ЧАЙ-ЧАЙ-ВЫРУЧАЙ!
I traded it all, while somehow saving you.
Tony Stark as Antony Sebastian Bletchley,
ex-head of Department of International Magical Cooperation,
Nicolette Allegre as Yvonne Adeline Saint-Hilaire, French Ambassador.
DATE, PLACE, WEATHERЕсли Вам не трудно, то захватите зонтик.
Если трудно, впрочем, все равно захватите.
Будет солнечно, но зонтик выглядит солидно, не правда ли?
Министерство Магии Великобритании. 1983 год.
Один из 365 дней, но совершенно не похожий на другие.
DESCRIPTION
Посол — честный человек, посланный
лгать в другую страну для блага собственной.
Жизнь не прощала ошибок. Не прощает сейчас - и не будет когда-либо потом. Блетчли часто доводилось почтительно склонять голову перед этим утверждением, пока не довелось прочувствовать его на своей шкуре. Господин бывший глава отдела международного магического сотрудничества, конечно, никогда не был обделен рационалистической жилкой, но если разум соглашался, что "поделом!", то душа рвалась, рычала и кричала о несправедливости, когда два долгих года назад его, предварительно выпотрошив и вывернув наизнанку, отправили в Азкабан. Энтони был вынужден признать, что это был отпуск, от которого не отказываются, но и возвращают - по первому же требованию.
Требовать никто и ничего у Тони, разумеется, не собирался.
...Но что если найдется тот, кто сможет потребовать Блетчли самого?
О коварности дипломатии, когда она попадает в руки женщине, и потенциально неоплачиваемых долгах.
SOUNDTRACKSAvenged Sevenfold - Victim.
Florence and the Machine - No Light, No Light.
Two Steps from Hell - Diplomatic Immunity.
--
Ивонн теряла терпение. Мило улыбаться идиоту, который вальяжно развалился в кресле в кабинете главы отдела Международного сотрудничества, ей претило. Идиот же, в свою очередь, полностью оправдывал это незамысловатое определение, решив, что женщина перед ним – не более, чем красивая дурочка, которой скоро надоест улыбаться, и она уберется восвояси со своими глупыми требованиями. Ишь ты, чего придумала, подавай ей опального мистера Блетчли!
Ивонн улыбаться действительно надоело. У нее не укладывалось в голове, каким попутным ветром его занесло на эту должность, но слово «дипломатия» в его лексиконе явно было отброшено куда-то на задворки, по всей видимости, за не знанием его значения. Она, к сожалению, в данной ситуации и к счастью в глобальном смысле, этого «главу» не знала. Реми, что удивительно, тоже. Удивительно, потому что он, в отличии от нее, утрудил себя поиском информации чуть ли не обо всем британском правительстве, а уж о главах отделов и их замов тем более. Однако это незнание не мешало ей думать, что главой он стал явно не благодаря своим качествам, а был удачно посажен на этот пост.
Ивонн готова была его убить. Единственное, что его спасало, это то, что она отдавала себе отчет в том, что после окажется в соседней с Тони камере. Соседство, конечно, приятное, в морской бой можно будет поиграть, но дементоры, хоть и милые ребята, но все же не настолько, чтобы находиться с ними в непосредственной близости. К тому же, ее задача была вытащить бывшего главу из Азкабана, а не спасать от скуки в ближайший десяток лет. Хватит, засиделся. Аделин уже начинала скучать.
Но, если она все же не сдержится, то клятвенно обещает себе назвать самый кривой однопалубник именем своей жертвы. Как его там… Ах, да, Глен. Мерлин, у него даже имя противное.
- Понимаете, в чем дело, - вкрадчиво начала Сент-Илэр, глядя в глаза собеседнику, - переговоры по этому вопросу уже давно велись с мистером Блетчли, но были приостановлены на некоторое время, а вы своим возмутительным поведением грозите нарушить тесное сотрудничество Франции и Британии. Что об этом скажет ваше начальство?
Начальство есть у всех. Пусть ты хоть тысячу раз глава, но отчет о проделанной работе изволь в срок положить на стол Министра.
Женщина с мстительным удовольствием смотрела, как меняется лицо собеседника, не ожидавшего, что посол Франции от мягкого «Было бы намного лучше, если бы мистер Блетчли сам вел переговоры, он осведомлен в этом вопросе лучше остальных», перейдет к банальной угрозе, mais à la guerre comme à la guerre. Ну, а что поделать, если сей субъект иного языка не понимал.
- Либо переговоры ведет Энтони Блетчли, либо переговоров не будет вовсе, что автоматически означает разрыв любых отношений – политических, культурных, экономических, - твердо заявила Ивонн и добавила, - вплоть до закрытия наших границ для ваших граждан. Я достаточно ясно выражаюсь?
Блеф – интересная штука. Несмотря на довольно большие возможности и обширное количество средств влияния, заставить французское правительство сделать все то, что она только что пообещала, было бы ммм…сложно. Не то чтобы невозможно, информация как средство шантажа и манипуляции всегда было в ходу, нужно лишь знать за какие ниточки дергать, но это будет скандал мирового масштаба. А у Британии, Ивонн была уверена в этом, найдутся враги.
Энтони Блетчли мог бы собой гордиться. Загреметь в Азкабан, создав шумиху на мировом уровне…не каждый смог бы.
На удивление Аделин, Глен тоже проникся. Проникся настолько, что лицо приобрело нежный оттенок мокрого мела, что, к сожалению, украшением не послужило. Более того, Глен проникся настолько, что соизволил вскочить со своего, несомненно, чрезвычайно удобного кресла и, наказав ждать, вылетел за дверь. Видимо, с подобным он столкнулся впервые. Выглянув за дверь, Ивонн попросила у секретарши зеленый чай с мятой, а вернувшись, села обратно.
Если здесь все такие идиоты, это будет несложно.
__________
Ивонн сидела на диванчике в приемной отдела Международного сотрудничества, закинув ногу на ногу, а рядом положив пальто зонтик-тросточку, и читала. А что еще делать, когда пол отдела ходит мимо тебя с поразительной частотой? За сегодняшнее утро она ощутила на себе весь спектр эмоций, на который в принципе способны господа дипломаты, но самым распространенным было, конечно же удивление. Два года прошло после той шумихи с их главой, а тут объявляется непонятная француженка и требует привести его обратно, грозясь устроить Британии веселую жизнь.
А вот в старые добрые времена ее каждый уважающий себя дипломат узнал бы. Тогда Ивонн была частой гостьей в этой стране, однако, после ареста Энтони, сюда больше не приезжала. Сотрудничество с Альбионом поручили кому-то из послов, а ее, по собственному запросу, отправили в спокойную и невероятно красивую Швейцарию.
Британский международный отдел перетряхнули до неузнаваемости. Насколько смог разузнать Реми, заместителя Тони уволили практически вслед за ним. Точнее не уволили, просто понизили. Но Ивонн не удивилась бы, отыскав его в Гватемале, к примеру.
Если им удастся вернуть Себастьяну прежнюю должность, ему придется ох как нелегко.
Аделин, оторвавшись от книги, бросила взгляд на коридор, когда увидела двух мужчин, идущих в ее сторону. Не было сомнений, что один из них – Блетчли, а второй, судя по всему, вчерашний Глен. О, она не сомневалась, что бывший глава оценит по достоинству, кем его здесь заменили. Достойно, ничего не скажешь.
Закинув книжку в сумочку, женщина встала, подхватила пальто и зонтик и улыбнулась. Первый день из Азкабана, а выглядит так, как будто все два года на светских раутах провел.
- Добрый день, мистер Блетчли. Я думаю, нам лучше пройти в конференц-зал?
Получив одобрение, женщина прошла вперед, а у самой двери остановилась, пропуская внутрь Энтони. Зайдя вслед за ним, Сент-Илэр развернулась, положив руку на ручку двери и улыбнулась назойливому уже-в-скором-времени-не-главе:
- Спасибо, Глен, если нам что-нибудь понадобится, мы вас позовем.
Посол закрыла дверь и повернулась к другу. На первый взгляд он был таким же, каким она запомнила его с последней встречи. Однако, стоило присмотреться, чтобы заметить…усталость? Два года общения с этими тварями, тянущими все самое светлое из души, кого угодно утомят. Хотя, признаться, она ожидала худшего. Она боялась увидеть перед собой человека сломленного и безразличного ко всему. Реми, черт бы побрал этого всезнайку, всю дорогу рассказывал что происходит с людьми после нескольких лет в тюрьме. Будто бы она сама этого не знала.
- Соскучился? - лукаво улыбнулась Ивонн, прохаживаясь по залу.
Все, хватит существования в виде овоща, пора было возвращаться к жизни.
Тем более, что Судьба, кажется, давала второй шанс и возможность вернуть практически все.
--
Я чувствую себя неуклюжим. Как подросток. Пальцы скользят по гладкому атласу пиджака, едва заметно цепляясь за него твердой, загрубевшей кожей.
Странное ощущение: словно всю жизнь провел на задворках Лютного Переулка, перетаскивая ящики из необработанного дерева с самой черной из всех контрабанд, а не выслуживался, щеголяя идеальной длинной ногтя, перед министерскими шавками. Я резко отворачиваюсь к зеркалу, чтобы скрыть усмешку от Глена, стоящего в дверях. Честно говоря, понятия не имею, чего он этим добивается: если ему строго наказали меня ублажать, то он зря старается. Эксгибиционизмом не страдаю.
Лучше бы принес чашку кофе. А еще лучше – совсем не кофе.
Рука в очередной раз соскальзывает с лацкана вниз, в поисках последней из пуговиц, но, как и прежде, они не увенчиваются успехом. Меня смущает собственная беспомощность, но я понимаю, что это наглость – желать большего. Мелкая дрожь все еще изредка накатывала на мой берег дикою, неконтролируемой волной, заставляя почувствовать себя эпилептиком.
Я не уверен, кто помнит Азкабан лучше: я сам – или мое тело?
Азкабан жил контрастом. Захватывающим, головокружительным контрастом между холодным камнем и теплым сиянием оставшихся счастливых воспоминаний. Впрочем, «оставшихся» - не совсем верное слово. «Выживших». Азкабан жил контрастом потому, что одно с другим не могло существовать в пределах единственного временного континуума, и больной, влажный воздух непременно чередовался со вспышками «праздника внутри тебя», пока не приходил суровый начальник и не говорил, что бал окончен, если вообще санкционирован.
Азкабан играет не по правилам: даже если бы у меня – и сотен других – была возможность создать Патронус невербально, запрет на магию внутри тюрьмы все равно сводил наши тщетные попытки к тому, чтобы… даже не пытаться. И это становится не слабостью духа, а простым рационализмом: когда ты не прыгаешь с утеса в море, потому что знаешь, что поплавать не удастся, а вот о камни разбиться – запросто.
Азкабан страшен ни своей полутьмой, ни морской сыростью, ни пропахшими неподдельным человеческим страхом помещениями. Азкабан не страшен ничем, кроме того, что ты теряешь веру в самого себя. Безысходность порой убивает лучше Авады Кедавры.
- Вы действительно талант: развестись и завести новую подружку, сидя в этой конуре, - Гвен надрывно скалится, чуть ли не краснея от приложенных усилий.
Я по-прежнему смотрю по направлению, но абсолютно точно – мимо зеркала. Пуговица всё ещё находится в зоне действия под названием: «terra incognita», но человек, который возникнет в отражении – последний, с кем я желал бы встречаться. Еще не время. Я не боюсь. Я просто не желаю.
- И давно Вы изменяли своей жене с этой… француженкой? – Он не унимается: выплевывает все, что относится к Ивонн. Готов поспорить, что в старые добрые времена таких дипломатов должны были сжигать на кострах. – Два, три, пять? - Я чувствую, что еще чуть-чуть, и этот парень не доживет до своего следующего юбилея. Но его спасает то, что я не хочу обратно. Я хочу жить, а не ютиться в уголке сознания, хочу прикасаться – и чувствовать, а не хватать руками воздух. Я хотел увидеть всех, включая Марту, а это дорогого стоило! Моя эмоциональность, относительно которой я редко питал иллюзии, сыграла со мной злую шутку в этом факельном коробчонке. И, в отличие от распространенного мнения, у нее было мало общего с безумием.
Пуговица, наконец, поддается. Я выправляю плечи и невольно сжимаю в кулак кисть, затянутую в перчатку. По прошествии этого часа я до сих пор чувствую странное чувство потери: обычно о нежную лайку терлась не только кожа, но и тонкая полоска металла. Позволяю мрачной улыбке появиться на губах: Глен только что доказал мне, что наш с Несс план сработал; они все поверили в скандал, устроенный ею на вторую неделю моего ареста. Громкие слова, громкие обвинения. И – не знающая границ министерская глупость.
Они все приняли как данное то, что, лежа в постели с одним мужчиной уже почти четверть века, для миссис Блетчли стало большим открытием то, что ее муж – счастливый владелец метки.
– Потрясающе, мистер Блетчли, потрясающе. – Я осознаю, что у Глена игривое настроение заканчиваться не собирается, и понимаю, что если не положу этому конец словесно, меня вполне хватит, чтобы завершить разговор и физически. Оправляю пиджак, разворачиваюсь на пятках. Хочется броситься на него, прижать к стенке и лишить языка, как поступали с ведьмами во времена дражайшей Святой Инквизиции. Сдержаться, впрочем, после двух лет в Азкабане труда совершенно не составляет. Но я получаю моральное удовлетворение приблизиться к нему настолько, чтобы он испугался.
А между нами еще полдюйма, парень! Отвечаю тихо, почти польщенно:
– Можете поаплодировать, – Дементор меня побери. Я само дружелюбие.
Из комнатушки, в которой мне щедро предоставили случай привести себя в порядок, Глен вылетает со скоростью новехонького Нимбуса.
Очаровательное создание.
Я выхожу следом и усмехаюсь, не забывая прикрыть за собой дверь. Усмешка выходит жесткой: я оставляю за этой дверью прошлое.
И нет, мне совсем неинтересно, что оно об этом думает.
Честно говоря, присутствие этой Женщины на моей тропинке жизни снова удивило меня изрядно. Я, скорее, ожидал, что мрачная цитадель пойдет ко дну, нежели снова увижу Ивонн. Чертовка.
Почтительный кивок не то чтобы на приветствие – скорее, на скользящий по мне оценивающий взгляд. Не могу сдержаться от ухмылки: два года прошло, а она совершенно не изменилась. Впрочем, с чего бы? Я радуюсь, что, как оказывается на поверку, не растерял манеры:
- Чудесный день, мисс Сэнт-Илэр. Прошу Вас, – да, я действительно не имел ничего против, чтобы избавить свою спину от пары сверлящих меня глаз, полных ненависти. А еще – от вида того, что стало с отделом. Я начинаю сомневаться, что больше вызывает у меня приступ тошноты: нынешнее международное сотрудничество или, все-таки, следуя классике - веритасерум.
Когда дверь захлопывается, и она выпроваживает Глена, я ей почти горжусь. Гордиться полностью мешает легкий налет замешательства, смешивающийся с удушающим состоянием, что я задолжал кому-то жизнь. Мы не были так близки, чтобы она рисковала хотя бы своей карьерой. Если не сказать, что карьера для Сэнт-Илэр, насколько я был осведомлен, играла не последнюю роль.
Однако все вопросы были загнаны на задний план. Я сейчас совершу ошибку, но не могу удержаться. И не хочу. Достаточно ограничений. Войну не развяжем.
Я преодолеваю создавшееся между нами расстояние в пару шагов и крепко ее обнимаю. Без кольца на пальце – имею, тем более, полное право.
И, надеюсь, это послужит достаточно полным ответом на ее вопрос.
--
Если у Ивонн были слабости, то азарт был определенно одной из них. Противиться соблазну втянуть себя в какую-либо очередную авантюру она не могла, да и никогда не хотела. Втягивалась, к слову, намеренно и всегда получая большое удовольствие от процесса, а чаще всего со своей же легкой руки. Реми, ее помощник, в такие минуты не переставая нудел, что единственное, что сможет ее погубить – это азарт, затмевающий здравый смысл, на что француженка, смеясь, отмахивалась, советуя избавиться от этого ужасающей серьезности в столь молодом возрасте. И правда, ему было не более двадцати трех-четырех, а в занудности своей он порой легко мог переплюнуть и Министра.
Определяющим фактором авантюр всегда становилась масштабность. Размениваться на мелочи было не в духе Сент-Илэр, предпочитавшей международный уровень банальной бытовухе, что никак не могло быть одобрено ее правительством, на которое она, впрочем, плевала с завидной регулярностью, если считала свои действия наиболее правильными. Правительству не оставалось ничего иного, как укоризненно качать головой и, в качестве крайней меры, писать гневные письма в международный отдел, то есть непосредственно ей. Заведовал письмами никто иной как Реми, в чьи обязанности входило писать нейтральные, ничего не обещающие ответы. Порой Ивонн казалось, что он слишком с ними любезен, но по большому счету ей было все равно – лишь бы не вызывали на ковер. Процедура эта была отвратительно-унизительной, причем в большей степени для Министра. Вот уж парадокс – так искренне любить Францию и презирать ее правительство. Поэтому если в самом начале своей карьеры, она еще активно интересовалась происходящим в ее родном министерстве не только любопытства ради, но и из крайней необходимости, то в последние года два в местные передряги старалась не лезть, спокойно проводя большую часть времени в Женеве.
Чудесный, к слову, город!
К счастью, в своем положении посол была твердо уверена также, как и в том, что способных заменить ее нет и в ближайшем времени не будет. Слава Мерлину.
Впрочем, в положении Энтони она тоже когда-то была уверена. Это было нечто незыблемое, неподдающееся изменению и столь же логичное и правильное, как банальное использование магии. В том, что он занимал действительно свое место, сомнений быть не могло. Однако Британия, в отличие от других стран, не понимала, кого хочет сделать пешкой в своем стремлении показать действенность и эффективность власти и аврората. Еще пара лет с такими вот Гленами во главе и Туманный Альбион растеряет всех своих союзников.
Однако, международные отношения Великобритании волновали Ивонн в крайней степени мало. Скорее это была проверка собственных сил и ценность жизни одного конкретного человека, к которому она сейчас испытывала прилив безграничного уважения. Ах да, и еще округленные в ужасе глаза Тиссо, когда он услышал о ее затее. Поистине бесценный момент.
Внезапный порыв Тони сбил ее с толку на мгновение, и женщина мягко рассмеялась, обнимая его. Удивительное ощущение, когда понимаешь, что, несмотря на всю абсурдность ситуации, сделал все правильно. А ведь строго говоря, перед ней сейчас стоял человек, названный на всю страну преступником, действительно носивший метку и повинный во всем том, в чем его обвиняли. Но все это было не важно.
Возможно судьба и правда не дура, раз свела Блетчли с француженкой, имевшей представление о том, что правильно или неправильно какое-то свое собственное, от общественного отличное. Вся прелесть заключалась в том, что Ивонн не склонна была осуждать чужие пороки и грехи, предпочитая холить и лелеять свои собственные, коих тоже было не мало. Безгрешных людей вообще нет, а посол Британии не был сумасшедшим маньяком-убийцей, массово убивающим людей в центре города, поэтому у женщины были все основания полагать, что для принятия метки у него был повод, а потом, как часто водится, просто не было выхода.
Выпустив из объятий Тони, Сент-Илэр кинула ребячливый взгляд и, проигнорировав кресла, уселась на стол, скрестив ноги. Для полной непринужденности обстановки не хватало еще чая или кофе, и, пожалуй, она не отказалась бы от какой-нибудь шоколадки. Проклятые чиновники, предпочитающие все дела решать с утра пораньше.
- Кофе бы… - мечтательно протянула Ивонн, - Ты, кстати, выглядишь вполне неплохо для человека, который провел в Азкабане два года.
Интересно, если попросить Глена принести им кофе, какова вероятность, что он будет омерзительным на вкус? Что-то подсказывало женщине, что неприлично высока. Удивительное дело, ведь француженка хотела решить дело миром, вполне доброжелательно улыбаясь, когда столкнулась со стеной высокомерия и самодовольства настолько прочной, что даже ее обаяние не смогло ее проломить. Естественно, посла это разозлило, а уж дальнейшие ее действия, вызвать никакой симпатии к ней не могли.
Впрочем, что же все о Глене да о Глене, большей частью мысли Сент-Илэр занимал один простой до банальности вопрос. Проблема была в том, что возможно Энтони не желал его слышать или же вспоминать события двухлетней давности, а женщина справедливо полагала, что в таких вопросах у каждого должно быть право выбора. Но несмотря на это, не спросить она не могла.
- Скажи мне только, как это произошло? Как ты мог попасться?
--
christophe willem – jacques a dit.
Она тёплая.
Я не могу поверить, что она тёплая, и, пожалуй, сжимаю гораздо крепче, чем полагается для дружеских объятий, но осознание, что я покинул те проклятые стены приходит именно сейчас. С ощущением, как чужое тепло, на пару десятых градуса выше от нормальной человеческой температуры, пробирается сквозь лайковые перчатки и нападает на нервные окончания. Губы непроизвольно трогает улыбка: Ивонн не когда не была нормальным человеком, и ваши взгляды на жизнь, что брать от неё можно было всё, но на деле брать стоило самое лучшее, уверенно сходились на протяжении всего времени знакомства. Частично сдерживаемый интерес друг к другу, немного вольностей, но никаких эмоциональных излишеств: я – женат, она – француженка.
И кто бы мог подумать, что Сент-Илэр окажется первой, кого я увижу, перешагнув порог ада прямиком в чистилище.
Я выпускаю её из объятий немного неуверенно, и только теперь мне становится немного неловко за проявление ярко выраженной слабости. Я прочищаю горло и расправляю плечи. Мне хочется сказать "спасибо" за это и сотни вещей, которые она для меня либо сделала, либо ей сделать ещё предстоит, но я сдерживаюсь.
Всему должно быть своё время.
Меня заражает её игривое настроение: сидит на столе, болтая ногами, как маленькая девочка, и я вижу азарт в женских глазах. Потрясающе: она избавляет от клетки преступника государственный масштабов, а ей весело и такой мечтательный вид, что хочет прямо сейчас что-то вкусное и изысканное. Я знаю этот взгляд, потому что на момент её визитов всегда держал свежие восточные сладости в ящике стола. Хорошие были времена.
Теперь, восседая на моём месте, Глен наверняка хранил взамен рахат-лукуму дохлых крыс под стопкой мемуаров в виде моего допроса, который он перечитывал каждый день на ночь, как добрую сказку, когда Фея-крестная разрешает Золушке остаться на балу после полуночи. Сукин сын. Если у меня есть хоть малейший шанс вернуть своё место, я собственноручно запру его в той конуре, где провел последние два года, чтобы он прочувствовал, как стыдно быть полнейшим идиотом, когда твой предшественник так коротает свой бессрочный отпуск. Я постараюсь, чтобы Глен вышел на пенсию десятком лет раньше, которые он мог бы провести, протирая штаны на министерских стульях, причем самостоятельно, и буду сниться ему в кошмарах со свечой в руках и присказкой, молилась ли моя Дездемона на ночь, за то, что эта сволочь смогла даже крохотным миллиметром своего сознания предположить, что я способен изменить жене.
Тем более с Ивонн. Я всегда слишком ценил нашу дружбу.
Я бы стер Глена, это ничтожество, за то, что он осквернил мой брак и мой отдел, в порошок.
Но слишком хочу на супружеское ложе.
Мне кажется, что женщина замечает перемены в моем настроении, и я остываю почти мгновенно. Рот сам по себе искривляется в односторонней усмешке, греющей, как перчатки – мои руки. Я не уверен, что это озноб, если только озноб, вызванный хорошей эмоциональной встряской; да что бы это ни было, факт остается фактом: после того, как я покинул отсыревшие стены, мне всегда холодно.
– Всего лишь два года, – хмыкаю. – Видела бы ты меня через три, да не свезёт созерцать такую красоту!
Я был согласен умереть от скромности прямо сейчас только за это чувство легкости, которое взрывом конфети разнеслось по венам. И пришлось срочно загонять порцию воздуха в легкие.
Не свезёт, – сердце чаще забилось. – Надеюсь.
Я смотрю на француженку и думаю, что два года только пошли ей на пользу.
– Ты уверена, что хочешь кофе? Будешь выглядеть на двадцать шесть. Вместо двадцати пяти.
Впрочем, говоря о кофе, я не отказался бы сам принять на грудь чашечку-другую (а того, гляди, и целый кофейник), поэтому успеваю преодолеть расстояние до двери. Ну-ка, Сезам, откройся!
Миловидная девочка роняет папки с открытым ртом, стоит мне выглянуть за дверь в поисках жертвы, которая смогла бы сделать нам настоящий, а не трансфигурированный из опилок "напиток богов", и, явно забывая о том, куда шла, тут же бросается к двери.
– Мистер Блетчли! – Кстати о жертвах.
– Шшш, – я тонко заговорчески улыбаюсь, потому что знаю это ангельское создание: она некоторое время приносила плюшки моему заместителю. И мы вполне неплохо ладили. Я учил её играть в нарды в перерывах, а она рассказывала о бабушкином рецепте яблочного сидра. Кажется, её звали Саманта.
Я произношу вслух имя и по счастью в глазах догадываюсь, что не прогадал. Отлично: ещё гожусь на то, чтобы смущать впечатлительных стажёрок. Уже, вероятно, бывших. – Сделай нам, – я киваю на узкий прогал между дверной декой и самой дверью, откуда виднеется характерное "ножкопокачивание", – литра полтора качественной арабики и захвати что-нибудь вкусное. Нам с мисс Сент-Илэр предстоит долгий разговор.
Она расплывается в понимающей усмешке на "вкусное" и кивает, исчезая.
Я всегда знал, что секретарь моего зама – умная девочка.
Хлопаю дверью.
И застываю, услышав следующий вопрос.
Застываю не потому, что мне нечего сказать, но...
Воспоминания, как призраки, приходят из ниоткуда.
В тот день Блетчли-холл осаживали, как средневековую цитадель. Ломали стены, сметали вазы, портили бесподобные клумбы, так тщательно некогда оберегаемые Несс. Высаживали стекла. Энтони всегда верил в способности ударной группы отдела правопорядка, но в тот день они превзошли все его ожидания: такой концентрации глупости на квадратный метр мужчина за свои сорок четыре года лицезреть чести не имел и сомневался, что будет в ближайшем – и не очень – будущем удостоен. Потому что все могло обойтись меньшим материальным ущербом, если бы эти олухи постучали в дверь отведенным под столь почетную должность бронзовым кольцом, а не «бомбардой». И что они надеялись получить в ответ? А так как к идее расцеловать прибывшую дивизию в бесчисленные щечки и усадить за стол попить чайку Тони отнесся крайне скептически, они получили то, что получить предполагалось: боевое заклятие первой степени вместо реверанса и, так и быть, воздушный поцелуй. Он прекрасно знал, что будет написано в рапорте: «Энтони Себастьян Блетчли, обвиняемый в пособничестве Сами-Знаете-Кому (вина доказана), оказал при задержании сопротивление, ввиду чего по статье сто тридцать пятой магического мифического кодекса был арестован с применением силы». И, разумеется, размашистая подпись в стиле: «Ваш, Уполномоченный Министерский Пуфик», говорившая, что ближайшие сорок восемь часов от даты написания отчета субъект не покидал свое мягкое управленческое кресло. За сим стоило признать, что это было отнюдь не в стиле Блетчли: упускать возможность упустить возможность. На самом деле, он ждал их гораздо раньше: на час, на день, на неделю, на месяц. На все четырнадцать лет, которые он носил на предплечье насмешку безумного художника. И, пожалуй, в то солнечное воскресенье, когда у семейства в полном сборе был в самом разгаре поздний завтрак, Тони попытался отомстить Министерству Магии за все те нервные клетки, которые он оставил в его стенах.
Раз уж лишаться свободы, то с музыкой.
Безысходность, как и скука, штука тонкая.
Меня выносит на поверхность, в кабинет, снова, как прибивает бутылку с посланием к берегу.
– Я прокололся, – немного хриплю, тут же прочищая горло, и не давая себе такой поблажки, как перевести сбитое дыхание.
Я пытаюсь представить, сколько пробыл в небытие, если в дверь уже аккуратно стучаться, похоже, что нам принесли заказ.
– Кофе, – завороженно констатирую.
Но не делаю и шага в сторону двери.
Мой швейцар в новую жизнь, сделай одолжение.
Мне нужна пара минут, чтобы собраться с мыслями и рассказать тебе все от начала до конца.
--
Энтони Блетчли в ее жизни играл важную роль, зная или не зная об этом. Он ее восхищал еще до того, как она вступила на посольскую должность, и на первых порах он стал ее проводником в этот мир, так легко и непринужденно, словно вспоминая себя, когда он только-только сел в кресло главы отдела Международного магического сотрудничества.
За ним достаточно было внимательно наблюдать. И Ивонн, как примерная ученица, наблюдала на конференциях, важных встречах и конгрессах, сквозь полуопущенные ресницы и, казалось бы, мельком, но, благодаря природной внимательности, выжимая максимум из увиденного. Пожалуй впервые женщина собирала информацию не для того, чтобы использовать ее в нужный момент, а чтобы сделать выводы и определить как действовать можно, а как нет. К тому же, позволяя себе определенную наглость в общении, мужчина наглядно демонстрировал расстояние, на которое позволяли приближаться к себе представители других стран. А это было ценно: в любом деле главное - не перегнуть палку.
Все учатся у кого-то, она предпочитала учиться у лучшего.
Наблюдать, замечать все до мельчайших подробностей, бросив лишь один взгляд… Все это в детстве превращалось в увлекательную игру, придуманную отцом. Для него это была отнюдь не игра, а самая лучшая и, пожалуй, важная подготовка дочери к суровым реалиям жизни, однако маленькая Сэнт-Илер принимала ее за игру, которая стала настолько привычной, что играла она в нее до сих пор, порой даже на автомате.
Переменившееся настроение друга заметить было не столь сложно. Воспоминания ли о камере и дементорах или о Глене, который одним своим видом мог испортить утро, пусть даже такое как это, кому угодно, а может все вместе… Что послужило причиной перемены, женщина не знала, но в голову к Тони не лезла. Причем как в прямом, так и в переносном смысле. В конце-концов, у каждого есть право на свои личные плохие мысли, от которых резко становишься мрачнее тучи, и которыми ни с кем не собираешься делиться. А если соберется – она всегда готова выслушать.
- Не могу сказать, что очень уж жалею, - Ивонн улыбается, с веселящимися чертятами в глазах, и мысленно повторяет, словно пробует слово на вкус «Не свезет». Звучит поразительно вкусно. В дальнейшем это «не свезет» по ее скромному, но претендующему на гениальность плану, должно было относиться к кому угодно, но только не к ее дражайшему другу. Не свезет Глену задержаться в кресле главы отдела, не свезет церберам из аврората упрячь Блетчли обратно в Азкабан… Не свезет. Хорошее все-таки слово, когда относится к кому-нибудь другому.
Пока французский посол с детской и волнительной эйфорией думает о том, как перекосятся лица главы Аврората, его зама, Министра… Как закричат уже буквально на днях все заголовки газет, этот уже бывший заключенный успевает ввернуть в разговор комплимент. Как в старые добрые, когда наличие у мистера Блетчли в шкафчике пахлавы или рахат-лукума из кондитерской его дочери, мог решить исход переговоров. Женщине остается только многозначительно фыркнуть, как в те же старые и добрые, и по привычке добавить «Не подлизывайся», а после этого весьма довольно улыбнуться. Посмотрите-ка, два года без внешнего мира, а женщинам комплименты отвешивать не разучился.
И все же одними комплиментами сыт не будешь, поэтому Энтони выглядывает за дверь и, конспиративным шушуканьем, делает заказ на кофе и, как долетает до слуха женщины, на «вкусное». Остается надеяться, что заказ был сделан проверенному человеку, знающему, чем баловал их бывший глава посла Франции на о-о-очень важных переговорах.
Упс, Ивонн внезапно чувствует неловкость свою бестактность, только сейчас понимая, как прозвучал вопрос. Черт бы побрал ее недальновидность. Всю жизнь гордиться своей проницательностью и не сообразить, что после двух лет ада, человек меньше всего хочет отвечать на вопросы, а, пожалуй, больше всего хочет нормально выспаться и отдохнуть. Но вместо того, чтобы тут же извиниться и, наплевав на кофе, потащить его да хотя бы в отель, вряд ли ему можно нагрянуть внезапно домой, отдыхать, женщина молчит, боясь спугнуть момент, интуитивно понимая его важность. Она молчит, вглядываясь в его слегка бледнеющее лицо, и ждет.
Прокололся.
Сент-Илэр предполагала что-то подобное и ждет продолжения, но торопить его она не собирается. Если захочет – расскажет, если нет, они просто уйдут, и ей без разницы, разрешат ли ему покинуть здание. Вопрос о том, что будет после их встречи аккуратно, но с большим трудом, обходился ею в разговоре с Министром. Одно она знала точно – обратно в Азкабан его не отправят ни на одну ночь, ни на одну секунду.
Услышав стук в дверь, женщина проворно спрыгнула со стола и подлетела к двери. Приветливая девочка, радостно поглядывающая то на нее, то на мужчину, держала в руках поднос с внушительным чайником, чашками и двумя вазочками сладостей. Судя по сладостям, о слабостях французского посла она была осведомлена, а судя по тому, с каким восторгом смотрела на Блетчли, возможно даже работала под его непосредственным началом. Чудеса да и только, кажется, сегодняшнее утро не принесет мир во всем мире, но нескольких отдельных людей точно осчастливит.
Девочка убегает, а француженка несет поднос к столу и разливает кофе по чашкам, пока Тони собирается с мыслями.
- Мы можем отложить этот разговор, если хочешь.
--
Я смотрю на то, как звякают друг о друга чашки, которые она расставляет на столе, и этот тихий, дребезжащий звук, как голос дряхлого старика, отдается соборным колоколом у меня внутри. Кровь бурлит, а он бежит на сверхзвуковой по венам.
Ты предлагаешь мне отложить неизбежность?
Хватит.
Хватит, Ивонн, я не хочу ничего откладывать (и я медленно, сдержанно качаю головой, давая отрицание).
Я держал это в себе целых два года: каждую эмоцию, каждый страх, когда скрутили, заставляя пасть ниц рядом с начищенными ботинками, не только меня, но и мою семью. Я прокручивал в памяти каждый крик, каждых всхлип и стон после того, как меня вывели вон, телепортировав, и я был бы рад сказать, что всё это грубая ошибка, и всё будет хорошо.
Но ничего хорошо не стало. И ты прекрасно это знаешь. И каждый из нас, Блетчли, знал это. И в тот момент я не жалел, что Фрида в своё время заметила мою метку, так она в глубине души была минимально готова в подобному исходу.
Знаешь, я выучил хороший урок, Ивонн.
Что то, что ты хочешь, чтобы было хорошо, ещё не значит, что хорошо обязательно станет. Я удивлялся сам, почему мне потребовалось столько лет, чтобы понять это. У меня была слишком хорошая жизнь?
Синяк на моём боку, до сих пор полностью не сошедший и когда-то покрывавший половину торса – вещественная улика тому, как может выглядеть "хорошо", когда я склонен был заблуждаться относительно собственных способностей.
Кажется, это были трости. И горящие от возбуждения глаза государства, с благоговением принимающего на себя роль Святой Инквизиции в освобождении Магической Англии от такой скверны, как я и вся та шайка, по пятам и в толпе которой я ходил.
Я просто хотел, чтобы они были счастливы. Отныне заново – без меня. И в чем-то я был бы рад, чтобы кто-то грел постель моей жены, пока этого не могу сделать я. Но сейчас я нутром чувствую (и всегда чувствовал), что этого никогда не будет, потому что чистокровные браки – это не просто кольцо на пальце.
Чистокровные браки – это философия жизни. Вера в то, что вы сможете прикоснуться друг к другу вновь несмотря на то, что один из вас наполовину в могиле, а другой – наполовину к той же могиле следом. Но Несс спасает внук, сын нашего сына, называющий её бабушкой, и несмотря на то, что с Александром у нас в последние годы были достаточно напряженные отношения (как мне хотелось отвесить ему качественную оплеуху, что полез в этот котел с кипящей лавой, и как я благодарил Мерлина, что он не успел получить метку), я был благодарен ему за подарок.
Кстати, в последний раз этот комок инициативности, товарищ "подарок", стащил у меня важную министерскую печать.
Интересно, успели ли стены в доме покрыться яркими неразборчивыми трогательными каракулями?
Я хотел, чтобы они были счастливы. А ещё чтобы их сразу оставили в покое, но их третировали, пока не появился кричащий заголовок о том, что жене Пожирателя смерти разрешили развестись с мужем прямо в тюрьме. Несмотря на узы чистокровного брака.
Ивонн, неужели я многого просил?
В лёгкой растерянности я беру чашку со стола, не дожидаясь приглашения от француженки, и практически с достоинством – тем, что мне сохранить удалось – погружаюсь в объятия кожаного кресла. Одного из тех, которые находились в конференц-зале, и совсем неподалеку от того места, где Сент-Илэр сидела на столе. Я подсознательно чувствую, что мне хочется, чтобы она вернулась на него, уперлась каблучком в подлокотник и мы совершенно забыли, в какой яме находимся и по каким причинам. У Сент-Илэр был свой неповторимый шарм: посол была авантюристкой, каких свет не видывал; авантюристкой, чей каждый шаг производится для того, чтобы спрятать новую тайну в Бермудском треугольнике людских душ.
Или наоборот – вызволить её оттуда.
Единственное, что я чувствовал себя тайной сомнительной.
Объятия кожаного кресла были тоже теплыми, пусть мой старый друг и обходила их на несколько статей по поводу теплоты.
Для меня весь мир сейчас теплый. Только от воспоминаний веет ледяным холодком.
И дементоры оказываются снова близко.
Я не боюсь рассказать. Я смущен, потому что не знаю, с какой ступени начать вести рассказ.
Я не знаю, что она читала в газетах, и не уверен, в принципе, что знать это хочу, но мне так хочется оставить каждым упомянутый в "Ежедневном пророке" миф в целости и сохранности.
Чашка действует на меня умиротворяюще, и я постукиваю ногтем указательного пальца по тонкому фарфору.
Я мог бы сказать тебе "спасибо" и за это, но всему должно находиться свое время.
– Был министерский приём. Ты знаешь, какого там – новые и старые люди, посвежевшие и вымотанные лица. И каждый подходит к тебе, здороваясь за руку, до тех пор, пока у тебя не затекает конечность. Я хотел повести Несс танцевать в честь этого, что ей и сообщил, – я невольно едва заметно улыбаюсь, поддаваясь воспоминаниям, о том, как блестело шампанское в её бокале, как играли блики света на алмазной заколке в волосах. Я страшно соскучился. Но приходится дальше хмуриться, возвращаясь с небес на Землю: – Но нас перехватили. – Вот теперь от воспоминаний я скалюсь. – Молодой парнишка, ему не больше тридцати, но уже – заместитель одной из важных "шишек" в отделе тайн и так искренне восхищавшийся моей карьерой. Мы говорили о том, что поладим; он был женат, Несс пригласила их с семьей на семейный ужин. – Я беру паузу пытаясь понять, не начинаю ли нести чушь, но сказанное идентификации не поддается. Это было абсурдом и всегда им останется – жизнь. – Но до воскресного ужина мы не дотянули: он уронил шампанское на манжет моего камзола. В попытках отряхнуться, я приподнял ткань. – Не могу удержаться – устало вздыхаю. – Он заметил метку и не мог поверить своим глазам; знаешь, эта смесь из ужаса и восторга? Я думал, что он смолчит. Заткнется. Что на крайний случай, судьба смилостивится надо мной и его кто-нибудь успокоит, я даже был готов сделать это сам, но не хотел снова Несс втягивать в это.
Я допиваю кофе до дна, прежде чем констатировать, и на моих губах играет сначала меланхоличная, потом жесткая, почти жестокая усмешка.
– Но он сдал меня в тот же субботний вечер. – Я прищелкиваю неподалеку от фарфора, и он поет, как птица певчая, и я нахожу её взгляд: – Парнишку звали Глен.