Делить секрет о том, что ты отнял у кого-то жизнь, удовольствие своеобразное. Но все же удовольствие. Аксель вздохнул спокойно, когда венгерская пресса, одна газетенка за одной, выдала репортаж о зверском убийстве, на фоне которого найденный обескровленный труп девочки казался привычным явлением. На каждого маньяка найдется свой маньяк. Полиция осталась в растерянности, не найдя никаких стоящих улик, которые могли привести к тому, кто "отомстил" покойному Джозефу Эркелю за жизнь четырех молодых девушек.
Надеяться, что столь красочный жизненный опыт пройдет без последствий, было глупо. Когда это началось, Аксель, однако, не придал этому большого значения. Кошмары, проявившие себя по возвращению в Нью-Йорк, были неприятны, но закономерны. В какой-то момент, впрочем, они даже приносили удовлетворение: лишний раз убеждали, что после всех "изысканий" у Эркеля если и будет шанс восстать из могилы, то ему стоит устыдиться внешнего вида.
Только в какой-то момент оно ушло. Чувство, говорящее, что все так, как должно быть; что они совершили благое дело, а не запытали до смерти человека. Эркель возомнил себя Богом, но разве у них было право повторять его ошибки?
Одно последовавшее утро началось с того, что он проснулся с отвращением к себе - и Рац, взявшей скальпель в руки первой, а после призвавшей поиграть в ангела смерти. Сейчас Аксель не находил это забавным и не принимал с той легкостью, с которой принял приглашение в прошлый раз.
В какой-то момент его жизнь замкнулась на Эстер. Снова на Эстер. И появилось много вопросов, раз за разом обращающих Рац из родственной души в кого-то другого, почти врага. Со временем, разумеется. Подсознательное старалось, подстраиваясь под субъективные выводы. Культивировало мысль, что тем, что Рёд перерезал Эркелю горло, он не наказал его за то, что тот учинил, но избавил от мучительных пыток, которыми его проводила в могилу Эстер. Факту, что кожу с Джозефа стянула не венгерка, а Аксель, тоже нашлось разумное объяснение: он делал это ради нее, по множеству причин, большинство из которых заклеймились ее оплошностями и ошибками, повлекшими за собой то, что они получили в итоге.
Все замыкалось на Рац. Слаженно, удобно замыкалось - и не хотелось искать других объяснений. У Рёда не было повода искать других объяснений.
Ему понадобилось почти три месяца, чтобы сойти с ума и обвинить Эстер во всех земных грехах; выражаясь не слишком образно, вплоть до того, что женщина - корень всех зол, и лишила человечество рая. Самое забавное, что Аксель никогда не был излишне религиозен.
Ощущение "не в своей тарелке" раздражало и порой доводило до исступления, но норвежец, обычно уравновешенный и рациональный, не мог определить источник "возгорания". Он просто взялся из ниоткуда – и мир перевернулся вверх тормашками. Переносить Рац в пределах видимости становилось всё сложнее, и встречи начали заканчиваться ссорами. Сначала незначительными, похожими на обычное недовольство – потом полноценными, едва ли не страдающими от отсутствия в программе битья посуды.
Среднестатистическая нехватка сна суммировалась с напряжением на работе, преподносящей то творческие, то производственные кризисы на регулярной основе, что не способствовало благодушию редактора помимо того, что творилось в его голове. Испытываемый душевный дискомфорт подталкивал к черте, после которой грозила наступить точка невозврата. Ему везло, что Шарлотта нашла Астрид няню. На то, чтобы сидеть с племянницей, Рёда в подобном состоянии определенно не хватило бы.
Ему не хватало Рац. Несмотря на испытываемые эмоции, Аксель не мог найти ей замену – и не старался искать. Одиночество его устраивало в той же мере, в какой оно медленно, но верно превращалось в невыносимый кошмар. Скука и недоверие к тому, что близкий человек оказался далеко, наслаивалась на воспоминания о том, что опоздай Аксель на минуты, то Эстер не было бы в живых – и его, вероятно, тоже. Просто сложись всё иначе. Просто если бы им повезло чуть меньше.
И в этом отчего-то снова была виновата она.
Он перешагнул рубеж в начале сентября. Обходительный, Рёд понятия не имел как это случилось и не знал, кто испугался сильнее: девушка, коллега, на которую он поднял руку, отвесив пощечину за какую-то чушь, не стоявшую внимания, или он сам. Растерянный, Аксель поспешно, лаконично извинился и покинул редакцию. Он понятия не имел как заглаживать вину, но точно знал, кого стоит за это винить.
У Рац была смышленая секретарша, сразу почувствовавшая, что с посетителем что-то не так. К тому же имевшая в виду, что Рёд обычно заходил к Эстер забрать её из офиса, но никак не попасть на приём. Ждать записи Аксель, впрочем, был не намерен. Проигнорировав щебечущие протесты со стороны молоденького "Цербера" у врат в обитель психиатра, Рёд толкнул от себя дверь, объявляясь на пороге кабинета и наталкиваясь взглядом на подругу.
На самом деле, ему было нечего ей сказать.
Или, вероятнее, ему не стоило ей ничего говорить.
– Я ударил сотрудницу, – сдержанно уведомил Аксель венгерку, делая лишний шаг вперед и закрывая за собой дверь. По тону норвежца, однако, было сложно сказать, что он пришел поделиться и напроситься на то, чтобы его пожалели. В голосе Рёда была только злость и презрение – и всё это, скопом, было направлено на Эстер.

---
За прошедшие три месяца Рёд успел почти что свести ее с ума. И вовсе не в том смысле, в котором подобное говорилось с явным удовольствием и легким придыханием. Нет, сводил с ума он ее в самом прямом смысле, не доставляющим ни грамма приятных эмоций и вызывающим множество вопросов, один из которых формулировался примерно как «какого хрена?!». Эстер совершенно не понимала, что с ним происходило, и это ее радовало очень относительно.
Все началось достаточно невинно, с мелкой ссоры, на которую она обратила непозволительно мало внимания. Возможно, стоило насторожиться еще тогда, однако она списала все на его усталость после работы и банальное плохое настроение. Потом подобное стало происходить слишком часто, чтобы она могла спокойно закрыть на это глаза. Как бы смешно то ни звучало, но окончательно насторожилась она, когда почувствовала, что их отношения за дверью спальни, и так не слишком романтичные, стали…жестче.  Аксель стал злее и постепенно перестал контролировать себя вовсе.
Определить себя как источник раздражения, было не так уж сложно. Эстер не питала иллюзий, стараясь подыскать причину во внешнем мире, оправдывая как его, так и себя. Ей, как рационалу, было куда проще и понятнее действовать, опираясь на реальные данные, а не выдавать желаемое за действительное. Так было больше шансов разобраться в ситуации, однако норвежец не давал ей ничего, что она могла бы проанализировать и понять истинную причину его изменившегося к ней отношения.
Рёд интуитивно чувствовал все ее попытки устроить легкий мини-сеанс психотерапии и практически сразу их блокировал, не оставляя каких-то зацепок. Все, что было у нее на руках, это лишь его агрессия и раздражение, проявлявшиеся при виде ее, и, как следствие какого-то внутреннего переживания, плохое самочувствие и отсутствие сна. Негусто, чтобы попытаться как-то изменить положение.
От предложения выписать ему успокоительные и хорошее снотворное, он отказался.
Рац сама удивлялась тому, как долго терпела, прежде чем плюнуть на все и по обоюдному желанию свести общение на нет. Относиться к происходящему спокойно, воспринимая редактора как буйного пациента, у нее отчего-то не выходило. Все-таки ни у одного пациента не получалось задевать ее так, как получалось у него.
Вторым чувством, вызывавшим у нее удивление, стала обида. Она вполне серьезно чувствовала, что обижается на его поведение и его недоверие к ней, когда она просит рассказать, что его тревожит. До этого момента Эстер полагала, что они достаточно сблизились, чтобы он мог рассказать ей практически все, но сейчас она упиралась в каменную стену метров эдак пять в высоту.
В конце концов ее это окончательно достало. От того, что они стали намного реже видеться, она испытывала смешанные чувства. С одной стороны облегчение от того, что у них теперь не было просто возможности ссориться по самым идиотским поводам, поскольку это отнимало у нее много сил и нервов, и после очередной встречи с ним она весь следующий день ходила как на иголках. А с другой – тоска по человеку, который долгое время был действительно близок. Последнее ощущение было совершенно для нее новым, ранее не испытываемым, но раньше никто и не подходил так близко, как Рёд.
Когда он объявился на пороге ее кабинета, проигнорировав секретаршу, Эстер читала историю болезни одного из пациентов. Учитывая общее раздражение на поведение друга, подобный маневр, когда он не дал ее помощнице предупредить о своем визите, ей не понравился. Их отношения медленно, но верно перешли в ту фазу, когда она не собиралась давать ему подобных привилегий. В частности, разговаривать с ней таким образом.
- Ты жалуешься, хвастаешься или просто ставишь меня в известность? – холодно поинтересовалась женщина, поднимая взгляд от бумаг, - в любом случае, будь добр, смени тон. Ты не в своем кабинете.
Со своим сотрудниками он имел право разговаривать как угодно, с ней – нет. Она была сыта по горло этими тремя месяцами, превратившими их отношения в сущий ад.
Однако его фраза заставила ее напрячься. Аксель, несмотря ни на что, подобных проявлений агрессии никогда себе не позволял. Более того, на людях он всегда был обходителен, в особенности с женщинами, и обладал джентельменскими замашками.
- Если все-таки жалуешься, мы можем об этом поговорить. В противном случае, у меня много работы, извини.

---
Это была злость ради злости. Без неё Рёд начинал чувствовать себя неполноценным. Словно отняли что-то важное, что-то значимое, потому что никто, кроме него, не видит нависшей катастрофы; потому что никому, кроме него, её не положено видеть. Самый верный способ сохранить секрет – это никому его не рассказывать. Редактор ощутил всю тяжесть знания, ввезенного в Нью-Йорк из Будапешта. Книга лениво шла к финалу, и норвежец успел возненавидеть каждую страницу, где он не мог вставить слово потому, что тайна стала бы очевидна, взгляни на "шедевр" кто-то заинтересованнее рядового полицейского. Горе от ума.
Чёрт бы побрал Рац, которой обязательно было нужно утолить своё любопытство и облапать тела, которые она находила на площадях. Раз за разом. Ей стоило догадаться раньше, потому что совпадений не бывает, но она не догадалась. Виноватой, разумеется, была Эстер.
Последовавшая фраза ударила кнутом, усугубляя настрой норвежца. В последнее время их отношения обходились без пряников. Пожалуй, даже тогда, когда дело касалось секса. Рёд устал от их ссор, но ситуация каждый раз выходила из-под контроля раньше, чем они настраивались на волну "давай сядем и всё обговорим". Она заставляла его повышать голос. Рац сделала его таким; нервным, резким и обозленным. И только она должна была отвечать за это.
В редкие проблески здравого смысла Аксель чувствовал себя рыбкой, неспособной говорить; вместо того, что сказал хотелось, он выдавал редкостную чушь, отдаляющую от него Эстер ещё больше, чем прежде – и потом мужчина с успехом убеждал себя в том, что так было надо. Что она этого заслужила.
В вариантах, предложенных Рац, подходящего ответа не было.
– Хвастаюсь, – зло ответил Рёд. Игра "сделай гадость ближнему" приобретала новые масштабы. Прежде чем подойти ближе к её столу, он закрыл дверь на щеколду, не давай секретарю помешать их разговору. Аксель не был уверен, что, именно как разговор, он состоится, но предупрежден – значит, вооружен.
Он в несколько шагов сократил расстояние между ними до широкого стола, опираясь о него ладонями. Раздражение, исходившее от Эстер, не вызывало желания взяться за голову (если только в буквальном смысле). Наоборот: её невысказанные претензии к нему заставляли норвежца негодовать, что какого-то черта она пытается переводить стрелки.
Рёд подался несколько вперед, смахивая некоторые бумаги, включая историю болезни, которую читала Эстер. Он не хотел, чтобы она отвлекалась, а уязвленное отсутствием внимания самолюбие подстегивало желание избавить венгерку от возможных соблазнов.
Если бы Аксель искал логическую составляющую в своих словах, он бы её не нашёл.
– Знаешь, почему так случилось? – вкрадчиво поинтересовался норвежец, заглядывая в светлые глаза. Выдержал паузу, не игравшую на руку, если бы он имел цель разрешить воспламенившийся конфликт, и после заговорил снова, не разрывая зрительного контакта.
– Из-за тебя, Рац. Потому что из-за тебя, после Будапешта, я схожу с ума. Какого чёрта тебя туда понесло! – рявкнул Рёд, в довершение сказанного ударив ладонью по столу. В последней фразе замкнулись множество претензий, включая те, из-за которых венгерка оказалась в опасности. Аксель переживал за неё. Это была только её ответственность.
С трудом взяв себя, хоть и ненадолго, в руки и развернувшись, Аксель, минуя классическую психиатрическую кушетку, уселся в кожаное кресло. Увеличенное расстояние между ним и Эстер не помогло, чтобы снизить градус раздражения и ярости. Он не чувствовал сожаления из-за того, что высказал Рац. Она по-прежнему выступала главным виновником в том, что происходило. Но ему было по-человечески обидно за девушку, которая попала без причины под горячую руку – и, пожалуй, всё-таки чуть-чуть, но жалко себя.

---
Поговорить Аксель не хотел. Он пришел с явно выраженным желанием обвинить ее во всех грехах и выплеснуть злость. Венгерка это понимала, но выступать грушей, которую бьют, чтобы снять напряжение, не собиралась. Он не был ее пациентом, чтобы она спокойно реагировала на его крики. В этот кабинет приходили обычно за помощью, и уж только как следствие позволяли себе повышать голос. Просто проораться можно было и где-нибудь в безлюдном месте.
Удивительно было, насколько легко она относилась к закидонам больных, вполне осознавая, что все они – следствие прогрессирующей болезни, и как не терпела подобного тона к себе от него. Ей стоило больших трудов, чтобы держать себя в руках и не попытаться вытолкать норвежца за дверь.  Воспринимать его как пациента у нее все же еще не получалось – он всегда был слишком здравомыслящим. Сейчас же у него будто что-то в голове перещелкнуло. Будучи хорошим врачом, она точно знала, что такие «перещелкивания» ни к чему хорошему не приводят.
Рац проследила за подлетевшими и упавшими на пол листами, которые она читала буквально пару минут назад, чувствуя поднимающуюся в душе ярость.
Он обвинил ее в случившемся в Будапеште и отошел к креслу, оставляя ее в легкой растерянности. Суть его претензий, несмотря на то, что эта фраза была больше, чем все то, что он говорил о своем состоянии ранее, когда она пыталась вытянуть из него клещами, что с ним происходит, ей была не понятна. До него только сейчас дошло, что он мог умереть? Запоздалая реакция в стрессовых ситуациях тоже была вполне вероятна, когда человек лишь впоследствии осознает, какая опасность ему грозила.
Впрочем, у нее было еще одно предположение, основанное уже на собственных ощущениях – возможно, до него только сейчас дошло, что он убил человека.
Ей самой до сих пор было не по себе. Это оказалось не так уж легко, как казалось на первый взгляд. Когда они вернулись в Нью-Йорк, первое время все было как обычно, а круговорот дел, за которые необходимо было взяться, как-то вытеснял мысли о совершенном преступлении. Однако чем больше свободного времени у нее становилось, тем чаще она начинала задумываться о границах дозволенного. И о том, что они эту границу перешли.
Профессиональное чутье, отчасти заглушенное сейчас раздражением, которое Аксель вызывал у Эстер, буквально вопило о том, что с ним происходит что-то серьезнее, чем невысказанное недовольство ею. И возможно, он был чертовски прав, говоря, что сходит с ума.
Она встала из-за стола, подходя к креслу и опираясь руками на подлокотники, оказавшись лицом к лицу с редактором. Заглянула в глаза, выдержав паузу, и заговорила со стальными нотками:
- Скажи мне, Рёд, я тебя заставляла мне помогать? Уговаривала, угрожала, шантажировала? Если ты помнишь, я просила тебя уехать и не лезть в это. Ты меня послушал? Нет. Так какого черта ты себя так ведешь со мной, если это было твое решение?
Договорив, женщина отошла обратно к столу, присев на краешек и скрестив руки на груди.
- Я не виновата, что тебе захотелось поиграть в героя.
Глубоко вздохнув и отведя на секунду взгляд в сторону, чтобы успокоиться, Эстер попыталась взять себя в руки. К злости, закономерно испытываемой по отношению к мужчине, причудливо примешивалось волнение за него и его душевное состояние.
- Тебе кошмары все еще снятся? – внезапно предположила она, интересуясь мимоходом, а не пытаясь сменить тему. – Ты принимаешь какие-нибудь лекарства? Любые, пусть даже обычные витамины или от головы.

---
Аксель взглянул на венгерку, как последний упрямец. Сцепил зубы, выслушивая ответную реплику. Атмосфера в кабинете накалилась, не обещая благополучного исхода выбранному сценарию. Злость, перерастающая в ненависть, смешивалась с душевной болью и, одновременно, облегчением за то, что не произошло; за то, что они остались живы и не угодили за решетку. Альтруизм среди присутствующих был не в чести, но отчего-то в голове у Рёда засела мысль о воздаянии, не имеющая ничего общего с тем, что он думал – или о чём он хотел думать – на самом деле.
Рац была права. Она не вынуждала его и никогда ни о чём не просила. Аксель нахмурился, чувствуя, как на мгновение его мировоззрение даёт едва заметную трещину; обвинять кого-то кроме себя гораздо удобнее в одиночестве, чем объявлять о своих находках публично. Тем более, что на прямую объекту своих изысканий. О несоответствии реальности и размышлений норвежец, впрочем, благополучно забыл в мгновение ока, с успехом, обладая творческой жилкой, подстраивая под те обстоятельства, которые нравились ему гораздо больше, что пыталась навязать Рац.
Он предпочёл думать, что она оправдывается. Звучало правдоподобно и, что важнее, приятнее.
Её упоминание о его геройстве подлило масла в огонь.
– Герой, – зло выплюнул норвежец, отчасти возрадовавшись, что Эстер вернулась к столу. Рукоприкладства на день ему сегодня хватило. Что казалось самоконтроля, то за себя ручаться было проблематично. Ошибок же подобных той, что произошла с коллегой, Рёд делать больше не хотел.
– Ты считаешь, что я хотел этого, когда оставался? Что именно из того, что я сделал, ты причисляешь к понятию о геройстве, Рац? – из-за расставленного акцента картинка сменилась, предоставляя новые факты: именно из того, что сделал он. Потому что Эстер Эркеля не убила. Только пытала, подводя к черте. Аксель же хладнокровно перерезал её бывшему студенту горло.
Да, это было его решение. Изначально. Но, если посмотреть, так ли оно осталось под конец эпопеи, в которую они ввязались? Если задуматься, то, как они разошлись на презентации, можно расценивать едва ли не признанием в любви. Учитывая их будничные отношения.
– Ты знала, что я дорожу тобой, – без обиняков парировал Аксель, причудливо сочетая комплимент с обозленным тоном и раздраженным видом. – Кто просил тебя лапать каждый труп, Эс? Почему нельзя было просто пройти мимо? Ей было уже всё равно, вызовут полицию на час позже или раньше.
– Ты была в опасности. Ты знала, что я не уеду, – твёрдо заверил подругу норвежец, заглядывая ей в глаза.
На вопрос о кошмарах он несколько растерялся. После, поразмыслив, коротко положительно кивнул.
– Нет, – Аксель следом отрицательно мотнул головой, – ни витамины, ни ацетаминофен, ничего. Только противовирусные. Раз в год, но ещё не сезон. Это важно?
– Ты уходишь от темы, – притязательно заключил Рёд.
Подсознательно Аксель понимал, что единственный, кто уходит от темы – это он. Войдя в кабинет Рац, первое, о чём ему стоило cказать, были явно не претензии.
– Эс, – несмотря на самовнушение, Рёд отчетливо чувствовал, что с ним что-то не так, – помоги мне.

---
Эстер стоило предположить, что фраза о его геройстве, вызовет бурную негативную реакцию. Не сказать, что она не догадывалась об этом, но просто адекватно осознавала одно – чтобы она сейчас ни сделала и ни сказала, его это будет бесить. Это была нормальная реакция на любые действия источника раздражения. Она могла начать его жалеть, или же извиняться, или закатить истерику, или предложить свою помощь… Итог у всего был один – иррациональная неприязнь и как следствие агрессия.
Так что она не чувствовала своей вины за то, что так непрофессионально довела его. С пациентами не спорили, однако ее пациенты уже давно растеряли способность мыслить критично. В случае Рёда она все еще верила в лучшее, надеясь привести его в чувство.
Ей потребовалась пара секунд, чтобы уловить в его тоне и в том, как он расставляет акценты, возможную, а скорее даже реальную, причину происходящего с ним. Что он сделал. Именно он. Что-то, что он сейчас совершенно искренне не воспринимал как геройство даже в шутку. Все-таки люди в гневе говорили намного больше, чем того хотели.
Теперь она была почти уверена, что дело было вовсе не в том, что ему грозила опасность. Однако выводами она делиться не спешила.
- Я причисляю к геройству твои суицидальные наклонности. Желание помогать мне изначально, зная, что это опасно, отказ возвращаться в Америку, появление в лаборатории Эркеля. Ты спас мне жизнь, чтобы в дальнейшем в этом обвинять?! – последнее Эстер выпалила уже в сердцах, однако вполне осознанно взывая, как ни странно, к его совести и к нему истинному. Она слишком хорошо знала Акселя, который был до и во время Будапешта, чтобы точно сказать, что ему прежнему подобное и в голову не пришло. Старая модель поведения должна была непременно вступить в конфликт с моделью новой.
- Потому что когда я лапала каждый труп, это было исключительно мое дело. Я никого кроме себя тогда не подставляла. Если бы ты не влез, это так и осталось бы моим делом, вне зависимости от исхода.
Возможно, если бы она знала, как это обернется, она бы не стала этого делать. Возможно, что его спокойствие и душевное состояние ей были бы важнее ее природного любопытства. Возможно, но тогда она еще не знала, что в нем взыграет альтруизм, неизвестно на чем основанный (а сейчас из вредности в какие-то чувства верилось с трудом), и он помчится ее спасать.
- Если бы я хотела уйти от темы, я нашла бы более изящный способ, - огрызнулась венгерка, принимая к сведению, что никакие препараты он не принимал, однако не торопясь отвечать на его вопрос о них. А что ей было сказать? Что она ищет источник его взвинченного и полунеадекватного состояния, а некоторые сочетания лекарств могут нарушать работу сна и воздействовать на нервную систему? – Я знала, что ты не уедешь, потому что ты упрямый баран. Вот это я точно знала. Но это не значит, что я не хотела, чтобы ты уехал. Хотела, потому что боялась за тебя. Видимо, не зря.
Его просьба заставила ее удивленно моргнуть, заглядывая норвежцу в глаза в поисках проблеска сознания. По всей видимости, несмотря на то, что он действительно явно сходил с ума, и несмотря на четко выстроенную логику, которая в его сознании звучала наверняка вполне разумно, он все же отдавал себе отчет в том, что у него проблемы.
От его просьбы ей захотелось схватиться за голову и немножко проклясть тот день, когда он объявился в ее галерее.
Отказать Эстер не могла. Не потому что была врачом – ей приходилось отказывать многим, и делала она это без лишних угрызений совести. Моральная сторона вопроса ее волновала мало. Дело было в нем. Как он не мог уехать из Будапешта, когда ей грозила опасность, так и она не могла его бросить, как бы зла на него ни была, когда ему было плохо.
Черт бы его побрал со всеми теми чувствами, что он в ней вызывал.
- Вставай, - венгерка подошла к мужчине, потянув за руку, заставляя встать, и повела к кушетке, - ложись. Нет, в кресле остаться нельзя, здесь будет удобнее.
Она подтащила к кушетке свое кресло, взяла блокнот и ручку и села рядом с редактором.
- Если ты мной дорожишь, держи себя в руках и делай то, что я тебе скажу, иначе это станет нашей последней встречей, - Эстер говорила со всей серьезностью, не стесняясь давить на его чувства. Если это им поможет, то он еще спасибо потом скажет. – Аксель, я смогу тебе помочь, только если ты доверишься мне.

---
Кушетка не вызывала у редактора доверия, зато поспособствовала очередному приступу раздражения, адресованному Рац. Рёд приложил массу усилий к тому, чтобы зацепиться за мысль, что ему действительно нужна была помощь. И если кому-то Аксель и был готов доверить копаться в собственной голове, то это была Эстер. Несмотря на палитру эмоций, которые к ней сейчас испытывал мужчина.
Он подумал о том, что видел её в деле – и тут же скривился от ассоциаций, воспоминаний о двух месяцах в Будапеште. Съездил в "творческий отпуск" так съездил. Даже если захотеть, такое вряд ли забудется – и, похоже, на данный момент служило катализатором львиной доли проблем норвежца, которые продолжали замыкаться над Рац, внушающей, что так будет лучше.
"Новый" Рёд, науськанный исковерканными воспоминаниями, ей не верил, но она давила на то, на что давить следовало. Он действительно дорожил ей; редактор говорил об этом секунды назад, и опровергнуть слова было сложно. Если бы он хотел, чтобы их встречи больше не состоялись, его ноги не было бы на пороге её кабинета ни сегодня, ни завтра. Значит, следовало ценить момент.
Что касалось доверия, которого всегда было в избытке между ними, то теперь Акселю казалось, что она просила о слишком многом.
Он расположился на кушетке с долей самоиронии, поудобнее. Тяжело было доверять человеку, который, согласно нехитрым выводам, превратил тебя, по сути, в убийцу. Несмотря на убежденность в причинно-следственных связях, Рёд напрягался сильнее, когда сознание выводило подобные формулировки. Отрицать клеймо убийцы за имением фактических доказательств было тяжело, но была ли это Рац на самом деле, кто подтолкнул его к подобному решению?
Разумеется, была. Если не она, то кто.
Он обернулся к ней, рассматривая от макушки до пят. Неторопливо. Рёд ощущал ту злобу, которая каждый раз брала его в её присутствии, и безуспешно пытался воскресить атмосферу радикального, ошеломляющего откровения, которая всегда сопровождала их отношения. Сейчас, однако, у норвежца не получалось. Она сидела не так, говорила не так; обращалась с ним не так. Редактор вздохнул, заглядывает женщине в глаза:
– Я тебе доверяю, – твёрдо произнес Аксель. Разумеется, он врал. Рёд не пытался этого скрывать. Но он знал, что если не заслуживает шанс она, то заслуживает шанс он. Кошмары и неадекватное, как показала практика, поведение на работе норвежца не устраивали. Пациентом он себя не чувствовал и ощущал недовольство лишь из-за персоны практикующего в этом кабинете врача. Просить о помощи источник всех своих бед было забавно. Только смеяться Акселю не слишком хотелось.
Он всё ещё думал над тем, что она сказала: о том, что норвежец спас ей жизнь для того, чтобы обвинять, – и Рёд осознавал, что не понимает, о чём она говорит. Концепция снова била брешь в его установившемся мировоззрении, и ему требовалось время для того, чтобы адаптироваться.
Её негодование не вязалось с его негодованием, как и её образом первопричины невзгод в его жизни. Разве тебе могут благодарны за спасение жизни, если перед этим манипулировали? Если Рац, с её подходом к человеческому телу и знаниями, могла сама умертвить Эркеля изящным движением скальпеля?
Что-то не вязалось.
Но Эстер, само собой, всё равно была во всём виновата.
Аксель нахмурился, чувствуя, что у него начинает болеть голова. Постарался расслабиться, коротко кивнув на просьбу женщины.
– Рац, я тебя действительно сейчас ненавижу, – коротко, без привычных претензий уведомил венгерку Рёд, после чего усмехнулся; особого веселья в усмешке не было:
– Но я постараюсь. Обещаю.

---
Аксель врал и не заботился о том, чтобы это скрыть. Для того, чтобы это понять, необязательно было быть дипломированным психиатром, достаточно было просто не быть слепым и глухим. Доверие, которое было между ними раньше, испарилось, словно его никогда и не было. Ее коробило от той легкости, с которой это произошло, как коробило и то, что сейчас он смотрел на нее как на заклятого врага.
Эстер не чувствовала себя виноватой. По крайней мере, за то, в чем он пытался ее обвинить. Ее поведение в Будапеште сложно было назвать безгрешным, но она не испытывала ни малейшего желания оправдываться за то, что полезла во все это или же за то, что не предусмотрела последствия. То было ее решение, как было его решением ей помочь.  Она привыкла отвечать за свои поступки и ждала того же от других, но вот отдуваться за чужую смелость или чужое безрассудство не собиралась.
Занятным было то, что по сути своей его претензии были туманны. Он все еще не говорил главного, бросаясь общими фразами о том, что сходит с ума и что это – следствие ее действий. Без главного компонента причинно-следственная связь явно хромала на обе ноги, оставляя простор для фантазии. Были ли это просто обвинения в том, что она заварила эту кашу, знатно потрепавшую ему нервы, или все же в том, что она сознательно толкнула его на что-то, чего он делать не хотел.
Разница была колоссальной. И если в первом случае дурь из головы выбивалась достаточно просто, то во втором проблема была посерьезнее. Рац надеялась на лучшее, но ставила все же на худшее, чувствуя, что начинает нервничать. Если все было все же не так радужно, то у них вырисовывались большие проблемы.
В последующих словах норвежца правды было больше. Его ненависть она чувствовала почти физически. Несмотря на то, что он не стал сопротивляться и расположился на кушетке, злость, исходившая от него, была вполне осязаема.
Он обещал постараться, но теперь уже ему не верила Эстер. Не потому, что он не стал бы и пытаться. Нет, скорее всего действительно попытался бы, но просто не смог. За все время своей практики она впервые столкнулась с такой четкой, сформировавшейся ненавистью пациента к себе. Бывали буйные, бывали ненавидевшие ее иррационально, как и весь остальной мир, но негатив Рёда был направлен на нее и только на нее, имея под собой какие-то основания, до конца известные только ему. Помимо того, что ее напрягала эта ситуация, как напрягала бы любого совершенно обычного человека, так еще это здорово мешало работе.
Аксель не демонстрировал ни желания, ни готовности открывать ей сейчас свои мысли и уж тем более душу. Для этого нужен был определенный уровень доверия, которого он к ней не испытывал.
Идея гипноза пришла ей в голову, когда она окончательно поняла, что конструктивный диалог у них не получится. Сначала она хотела провести обычный сеанс, но чем дальше, тем сильнее понимала, что сейчас он им ничего не даст. Пока он цепляется за свою злобу, он не скажет ей и лишнего слова и, что было куда хуже, не услышит того, что ему говорит она. Ей нужна была первопричина, чтобы знать, от чего его лечить.
К околонаучным практикам Рац всегда относилась с особым трепетом. Действие гипноза не было доказано научно и было не так уж много специалистов, умевших его применять. Она использовала его крайне редко – работа напрямую с подсознанием должна была быть практически ювелирной. Это требовало много сил, а большинство случаев были вполне решаемы с помощью обычных разговоров. Аксель был совершенно иным случаем. Сейчас она не знала, с какой стороны к нему подступиться, чтобы не вызвать еще большего всплеска негатива.
- Просто делай, что я скажу и, возможно, сегодня ты будешь спать спокойнее.
Венгерка встала с кресла, в пару шагов оказываясь у двери и выглядывая наружу. Дружелюбно пригрозив увольнением, если в ближайший час им кто-то помешает или за дверью раздастся хоть один посторонний звук, женщина зашла обратно в кабинет и закрыла на замок.
Вернувшись обратно, она снова села в кресло. Полагалось провести подготовительную беседу и объяснить, что она собирается делать, но Эстер этого не хотелось. Она была уверена, что к идее гипноза он отнесется скептически, а лишняя сопротивляемость при его-то уровне упрямства, была им явно ни к чему.
- Я хочу, чтобы ты расслабился и закрыл глаза…
Она заговорила спокойно, понизив голос, постепенно убеждая его в том, что он очень устал и хочет спать. Она призывала его расслабиться, расслабить каждую мышцу, почувствовать легкость. Сложнее всего всегда было пробиться сквозь изначальный скептицизм, которого сейчас у Рёда было в достатке.
- Представь себе приятное место, где ты мог бы отдохнуть. Это может быть берег моря, горы, любое другое место, какое только захочешь…
Эстер описывала это место дальше общими фразами, не зная точно, что представил норвежец, а потому делая упор, в основном, на спокойствие и безмятежность этого места. Почувствовав, что он уже практически готов, она отдала короткий приказ, добавив больше властных ноток в голосе:
- Спи.
Проведя быстро пару тестов и определив, что он действительно погрузился в транс, Рац задала пару бессмысленных вопросов о том, как его зовут, и где он работает, поскольку ей не хотелось вызывать напряжение сразу, и призадумалась над тем, как грамотнее выудить из него нужную информацию, после чего решила, что пока можно действовать напролом.
- Расскажи мне, что произошло в Будапеште.
Она хотела услышать его видение ситуации, надеясь, что это даст ответ на вопрос, в чем именно он ее винит.

---
Последнее, о чём мечтал Аксель – это о психиатрической кушетке. Последнее, во что он верил – это что ему понадобится сеанс психотерапии. Не сказать, что он был уверен в этом сейчас. Но он чувствовал, что сейчас у него было больше вопросов, чем ответов.
Например, он не понимал, почему она волнуется. При всём её профессионализме, Аксель видел, что Рац была озадачена – и волнение не было вызвано научными изысканиями; её выдавали тон, резкость, поспешность движений. То, как она двигала кресло, которое, как казалось Рёду, в обычных ситуациях находилось именно на том расстоянии от кушетки, на котором располагалось до того, как Рац проскребла его ножками по паркету. Растерянность, которую испытывал норвежец в качестве отклика на состояние психиатра, подпитывала и без того разбушевавшееся пламя ненависти. Его раздражало то, чего не понимал.
Большого доверия к гипнозу Рёд действительно не испытывал. Он не знал о нём многого, но любительских знаний, подцепленных из журналов разного характера и качества, хватало для того, чтобы составить впечатление о ситуации. В какой-то момент его даже забавляло то, что Эстер решила прибегнуть к подобному методу. Воображение, разумеется, сразу разуверило норвежца в том, что его визит к венгерке чем-то поможет.
Но он обещал попытаться. Возможно, Рац не удастся пробиться через тот скептицизм, который вызывала у него её методика, но, хотя бы из любопытства, у него был резон следовать её советам.
С выбором места проблем не возникло. Аксель закрыл глаза. Несмотря на десяток лет, который он провёл в Америке, умиротворение ему приносили отнюдь не пейзажи Центрального парка. Домом он по-прежнему считал город, где родился и где вырос, и только там всё по-прежнему было просто. Никакой суеты. Больше внимания уделяется человеку, а не размеру его банковского счета; уважение к традициям сочетается с принятием догмы, что в мире есть те, кто отличается менталитетом и обычаями, и в том, чтобы быть другим, нет ничего зазорного. Требуется лишь оставить свою спесь за порогом, когда приходишь в чужой монастырь. Помимо прочего, никто не лезет тебе в душу. Рябь, проходящая по водяной глади Нидельвы, окруженной невысокими домами, настолько похожими между собой, насколько совершенно разными. Акселю этого не хватало. Намного больше, осознал мужчина, нежели ему казалось, когда воспоминания настигали его в круговороте расписанных по минутам будней.
Напряжение и злость куда-то ушли. Его больше не цеплял голос Эстер, изначально казавшийся назойливым. С ней снова было спокойно, под навалившейся тяжестью, вызванной усталостью от мельтешения идей и мыслей о том, что произошло в Будапеште. Он привык к содержанию кошмаров, поэтому не испытывал боязни заснуть и дремал до тех пор, пока его снова не будили изыски собственного сознания, но Рёд чувствовал, что получил недостающее звено.
Спокойствие и безмятежность. Всё, о чём говорила Эстер. Только сознания на то, чтобы оценить действенность гипноза, не осталось, когда Аксель отключился.
Ему было не сложно рассказать ей о том, что произошло в Будапеште. Он частично упомянул первый визит, тот, после которого они расстались, прежде чем перейти к делу. Неделя, без лишних подробностей, шла в повествовании за неделей. Имя психиатра звучало в дружелюбном ключе, чтобы сказать, что норвежец хотел от неё избавиться, пока всё не упёрлось в тот вечер, когда она решила, что Эркель ей по зубам.
Аксель не сомневался в том, что Эстер была способна поставить на место своего студента. Но всё пошло не так, как он или она представляли это в итоге.
Он снова вспомнил её приглашение, упоминающее ангела смерти. Она могла разделаться с ним сама. Это было её право, и он бы не обиделся, но венгерка зачем-то передала бразды правления ему на животрепещущей стадии.
Неспособный вспомнить желание проводить Эркеля на тот свет с почестями, Рёд позволил сознанию объяснить своё решение одной из не самых правдоподобных версий о собственном, в случае отказа, уязвлённом самолюбии, и то, что это было частью проверки Эстер на то, кем он был на самом деле. Основания Рац для подобного приёма, разумеется, не фигурировали, ибо мешали построению и без того шаткой картинки, в которой галеристка была во всём виновата.
– Я убил его из-за тебя, – уверенно резюмировал норвежец, после добавляя, словно считая, что его поймут неверно:
– Ты заставила меня его убить. Из-за тебя я стал убийцей.

---
По мере рассказа Акселя Эстер не задавала вопросов. Ни уточняющих, ни наводящих. Ей нужно было знать, в какой момент его отношение к ней изменилось, и важно было, чтобы он сам дошел до этого. Психика человека была устроена так, что волей-неволей, но он рассказывал именно то, что было для него важно. Возможно, поэтому он упомянул их последнюю встречу в Нью-Йорке. Это был один из важных моментов, на которых строилось его обвинение - она действительно знала, что он ею дорожит. О наличии друг к другу каких-то чувств, они сказали тогда достаточно открыто, чтобы не теряться в сомнениях.
Венгерка слушала спокойно, неделю за неделей, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза, отмечая, что конкретно эти воспоминания не вызывают у него негатива. Несмотря на случай с тормозами машины и две недели в больнице, проведенными бок о бок, в рассказе не было ни злости, ни недовольства. Это, несомненно, радовало, учитывая ее благодарность ему за то, что он для нее сделал. При всей своей самостоятельности, она не стеснялась признавать, что без него бы вряд ли вернулась в Нью-Йорк и вряд ли бы была вообще жива. Однако, несмотря на вполне радужный пока еще рассказ, она чувствовала тревогу: если пока все было спокойно и гладко, значит проблема действительно скрыта в той паре часов, которые они провели в доме Эркеля.
Что-то неуловимо изменилось в голосе и тоне Акселя, когда он дошел до финала истории. Он стал жестче, более отрывистым, обвиняющим. Прежнее спокойствие уступило место раздражению, а по тому, как мужчина слегка хмурился, можно было с уверенностью говорить о внутреннем напряжении, недовольстве, непринятии.
Он снова обвинил ее, но уже не давая пространства для фантазии. Его претензии наконец-то прозвучали достаточно четко и прямо. Уверенность, с которой он говорил, не оставляла сомнений в общей продуманности и своеобразной логичности суждений. Если копнуть глубже, вся выстроенная цепочка непременно разлетится к чертям, поскольку некоторая аргументация выглядела достаточно неуверенно, а порой отсутствовала и вовсе. Но для того, чтобы сознательно верить в новую, выдуманную реальность, общей правдоподобности выводов было вполне достаточно.
Эстер внезапно ощутила всю давящую тяжесть ситуации последних трех месяцев. Ее и так тяготила невозможность просто забить и забыть этого человека, как только начались проблемы. Ей, принимавшей всегда как данность то, что люди уходят и приходят и нужно уметь вовремя ставить точку, после Будапешта было тяжело поставить эту точку с ним. Она думала, что понимание проблемы даст ключ к ее решению, но сейчас ощущала, что недостающий пазл облегчения не принес. Становилось только хуже, и она отчаянно хотела прервать сеанс, чтобы справиться с собой.
Женщина тихонько встала с кресла, скинув туфли, чтобы не тревожить его цокотом каблуков, и на цыпочках в пару шагов дошла до стола, вытаскивая пачку и зажигалку. Щелкнула, прикуривая, и села на стол, не желая возвращаться обратно в кресло. Ей нужна была буквально минута на размышления, чтобы понять, что делать дальше.
То, что с ним происходило, называлось «вытеснением» и представляло собой один из защитных механизмов психики. Аксель неосознанно, но забыл то, что его психика посчитала опасным, травматичным и несущим угрозу для его душевного спокойствия – удовольствие от убийства, которое он тогда получил. Однако на этом дело не закончилось, смешавшись с самообманом, позволившим свалить всю ответственность на нее, и чувством вины, не дающим жить дальше спокойно. Удивительная смесь.
Откровенно говоря, проблему было решить достаточно легко. «Вытеснение» не предполагало полное удаление воспоминаний, а, значит, где-то в подсознании истина была. И легче всего ее было вытащить вот сейчас, во время гипноза, когда психика становится более податливой, более мягкой. Было лишь  одно но – если подсознание решило, что от этого стоит отгородиться, значит, это несло реальную угрозу. Порой человеческий организм куда лучше знал, что ему нужно делать и уж тем более лучше знал, как себя защитить.
Вытащить правду наружу значило обрушить на него всю ответственность за то, о чем он, возможно, сильно жалеет. И еще десяток сеансов психотерапии.
Эстер затянулась, криво усмехаясь собственным мыслям. Разумный эгоизм вступил в извечную борьбу с альтруизмом. Ее желание раскрыть ему глаза, чтобы он перестал винить ее во всех бедах, против желания уберечь его от того, что ему сейчас, возможно, не по зубам.
- Джозеф Эркель заслуживал смерти, - уверенно произнесла венгерка, все еще не возвращаясь обратно, - он убил четырех невинных девушек и продолжил бы убивать, ты знаешь это.
- Что ты на самом деле испытывал во время убийства? Вспоминай.
Она не собиралась внушать ему ничего о своей безгрешности, все еще не определившись с тем, как именно стоит поступить. Однако и оставлять его в уверенности, что она – источник его бед, она не хотела. Его ненависть к ней ему тоже ничего хорошего бы не принесла, значит, стоило мягко подталкивать его к правде. Сначала достаточно было вспомнить эмоции, а с перекладыванием ответственности и чувством вины можно было разобраться и на обычных сеансах.
Впрочем, ее по-прежнему больше волновало душевное спокойствие Акселя.
- Ты не будешь больше изводить себя мыслями о произошедшем, потому что ничего уже не изменить. Проснувшись, ты будешь чувствовать себя отдохнувшим. Напряжение уйдет, и ты станешь спокойнее.

---
Аксель оказался загнан в угол, когда "хочу" никак не соответствовало "могу", а эти двое не приходили ни к какому консенсусу с "надо". Гипноз и тяжесть как сознания, так и тела, мешающая пошевелить и пальцем, шли на пользу, отсеивая лишние мысли. Разговор, затеянный Эстер, напрягал бы всё его существо, учитывая историю, которую он, со всем творческим альтруизмом, насочинял. Картинка рушилась, кирпичик за кирпичиком, когда слой отходил от слоя, оставляя Рёда в растерянности; голая логика, к которой у норвежца всегда была предрасположенность, играла сейчас против него самого. Несмотря на душевный дискомфорт и лишенный возможности взвешивать слова, интуитивно мужчина отчего-то чувствовал, что за болезненным вскрытием правды придет облегчение.
Рёд никогда не лез за словом в карман, но поступивший вопрос заставил его задуматься. На самом деле резало слух, не давая сознанию выдать байку, которой оно спасалось последние месяцы. Отчего-то отвращение к Эстер и, что удивительно, к самому себе, стало выглядеть неправдоподобно. Словно чёртик, засевший в заклинившей табакерке, что-то томилось внутри, но Аксель никак не мог облечь эмоции, ощущения в слова. Позор на его пока что, благо, отсутствующие седины. Впрочем, учитывая события, минувшие с апреля, ему явно они грозили раньше срока. Возможно. Возможно, нет.
Редактор чётко осознал, что не знает то, что он испытывал на самом деле, пока снимал кожу с Эркеля. Высказанное психиатром мнение о том, что он этого заслуживал, приживалось болезненно. Несмотря на то, что Аксель действительно знал это.
"Вспоминай". Если бы приказной тон не принадлежал Рац, первое, что сделал бы Рёд даже находясь в относительном сознании, это сделал бы наоборот. Но сейчас он зацепился сначала за обещание, данное перед тем, как Эстер отправила его в забытье, и после – за смутно знакомое ощущение, возвращающееся сначала не назойливо, незаметно. Потом впрыгнувшее на сцену одним резким толчком.
Доверие. Три месяца старательно культивируемого безумия не могли сопротивляться одному хрупкому механизму, который, как считалось, был растоптан ненавистью к венгерке в пух и прах.
Последний эпитет (при всём цинизме редактора), который к нему можно было применить, это "бесчувственный". Несмотря на рационализм, хладнокровно распотрошить человеческую тушку – определенно не было его вариантом. Только если нормальный человек заработал бы, вероятно, истерический припадок после минувшего опыта, Рёд вспомнил то, от чего его сознание бежало как можно дальше.
Садистские наклонности в постели на самом деле давно перестали быть чем-то из ряда вон. Другое дело – осознанно освежевать человека и перерезать ему горло, и отнюдь не в качестве жеста доброй воли.
Он вспомнил Рац, стоящую неподалёку с порозовевшей сигаретой, вымазанную в крови бывшего студента – и выброс адреналина в кровь, когда он стягивал кожу сантиметр за сантиметром, частично оглушенный накатившим возбуждением при созерцании подруги.
В этом не было ничего нормального или человечного. Но испытываемое удовлетворение от собственных действий, осознание правильности ситуации, когда металлическая рукоять скальпеля держит ладонь, делясь собранным теплом – это было то, кем они были; то, кем на самом деле был Аксель. Не стоило повторять ошибок, которые стоили ему и ей трёх месяцев хаоса. Убежать от себя ещё никому не удавалось.
Когда Рёд закончил отвечать на чужой вопрос, он остатками сознания решил, что у него не было желания.
Он не помнил отданной команды, но очнулся по велению психиатра. Ощущение было странным. Аксель огляделся, едва ли помня то, как вообще оказался здесь и, что самое важное, зачем пришёл.
Рёд наткнулся взглядом на Рац, когда в памяти всплыл момент с пострадавшей сотрудницей, а за ним – все обвинения, которые он выдвинул после своего прихода. Выглядели те, стоит признать, совершенно нелепо.
С нынешней точки зрения.
Ужас происходящего, смешанный со стыдом, проявился нерасторопно, но, в итоге, отчётливо.
Теперь всё встало на свои места.
Норвежец, не торопясь, сел на кушетке, желая поскорее избавиться от лежачего положения, присущего пациентам. В то, что такое произошло с ним, да ещё и растянулось на столь долгий срок, верилось с трудом. Оттягивая неловкий момент, Аксель прошелся ладонью по шее, пряча кончики пальцев под воротником джемпера, после чего исподлобья взглянул на подругу:
– То, что я всё ещё жив, так понимаю, объясняется лишь твоим желанием убить меня в сознании, а не в том состоянии, в котором я пребывал последние месяцы? – аккуратно поинтересовался мужчина, после чего опустил взгляд, убирая ладонь от шеи и пристраивая предплечье на бедре, тем самым выдерживая паузу.
– Прости меня, Эс.

---
Чужая душа всегда оставалась потемками. Отчасти, задавая вопрос об истинных чувствах, которые он испытывал, разделываясь с Эркелем, она боялась услышать в качестве правды что-то совсем иное. Скрытое, подавленное нежелание этого делать. После его заявлений о проверке и его возможном уязвленном самолюбии, она поняла, что никогда и не допускала подобной мысли. Что Акселем может двигать не столько желание причинить боль, сколько желание не опозориться перед ней. Что позором бы не было, но чужие умозаключения по прежнему оставались тайной.
Она верила в то, что норвежец был не из тех людей, которые делают что-то против своей воли, ведомые общественным мнение. Он и не был похож на такого человека, и ей казалось, что она его знает достаточно хорошо, чтобы не задумываться об этом. Но, возможно, в этом и была ее ошибка, и она ждала от него слишком много?
Впрочем, это все равно не делало виноватой ее, хотя с профессиональной точки зрения, ей следовало позаботиться о последствиях и, в первую очередь о тех, которые скажутся на нем. Однако Эстер не страдала синдромом наседки, опекающей каждого от пагубных внешних факторов. Каждый имел право сам решать, с чем он может и хочет справиться. Вот только внутренний голос услужливо поправлял, что не «каждого», а «его». Рёда. Человека, сделавшего, в общем-то, для нее не мало. И к которому она относилась далеко не как к «каждому».
Она почувствовала облегчение, услышав его ответ. Приятно было все же в нем не ошибиться, особенно, когда дело касалось такого вопроса.
Венгерка решила, что на сегодня хватит. И ему, и ей. Важным было то, что он вспомнил свои ощущения, а значит дальше дело пойдет легче. Трудно противиться реальности, когда твой мозг помнит эмоции, которые у тебя вызывала эта реальность. Все же разум держался отнюдь не на логике.
Она вывела его из гипноза по всем правилам: оставила благодатную почву для следующего сеанса, заявив, что следующий сон будет глубже, чем этот. На всякий случай, вдруг понадобится еще. После чего начала отсчет от десяти до одного. Он проснулся как раз, когда она похоронила остатки сигареты в пепельнице.
Эстер молчала и ждала, пока он окончательно придет в себя. Многие пациенты испытывали легкий шок после пробуждения, однако в случае с Акселем, она считала правильным дать ему время на то, чтобы отдышаться и самому осознать произошедшее.
От его извинения отчего-то стало еще паршивее. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что его вины в этом было мало, хотя он мог прийти к ней, как только почувствовал неладное, она чувствовала, что прямо сейчас избавиться от обиды, особенно усилившейся последний месяц, когда все окончательно стало рушиться, она не может.
- Ты изрядно потрепал мне нервы, - уведомила друга Рац, после чего продолжила, не прерываясь,- это не панацея. Сегодня-завтра тебе будет лучше, но дальше могут быть срывы, плохое настроение, раздражительность. В общем, все то же самое, только, возможно, еще хуже, потому что теперь у тебя не получится себя обманывать. С другой стороны, возможно, это наоборот поможет тебе себя контролировать. В любом случае, я хочу быть уверена, что все в порядке, поэтому тебе придется ходить ко мне на сеансы хотя бы пару раз в неделю.
Спрыгнув со стола, женщина подошла чуть ближе к кушетке, останавливаясь напротив и скрещивая руки на груди.
- Я бы с удовольствием убила тебя прямо сейчас, но мне жутко интересно посмотреть на твое состояние дальше.

---
Сознание обозначило лишь главные черты того, что произошло, однако до полного понимания Акселю было далеко. Прогнозы Эстер начинали звучать правдиво, когда он почувствовал, что мировоззрение минувших трех месяцев наслаивается на то, которое стоило окрестить "истинным". Аксель не любил громкие слова, но это, пожалуй, на данный момент было самым верным эпитетом.
Рёд не слишком верил в то, что всё, что произошло, случилось с ним. Когда подруга ультимативно заявила о необходимости являться к ней на приём, причём относительно регулярно, Рёд взглянул на Рац недоверчиво. Не подрывая её компетентность, но, скорее, потому, что со скрипом смирялся с тем, что происходило. Лёгкость от пробуждения, которая застала норвежца после того, как он открыл глаза, медленно, но верно сменялась зачатками той головной боли, с которой начался сеанс психотерапии.
Ощущения, прямо скажем, были паршивые. Привязанность к Эстер всегда содержалась у мужчины в рамках, подконтрольная тому, что он хотел видеть в действительности и в итоге, но сейчас его что-то коробило. Рац явно заслужила памятник за те три месяца терпения – спорить с тем, что он ей потрепал нервы, не приходилось, – но, в то же время, это означало, что их отношения претерпели соответствующую поведению деформацию, а не замерли в одной точке, как если бы Эстер решила разорвать общение, едва редактор начал дебоширить. Забавно, что кому-то со стороны приходится спасать тебя от самого себя.
Голова, из-за шквала эмоций, часть из которых была вызвана рассуждением о том, что делать с девушкой, которую он ударил в редакции, отчасти шла кругом; до этого, стоит признать, Аксель принимал подобное исключительно за фигуру речи. Норвежцу, однако, удалось взять себя в руки. Он снова злился, но сейчас злость была направлена на самого себя. Странно (хоть и предсказуемо), что все лавры в этом вопросе на протяжении трех месяцев доставались Эстер. Обычно Рёд не был мастером в том, чтобы обвинять окружающий мир, и замыкался на себе, как только приходило время решать проблему. Впрочем, действовал он всегда в рамках объективных выводов. От этого помутнение рассудка, в которое он попал, как на вираже, становилось ещё отвратнее – и пусть Аксель был рад оказаться в собственном сознании, пока пробуждение не принесло ему особого удовлетворения.
– Что это было? Гипноз? – действие сеанса наложилось на мало адекватное состояние мужчины с момента, как Рац подвела его к кушетке, поэтому помнил он происходящее смутно, хоть и отличал его наличие в реальности от потенциального существования в параллельных вселенных.
Он, не вставая, взглянул на Эстер снизу вверх, когда она приблизилась. Распрямился, расправляя плечи, ловя женский взгляд.
– Я готов побыть подопытным кроликом в качестве искупления грехов, – покладисто подтвердил редактор. Не сказать, впрочем, что идея разговоров с подругой, как с лечащим врачом, вызывала в нём волну энтузиазма, однако сейчас пришла его очередь потерпеть. Тем более, во имя своего же блага.
– Скажи, как надумаешь, – великодушно уведомил венгерку Аксель. – Я оденусь понаряднее. Собственные похороны и всё такое, – несмотря на остроты сомнительного качества, наглости или шутовства во взгляде Рёда было немного. Обычно он не отличался большим коэффициентом совестливости, но сейчас норвежец отчетливо ощущал вину и неловкость за то, что произошло. В большей части, пожалуй, из-за того, что он оказался беспомощным тогда, когда пришел момент отвечать за свои поступки.
Рёд поднялся, оказываясь лицом к лицу с Эстер.
– Я серьезно, Рац, – твёрдо произнёс редактор, заглядывая в женские глаза. – Спасибо.
– Хотя ты не думаешь, что пару раз в неделю – это многовато? – не удержавшись, уточнил мужчина.

---
- Гипноз, - подтвердила Эстер, легонько кивая, - обычно я о нем предупреждаю и провожу воспитательную беседу, чтобы разъяснить, что это такое. Но ты был не очень общителен, а лишний раз препираться я не хотела.
Рёд был действительно не в том состоянии, в котором стоило объяснять механизм работы гипноза. Из-за него она нарушала все этические нормы, оправдываясь лишь тем, что он не просто пациент и между ними нет (поправочка: раньше не было) этой дистанции. Помимо всего прочего, ей нужно было еще его согласие на проведение сеанса, которое он мог не дать из вредности. В лучшем случае они бы просто поругались из-за его скептицизма и недоверия, а ссор за эти три месяца ей хватило по горло.
Она не думала, что когда-нибудь это скажет, но пережив лето в постоянном напряжении, она начинала завидовать людям, у которых в жизни было все просто – просто встречаются, просто спят друг с другом, просто дружат. Скучно, зато не страдают мазохизмом. Из-за Акселя ей пришлось забыть о своих предпочтениях – мазохизм (в особенности, когда дело касалось чувств и эмоций) не был в списке ее любимых развлечений.
Эстер проигнорировала шутку о похоронах, решив, что если она надумает его действительно убить, он все равно не успеет съездить домой, переодеться. Она чувствовала, что ему не по себе, что он не в восторге от своего прошлого поведения, а потому не хотела усугублять. Все же в этом кабинете он теперь был не просто другом, а отчасти пациентом. А правила предписывали думать, прежде чем говорить, заботясь о том, как это скажется на клиенте.
- Не за что, - просто ответила женщина на благодарность и честно добавила, объясняя причину своей отстраненности, - а простить пока не могу. Дай мне день-два.
Мимоходом в голове появилась мысль о том, что было бы неплохо эти день-два еще и не работать. Устроить себе отдых. Кстати, стоило подкинуть мысль об отдыхе и Акселю. Хронический недосып в сочетании с расшатанными нервами приводил к последней стадии стресса – истощению. Ему бы хорошенько отоспаться, прежде чем снова появляться на работе.
- Маловато, Рёд, - непреклонным тоном отрезала женщина.
Естественно, он не был в восторге от идеи таскаться к ней в кабинете два раза в неделю на прием. Одно дело заглянуть после работы, другое – проходить курс лечения. Нормальным людям эта кушетка претила как данность, хотя на ней действительно было очень удобно расслабиться. Что теперь было жизненно необходимо уже ей, а не ему.
Сделав шаг и сократив расстояние между ними, Эстер уткнулась лбом ему в плечо, на пару секунд прикрывая глаза. Несмотря на обиду, знать, что теперь все будет как прежде, было очень успокаивающе, а отсутствие с его стороны раздражения было особенно приятно. Признаться, она от этого отвыкла.
Взяв себя в руки и отстранившись, женщина подняла взгляд, деловито интересуясь:
- Как себя чувствуешь? Тебе бы выспаться.