то, ни другое, и она чувствовала необъяснимое волнение от того, что с ним происходило, не очень-то доверяя его заверениям, что это обычный грипп. Она не очень разбиралась в колдомедицине, но уж простейший заболевания была способна вылечить на раз – Эрлинг в силу возраста умудрялся подцепить заразу даже в четырех стенах, поэтому приходилось учиться разбираться в зельях и травах.
Она собиралась отправиться к нему на работу, надеясь скормить хотя бы печенья и проверить его состояние в целом, когда раздался скрежет ключа в замочной скважине. Фрида вышла в коридор, когда открылась дверь, и на пороге показался нездорово бледный Бальтазар. Она подскочила к нему сразу же, помогая дойти до спальни, и уложила на кровать. Судя по всему, у него был жар.
Девушка быстро сунула шведу градусник, который последние три дня постоянно держала на виду, и отправилась на кухню. Поставила чайник и, намочив уже многострадальное, отстиранное полотенчико, вернулась в комнату.
- Не дергайся, - Фрида предупредила на всякий случай, не сомневаясь в том, что познания шведа в медицине были куда глубже, но решив действовать с ним как с ребенком. Вот детям, к примеру, снимали жар мокрым полотенцем, чтобы не пичкать различными зельями просто так. – Ты как? Я не знаю, что делать, но ты можешь сказать, что из зелий принести/купить/сварить. В школе у меня по зельям было «Превосходно», так что вряд ли я тебя отравлю.
Фрида болтала скорее, чтобы успокоиться самой, попутно устраивая у него на лбу полотенце. Бросила взгляд на часы и вытащила градусник, пораженно ахнув.
- 39,7! Ты как вообще сам домой добрался?

Его ответ Фриде не понравился, потому что выглядел Бальтазар действительно паршиво. Круги под глазами и бледный, почти серый цвет кожи не прибавляли ему привлекательности и уж совершенно точно не могли ее успокоить. Она подумала, что впервые видит, чтобы грипп протекал так, потому что иных симптомов кроме головной боли и температуры не было, и ее это настораживало. Не то чтобы она хотела, чтобы к уже имеющимся проблемам добавился насморк, кашель или болящее горло, но Бальтазар болел как-то неправильно.
Его заявление об отношениях с колдомедициной она восприняла без энтузиазма. Смотрела недоверчиво по мере его объяснения, не понимая, как такое вообще возможно. Зелья, в отличие от маггловского мира, по уши заваленного таблетками, были эффективным, а главное действенным средством, которое должно было помогать всем и от всего. Харт либо все сорок лет своей жизни не болел вообще, либо был медицинским чудом, потому что в голове Фриды не укладывалось, чем еще можно лечиться, если не этим.
Ее немного успокоило, что он приехал на такси. В общем-то, она была готова ругать его, несмотря на обстоятельства, за аппарацию, но швед оказался все-таки более благоразумен. Не то чтобы она сомневалась в его интеллектуальных способностях – не сомневалась ни на грамм, но судя по прошедшим трем дням, самоуверенности в нем тоже хватало с лихвой. Фрида поймала себя на мысли, что сердится на него, потому что волнуется. Потому что будь он чуть менее упрям и останься дома еще вчера, возможно, к сегодняшнему дню ему стало бы лучше.
Она заметила его взгляд через ее плечо в угол комнаты и обернулась посмотреть. Перевела удивленный взгляд обратно на него, встречаясь с ним глазами, и вскинула брови. Впрочем, быстро выкинула это из головы, когда он сказал, что не знает, что происходит. Откровенно говоря, это напугало ее сильнее прочего, потому что она предпочитала думать, что у него есть хоть какое-то представление о том, что с ним. Потому что при данных обстоятельствах, учитывая его непереносимость зелий, два растерянных человека на квадратный метр было слишком много. Тем более, что нехотя, но Фрида отдавала себе отчет в том, что ему может стать хуже.
- Ладно, разберемся, - Блетчли вытащила аккуратно из под него одеяло, не без его помощи, и накрыла его сверху, - ты только не вставай, ладно? Я скоро вернусь.
Она сделала ему чай перед уходом и, оказавшись за дверью, не очень аккуратно аппарировала на соседнюю улочку, оказываясь прямо перед носом у какой-то милейшей бабушки. Поспешно извинилась и залетела в ближайшую аптеку. Вообще-то, подобный способ передвижения в маггловском мире не одобрялся, но ей не хотелось оставлять шведа надолго одного, а это была единственная замеченная ею аптека. И то совершенно случайно, поскольку ей никогда не приходило в голову, что ей могут понадобиться маггловские лекарства.
Энное количество маггловских денег у нее было на всякий случай, но она не была уверена, что их хватит. В этом мире она ориентировалась пусть и неплохо для девушки из чистокровной семьи, но все же некоторые вещи порой ставили ее в ступор. О ценах на таблетки, например, она не знала ничего.
Ей пришлось ответить на миллион вопросов женщины за прилавком, желающей знать точно, нужны ли ей таблетки от гриппа или еще от чего-то. Почему-то фразу «мне, пожалуйста, что-нибудь от головы и жаропонижающее», она расценила как отличный повод выяснить о состоянии Бальтазара все. Фрида, в общем-то, понимала ее профессиональный интерес и желание подобрать правильное лекарство, но чем больше вопросов она задавала, тем больше загоняла ее в тупик. На вопросе о наличии у него аллергии на какие-либо вещества, Блетчли почувствовала, что у нее начинают немного сдавать нервы.
Когда девушка наконец-то вышла из аптеки, держа в руке пакетик с нужными лекарствами и витамином С на всякий случай, она почувствовала непередаваемое облегчение и, зайдя за угол, чтобы не смущать прохожих, аппарировала к порогу дома.
Она услышала звон посуды на кухне еще с прихожей. Закатила глаза, раздраженно думая, что надеяться на его благоразумие было глупо. Фрида вздрогнула, когда раздался грохот и разбилась посуда, и, не разуваясь, залетела на кухню, замирая на пороге.
Фрида запаниковала, увидев лежащего на полу Бальтазара, чувствуя липкий ужас от развернувшейся картины. Ей потребовалась пара секунд, чтобы заставить себя сделать к нему пару шагов. Мысли сбились и смешались, останавливаясь то на Торфинне, хотя никаких следов того, что здесь был кто-то еще, не было, то на внезапной болезни шведа, хотя, если рассуждать здраво, она не могла привести к летальному исходу за какие-то пятнадцать минут.
Она присела рядом с ним на колени, боязливо приложив два пальца к сонной артерии, и с облегчением отмечая, что пульс есть. Быстро вскочила, наливая в стакан холодной воды, и снова опустилась рядом с ним, чувствуя как на глаза от испуга наворачиваются слезы.
Бальтазар очнулся после нескольких брызг. Она помогла ему подняться и усадила на стул, поставив рядом воду.
- Ты с ума сошел, Харт? Я же просила тебя не вставать! Неужели так сложно просто делать то, что тебе говорят?!
Она не хотела на него кричать, но была сильно напугана и рассержена, чтобы отдавать себе отчет в том, что от ее нотаций ему может стать только хуже.

Фрида видела, что ему неприятен ее крик. Помнила, что у него уже третий день болит голова, и что от ее повышенного тона вряд ли она пройдет быстрее, но успокоиться было чертовски сложно. Может она и была истеричкой, но несомненно не была дурой, и все сильнее сомневалась в том, что у него обычный грипп, пусть даже в острой фазе. Бальтазар был слишком крепок и силен, чтобы упасть в обморок так просто, пусть даже и при высокой температуре. Будь на его месте она, это, пожалуй, могло иметь смысл, но в его случае верилось с трудом.
Она замолчала, наконец-то среагировав на ладонь, приложенную ко лбу. Не успокоилась, но постаралась взять себя в руки и хотя бы молчать, не доставляя большего дискомфорта. Она не понимала, почему так сильно перепугалась и почему до сих пор не могла заставить сердце, стучавшее быстрее, чем ему полагалось, успокоиться.
Фрида всхлипнув, шмыгнула носом в ответ на его «не реви», из принципа подумав, что ему-то легко так говорить. То есть не то чтобы очень легко, но посмотрела бы она него, заставшего такую картину, когда первая мысль, которая пришла ей в голову, была далеко не об обмороке. Впрочем, Бальтазар не был склонен к истерикам в отличие от нее, поэтому вряд ли бы отреагировал также, но у нее с нервами была явная беда.
- Иди ты, Харт, - беззлобно посоветовала Блетчли, - ты меня напугал.
Впрочем, она отдавала себе отчет в том, что ее претензии по большей части беспочвенны, потому что он не делал это специально, но не думать о том, что останься он в кровати, все было бы в порядке, она не могла. И искренне не понимала, как с его здравомыслием и логикой он до подобного додумался.  А потом почему-то называл малолеткой ее.
Фрида проследила за его действиями настороженно, но с интересом. Вскинув в недоумении брови, когда он усмехнулся. Вспомнила заодно еще взгляд в угол комнаты до ее ухода и заметно напряглась. Вроде бы все были мелочи, но ей они не нравились, потому что она вообще была склонна к паранойе и переживаниям из-за каждой мелочи. Мелочи, которые она еще и не понимала, заставляли ее нервничать сильнее.
Он опередил ее с вопросом, заприметив у нее в руках пакетик, который она отчего-то так и не выпустила.
- Да, там таблетки от головной боли и жаропонижающее, - Фрида кивнула, подтверждая догадку шведа, и добавила с некоторым сомнением, - и витамин С. Женщина в аптеке сказала, что он укрепляет иммунитет.
Вывалив на стол содержимое пакетика, девушка потянулась к обезболивающему, решив, что начать лучше с него. Трудно приходить в себя, когда в голове кто-то словно молоточками бьет по черепной коробке. Вытащила одну таблетку, поразмыслив, достала вторую и положила рядом со стаканом воды.
- Что с тобой, Баль? Помимо температуры и головной боли.
Фрида приложила руку к его лбу, отмечая, что температура никуда деваться не собиралась, и обреченно вздохнула:
- Тебе лучше вернуться в постель.

Фрида попыталась успокоиться и взять себя в руки. Паникуя и срываясь на него из страха, что с ним происходит что-то серьезнее, чем он думает, она ему ничем помочь не могла. Кому-то из них действительно следовало держать себя в руках, а судя по состоянию Бальтазара, в этот раз честь выпадала ей. Она подумала, что даст ему передохнуть пару минут, оставаясь сидеть на стуле, но потом, хочет он того или нет, отправит в постель. Необходимость сохранять вертикальное положение отнимала силы, которых у него и так не было, а еще одного обморока она допускать не собиралась, каким бы взрослым и самостоятельным он ни был.
Блетчли пришлось с силой прикусить губу, чтобы не сорваться на истерику от его слов вновь. Боль отрезвляла, но не настолько, чтобы спокойно воспринимать информацию о том, что у него начались галлюцинации, тем более такие. Она не смогла сдержаться от того, чтобы на всякий случай бегло оглядеть его, но не заметив следов крови, снова заглянуть в глаза. Его состояние можно было без лишних раздумий назвать паршивым, нисколько не приукрасив реальное положение дел.
Она не вздрогнула, не попыталась ненавязчиво отстраниться, как обычно бывало, когда он до нее дотрагивался. Одернула себя резко, напомнив, что все ее страхи чушь, и что сейчас не время их культивировать. Подалась вперед, чтобы ему было удобнее прислониться к ее плечу, и, не особо задумываясь, запустила пальцы в короткие волосы, обнимая.
Фрида не верила в его «ничего страшного», как и не верила, что галлюцинации это лишь последствия высокой температуры. Ей было за него страшно, потому что она не понимала, что происходит, и чем она может ему помочь. Еще ее пугало, что они в совершенно незнакомой ей стране, потому что будь они в Англии, сейчас перед их дверью толпились бы лучшие колдомедики. Фрида разумно полагала, что доверять лечение можно только проверенным врачам, а потому не желала обращаться к кому попало. Это уже не говоря о том, что после его обморока и пугающих галлюцинаций она не собиралась оставлять его одного ни на минуту.
Она отстранилась мягко, не убирая рук, но чтобы иметь возможность заглянуть ему в глаза. Поймала взгляд серьезным своим:
- Баль, тебе правда нужно лечь и поспать. В горизонтальном положении это явно будет сделать проще, - девушка улыбнулась и легонько потянула его вверх, - я помогу, но для начала ты должен встать.
Разница в комплекции становилась еще более ощутимой, когда она сообразила, что поднять его со стула без его на то желания не сможет. Потянула вверх настойчивее и почувствовала, что нехотя, но он встает, опираясь на стол.
Фрида довела его до спальни, медленно и с достаточным трудом, и уложила на кровать. Укрыла сверху одеялом и вернулась на кухню за двумя стаканами воды. В одном растворила таблетку жаропонижающего, как было сказано в инструкции, и направилась обратно в комнату.
Решение пришло ей в голову внезапно. Гениальное в своей простоте, но до которого она не додумалась раньше, потому что слишком давно перестала обращаться за помощью к кому-то из семьи. Пусть она не знала ни одного колдомедика в Швеции и ни одного, готового сорваться сюда из Англии, у нее был свой личный колдомедик во Франции, готовый примчаться ради нее хоть на край света.
Она проследила за тем, чтобы Бальтазар выпил лекарство, и выключила в комнате свет, оставив только ночник. Дождалась, когда он заснет, и вышла из комнаты. Бубенчик откликнулся на зов сразу же. С уверенным видом заявил, что запомнил в точности все симптомы и непременно все передаст Марте. Она повторила ему, что бабушка нужна ей срочно, по меньшей мере трижды, пока он уже не закатил глаза, объявив, что запомнил и это тоже, и тихонько исчез.
Он вернулся через час с указаниями от Марты, чтобы она давала Бальтазару больше воды и положила мокрое полотенце на лоб, чтобы хоть немного облегчить жар. Бабушка обещала быть к следующему утру и настоятельно рекомендовала постараться, чтобы он до этого утра дожил.
***

Когда в ее кабинете объявился Бубенчик, Марта слегка поморщилась. К домовику своей внучки она относилась благосклонно, но эти его бубенцы, которые с удовольствием пришивала ему на колпак Фрида, когда он только появился в Блетчли-холле, сводили ее своим звоном с ума. Она опустила очки на кончик носа, глядя на него поверх них, и жестом прервала нескончаемый поток информации, начавшийся тут же, не успел он восстановить равновесие после аппарации. Бубенчик замолчал, непонимающе глядя на нее, пока не вспомнил о ее небольшой просьбе снимать перед визитом колпак.
Убедившись, что больше ничто не звенит в попытках вызвать у нее мигрень, Марта приготовилась слушать. Объяснял домовик достаточно сбивчиво, но основную мысль она уловила. Информацию о том, что Фрида ушла от мужа, француженка восприняла достаточно спокойно. Она разбиралась в людях, и Торфинн ей не нравился с самого начала, но у нее было привычки не доверять детям. И Фрида и, что важно, Алекс считали младшего Роули подходящей партией, и если Фрида была склонна к импульсивным, необдуманным поступкам, то внук, старавшийся казаться взрослым, пытался сначала думать, а только потом делать.
На вопрос о том, как именно это произошло, Бубенчик замялся и отвел глаза. Вернул извиняющийся взгляд и сообщил, что Фрида расстроится, если он расскажет. О любви домовиков к самобичеванию Марта прекрасно знала, а потому решила, что выяснит все у внучки сама. В особенности то, почему она отправилась к бывшему любовнику, а не к ней.
Четыре года назад женщина отнеслась к увлечению девочки почти даже благосклонно. Не страдая от нехватки мужского внимания, она не видела в этом ничего дурного, только с тем условием, что младшая Блетчли сохранит голову на плечах. Впрочем, большой жизненный опыт и хорошие отношения с внучкой не оставляли сомнений в том, что не сохранит. Поэтому, когда ей хватило смелости прервать эти отношения, мадам Лефлер была уверена, что это к лучшему.
Теперь же Фрида, спустя четыре года, вернулась к Бальтазару. Об этом ей поведал уже Александр, с которым женщина связалась после визита домовика, желая выяснить подробности. По словам внука, выходило, что она бросила Торфинна. Марта, возможно, поверила бы, если бы не одно но: Фрида не оставляла сына ни на минуту, представить, что она добровольно оставит Эрлинга и уйдет к кому-либо, было совершенно невозможно.
Марте нужно было закончить кое-какие дела, прежде чем отправляться в Швецию. Проигнорировать просьбу внучки она не могла, тем более, что ей не нравились симптомы описанные домовиком, и аллергия Бальтазара на зелья. Ее внучке, несомненно, стоило научиться окружать себя менее проблемными мужчинами, учитывая, что Регулус и Барти, несмотря на то, что Марта к ним тепло относилась, умудрились принести проблем больше, чем кто-либо.
Она прибыла в Стокгольм рано утром. Ей пришлось стучать в дверь достаточно долго, но она прекрасно знала Фриду, с детства с трудом просыпавшуюся по утрам. Порекомендовав проследить, чтобы Бальтазар не умер к утру, сейчас она искренне надеялась, что Фриде это удалось. Она приложила массу усилий, чтобы раздобыть некоторые травы к утру, а потому не собиралась дать Харту помереть, как бы сильно ему того не хотелось.
Марта насторожилась практически сразу. Большой жизненный опыт, включавший в себя не только манипуляции с палочкой, которые поколение помладше отчего-то считало верхом магического искусства, просто кричал о том, что что-то здесь нечисто.
Швед, отчасти к счастью, был уже в том состоянии, когда оказывать сопротивление не мог. Ведьма расспросила еще раз подробно обо всем Фриду, заставляя припомнить малейшие детали. Ей было жаль внучку, но той следовало сейчас поднапрячься. Объявляя через пару часов вердикт, она практически в нем не сомневалась – на Бальтазаре было проклятие. Кто-то из его недоброжелателей активно практиковал магию вуду.
Она осталась еще ненадолго, вытаскивая из аккуратного серебристого чемоданчика засушенные травы, которые привезла с собой. Одни из них были самые простые, другие стоили баснословных денег, и запасы приходилось пополнять только через черный рынок. Она сварила пару настоек, объяснив какие и через какой промежуток времени нужно ему давать. Убедившись, что Фрида запомнила все верно, выяснила адрес старших Хартов и пообещала, что скоро вернется.
Марта не испытывала сомнений, решая стоит знать его матери о произошедшем или нет. По мнению ведьмы, внучка должна была забить тревогу, когда температура только начала подниматься, и поставить на уши в первую очередь его родителей. Впрочем, она отдавала себе отчет в том, что сердится, потому что неосторожность их обоих – и Фриды и Бальтазара – привела к тому, что у них оставалось все меньше времени. Такие проклятия не принято было растягивать на месяцы. Если ведьма не ошибалась, у него в запасе было еще три-четыре дня.
Лефлер непреклонным тоном потребовала у домовика, открывшего ей дверь, чтобы тот проводил ее к хозяйке дома. Существо поклонилось, закрывая за гостьей дверь, и жестом предложило пройти внутрь. Женщина появилась в холле через пару минут, потребовав представиться.
Марта оглядела ее заинтересованным взглядом, отмечая уверенность, с которой та держалась, и стать, и заговорила, не считая нужным тянуть:
- Меня зовут Марта Лефлер, я бабушка Фриды Блетчли. Ваш сын умирает, миссис Харт. По моим прогнозам ему осталось жить дня три-четыре.
Ведьма говорила спокойно, без лишней драмы, но и без цинизма, понимая, что подобные слова не желает слышать ни одна мать. Однако она не считала уместными ни сочувствующие нотки, ни соболезнования, потому что явилась сюда не за тем, чтобы разделить горе, но помочь его избежать.
- Я хочу Вам помочь, но для начала не отказалась бы от крепкого кофе.

Марта позволила себе отвлеченную мысль о том, что Кассиопея была крайне незаурядной женщиной. Француженка сама достаточно неплохо умела держать себя в руках, порой жалея, что это качество не передалось от нее по наследству внучке, но выдержка хозяйки дома била все рекорды. Откровенно говоря, женщина не знала, как отреагировала бы сама на подобное заявление, потому была благодарна собеседнице, что та впала в истерику. Она искренне надеялась на ее здравомыслие и на то, что найдет в этом доме союзницу, а не убитую горем мать.
Лефлер планировала вытащить ее сына даже с того света, если он вдруг загремит туда раньше, чем она найдет источник проблемы. По большей части ради Фриды, которой пока не стоило знать, сколько осталось жить шведу. Она видела, что внучка изменилась и изменилась не в лучшую сторону, и разумно полагала, что еще одна утрата сделает то, к чему практически был близок Торфинн – сломает ее. О ее отношениях с мужем и о том, почему та молчала, ведьма планировала поговорить позже, после того, как разберется с проклятием.
Однако, говорить о том, что она делала все это лишь ради внучки, было бы черной неблагодарностью по отношению к Харту. После рассказа Фриды, Марта прониклась к мужчине благодарностью и уважением за то, что тот, уже дважды, не бросил ее внучку, когда той нужна была помощь. И если в восемьдесят первом ее жизни ничего не угрожало, то сейчас ее сохранностью они были обязаны именно ему.
Она расположилась в кресле в гостиной, с легким удовлетворением отмечая, что кофе уже принесли. Кофе не был ее капризом или бессмысленной прихотью: ведьма потратила ночь на то, чтобы раздобыть все необходимое и закончить дела, чтобы ранним утром быть здесь. От нехватки сна она не страдала, спокойно переживая бессонные ночи, но предпочитала делать это в компании хорошего крепкого кофе.
Марта выслушала все вопросы спокойно, признавая их резонными. Возможно, ей стоило начать несколько иначе, рассказывая все постепенно, но откровенно говоря, француженка предпочитала сначала обозначить суть проблемы, а потом уже разбавлять ее деталями.
- Я была у Вашего сына около тридцати минут назад. Не так давно, чтобы все еще быть уверенной, что ничего не изменилось.
Ведьма бросила взгляд на мундштук женщины, прежде чем потянуться к сумочке и выудить оттуда пачку сигарет. Она прикурила быстро, не желая испытывать терпение хозяйки дома, как мать, понимая ее чувства, и, выдохнув дым, продолжила:
- Фрида сейчас у Бальтазара. Ему стало нехорошо три дня назад, типичные симптомы простуды: температура и головная боль. Они не придали этому значения, пока вчера у него не начался жар и галлюцинации. Фрида запаниковала после того, как он упал в обморок, и, не зная к кому еще обратиться, попросила меня приехать.
Женщина сделала глоток кофе и стряхнула пепел с сигареты в пепельницу, обдумывая еще раз досконально все то, что видела сегодня. Пугать попусту Кассиопею она не хотела, как и не хотела упускать ни единой детали, понимая, что это может быть важно.
- Я смогла приехать только сегодня утром. За ночь галлюцинации усилились, температура все также держится почти на сорока градусах, а сил у него практически не осталось. Он беспокойно спит, Фрида сказала, что, судя по всему, ему снятся кошмары, а когда бодрствует, видит что-то, что его пугает. В первый раз ему показалось, что он истекает кровью. Я сварила ему пару настоек из трав, чтобы его состояние не ухудшалось, но в лучшем случае это поможет унять галлюцинации и улучшить сон. На ноги его это не поставит.
Марта прервалась на очередную затяжку, прежде чем бросить серьезный взгляд на женщину и объявить свой вердикт:
- У меня нет сомнений в том, что это магия Вуду. Чтобы ее снять, придется найти автора.

Марта позволила себе короткую улыбку, услышав знакомую речь. Обнаружить, что собеседница была француженкой было приятно, и в этом, пожалуй, ведьма не сомневалась, не допуская мысли, что та перешла на французский из вежливости и для ее удобства. Она отвлеченно подумала, что Кассиопея ей нравится своей собранностью и деловым подходом, и что они непременно либо найдут общий язык, либо не найдут его вовсе. С таким женщинами как она, сохранять вежливый нейтралитет было неинтересно.
Ведьма допускала мысль, что автором может быть мужчина, но склонялась все-таки к тому, что это обозленная женщина. Несмотря на то, что магия Вуду не оставляла следов и выявить автора было проблематично, статистика показывала, что из-за специфики магии применяли ее в основном женщины незаурядной магической силы. Впрочем, всегда оставался вариант, что сделано это было на заказ. Она знала людей, практиковавших подобный вид услуг за определенную и довольно высокую плату.
Марта выдохнула в сторону дым, бросив на Кассиопею цепкий взгляд и не торопясь отвечать на ее вопрос. О том, как Фрида оказалась в доме Бальтазара, она знала – успела выведать у внучки подробности последних двух недель. Однако привычки выдавать чужие, в особенности семейные секреты у нее не было. Она уважала Фриду и готова была понять ее нежелание посвящать в подробности своей жизни окружающих.
Француженка решила, что внучка ее простит, и что миссис Харт права – им действительно стоит рассматривать все варианты. Даже те, в которых источником проблемы может выступать Фрида. А зная ее, им следовало рассматривать эти варианты особенно тщательно.
Она спокойно кивнула, принимая благодарность. Откровенно говоря, не видела для нее причины, потому как хоть и не страдала альтруизмом, но, помимо эгоистичной заботы о душевном равновесии внучки, сама была матерью и знала, что не поступила бы иначе. Магия Вуду была нечестным приемом, не оставлявшим ни намека на равную борьбу. Марта презирала пакостничество исподтишка, в особенности, когда оно переходило границы разумного.
- Знаю, - ведьма сделала последнюю затяжку и затушила остатки сигареты в пепельнице прежде, чем продолжить, - она ушла с ребенком от мужа почти две недели назад. На прошлой неделе он их нашел и собирался отправить домой, но ее домовик перенес ее прямо к порогу квартиры Вашего сына. По собственной инициативе.
Француженка не делала на этом акцента, но все же испытывала смутное желание, чтобы ее собеседница знала, что Фрида не навязывалась Бальтазару, и что произошедшее – отчасти нелепая случайность.
- Бальтазар ей очень помог, за что я ему благодарна.
Марта не желала вдаваться в подробности, но понимала, что в ее рассказе больше белых пятен, чем внятной информации. Из ее объяснения скорее напрашивался вывод о самодурстве Фриды и ее взбалмошном характере, о котором, она не сомневалась, были наслышаны если не все, то многие, и ей не хотелось, чтобы это выглядело так.
- Торфинн сложный человек, Кассиопея. У Фриды были основания от него уйти и, в первую очередь, она думала о сыне.
Лефлер не хотела думать о том, сколько еще внучка собиралась молчать, если бы Роули не сорвался на Эрлинга, и чувствовала, что Фриде предстоит пусть ласковая, но воспитательная беседа. Как и Оливии с Александром. Не заподозрить за два года, находясь в непосредственной близи, ничего неладного, было нонсенсом и не желало укладываться у нее в голове.
- Пару дней назад Торфинн явился за сыном и забрал его. Бальтазар не дал моей внучке наделать глупостей и отправиться за ним. Так что не дать ему умереть – мой святой долг.
Марта улыбнулась, заканчивая рассказ, и делая глоток кофе.
- Я бы не отказалась поблагодарить его лично.

Эрлинг отчаянно сопротивлялся необходимости натягивать поверх футболки свитер. В комнате было тепло, и он считал его совершенно ненужной деталью гардероба, пытаясь, весело смеясь, удрать от Фриды в другую комнату. Устав за ним бегать, Фрида, усмехнувшись, поймала мелкого за воротник футболки и подхватила на руки, заверяя, что вот теперь-то он от нее никуда не денется. Эрлинг выразил свое недовольство фырчанием, которое, как утверждал Бальтазар, передалось ему с генами от нее, и сдался на милость победителю с крайне независимым видом. Которого, она была уверена, мелкий понахватался от него.
Следующие полчаса они потратили на натягивание шапки и завязывание шнурков и, не прошло и часа, были абсолютно готовы идти гулять. Осень в Швеции не была ласковой, а Эрлинг предпочитал прогулки сидению в теплой квартире, поэтому приходилось следить за тем, чтобы он не простыл.
Они все еще жили у Бальтазара, потому что тот, разумно рассудив, объявил, что так будет лучше до окончания бракоразводного процесса. Фрида сопротивлялась приличия ради. Несмотря на то, что она чувствовала неловкость от того, что ограничивает его личное пространство, прекрасно понимая, что, после того, как ты столько лет жил один, делить квартиру с бывшей любовницей и ее ребенком – то еще развлечение, здесь было куда спокойнее, чем в Англии. Возвращаться на родину она не желала. Ни в страну, ни в Блетчли-холл.
Марта обещала, что Торфинн больше не посмеет и пальцем ее тронуть, ни ее, ни ребенка, но Фрида не особо верила. За два года она его узнала достаточно, чтобы с уверенностью называть его психом. Все это щедро сдабривалось самоуверенностью и отсутствием страхов перед чем-либо, поэтому так категорично утверждать, что он будет держаться от них подальше, она бы не стала.
С Бальтазаром было комфортно и спокойно за сына. Говоря совсем уж откровенно, она не могла представить, как сейчас жила бы где-то одна. Несомненно бы справилась, но еще несомненно медленно сходила бы с ума.
Она подала на развод с его легкой руки. Не особо верила в успех, зная, что такое чистокровные браки, в особенности, для чопорной английской аристократии, и знала, что Торфинн сделает все, чтобы либо не дать ей развод вообще, либо забрать ребенка уже законным путем. Второе, пожалуй, ему было даже больше на руку. В конце концов, он мог найти себе новое развлечение, а наследник ему нужен был в любом случае. К тому же, это было бы славной местью, а в таком удовольствии отказать себе было сложно.
Фрида закурила, отпустив Эрлинга развлекаться на площадке. Поймала недовольный взгляд одной из мамаш на соседней лавочке и равнодушно дернула плечом. Она бы попробовала бросить снова, как во время беременности, но не знала лучшего способа успокоить нервы.
Несмотря на их почти безоблачную жизнь, она не могла перестать нервничать и обдумывать худшие варианты развития событий. Буквально пару дней назад, Визенгамот постановил разрешить Торфинну видеться с сыном, считая, что никто не в праве этого его запрещать.
Фрида заметила его не сразу, а заметив, почувствовала, как сердце пропустило удар. Бросила взгляд на площадку, заприметив сына, и перевела его на мужа. Она бы предпочла, чтобы ее уведомляли о визите, а не приходили без приглашения, зная, что ему здесь не рады. Впрочем, она подозревала, именно это и было причиной того, что он вообще пришел.
- Зачем ты пришел, Торфинн? – Блетчли не стала размениваться на церемонии, считая, что они оба обойдутся без этого, - только не говори, что соскучился по сыну.

Родительницы на соседней лавочке начинали ее раздражать. На самом деле, ее раздражал он, появившийся, как только Визенгамот не оставил ей возможности дать ему от ворот поворот. Логику судей она понимала – Торфинн сделал все, чтобы убедить их в том, что души не чает в сыне. И напомнить, что у него на него прав столько же, если не больше. Он получил разрешение с легкостью, практически не прикладывая усилий, потому что знал, что ни у кого не было оснований ему это запрещать.
Выносить грязное белье на всеобщее обозрение Фрида не хотела. Утверждала, что не сошлись характерами, а потому хочет развестись. Закон ей этого не запрещал, хотя случай был редкий, однако наличие ребенка все усложняло. Еще усложняло все то, что ее поведение вызывало массу вопросов. Она не была идиоткой и прекрасно понимала, как выглядит со стороны ее сожительство с Бальтазаром, о котором Визенгамот узнал с легкой руки все того же Торфинна, рассказавшего об этом между делом.
Фрида стряхнула пепел на землю, проследив взглядом за тем, как он оседает на земле, и после вновь посмотрев на мужа. Она не знала, как ему это удавалось – так умело пускать людям пыль в глаза. Она придерживалась мнения, что у всего должны быть рамки, к тому же с детства не считала нужным стараться нравиться кому бы то ни было. Роули подстраивался – под людей, под ситуацию, – но только тогда, когда ему это было нужно. На войне, конечно, хороши были все средства, но порой она удивлялась, как его самого от себя не тошнит.
- Ему гораздо вреднее находиться рядом с тобой.
Блетчли нервировало его присутствие и, в особенности, ласковый тон. На удивление, ее куда больше устраивали холодные, злые нотки в голосе, когда он все-таки выходил из себя и не считал нужным это скрывать. Они были понятны и предсказуемы. Ласковый тон был обманчив и, она успела это хорошо уяснить за два года, не нес за собой ничего хорошего. Она никогда не боялась импровизаций, но его непредсказуемость пугала ее раз за разом.
- Хватит, Торфинн, - она бросила это резко, почувствовав как устала от его показной заботы, идущей вразрез с его действиями, - прибереги свои речи для Визенгамота, когда будешь умолять судей оставить Эрлинга с тобой.
Фрида не верила в то, что решение будет вынесено в ее пользу. Не верила до отчаяния, но тщательно скрываемого, потому что Бальтазару вряд ли бы понравился ее настрой, а она не хотела лишний раз доводить ни его, ни себя, обсуждая это. Однако Торфинн был последним человеком, которому она сказала бы о своих сомнениях, не желая давать лишних поводов для радости.
- Я помню, но Себ устал и замерз. На чай, извини, не приглашу. Может в следующий раз тебе удастся повидаться с ним подольше.
Блетчли затушила сигарету о ближайшую урну и выбросила остатки, намереваясь подозвать сына. Она знала, что мелкий вряд ли будет рад поспешному уходу с площадки, но считала, что визит вежливости его отца и так затянулся. С него было достаточно увидеть Эрлинга издалека, если ему так того хотелось. К тому же она была уверена, что он и сам не хотел более тесного общения с сыном.
Она зацепилась за фразу о Бальтазаре раньше, чем успела распрощаться. Насторожилась сразу же, несмотря на невинность вопроса. Роули не спрашивал ничего просто так, и уж тем более его не интересовало состояние здоровья шведа. Вопрос был либо ласковой угрозой, которая после его сентябрьского визита не казалась ей пустой, либо он знал о болезни Харта. Она не знала, какой из вариантов ей нравился больше, потому что в любом случае чувствовала смутную тревогу. И, поймав заинтересованный взгляд, больше склонялась ко второй догадке.
- Не жалуется. С чего такой интерес?

Фрида не собиралась говорить тише из принципа. Разговор о разводе завел он, а окружавшим вряд ли было дело до того, что такое Визенгамот, тогда как куда интересней были несколько иные подробности. Она поймала жадный взгляд мамочек, у которых закончились, видимо, темы для разговора, раз они так внимательно прислушивались к их беседе. Ей стоило больших трудов, чтобы не скривиться – интерес к чужой личной жизни она не понимала никогда. Возможно, потому что ей своей хватало с лихвой.
- Ты слишком самоуверен, Торфинн. Это тебя и погубит, хочешь ты того или нет.
Блетчли не нравились собственные сомнения, но она ничего не могла с ними поделать. Понимала, что стоило бы прояснить ситуацию на слушаниях, также, как и понимала, что у Торфинна резко уменьшатся шансы забрать Эрлинга в случае развода, если он все-таки состоится, стоит лишь ей рассказать хотя бы пару инцидентов, произошедших в их «идеальной» семье. Она все это знала, но не могла себя заставить. Роули очень быстро смекнул это. Возможно, впервые порадовался ее гордости, хотя дело было не только в ней, но в любом случае ее молчание играло ему на руку.
Девушка почувствовала, как вспышка злости сменилась растерянностью, когда он заговорил. Ей не приходило в голову, что болезнь Бальтазара могла быть чем-то большим, чем непонятной хворью. Она не связывала ее с собой, хотя сейчас думала, что это было более чем логично – швед заболел, оказавшись при смерти, на следующий же день, после того, как Торфинн забрал сына. Она не связала эти два события слишком расстроенная и испуганная, и теперь была на грани отчаяния.
Фрида предупреждала его, предупреждала Харта, что ничем хорошим его благородство не закончится. Была ему благодарна так сильно, что никогда бы не смогла выразить этого словами, но меньше всего хотела, чтобы он подставлялся из-за нее. Она почувствовала ужас от мысли, что он мог умереть, когда Роули напомнил ей об этом. Ей было без разницы насколько испуганной она выглядит – контролировать эмоции сейчас было задачей непосильной.
Ей потребовалось время, чтобы взять себя в руки, и снова разозлиться.
Фрида дернула за край расстегнутого пальто, разворачивая его к себе, пока Эрлинг не успел до них добежать. Дернула еще раз, заставляя сделать шаг ближе. Она ненавидела его сейчас сильнее, чем боялась, и только здравый смысл останавливал ее от того, чтобы достать палочку. Публика действительно была неподходящей.
- Трус, - девушка бросила это зло, сминая в пальцах его пальто, - ты постарался или, может, твоя ненормальная мать?
Фрида понизила голос практически до шепота, считая, что это уже точно не было предназначено для чужих ушей. О том, что его мать была настоящей ведьмой и далеко не в самом лучшем значении этого слова, она знала. Смутно представляла, как ей это удалось, но отчего-то была уверена, что болезнь Бальтазара была, пусть и с подачи Торфинна, но ее творчеством. Он был хорош в боевой магии, но никогда не отличался любовью к ритуальной магии. Иных способов навлечь болезнь на человека на таком расстоянии она не знала.
- Зачем Бальтазар к тебе приходил? Рассказывай, ты же за этим сюда пришел.
Она не допускала мысли, что он соврал. Фрида ощутила это отчетливо – что он пришел сюда ради того, чтобы рассказать это. Догадываясь, что Харт вряд ли поведал ей подробности встречи с ее мужем, и что вряд ли ей это понравится. Ей казалось, что она знает, зачем швед к нему пришел, в контексте услышанного, но она хотела, чтобы Роули сказал ей об этом сам.