"Адвокат бывшего мужа" звучал экзотично, но толково. Наследство, перешедшее от покойного супруга Рац, оказалось не только приятным, но ещё и практичным. Аксель коротко кивнул, не став разводить демагогию о чужих способностях. Норвежец ощущал досаду по отношению к ситуации в целом и надеялся на лучший исход.
Он проследил за тем, как она отходит к окну, откинувшись на спинку стула. Виски, заметно поубавившийся в бокале, грел. Создавалось странное ощущение уюта, несмотря на сюрреализм ситуации. Аксель привык слушать истории и писать о них, но никогда не думал, что подробности детективных романов настигнут его самого. Говорить Эстер о том, что доброжелатель пытается упечь её за решетку, было несколько проще, чем поверить в подобное. Рёда спасало то, что он привык верить небылицам, потому что жизнь не раз доказывала, что имеет извращенные как логику, так и чувство юмора. Аксель предпочитал учиться на чужих ошибках; самообман не входил в список его пороков.
– "Начать всё заново", – проговорил Рёд, выдернув выражение из контекста в намерением развить его в плоскость другого. Редактор склонил голову, оценивающе разглядывая медика. – Зачем? – мужчина повёл плечом, вытащил сигарету из пачки, лежащей на другом краю стола. Прикурил, щёлкнув зажигалкой. – Похоже, на Манхэттене у нас было гораздо меньше шансов встретиться, чем в Будапеште, – он усмехнулся, снова полностью развернувшись к Рац.
Норвежец поймал себя на мысли, что она оказалась ближе, чем он отмерил, достаточно неожиданно. Он поднял на неё взгляд, выслушивая претензии. Перехватив за горлышко бутылку, обновил виски в стакане.
– Альтернативы? – Рёд спрашивал с интересом, без сарказма, иронии или попытки попрать чужую заботу. Приподнявшись со стула, наполнил, не спрашивая, бокал Эстер тоже. – Не думаю, что сейчас подходящее время для того, чтобы мне залечь на дно. Кроме того, это не мой стиль. Если хочешь от меня избавиться, найди более изящный способ.
– Я, в первую очередь, журналист, Эс. Я не привык читать газеты, я привык их писать.
Аксель отставил бутылку и заменил её на свой рокс.
– К чёрту репутацию, Рац, и то, что её не коснётся. Тебя одну утопят, хоть я и не знаю твоего американского чудо-мальчика. Если ты действительно "на прицеле", то твой поклонник вряд ли отступит, после стольких загубленных жизней ради испорченной твоей. Одна голова – хорошо, но чем больше, тем лучше.
– Некрологи – это не совсем то, что возбуждает мой интерес.
Рёд заглянул в чужие глаза. Выдержал взгляд, после, вздохнув, снова обратил внимание на виски. Мужчина искренне усмехнулся перед очередным глотком:
– Ты, оказывается, бываешь милой.

Манхэттен в сравнении с Будапештом действительно казался уже не крохотным островком, где каждый друг друга знает и видит несколько раз на дню, а целым огромным миром, где у них были все шансы больше никогда не встретиться. Все же это было чертовски удивительно.
- Даже не знаю, стоит ли теперь жалеть об этой поездке, - Эстер улыбнулась, промолчав на предыдущий вопрос Акселя. Дело было даже не в том, что она не хотела отвечать – скорее не хотела сейчас лукавить, поскольку уже начинала сомневаться в своем решении, да и уровень ее доверия ему выходил за все позволительные рамки, которых она раньше придерживалась в общении с людьми. Это больше напрягало, чем радовало, напоминая о неисправимости человеческой натуры – испытывать нервозность от того, что с кем-то слишком комфортно. То ли та самая пресловутая женская логика, то ли к тридцати пяти годам пора было наконец определиться со своим диагнозом.
Альтернатив у нее для него не было, кроме той единственной, которую он ни за что бы не принял. Уехать из Венгрии, вернуться в Америку и продолжить свои исследования для романа уже оттуда. При достаточной убедительности, которой Аксель обладал в избытке, можно было обеспечить себе любезно предоставленные копии практически всех необходимых архивов. Находиться именно в гуще событий для этого было совершенно необходимо, более того нежелательно. Риск был делом благородным, а решительность – той чертой, которую она в нем любила, но ей хотелось, чтобы он хотя бы раз в жизни ее послушал и сделал так, как она говорит, а не, как обычно, наоборот.
Обычно ее это даже забавляло – спорить с ним было особым, непередаваемым удовольствием, но сейчас ей было не до смеха.
- Журналист синоним безрассудства? – раздраженно поинтересовалась Эстер, делая глоток, - мне кажется, будет лучше, если ты все же уедешь.
Она не очень понимала почему, но упертость Акселя выводила ее из себя. К таким человеческим качествам как благородство и альтруизм, венгерка всегда относилась пусть с отстраненным, но уважением, сама подобным не обладая. Но сейчас оценить это не могла.
- Чтобы утопить меня трех трупов и парочки косвенных улик недостаточно, - отставив стакан, она потянулась к пачке сигарет, выцепив одну. Мысль о том, что она с чем-то может не справиться, вызывала тихое бешенство: беспомощность – то, что она всегда презирала, но Аксель был прав, и отчасти она это понимала, хоть и злилась, но признавать не желала. - И мне не станет легче, если утопят нас обоих.
Он назвал ее милой совершенно внезапно. На секундочку Рац потеряла дар речи, сверля его пару секунд внимательным взглядом и грешным делом пытаясь на глаз определить наличие у него температуры. Может в этом все дело? Может он просто не выздоровел после Словакии, поэтому теперь бредит?
Перехватив сигарету в другую руку, венгерка быстрым движением сцапала кухонное полотенце, оказавшееся так удачно под рукой, и шлепнула им мужчину по ноге.
- А ты, в таком случае, вылитый принц Чарминг из Шрека, - безапелляционным тоном заявила Эстер в ответ на «оскорбление».

Альтруизмом Аксель никогда не отличался, но сейчас отчего-то был уверен, что оставлять Рац идеей было скверной. Он сам предпочитал "работать один", и так как они с Эстер были достаточно схожи, предположить реакцию женщины было несложно – однако сейчас её мнение рычагом давления на его совесть не работало. Складывалось впечатление, что один из них чего-то не понимал; Рёд был не уверен, кто это был в итоге. Упрямство, однако, оставалось чертой норвежца неискоренимой.
Эстер не знала, о чём говорила. Аксель знал, что она – особа чрезвычайно самостоятельная, но уехать в Америку зная, что Рац могут упечь до конца жизни при неосторожном жесте за убийства, которые она не совершала, походило на не самое изящное извращение. Или наоборот: для Рёда изящное извращение слишком.
Подставлять шею за кого-то ещё, кроме себя, было для редактора, впрочем, ощущением тоже достаточно экзотическим.
Что касается безрассудства, то здесь норвежец отчасти был согласен: журнализм и вправду отличался в своём стане "приспешников" людьми, которые не отличались жизнеспособным инстинктом самосохранения. Жизнь как таковую, однако, во всех её красках, Аксель любил, поэтому несколько поморщился.
– Не сказал бы, что ты далека от правды. Но подумал бы над несколько иной формулировкой, – продолжать диспут, грозивший уйти в метафизические сады, Рёд не желал.
Он выдержал паузу, после продолжив, отчего-то, не без определенной аккуратности:
– Как говорят, Рац: когда кажется, крестится надо, – редактор произнес это на удивление мягко и примиряюще. Говорить о прописных истинах он не собирался: Эстер знала его достаточно хорошо, чтобы понимала, что он никуда не уедет. Чувство было странным: ему казалось, что никто не знает его лучше неё. И это при том, что их отношения далеки от тех, которые можно было окрестить "не разлей вода". Непонятные люди – родственные души.
– Именно, – подтвердил следом чужие догадки норвежец, – но уверен, что это только начало. Мне не станет легче, если в результате твоя самоуверенность не оправдается.
Удар, хоть и шутливый, стал полной неожиданностью. Хотя вряд ли мог соперничать с последовавшим заявлением, заставившим Акселя вернуть венгерке непонимающий взгляд. Потребовалось время, чтобы выстроить логическую цепочку с женской реакцией. Норвежец детские мультфильмы смотреть не стеснялся, однако из уст Рац это прозвучало не то что неуместно – но, пожалуй, интересно.
Сравнение было кошмарным. Рёд фыркнул: то ли от возмущения, то ли от смеха. Но, скорее всего, от одного и другого сразу. Аксель улыбнулся шире, убрав руки в карманы брюк, дабы сдержать желание отобрать своё чужое полотенце. Чуть склонил голову. В голове промелькнула мысль, что они явно сходят с ума.
– Тогда замечу, что у тебя ужасный вкус в мужчинах, – доверительно уведомив, Аксель состроил сочувствующую мордашку, не разрывая зрительного контакта, несколько скептически, но с оптимизмом заглядывая в светлые глаза.

Ситуация отдавала абсурдом. Два взрослых, серьезных человека с определенными наклонностями, обсуждающие пять минут назад изощренные убийства и перспективу переселения в одиночную камеру венгерской тюрьмы, сейчас внезапно перешли на тему мультиков. И ладно бы мультик был какой-то выдающийся, так нет же. Шрек. История про зеленого ушастого тролля с болота, поучающая молодое поколение, что на каждого самого страшного мужика найдется своя красотка. Или же что мужики из любой принцессы сделают тролля. С моралью этого мультика она еще до конца не определилась, но испытывала, крайне тайно, особую любовь к коту и ослу, сумевшему заделать детей от драконихи. Эстер это восхищало, но она с особой тоской осознавала, что даже ей, как врачу, как, более того, профессионалу, не хватает фантазии на то, чтобы это просто представить.
Она совершенно не понимала, что Аксель с ней делает, а главное, каким, мать его, образом ему это удается. Так влиять на нее, чтобы она чувствовала себя так спокойно, болтала, не задумываясь о том, что говорит, и - о, ужас! – о нем беспокоилась. Ее совет ему уехать, который он, конечно же, не принял, не был просто советом из вежливости, который последовал бы будь на его месте кто угодно другой. Более того, она бы вряд ли потерпела от кого-то подобной помощи в такой ультимативной форме. Рац не любила, когда не считались с ее мнение, пусть даже действуя ей во благо, а норвежец не сказать, что очень уж им интересовался. Точнее он его выслушал, парировал и на этом все. А она отчего-то спор продолжать не хотела, позволяя себе все-таки немножко радоваться тому, что он сейчас здесь с ней. Без него было бы тяжелее.
И мало всего этого, так теперь она, демонстрировала прекрасные познания в современной анимации, в которых предпочла бы не признаваться направо и налево.
Она дождалась, пока до него окончательно дойдет сказанное ею, а в голове возникнет подходящая картинка, напоминающая о том, кто такой принц Чарминг и с чем его едят. Венгерка еле сдерживалась, чтобы не начать улыбаться, а потому перевела взгляд на пепельницу, затушив там истлевшую до фильтра сигарету.
Заявление о ее дурном вкусе, отдававшей откровенной ложью, поскольку вот уж в чем-чем, а в этом обвинить бы ее не смог никто – в мужчинах у нее вкус был отменный, заставил ее округлить глаза со смесью возмущения и удивления. Вот ведь наглец!
Она ударила его полотенцем еще раз, вполне на ее взгляд заслуженно, после чего не выдержала и расхохоталась. Они определенно начали немножечко сходить с ума, и почему-то ее это совершенно устраивало.
- У меня идеальный вкус, Рёд, особенно в мужчинах. Но, кажется, я допустила досадную промашку.
Сделав внушительный глоток, из стоящего рядом бокала, женщина присела перед Акселем на колени, лукаво заглядывая в глаза и улыбаясь.
- Ну а ты? Не думала, что тебе нравятся милые, - она выделила «милые» интонацией, демонстративно поморщилась и тут же весело добавила, - кстати, если в твоей чудо-квартире есть вай-фай, мы можем пересмотреть Шрека, чтобы ты убедился, что я права.

Они определенно сходили с ума. Аксель думал, что принц Чарминг отныне будет преследовать его в кошмарах – самое главное, чтобы не тех, которые понравились бы Фрейду, – но стереть улыбку с лица редактора мысли подобного характера не могли. Скорее, добавляли веселья. Не стоило удивляться, видимо, что столь занятный вечер складывался у него в беседе с психиатром. Учитывая, с чего они беседу начали, с тем же, к примеру, юристом Акселю вряд ли было бы так же весело.
Он не скрывал, что её реакция на его слова доставила ему удовольствие, но выводы, помимо в край обнаглевшей улыбки, грозящей перерасти в ухмылку, Рёд оставил при себе. Хотя и себе – вряд ли. Они вводили его в достаточно некомфортное расположение духа, с которым он в первый раз столкнулся во время трехнедельного отпуска, проведенного в Европе. Перед тем, как они с Эстер разбежались по своим углам. Но, как водится, кто прошлое помянет, тому глаз долой.
В этот раз, не отрывая взгляда от чужих глаз, Аксель перехватил полотенце, заботливо вытягивая его из женских пальчиков – от греха подальше. С кнутами на сегодня им стоило закончить, хотя Рёд мог бы посчитать хлёсткие удары жестом достаточно трогательным. Рац явно нашла интересный способ вымещать на нём недовольство. По крайней мере, от классических вроде того, которым обозначилась их вторая первая встреча, они изрядно отличались. Всё, что ни делается, то к лучшему.
– Повторить то, что стоит делать, когда кажется? – редактор насмешливо взглянул на подругу. Ему нравилось её дразнить. Он не переставал удивляться, насколько с Эстер было уютно. Ему, пожалуй, даже удалось с этим смириться.
Он выгнул бровь, с удивлением наблюдая, как она опускается на пол. Потратил половину мгновения, чтобы не поддаться не самым цивильным мыслям. Аксель всегда был больше поклонником процесса, чем результата, но не был уверен, что эта теория работала на их с венгеркой отношениях. Улыбнулся в бокал, в очередной раз избавляясь от виски.
Её вопрос он с чистой совестью проигнорировал. Пожалуй, мультфильм сейчас был самым подходящим для них времяпрепровождением. Уперевшись локтем в спинку стула, так и не опустив стакан на столешницу, убедительно кивнул, не особо стесняясь разглядывая Рац.
– Тебе невероятно повезло, – не без патетики отозвался Рёд, – в моей чудо-квартире на самом деле есть вай-фай.
И, в общем-то, "Шрека" они на самом деле пересмотрели.
***
Первой, что к нему вернулось, оказалась боль. После – слух, выделяющий из гудящей и шипящей массы звуков пронзительное пищание аппарата под левым ухом. Аксель растерялся из-за нахлынувших ощущений, почувствовав короткий приступ паники – но достаточный для того, чтобы у него редко подскочил пульс. Мужчина приоткрыл глаза, следом с отвращением поморщившись на слишком яркий свет. Рёд поднял руку, пытаясь заслониться, но зашипел следом, когда катетер выскользнул из вены. Пластырь, которым он был прикреплен к коже, лишь усугубил впечатление от резкого движения.
Аксель редко жаловался на здоровье, но сейчас ему явно было хреново, и мягче сказать не получалось. Тело ломило каждыми косточкой и суставом. Норвежец был готов поспорить, что его накануне переехал трактор – но воспоминания не дали разбушевавшейся фантазии редактора разыграться пуще. Пожалуй, вариант с трактором нравился Рёду больше.
Он помнил, как в машине не сработали тормоза, прежде чем живописно вписаться капотом в одну из "изгородей" моста Свободы. Не самое плохое место для того, чтобы умереть, но подушка безопасности поработала на славу: после столкновения он даже остался в сознании, но долго пробыть ему в нём не дали. Аксель помнил холодные руки, отточенным жестом проверившие ему пульс, и следом выволокшие его с переднего сидения покорёженного автомобиля. Редактор понял, что плечо, вероятно, было вывихнуто, из-за этого боль из-за крепкой хватки ощущалась в несколько раз менее милосердной, нежели была на самом деле.
До того, как он отключился, Акселю дали понять, что бить лежачих эти парни не боялись.
Брезгливо тряхнув рукой ещё раз, избавляясь ещё от нескольких мешающих, по мнению Рёда, жизнедеятельности трубок, Аксель уже менее проворно, но упорно приподнялся на больничной койке, только после этого обращая внимание на окружающий мир. Теперь свет казался скорее тусклым, нежели прежде.
Он наткнулся взглядом на Эстер в тот момент, когда понадеялся, что остался незамеченным.
– Не говори мне, что ты здесь ночевала, – в шутку произнёс норвежец. Голос не слушался, но мужчина старался и не торопился.
– Иначе я снова назову тебя "милой".

Эстер не любила ранние звонки. Ничего хорошего обычно не происходило в промежуток с семи утра до одиннадцати, поэтому стоило напрячься сразу, когда на экране мобильного телефона высветилась наглая физиономия Рёда, настойчиво требующая к себе внимания. Она спала и очень хотела знать, какого черта в такую рань не спит он, и это было единственной причиной, по которой она не отбила звонок.
На ее сонное, но крайне недовольное «Рёд, ты последний изверг, какого черта»,  ей ответил грубый мужской голос, сухим, прокурорским тоном, присущим работникам государственных структур, сообщил, что владелец мобильного телефона разбился на машине, сейчас его срочно в тяжелом состоянии собираются везти в такую-то больницу. И спросил, не приходится ли она потерпевшему близкой родственницей, подругой и так далее.
Она проснулась практически мигом, принимая на кровати вертикальное положение. Заверив, что ближе просто некуда, с трудом уговорила, потратив на это драгоценное время, отвезти его в другую больницу, где в хирургическом отделении работал ее отец. «Тяжелое состояние» ей по телефону даже не попытались описать, а потому она, надеясь на лучшее, рассчитывала на худшее, и, если уж делать операцию, то она бы предпочла, чтобы ее делал отец.
Рац приехала в больницу через час, столкнувшись с первой же проблемой при входе. Девочка из отдела регистрации, выдав информацию о том, что Акселя Рёда направили в отделение реанимации без сознания, отказалась пропускать ее в отделение, мотивируя это тем, что туда пускают только родственников и только в приемные часы. Смекнув, что дешевле и проще будет разобраться с ней здесь и сейчас, чем искать отца, идти к главврачу, подписывать разрешение и возвращаться обратно, Эстер горько вздохнула и, незаметно надев обратно кольцо, которое после смерти мужа, носила на другом пальце, поведала по секрету, что она – невеста мистера Рёда.
Так Аксель обзавелся невестой, а она сочувствием романтичной девочки со стойки регистрации и возможностью находиться в реанимационном отделе двадцать четыре часа в сутки. Чем она и воспользовалась.
За первый день она успела достать врачей, выяснив о последней мелкой царапине на теле норвежца. Каждая из них должна была припомниться ему в разговоре, который его непременно ждал, как только он соизволит перестать валяться овощем и подаст признаки жизни. Выяснив обо всех боевых ранениях и повреждениях как внешних, так и внутренних, убедившись, что операция ему не грозит, она между делом заглянула в выписку с назначенными препаратами, чтобы знать, что и в каких дозах ему дают. Привычка все контролировать за эти два дня приобрела новые грани, когда знала о его состоянии больше, чем его лечащий врач. И, наконец, она выбила себе разрешение сидеть все это время не за дверью палаты, а внутри. Ей даже любезно предоставили удобное большое кресло, плед и пару книг. Лишь бы только она отвалила от врачей, которым еще несколько дней после этого она обязана была сниться в кошмарах.
Эстер, конечно, возвращалась в отель, но там ей быстро становилось скучно и нервно. То, что Аксель не пришел в себя на исходе первых суток, ей не очень нравилось – по ее подсчетам уже должен был.
В том, что это было сделано намерено, она не сомневалась. Не сложно было догадаться кто и за что, даже можно было догадаться, почему именно Аксель, а не она. Из-за этого она провела эти два дня как на иголках, злясь на него все больше и больше. Когда она сорвалась за что-то на охранника при входе, ей мягко посоветовали выпить чего-нибудь успокаивающего. Но она прекрасно знала, что чтобы ей успокоиться, Аксель должен прийти в себя и позволить ей проораться.
Когда он открыл глаза, она читала, собираясь через несколько минут пойти покурить. Услышав шевеление, не характерное до этого для этой палаты, где единственные звуки – пищание аппарата, к наличию которого под ухом она уже привыкла, Рац отложила книгу, молча, но с интересом разглядывая мужчину. Он ее еще не заметил в попытках избавиться от проводов и трубочек. Венгерка закатила глаза – Аксель бы неисправим.
- Ночевала. Не трогай эти трубочки и провода. Катетер ты уже скинул, так что нужно позвать медсестру, чтобы она установила его обратно.
То, что он скинул все то, что ему не нравилось, восторга у нее не вызывало, наоборот раздражая. Он всегда делал так, как сам того хотел, а в итоге, оказалось, что ничем хорошим это не заканчивается.
- Я говорила тебе, что ты должен уехать, - холодно напомнила Эстер, вставая с кресла и подходя к его кровати, - ты меня, конечно, не послушал и смотри, где ты теперь. Какого черта ты не уехал, Рёд? Почему ты не можешь просто соглашаться с тем, что я говорю, зная, что я права?

"Милой" ему не удалось её назвать ввиду непреодолимых обстоятельств. Общее физическое, да и моральное состояние оставляли желать лучшего и замедляли мозговую деятельность, сдерживая привычные для норвежца остроты – но явно давая повод Рац потренировать на нём своё красноречие.
– Позови, – покладисто заметил Аксель, брезгливо поморщившись, но оценив ситуацию чуть трезвее. – Или вставь сама, – к врачам у Рёда особых претензий не было, но благодаря самодостаточности и самоуверенности с доверием, когда дело касалось его жизни, было так себе.
Он всё-таки сел, аккуратно придерживая освобожденной от катетера рукой голову. Пронаблюдал, как Эстер подходит ближе. На обрадованную его спасением венгерка была похожа мало. Аксель растерянно взглянул на Рац, когда она вдарилась в первые аккорды нотаций. Ему казалось, этот разговор они закрыли некоторое время назад. У Рёда не было как планов, так и желания к нему возвращаться. Особенно сейчас, когда норвежцу казалось, что лучше бы его всё-таки оставили истекать кровью на обочине.
– Не ори на меня, – спокойно подытожил Аксель, прекрасно понимая, что венгерка ещё не начинала. Он, однако, предпочитал предотвратить это заранее, чем ему её забота начнёт обходиться слишком дорого. Норвежец не без усилий уселся на больничной койке полноценно, снова поднимая упрямый взгляд на Эстер. Если она думала, что он от происходящего был в восторге, то редактор был вынужден её разочаровать.
– Нет, ты не права, Рац, – в тон женщине ответил Аксель, – и мы это уже обсуждали. Но ты можешь обвинять меня, если тебе станет от этого легче, – Рёд же предпочитал сконцентрироваться на том верзиле, чей острый нос сапога тонкой кожи так гармонично раз за разом выписывался в его, Акселя, ребра.
– Ты ведёшь себя неразумно, – заметил Рёд, после переспрашивая: – Передашь воды? – и возвращаясь к насущной проблеме.
– Мы оба знали, на что идём. И ты должна понимать, что это того стоило. Это, – редактор пренебрежительно указал на себя смазанным жестом, – заживёт до свадьбы.
Норвежец бы не отказался, чтобы либо его свадьба наступила быстрее, либо процесс восстановления организма не затягивал всё-таки до праздничной даты, которая на горизонте не брезжила. Рёд бы не отказался от крепкой дозы обезболивающего, чувствуя, как из-за острой колющей боли перехватывает дыхание.
И, судя по ощущениям, местное одеяние ему не нравилось; он бы не отказался от чего-нибудь чуть более тёплого – несмотря на одеяло – и, по возможности, менее похожего на сорочку с достаточно странным подходом к фасону.
Аксель выдохнул – и почувствовал это только сейчас: благодарность за то, что жив. Перед глазами промелькнули сцены минувших вечера и ночи – и Рёд нащупал новый, не на шутку интересующий его вопрос.
– Сколько я был без сознания? – прозвучало как в дешёвой мелодраме, к тому же достаточно уничижительно, но на безрыбье и рак рыба. На мысли голова редактора на этот момент была не богата. Ему же хотелось знать то, сколько времени они потеряли.
– Я всё-таки надеюсь, что с ночёвками ты пошутила, – пробормотал норвежец, откидываясь на подушки и прикрывая глаза.
– Забудь про воду. Как насчет крепкого кофе? – это обещало ему помочь с головной болью и избавить от мысли о сигарете; клин клином.

Он не стал с ней спорить хотя бы насчет катетера. Эстер больше нравился вариант ввести его самой, потому как сейчас определенно третий был бы лишним, учитывая, что разговор у них только-только начинался, хоть Аксель и пытался тему закрыть. Наличие в палате медсестры непременно повлечет за собой полчаса причитаний, что их не поставили в известность о том, что пациент пришел в себя, потом необходимо будет позвать его врача, общий осмотр займет еще как минимум полчаса. Она ждала два дня и больше не намерена была тратить ни минуты.
Однако поставить катетер обратно прямо сейчас она не могла. Ей нужен был новый, а в палатах подобные радости не хранились, так что нужно было обязательно выйти. Здраво рассудив, что пока ему вроде бы никакие препараты вводить не должны, он переживет и без этой трубочки в вене, психиатр решила, что сделает это позже.
Она проигнорировала его просьбу не орать, фразу о том, что она ведет себя неразумно и его желание попить воды. Проигнорировала, потому что была зла, но отчасти была готова принять сказанное им – тогда они действительно закрыли этот разговор и, пожалуй, в этом была ее вина, что она не стала настаивать дальше. С Акселем было слишком уютно, чтобы вся ее решительность и твердость в принятии решений катилась к чертовой матери. Она понадеялась, что все обойдется. Не обошлось.
На заявление о свадьбе, к которой на нем должно все зажить, Рац, как его «невеста» в сложившейся абсурдной ситуации, промолчать уже не могла.
- А что того стоило? Сломанные ребра? Сотрясение мозга? Внутреннее кровотечение? Вывихнутое плечо? Мне продолжать список твоих травм? Почитай на досуге свою медкарту: на тебе живого места нет, - она правда старалась не повышать голос. Из-за его идиотского сотрясения на него даже кричать нельзя было, потому что громкие звуки могли доставлять дискомфорт.  – Даже если это все заживет хоть завтра, уверен, что доживешь до свадьбы? Уверен, что это больше не повторится?
Эстер устало откинула с лица волосы, делая пару шагов по палате и понимая, что чем больше говорит, тем сильнее накручивает себя. Он мог спорить с ней сколько угодно, но он также как и она знал, что у него нет гарантий, что он не окажется в больнице снова. И это в лучшем случае. Несмотря на множественные травмы, было вполне очевидно, что убивать его пока не хотели, иначе бы он не сидел сейчас здесь с видом супермена, который знает, за что пострадал и считает это нормальным.
И что ее бесило больше всего – он действительно знал и действительно считал это просто необходимой расплатой за что-то более важное. Искренне считал, не рисуясь и не корча из себя героя.
- Два дня, - из-за банальности и избитости вопроса да и ситуации, которая до боли напоминала драму из любого бульварного романчика и не очень хорошего кино, которое клепал Голливуд десятками в год, она резко почувствовала себя идиоткой, проторчавшей два дня безвылазно в больнице, понимая совершенную бессмысленность этой идеи. Ее саму всегда раздражали родственники, сидящие под дверями палаты, ловящие каждый звук и пристающие к врачам с кретинскими вопросами. Им говорили, что позвонят, как только человек придет в себя, но они продолжали атаковать, как будто от их присутствия был какой-то толк. Она приставала не с кретинскими, и, пожалуй, то, что она разбирается в том, о чем спрашивает, раздражало врачей еще больше. От нее было тяжело отмахнуться банальным «все будет хорошо».
- У меня слишком хорошее чувство юмора для таких шуток, - развернувшись на каблуках, Эстер прошагала к выходу, бросая уже в дверях, - мы еще не договорили.
Она вернулась минут через двадцать с катетером и двумя большими стаканчиками американо из Старбакса, решив, что вряд ли Аксель сейчас мечтает о той кисло-горькой бурде из автомата внизу. Пить ее было невозможно, но стоило отдать ей должное – мерзкий вкус бодрил моментально.
Поставив кофе на тумбочку рядом, женщина присела на край кровати, беря его руку в свою. Вводить катетер снова в кисть было не лучшей идеей, поэтому перевернув его руку внутренней стороной вверх, Рац аккуратно пробежалась пальцами от запястья до локтя. Аксель был просто ходячей мечтой любого работника медицины – найти вену на руках было достаточно просто, хоть здесь и действовало правило «не доверяй тому, что видишь». Ловить вену «на глаз» было нельзя, только на ощупь.
- Не дергайся, - почувствовав подушечками пальцев, что она на верном пути, женщина зажала большим пальцем вену на пару сантиметров ниже места укола и аккуратно ввела катетер, вытаскивая иглу. Нашарив в кармане халата пластырь, одной рукой придерживая трубочку, второй быстро его открыла и зафиксировала устройство на руке. – Жить будешь. Не смей срывать, если не хочешь, чтобы тебе каждый раз кололи в вену, когда вводят какие-то препараты.
Передав мужчине его кофе, она, вспомнив еще кое о чем, способном облегчить муки норвежца, снова полезла в карман, доставая небольшую коробочку с таблетками.
- Вообще-то, такие поблажки полагаются исключительно за хорошее поведение, - назидательным тоном сообщила врач, протягивая две штуки Рёду, - снимет боль. Частично, но на уколы обезболивающего у меня уже полномочий нет, так что довольствуйся малым, пока не придет медсестра. Будет совсем плохо, скажи, я позову.
Сделав глоток кофе, Эстер мимоходом отметила, что в больничной сорочке Аксель выглядит…трогательно и чуть усмехнулась собственным мыслям, не стесняясь его разглядывать.
- Тебя не выпишут раньше, чем через полторы-две недели. За это время, надеюсь, я успею со всем разобраться, и либо ты выйдешь, когда тебе уже ничего угрожать не будет, либо первым же рейсом отправишься в Нью-Йорк. Если захочешь вернуться раньше – я могу попросить о переводе в больницу в Америке. Только через пару дней, сейчас тебе этого точно не разрешат.

Молчать Эстер не могла, но Рёд досады не испытывал. Только дискомфорт от того, как прозвучали озвученные венгеркой диагнозы; Аксель внезапно осознал, что не так плохо себя и чувствует. И вообще – легко отделался. По крайней мере, это объясняло, почему рёбра болели так сильно. Впрочем, чужую истерию мужчина поддерживать-таки не собирался. Да, для него это по-прежнему чего-то стоило. Хоть и быть мальчиком для битья он точно не нанимался, но если не он, то кто? Ситуация явно не слишком подходящая для того, чтобы демонстрировать своё эго. Норвежцу, однако, приходилось не по себе, когда он думал о том, кем занялись бы эти громилы в его отсутствие. Эстер была девочкой крепкой, но в этом Аксель не сомневался: они, к сожалению, были крепче.
Он был птицей полетом поменьше; скорее, палкой, воткнутой в колеса повозки, нагруженной планами того, как упрятать Рац за решетку. Поэтому над ним надругались и оставили истекать кровью. Как предупредительную записку о том, чтобы она не лезла – хотя Рёда это отчасти удивляло. Венгерка никогда не славилась сильными привязанностями, а у них, говоря откровенно, отношения были странные... Но, видимо, "наследил" он всё-таки в Будапеште не слабо.
Но Аксель точно знал одно: если он перебился всеми диагнозами, перечисленными Рац, то её бы они либо посадили за убийства на пожизненное, либо в итоге свели в могилу более тривиальным способом. Странно, что они не начали с этого раньше, – Рёд зацепился за эту фразу, но от элементарной умственной нагрузки, которую нагрузкой не назовешь, головная боль, едва утихшая, быстро вернулась снова, и норвежец оставил скромные потуги. Видимо, не сегодня. Но они обязательно попробуют завтра.
– Судя по всему, на самом деле увлекательное чтиво. Спрошу у лечащего врача "читательский билет", – ровно оторвался редактор на предложение взглянуть в свою медицинскую карту. Может, из него пытались "выбить дурь", но Аксель был вынужден горе-злодеев разочаровать: это ещё никому не удавалось. Своё безумие он хранил как зеницу ока. – Что касается свадьбы, дорогая, это спорный вопрос. Учитывая, что под венец я не собираюсь, то не думаю, что это верный показатель моей продолжительности жизни.
Два дня выглядели честно. Пусть облегчения Рёду знание не принесло. Миролюбиво хмыкнув на чужое, как таковое, желание продолжить, Аксель получил возможность оглядеться, пока Эстер выходила. Было не ясно, когда она собирается вернуться. Норвежец, как ни странно, не мог сказать, что без её нотаций стало лучше. По крайней мере, появлялся повод заняться жалостью к себе и попричитать над каждой болячкой. Повышенный болевой порог отчасти спасал, но всё-таки его было недостаточно для того, чтобы по-прежнему не хотеть разновидность транквилизатора. Конкурентом боли становилось только безделье, из-за которого Акселю хотелось лезть на стенку – и он чувствовал двойную мировую несправедливость, потому что вряд ли бы смог сейчас с большой уверенностью на светлое будущее банально встать с кровати.
Кофе в её руках отчего-то его удивило. На катетер в женских руках Рёд бросил не самый счастливый взгляд, но стойко решил сдержать слово. Он проводил бумажный стаканчик на тумбочку завороженным взглядом, после поднимая взгляд на Эстер, присевшую рядом. Редактор не видел до этого Рац за столь характерной врачу работой, поэтому вкупе с мягкостью прикосновения в больную голову ударила странная помесь веселья и любопытства от происходящего. Норвежец сосредоточился на чужих прохладных пальцах, почувствовал, как те находят пульсирующую вену, не сумевшую "убежать", и безжалостной, твёрдой рукой протыкают её иглой. Всё-таки без катетера ему нравилось больше, но в словах Эстер был смысл, которым пренебрегать оказалось бы неразумно. Он взглянул на своего "лечащего врача" и молча кивнул, не став выпендриваться.
Тянуться пришлось бы левой рукой, через себя, за стаканчиком кофе на тумбочке, игнорируя возможные недовольные взгляды венгерки. Но та его маневры предупредила. Рёд поймал себя на мысли, что степень обходительности с ним начинала достигать грань фантастики.
Обезболивающее, послушно выслушав инструкции, Аксель принял с благодарностью. Сцапал две таблетки с женской ладошки, после чуть запрокидывая голову, обходясь в поглощении без воды. Обычно Рёд пренебрегал народными правилами о том, что чаем и кофе запивать лекарства нельзя, но сейчас ему очень хотелось поверить, что оно подействует.
– Спасибо за всё, фея-крёстная, – без зазрения совести успел вставить норвежец, прежде чем Рац завела привычную ей шарманку. Полторы недели, ко всему прочему, выглядели удручающе. Кажется, сейчас он правда начинал ненавидеть тех, кто постарался над его нынешним имиджем.
На последние реплики, впрочем, Аксель и вправду рассердился. Он понимал, что это было вызвано её заботой и желанием уберечь его от последующий опытов сродни этому. Что, разумеется, было трогательно. Но Эстер была не единственной в этой палате, кто не любил, когда решали за неё. Он сделал глоток напитка, ненадолго забывая про кофе, и заглянул венгерке в глаза:
– Рац, почему ты пытаешься выставить меня крысой, которая побежит с корабля? – без излишнего дружелюбия поинтересовался норвежец, разглядывая женское лицо. Опустившись ладонью по хрупкому предплечью, чуть сжал чужой локоть, не давая отстраниться.
– Меня всегда беспокоил твой инстинкт самосохранения, но сейчас тебе лучше остановиться. Подумай о себе, – к сожалению, просить её подождать до того, как он поправится, было бы бесполезно, но Аксель чувствовал, что его пытаются лишить доли веселья. Приходилось идти на компромиссы. – Если я выйду из больницы, и ты не успеешь ни с чем разобраться, даже не надейся, что я куда-то уеду. Ты не имеешь права просить меня покинуть страну после того, что произошло, – удар был несколько ниже пояса, но сейчас Рёда это не волновало.
Он поднялся от локтя чуть выше, несильно сжимая плечо.
– Я не приду на твои похороны, если за эти полторы недели ты загонишь себя в могилу. Имей в виду.

На сравнение Эстер поморщилась. Последнее, что она пыталась сделать, так это выставить норвежца в подобном неприглядном свете. К счастью или к сожалению, но они были действительно достаточно похожи, чтобы она могла поставить себя на его место в попытке предугадать реакцию. И она точно знала, что попробуй он ей поставить такой ультиматум, она бы упиралась до последнего. Трусостью никто из них не отличался, также как и не гнушался никогда трудностей, играюче принимая их как своеобразный вызов. Трудности всегда были тем элементом, который служил для того, чтобы разнообразить жизнь.
Сейчас она отчетливо проводила черту между трусостью и здравым смыслом. В ее понимании его отъезд не был бы бегством, а был бы здравым, осознанным решением человека, взвесившего все «за» и «против». К тому же, волноваться за свою жизнь, стараться себя обезопасить, было более чем нормально. Пирамида Маслоу, введение в психологию. Потребность в безопасности идет сразу же после еды и воды. А вот не испытывать страха за свою жизнь, когда ты был на волоске от смерти, было ненормально.
- Последнее, что я стала бы делать – выставлять тебя крысой, бегущей с корабля. Я  достаточно хорошо тебя знаю, чтобы не оскорблять ни тебя, ни себя подобными сравнениями, - достаточно спокойно ответила венгерка, переводя невольно взгляд на его руку, сжимающую локоть, и обратно, встречаясь со светлыми глазами. Он держал не крепко: на то, чтобы удержать ее, вздумай она встать, у него и сил-то сейчас не было, но она не двигалась.
- Я только о себе и думаю. Думаю о том, что теперь могу что-то изменить в этой ситуации еще меньше, чем раньше. Потому что теперь я не могу отделаться от мыслей, что будет с тобой, если я сделаю что-то не так. Придут ли добить тебя прямо сюда или же дождутся, когда ты выйдешь отсюда и снова начнешь путаться у них под ногами?
Подобные мысли ее действительно мучили оба этих дня. Гораздо проще и понятней, когда ты чувствуешь ответственность только за свою жизнь. Тогда ты, как взрослый человек, поступаешь так, как считаешь нужным, зная, что любое действие влечет за собой противодействие. Ты знаешь, что если ты где-то просчитался, ты пострадаешь. И это не так уж трудно принять.
В отличие от тех случаев, когда ты волнуешься не за свою шкуру, а за чужую. Пальцем ли в небо, но, взявшись за Акселя, им удалось найти достаточно неплохой рычаг давления на нее. Забота о ком-то ей была несвойственна, однако теперь ей стоило больших трудов избавиться от не самых приятных картинок, возникающих в голове, при попытке продумать свои дальнейшие действия. Пока Рёд не подавал признаков жизни, у нее было достаточно времени, чтобы в очередной раз прийти к банальному выводу – человеческие привязанности, культивируемые в обществе, кинематографе, литературе и прочих видах искусства, были скорее просто тяжелым грузом, не оставляющим пространства для маневра.
Однако, пытаться убежать от этого было поздно. Добегалась уже. Оставалось только принять как данность и сделать пригодным для жизни.
Аксель давил на то, на что давить в данной ситуации, было запрещено. Удар ниже пояса, напоминавший, что теперь-то он имеет право на небольшой приватный праздник – он, она и те ублюдки, благодаря которым он сейчас здесь.
- Да, лишить тебя такого развлечения будет слишком жестоко, - венгерка сделала глоток и отставила чашку на тумбочку, мимоходом бросая внимательный взгляд на катетер в сгибе локтя. Аксель был не очень осторожен, поднимая и поворачивая руку, а она не была уверена, что устройство пригодно для активных телодвижений.
Несмотря на согласие с норвежцем, Эстер все равно собиралась сделать все по своему, если ей удастся избавиться от навязчивых мыслей. В конце концов, мазохизм не был ее любимым развлечением, и намеренно себя изводить она не желала, так что избавиться от них собиралась со всей решимостью, уповая на то, что все пройдет гладко. А если все пройдет гладко, то и переживать больше за него не придется.
Так вот, бездействовать эти полторы недели ей, конечно же, претило, но, пожалуй, стоило озаботиться тем, чтобы отпраздновать его выход из больницы по-особенному.
Рац удивленно вскинула брови в ответ на обещание не прийти на ее похороны. Отчего-то ее это даже развеселило. К сведению это было принято с шутливым мысленным ворчанием о том, что от Акселя цветов даже на могилу не дождешься. Правда приподнятое настроение быстро сошло на нет, когда в ней вновь проснулся врач.
- Конечно, не придешь. Сомневаюсь, что ближайшую неделю тебе разрешат вставать с кровати. Потом, если очень попросить, разрешат сделать круг вокруг больницы. На самом деле, разрешают практически всем – все равно с такими травмами это мало кто может. Максимум метров 200 и обратно, - женщина невесело усмехнулась, описывая перспективы, - так что, если меня не будут хоронить у тебя под окнами, до моей могилы ты просто не дойдешь.
Осторожно накрыв ладонью его руку, сжимающую несильно плечо, Эстер мягко высвободилась из хватки и, не выпуская его пальцы из ладони, аккуратно опустила руку к себе на колени. Катетер был штукой хрупкой, а норвежцу вряд ли бы пришлась по душе идея вновь подставлять вены для противных иголок.
- Им нет смысла меня убивать. Меня скорее посадят. Убийство сейчас, после всей этой шумихи, повлечет за собой много вопросов, расследований, еще и отец, непременно, поставит весь город на уши. Им просто нужно, чтобы ни я, ни ты не мешались. И они нашли самый простой и верный способ.

Аксель находил слова Рац друг другу противоречащими: несмотря на то, что венгерка заявляла, что думала только о себе, в её оборотах речи заботы о нём было тоже немало. Зависит, конечно, с какого ракурса посмотреть; эгоизм любил принимать самые причудливые формы. Норвежец же привык доверять своей интуиции – и сейчас окутавшее его мироощущение сбивало с толку.
По крайней мере, Эстер не спорила, что он имеет право свести счеты с теми, кто обрекли его на две недели смертельной скуки в пределах больничной палаты. Впрочем, ходит в писательской среде суеверие, что страдания являются залогом вдохновения. В характере вышеупомянутых страданий Аксель не был до конца уверен, зато предчувствовал, что его рёбра в ближайшем будущем доставят ему нескончаемое количество неприятных минут.
Рёд поймал себя на том, что смотрел на венгерку и пытался понять, что происходит. Идея под его окнами бы явно завершила безумную картину их взаимоотношений с маньяком, но пассажу, касающийся прогнозов на его физические способности в ближайшие дни, Аксель преимущественно дал зелёный свет. При возможности он, разумеется, постарается каждое слово опровергнуть. Спорить с Эстер, как опытным врачом, было глупо и бесполезно. У них было, на что потратить свободные минуты, помимо глупых препирательств.
Когда она сняла его руку со своего плеча, Рёд сопротивляться не собирался. Коротко, сдержанно вздохнул, когда венгерка его не отпустила. Аксель умел приводить людей в отчаяние тем, что не лежал без сознания. Двигать рукой, обремененной катетером, было на самом деле не очень комфортно. Норвежец оценил покой и комфорт.
Под конец весомых выводов, предоставленных Эстер, Аксель находился в душевном смятении. Редактор пристально заглянул в светлые глаза; он не был уверен, что понял её правильно, так же, как и не знал, что это для него значит. Он аккуратно устроил ладонь удобнее на чужом колене, стараясь не беспокоить покоящуюся сверху ладонь.
Промелькнуло ощущение, что Рац не отдавала отчета в том, что говорила. Несмотря на то, что откровенности на эту тему они пережили ещё в Нью-Йорке больше полутора месяцев назад. Вопрос, однако, оставался.
Аксель успел прикончить кофе до половины, пока женщина говорила. Ощутил, как проясняется голова, но быстро определил верную дозу, отставляя стаканчик в сторону. Левая рука, благо, была более дееспособной и не обремененной медицинскими изысками.
"Самый простой и верный способ" звучал интригующе; только, к примеру, в стратегическое планирование действий врага у Рёда он не входил. Если действенность "хода конём" признавала Эстер, то норвежец мог лишь только поаплодировать чужой проницательности. Сочувствовать было чему также. Кнут и пряник – и остальной нонсенс, касающийся баланса во Вселенной.
В одном с психиатром Аксель был не согласен: судя по фотографиям, которые тогда опубликовали в газете, некто был счастлив, чтобы Рац лезла не в своё дело. Чувствовать себя матерью-настоятельницей, указывающий путь истинный, норвежцу было забавно; чуть менее забавно, когда один из вздохов отдавался жутким колющим ощущением. Стоит отдать должное таблеткам Эстер, они действительно работали. Организм воспринял лекарство быстро.
Он так и не отвёл взгляда от женских глаз, не разорвал зрительного контакта.
– Если ты сможешь достать их – достань. И, если помнишь, ни в чём себе не отказывай, – наконец, твёрдо произнёс Аксель. Мужчина принял решение. По крайней мере, для себя. В остальном, он рассуждал вслух, взвешивая "за" и "против" с точки зрения прагматизма.
– Вечеринки – это приятно, но из-за меня ты потеряешь много времени, – его одолела злость на собственное бессилие, но доверие было сильной чертой их отношений. Это, однако, не отменяло того, что она его убивала.
Заявления Эстер о том, что у неё из-за него были связаны руки, Аксель предпочел игнорировать.
– Только прояви самостоятельность и обходительность: не заставляй меня чувствовать себя наседкой и проверять каждый вечер, что ты жива, – Рёд улыбнулся и, двинув руку по женскому бедру, после дружески ткнул Рац под рёбра.

Эстер не любила пустые самоуверенные заявления. Она прекрасно понимала, что достаточно многое будет зависеть еще и от банального везения, а Фортуна, как известно, была дамой капризной. И, по ощущениям самой женщины, еще не определившейся с выбором своего фаворита. Но если с богиней удачи все было совсем не ясно, то одно венгерка могла сказать со всей уверенностью – теперь она будет действовать куда осторожнее. Больше ночевать в больнице она не собиралась, точно так же, как и не собиралась никого оплакивать, а потому стоило постараться, чтобы Аксель благополучно пошел на поправку и покинул здание больницы в целости и сохранности.
Она была ему благодарна за то, что он не стал ее ни отговаривать, ни убеждать дождаться, пока он будет в состоянии помочь. При этом она прекрасно понимала, что посадить его на самолет определенно не удастся, однако это уже был какой-то компромисс. Он давал ей время сделать все так, как ей хотелось бы. Разрулить ситуацию, исходя из фактора времени, которого у них был не так много, и ее личных переживаний.
Аксель ничего не ответил на то, что она боится действовать, чтобы не навредить ему, но дал зеленый свет на то, чтобы самой разобраться с ублюдками. Эстер его решение оценила, по большей части понимая, что для него оно не самое легкое. До мозга костей эгоисту, коими были они оба, достаточно тяжело давалась мысль о том, чтобы чего-то лишиться ради благополучия или же спокойствия другого.
Весело фыркнув и дернувшись от тычка под ребра, женщина шутливо шлепнула ладонью по руке.
- Думаешь, что избавишься от меня на эти две недели? Мечтай. Я тебе еще успею надоесть, - вставая с кровати, пригрозила Рац, - будешь себя хорошо вести, привезу завтра ноутбук и книги, иначе ты свихнешься со скуки.
Наклонившись к мужчине, она кротко коснулась губами щеки и, помахав ручкой, направилась к выходу.
- Кстати, классная сорочка, - бросила, не оборачиваясь, и вышла за дверь.
***
Следить за кем-то, как оказалось, занятием было утомительным. Джозеф Эркель не отличался разнообразными интересами и активной жизнедеятельностью. Он был не женат, детей не имел, вечера частенько проводил дома перед телевизором, однако периодически днем встречался с разными людьми не самого приятного типа. Каждое утро ездил в редакцию медицинского журнала, в котором вел свою колонку, посвященную психическим отклонениям. Стоило признать, что некоторые материалы были достаточно неплохи. Журналист из него был лучше, чем врач, поскольку читать было интересно, пусть со многими выводами она бы и поспорила с профессиональной точки зрения.
В той самой злополучной кандидатской работе он выдвигал абсурдные теории о возникновении склонности человека к насилию. Однако за пафосными речами больше ничего и не было, в том числе и умения отстаивать свою точку зрения. Тогда он показался ей пустышкой. Сейчас – чуть интереснее, чем тогда.
Идея установить за ним слежку принадлежала Демиану, ее адвокату из Нью-Йорка, пребывавшему в легком восторге от ситуации. Он даже не пытался скрывать, что получает от происходящего удовольствие – после стольких лет работы в основном исключительно с довольно прозрачным делами, он наконец дорвался до чего-то стоящего.
Эстер приходила в больницу каждый раз, когда ее сменял адвокат. Доверять слежку кому-то еще они оба решили, что будет неразумно. Хочешь сделать хорошо – сделай сам. Особенно, если не хочешь огласки. Как только наступала очередь Демиана, она отправлялась в отель, переодевалась и прогуливалась до больницы, где послушно докладывала новости с фронта.
Помимо этого в ежедневную обязательную программу входили прогулки, и, стоило заметить, с каждым днем она удивлялась Акселю все больше и больше. Такого упорства и выносливости она не видела давно, а потому намерено и из принципа ставила перед ним с трудом выполнимые задачи. Человека, который после стольких травм, пробежал почти километр уже через полторы недели, она охотно могла бы окрестить медицинским чудом.
Однако о своей гордости за него она предпочитала не распространяться. И так нос задирал выше некуда.
Оказавшись в здании, Рац быстро взбежала по лестнице на нужный этаж, игнорируя лифт, и подошла к нужной палате. Толкнув дверь, она заговорила с порога, проходя внутрь и плотно закрывая дверь:
- У меня для тебя отличные новости – послезавтра тебя выписывают, это раз. Мне кажется, что наш друг планирует новое убийство, это два. Значит, скоро все закончится.

За полторы недели изменилось многое; единственное, что сорочка Акселю больше нравиться не стала. Зато она крепко приглянулась Эстер, и редактор метнул бы в неё подушку, но самому было мало. И из его руки так и не вынули этот проклятый катетер, хотя обезболивающее было одним из тех препаратов, под который норвежец подставлялся без претензий к собственной гордости. Медленнее всего возвращались в исходное состояния рёбра, доставляя этим как ему, так и врачам немало хлопот.
С обилием прогулок и регулярным шантажом Рац откровенно развлекалась, провоцируя его, но Рёд был ей благодарен. Подходя к вопросу объективно, Аксель не думал, что шёл бы на поправку с тем же успехом при её отсутствии. Тем более, волноваться его она на самом деле заставляла по минимуму, кроме того, что делилась-таки сигаретами: отчеты были полноценными и красочными и, что бесценно, регулярными. Редактор не имел ничего против виртуальной реальности, тем более – книг, но человеческое общение было незаменимо. Мужчина в разумной мере оставался классическим представителем пусть и конца, но семидесятых.
Помимо сигарет и приятного общества, благодаря прогулкам с Эстер Акселю удалось выторговать себе приличную одежду, что не могло редактора не радовать. На пик активности мужчина не вернулся, но, по сравнению с первыми днями, выглядел просто-таки живчиком.
Когда Рац впорхнула в его палату в следующий раз, норвежец, аккуратно – из уважения к рёбрам – распрямившись, сидел на кровати по-турецки и, держа на коленях компьютер, копался в электронных базах полицейского департамента, к которым получил доступ через своего незабвенного издателя; информация о произошедшем с автором помогла усыпить ненужную бдительность и активизировать материнские чувства. Аксель удивлялся, что становился их жертвой, учитывая наличие у женщины двух детей и великовозрастного мужа, не отличавшегося разумными поступками семь дней в неделю.
Новости на самом деле были отличные. Рёд одобрительно взглянул на довольную жизнью подругу, прежде подняв очки для чтения на лоб. Ему было жалко девочку, которой предстояло стать очередной жертвой маньяка, но их шайке, включающей Демиана, оказавшегося очень неплохим парнем, это было на руку. Мужчина улыбнулся шире, наблюдая за Эстер.
– Ищущий да обрящет, – с чувством резюмировал Аксель, закрывая крышку ноутбука. Торжественно, но не слишком праздно. Во всём следовало придерживаться умеренности. Конец брезжил на горизонте, но в лучах триумфа купаться было рано. – Этот ублюдок давно должен получить по заслугам.
Кстати, об отличных новостях. Рёд стянул очки с макушки и задумчиво прикусил дужку, с любопытством взглянув на Эстер:
– Между прочим, ко мне с утра заходила медсестра и, расчувствовавшись, утверждала, что у меня заботливая невеста. Не знаешь, о чём она? Я не стал расспрашивать и разбивать её "розовые" мечты, – насмешливо подытожил Аксель, не сводя взгляда с венгерки.
– Чем тебя не устроила, к примеру, троюродная кузина, Рац? – сделав неопределенный жест, включающий кульбит очками, норвежец не жаловался и не скрывал веселья.

Эстер еле сдержалась от того, чтобы не чертыхнуться на вопрос Акселя. Она искренне надеялась, что информация о том, кем считают ее все эти медсестры, никогда не дойдет до его ушей. Врачам обычно было наплевать, они ее считали просто за надоедливую дочь коллеги, а вот у медсестер не было большей радости, чем обсуждать пациентов и их родственников.  За такую подставу, между прочим, и уволить было не грех.
Она бросила на него испепеляющий взгляд, отчетливо намекавший, что он мог бы проявить тактичность и промолчать об этом. Однако норвежец продолжал насмешливо на нее смотреть, вызывая тем самым желание в него чем-нибудь запустить для профилактики. К сожалению, подушка в этой комнате была только одна и находилась у него за спиной.
Ответа на его вопрос у Эстер не было, в особенности, учитывая, что он ее откровенно дразнил. Чем она думала, когда заговорщицким тоном посвящала девочку на регистрации в их личную жизнь, она не знала. Да и не заморачивалась особо, главное же, что сработало. Отчего-то вариант с другими, сильно дальними родственниками ей в голову тогда не пришел.
- Неправдоподобностью, - в тон ему ответила Рац, скидывая сумочку и тонкое пальто на спинку кресла, - я думаю, мой отец удивился бы наличию незапланированных родственников.
Будем честны, но наличию «жениха» он удивился тоже. Причем она не могла с уверенностью сказать, что его шокировало бы больше – свалившиеся на голову родственники или ее второе замужество. Впрочем, он, кажется, даже расстроился, когда ей пришлось признаться, что она соврала.
- К тому же, в реанимацию пускают только самых близких родственников, а троюродной кузине пришлось бы подождать за дверью.
И это в самом деле было так, хотя и сообразила она это только сейчас, а вовсе не тогда, когда пыталась пройти мало того, что в неположенное время, так еще и по сути приходилась Рёду никем. Не объяснять же им все тонкости их взаимоотношений.
Подойдя к кровати, женщина присела на нее, подавшись вперед к норвежцу, и невинно взмахнула ресничками, ласково коснувшись руки:
- А чем тебя не устроила невеста, милый? Ты же как раз собирался выздороветь к свадьбе.
Тренькнувший в кармане пиджака телефон, испортил всю прелесть момента. Вытащив его и пробежавшись глазами по тексту сообщения, Рац перевела взгляд с легким маньячным блеском на мужчину. Новости были более чем прекрасные.
- Все, попался. Везет тело в загородный дом, у него там чуть ли не целая лаборатория. Возможно, из него бы даже вышел толковый хирург, если бы он почаще вспоминал о клятве Гиппократа.
Убрав телефон обратно в карман, женщина встала с кровати и подошла к креслу. Накинула на плечи пальто, взяла в руки сумочку и обернулась к другу.
- «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного…», - усмехнувшись, процитировала венгерка и направилась к двери, - не скучай, Рёд, я пришлю тебе фотки.

Аргументы звучали правдоподобно, и Акселю даже показалось, что он расстроился. Чуть-чуть. Интересно, знал ли отец Рац о подобных слухах, когда они время от времени перекидывались парой слов. Судя по отсутствую допросов, видимо либо не знал, либо Эстер успела просвятить его что к чему. Рёд с облегчением выдохнул: он не имел ничего против знакомства с родителями, но к допросу на роль зятя не был готов морально. Сотрясение, общий стресс и всё-такое. Он и так с большим скрипом шёл на поправку, чтобы добавлять к этому прочие факторы. Насколько знал по своим друзьям Рёд, отцы, переживающие за дочерей, существа чрезвычайно нервные. По крайней мере, обычно.
Аксель прикинул, что, на самом деле, невеста была меньшей из зол. Вряд ли Рац, как и он, желала объяснять пересмотревшим мелодрам медсестрам подробности их отношений.
Он бросил на невинную аки овечку подругу весёлый взгляд, улыбнувшись тоньше. Состроил деловой вид, натягивая очки обратно на переносицу.
– А я не жаловался, – пояснил Рёд, стойко игнорируя чужое заботливое прикосновение. – Я интересовался. Отчего ты так переполошилась, дорогая?
Аксель подождал, пока она объявит новости. По спине пробежал холодок, но от совершенно отличного от страха трепета. Скорее, от поступившей в кровь дозы адреналина. Редактор почувствовал зависть и укол беспокойства потому, что Эстер уходила на пиршество одна. Но, во-первых, он дал слово, во-вторых, зная Рац, она должна была справиться, не оставив маньяку надежды на реабилитацию. Тем более, когда на твоей стороне эффект неожиданности, противник всяко сдает позиции. Хотя бы на мгновение, которого зачастую бывает достаточно.
– Войди туда для пользы больного, Эс, – ухмыльнулся редактор. – Кто-то, в конце концов, должен его вылечить. Буду ждать с нетерпением. Постарайся над композицией, – бросил уже вдогонку женщине журналист, повышая голос и усмехаясь. Оставшись наедине с самим собой, Аксель попытался смириться с тем, что всё на самом деле скоро закончится, но верилось с трудом.
Вздохнув, мужчина поднялся с кровати, распахнул настежь широкое окно, выглядывая на улицу, и закурил, убедившись, что ни у одной медсестры пока что не было причин либо проходить мимо, либо поднимать взгляд в небо.
Расслабиться оказалось тяжелее, чем он думал.
***
Ему позвонил Демиан. На исход шёл второй час после того, как Рац покинула палату. Прикрытый углом подушки, телефон завибрировал, агрессивно зажужжав. Аксель лишний раз порадовался, что ребра позволяли ему отныне вертеть корпусом и, нащупав аппарат, ответил на звонок. Обычно спокойный, как удав, адвокат был взволновал, что заставило Рёда нахмуриться ещё до того, как он выслушал претензии.
– Дьявол, – выругался норвежец, перебивая чудо-мальчика на середине объяснения. Однако оставшаяся часть Акселю уже не требовалась. Рац и Демиан проделали отличную работу, выслеживая преданного поклонника Батори, но, видимо, полоса удачи кончилась. Теперь Эстер не отвечала по телефону, который уведомлял, что абонент вне зоне действия сети, а её адвокат со всем юридическим достоинством исповедовался редактору, что прокололся.
Слежку заметили. И были все шансы, что Эркель был готов к тому, чтобы встретить Эстер, однако отнюдь не хлебом и солью. Дай бог, если цианидом; в любом другом случае Рац будет в сознании не до смеха.
Аксель прижал трубку плечом к уху, проворно вставая с больничной койки и собираясь. "Послезавтра" для выписки в любом случае звучало вечностью. Рёд был в состоянии сказать, что днём позже, днём раньше для него значения не сыграло бы. Как раз проверит насколько лечение пошло ему на пользу.
Физическая нагрузка, как показывали прогулки с галеристкой, были гораздо более продуктивны в вопросе выздоровления, чем пассивное возлежание на медицинском ложе.
***
Демиан оказался мальчиком рациональным и покладистым. Уговаривать его долго не пришлось. Адвокат Рац был нанимателю предан, но в дом с Акселем заходить не пожелал, оставшись на стрёме. Редактор признавал, что в этом был смысл. Да и, глядя на относительное обилие охраны на территории, в этом был смысл: в доме, наверняка, стояли заглушки. Если что-то пойдёт на так, Демиану придётся храбриться и отвлечь хотя бы часть этой ватаги на себя. Аксель не желал адвокату подруги зла, но шею сегодня они исправно подставляли коллективно.
– Чёрт бы тебя побрал, Рац, – процедил Рёд, выбравшись из машины и при первой возможности "ныряя" за ближайшие кусты от патруля, чувствуя себя редкостным кретином. Учитывая территорию, Аксель задался вопросом чем этот бывший студент Эстер на самом деле зарабатывает.
У дома, больше похожего на замок, всё-таки обнаружился чёрный вход. Видимо, пользовались им чрезвычайно редко, а патруль в авангарде был уверен, что мимо них не проскочит и муха. Аксель бы не сказал, что они плохо выполняли свою работу, но самонадеянность – тяжкий грех. Он выломил замок с ноги, сдерживая глухой недовольный стон на напомнившие о себе рёбра; можно было воспользоваться пистолетом, которым недавеча обзавелся Рёд, но были все шансы, что, без глушителя, он привлечёт к себе гораздо больше внимания. Проскользнул в открывшуюся дверь, прикрывая её за собой и оставаясь в темноте. Он не был уверен, что остался незамеченным, но ничего не мог с этим поделать: в чужие дома Аксель вламывался не каждый выходной, и практики в этом деле у редактора было мало. Оставалось только уповать на везение – и, если не повезет, на чудо-мальчика Эстер и его изобретательность. Сегодня Рёд был согласен только на один труп, вполне конкретный. Редактор надеялся, что этот псих не успел ничего сделать с венгеркой.
Аксель был удивлен, что у Демиана в бардачке оказался пистолет, причем пистолет полноценный, а не травматическая игрушка для несовершеннолетних; к оружию адвокат Рац относился в меру скептически. Скептицизм, однако, получить ему лицензию отнюдь не помешал. Рёд оценивающе хмыкнул и, бросив что-то вроде "хорошего мальчика", отправился-таки на поиски подруги.
Спускаясь со ступенек, не навернулся он только чудом, и на десятой сбился со счета. Подвал был глубоким, что оставляло надежду на то, что по близости никого не окажется, а дальше, при надобности, найдётся дорога в дом. Американец упоминал, что в доме была лаборатория, судя по тем данным, которые он смог достать. И отчего-то Аксель чувствовал, что на верном пути. Спустившись и проделав путь сквозь комнату, похожую на ординарную кладовку, Аксель присматривал что-то наподобие биты, но глаз ни на что не упал. Воспользовавшись отсутствием эхо, Рёд проверил патроны и перезарядил пистолет. Следующий шаг, за очередной порог, отозвался гораздо более резкой переменой, нежели ожидал норвежец.
Всё было стерильно. От медицинского белого и соответствующего запаха Акселя уже подташнивало, но здесь было что-то ещё. Смесь страха, вызывающая, благодаря острому обонянию, привкус металла на языке. Рёд чувствовал его с лихвой две недели назад, когда истекал кровью, лежа под дверцей машины. Он старался ступать как можно тише, оставаясь незамеченным, пока не приметил действующих лиц сцены.
Редактор был готов отдать определенное почтение Джозефу Эркелю за старание и изобретательность, но мужчина остро ощутил, как ему не понравилось, что изобретательность распространилась на Рац. Эстер лежала на операционном столе, крепко-накрепко связанная. Мерзавец оказался предусмотрительным. Рёд почувствовал лёгкую меланхолию от мысли, что, видимо, от клише местный маньяк ушёл не далеко: он много болтал, рисуясь, и тянул время, за которое мог бы выпотрошить Рац задолго до прихода редактора.
Аксель, пожалуй, впервые воздал хвалу человеческой шаблонности.
Он выстрелил, стоя со спины и без предупреждения. Ни намёка на джентльменство или мужскую солидарность. Пули угодили в коленные суставы и, для профилактики, ещё две попали в бёдра. Убивать мерзавца у Рёда не было настроения. В душе поднялась злость, перерастающая в ярость с каждым новым выстрелом, едва норвежец разглядел Эстер внимательнее. Впрочем, с тем, чтобы вовремя опустить пистолет, он справился. Так быстро Эркелю было не уйти к дьяволу. Слишком просто.
Аксель бросил взгляд в сторону, отмечая новый женский труп, но заострять на нём внимания не стал. Сожалеть о чём-либо было поздно. И, говоря откровенно, это не была для них изначально спасательная операция.
Голосовые связки у Джозефа были крепкие. Рёда, на удивление, громкий крик в этот раз даже не раздражал. Акселю пришлось помочь ему выронить скальпель, отвесив не самый дружелюбный пинок ботинком по солнечному сплетению.
– Я вижу, вы поладили, – сдержанно заметил норвежец, обходя стол и освобождая чужие руки. – К сожалению, очень так себе смотритесь вместе. Прости, дорогая.