Он старался, но не смог заснуть: образы, посвященные грядущей совместной жизни с Блетчли, не выходили у шведа из головы. Ему казалось, что она отчасти боялась его реакции на новость о том, что будет девочка: вопрос о поле ребёнка никогда не поднимался, а интересы семьи – той семьи, частью которой стала Фрида, – Бальтазар достаточно часто ставил превыше своих, чтобы судить по тому, что надо, а не тому, что хочется. Но Харт на самом деле был не против. Более того: почувствовал странное облегчение. Отец вряд ли будет в восторге, но «Принцесса» устраивала Баля гораздо больше, чем наследник; давящее, кажущееся шведу постыдным клеймо. Их с Фридой брак выстоял против не одной напасти, и Харт считал, что они заслужили отдых. «Счастье» звучало редкостной блажью, но, пожалуй, Бальтазар был счастлив.
Касательно юной мисс Харт, то здесь, впрочем, были свои тонкости. И чем больше предприниматель об этом думал, тем чаще менял левый бок на правый – и наоборот.
Он убедился, что Фрида спит, и выбрался из постели. Покинув спальню, прошёл на кухню. Бегло оглядел обстановку, давая глазам привыкнуть к полумраку, расположился на одном из барных стульев. Адреналин причудливым образом сочетался с усталостью. Бальтазар сложил на столешнице руки, как примерный школьник, и уронил голову на стол. На плечи навалилось всё то, чего он никогда не чувствовал: его возраст, его опыт, его обязанности – и он почувствовал, что не выдерживает. Бальтазар никогда не позволял себе подобных мыслей, но сейчас маг чувствовал себя слабым. Гордость смешивалась с апатией, медленно перерастающей в злость, а после – в отчаяние.
Харт редко давал эмоциям брать над собой верх, но сейчас ощущал, как паника накрывает его с головой. Он привык заботиться о себе, но то, из-за него под ударом могли оказаться – оказывались – Фрида и дочь, подталкивало шведа к грани безумия. Блетчли и без того крепко досталось в 1991-ом; хвала богам, что её сила духа позволила ей сохранить рассудок.
Бальтазар чувствовал, что, в отличие от супруги, сейчас преуспевает в этом в гораздо меньшей степени. После четырнадцати лет брака было глупо отрицать, что он боялся её – их – потерять. Харт знал, что на предпринимательском поприще играет отнюдь не с джентльменами. Они однажды пришла за Фридой, но её спасла расторопность Кристофа. Сейчас их было двое. Сейчас всё было гораздо сложнее.
Чем больше вариантов развития событий Бальтазар моделировал, тем отчётливее понимал: у него не было шансов обеспечить им полную безопасность.
Возможно, ему стоило что-нибудь выпить: для того, чтобы успокоить нервы. Виски, валерьянку, одно из зелий. Первое Баль отмел потому, что оно слишком быстро становится ответом на любые вопросы, второе – из-за отсутствия, а к зельям швед относился настороженно и не учитывая собственную аллергию на колдомедицину. Зелья действовали слишком быстро и слишком метко; меньше всего Бальтазару нужна была иллюзия, что он живёт в сказке.
Распрямившись, Харт прикрыл лицо ладонью. Слёзы подступили тогда, когда жалость к себе переросла в злость, заставляя шведа сцепить зубы: мир мог идти к чёрту. Он никому не позволит их у него отобрать – но сейчас ему нужно было взять передышку. Пару минут вдали от всесилия, пока его никто не видел. И главное, что его не видела Блетчли: сейчас ей нельзя было волноваться. Её здоровье и благополучие юной мисс Харт значило для Бальтазара гораздо больше «если бы да кабы», почему-то обернувшихся нервным срывом.
Он собирался подняться из-за барной стойки, чтобы взять стакан воды, когда буквально наткнулся на стоящую рядом Фриду. Он не слышал, что она подошла. О том, что такое – на самом деле потерять бдительность.
Харт неслышно вздохнул и быстро, украдкой, прошелся подушечкой большого пальца по обеим щекам, после поднимая взгляд на жену:
– Ты почему не спишь?

У Фриды был талант появляться не в том месте и не в то время. Или в том месте и в то время, с какой стороны посмотреть. Для Харта актуальнее был вариант первый. Как тогда, в восемьдесят седьмом. Касательно событий одиннадцатилетней давности, впрочем, однозначного ответа дать также было невозможно. Слишком много воды утекло. Слишком многое оказалось сделано. Никто не знал, как подействовал бы "эффект бабочки", не явись Блетчли в его кабинет тем утром.
Разница, однако, была колоссальная. Если тогда Бальтазар был более чем уверен в своём будущем и, так или иначе, не зависел от Фриды так, как зависел отныне, то сейчас швед чувствовал себя на редкость неловко из-за того, что уверенности в будущем ему как раз не хватало. Он проследил за передвижениями супруги, после молча принимая из её рук стакан с водой. Харт чувствовал, что покраснение глаз ещё не прошло. Растерянность, вызванная вопросом Фриды, смешивалась со смущением за слабость.
Маг сделал глоток, оттягивая момент. Говорить о том, что произошло, не хотелось. В какой-то момент Бальтазар недовольно подумал, что Блетчли могла проявить тактичность и пройти мимо, вернувшись в спальню. Но, в самом деле, разве он не знал то, на ком женился. И, что самое причудливое, в какой-то степени Фрида имела право знать о том, что его тревожит. Как ни крути, но это касалось непосредственно их семьи. Харт уже сделал единожды ошибку, не предупредив её об опасности в девяносто первом. Швед не любил наступать на одни и те же грабли; не позволял характер.
Из-за появившейся решимости начать разговор, впрочем, легче не оказалось.
Баль протянул ладони к жене, отставив бокал.
– Спасибо.
Она была тёплой и уютной. Бальтазар запустил ладони под края шерстяного свитера, "кусающегося" при неудачном прикосновении из-за благородного состава. Маг, помедлив, поднял голову, заглядывая жене в глаза.
– Ты случилась, Блетчли, – усмехнулся мужчина. Он не знал, как уберечь её от переживаний. Удивительно, что, несмотря на физиологические неурядицы, эти пять месяцев она выглядела счастливой.
– Ты плохо на меня влияешь, и я становлюсь сентиментальным. Стыдись, – серьёзно подытожил Харт. В каждой шутке была доля правды, и в какой-то мере Бальтазар на самом деле замечал, что рядом с ней, движимый заботой, становится мягче. Даже в свои тридцать семь Фрида как была, так и оставалась вероломной малолеткой. Как бы ей это ни не нравилось. Учитывая то, что в сравнении с двадцатилетней девочкой, которую встретил швед, разница была разительной. И слава Мерлину – или, впрочем, тому богу, которому на самом деле было нечем заняться, чтобы устраивать их с Блетчли личную жизнь.
– Тебе нельзя волноваться, – механически повторил Бальтазар, возвращаясь мыслями, с которых начались его посиделки на кухне. Чем больше предприниматель об этом думал, тем больше его брали злость и отчаяние, которые притупились с момента нахождения Фриды на кухне, как толковое успокоительное, о котором подумывал швед.
Он отстранился от жены. Не резко, но наверняка.
– Я не могу, – проговорил Харт, в полной мере ощущая собственное бессилие, после чего продолжил глухо. – Я не могу защитить вас. Тебя и её.
– Ты знаешь, что это может повториться. Девяносто первый.

Несмотря на то, что состояние Бальтазара доверия не внушало, Фрида позволила себе на секундочку расслабиться, почувствовав прикосновение его рук. Умиротворение, вызванное этим жестом, таким правильным и домашним, причудливо переплеталось с беспокойством за мужа. Удивительно было, как рядом с одним человеком можно было чувствовать спокойствие и комфорт, трудно подвластные какому-либо описанию, и при всем при этом начинать сходить с ума от волнения при малейшем поводе.
Она весело фыркнула на первую фразу. Бальтазар мог даже не надеяться, что подобный ответ избавит его от необходимости дать развернутые  объяснения, однако не просиять на столь приятное заявление было тяжело.
- И не подумаю, - женщина помотала головой, всем своим видом демонстрируя, что стыдиться ей нечего, и почти поучительным тоном добавила, - ты мне должен сказать спасибо – тяжким трудом, но я сделала из тебя человека.
Труд был действительно тяжкий. И если в первые годы их отношений, а потом и брака, Фрида сталкивалась сначала с общим равнодушием, по большей части взаимным, поскольку они оба не стремились раскрывать друг перед другом душу, то после восемьдесят седьмого, ставшего переломным, ей приходилось прикладывать много усилий, чтобы научить его ей доверять.
Бальтазар сопротивлялся, по большей части неосознанно, но привычки делали свое дело. Менять человека, прожившего всю сознательную жизнь, намеренно отстранившись от общества в целом во всем, что касалось личного, было почти непосильным трудом. Однако, несмотря на это, ей никогда не приходило в голову прекратить, бросить на полпути.
Блетчли закатила глаза, услышав в очередной раз, что ей нельзя волноваться. В последнее время он повторял эту фразу непозволительно часто, чем то веселил, то раздражал, будем честны. Впрочем, попытки оберегать, а еще лучше оградить ее от внешнего мира, все же крайне забавляли. Иногда ей хотелось тонко намекнуть, что она не умирает, а всего лишь беременна, поэтому, в общем-то, не стоит сдувать пылинки. Но вот отправиться за бельгийскими вафлями посреди ночи, потому что ей их вдруг очень-очень захотелось и «мне их папа в детстве привозил!» было с его стороны крайне разумно. И трогательно. Почти до слез, в самом прямом смысле.
Правда, собственная слезливость ее порядком достала, но ничего поделать она не могла.
Харт отстранился от нее, когда она только почти успокоилась. Сонное, разморенное и обманутое ласковым прикосновением сознание не имело ничего против того, чтобы поддаться желанию на время забыть об инциденте и утянуть мужа спать.
От умиротворения до взвинченного состояния она дошла буквально за пару секунд, почувствовав раздражение.
Бальтазар вновь хотел защитить ее от всего. Их обеих. И вновь терзался тем, что не может этого сделать. Она не знала, как донести до него простую мысль о том, что ей не нужна защита. Не нужна постоянная опека. Она и сама могла позаботиться о себе, и он это знал, но отчего-то все равно продолжал себя грызть.
Девяносто первый год стал нарицательным, потому что она была тогда не готова к произошедшему. Трудно защищать себя, когда не знаешь, что тебе угрожает. Потеряв память и не зная, откуда может идти потенциальная угроза, она была более, чем легкой мишенью. Но сейчас все было совершенно по-другому.
- Нет, - резко отрезала Фрида, чувствуя нарастающую бессильную злость. Скорее не на мужа, а на мир в целом, заставлявший их бояться, даже когда, казалось, все самое страшное было позади. – Не может и не повторится.
Единственный минус, который был в ее положении – курить было нельзя от слова совсем. Привычку тянуться к сигарете, как только начинала нервничать, искоренить было трудно, поэтому необходимо было чем-то занимать руки. Фрида крутила кольцо на пальце почти нервным, дерганым движением.
- Прекрати, Бальтазар. Прекрати думать о том, как защитить нас. Мне не нужна защита, мне нужно, чтобы ты перестал изводить себя.
- Я не хочу, чтобы мы каждую минуту чего-то боялись. Помимо девяносто первого может повториться еще много чего. Восемьдесят седьмой, восемьдесят пятый. Невозможно жить в страхе, Харт. Я так не хочу.