Возвращение Лорда злило. Вгоняло в тупую ярость от осознания безысходности положения. Фрида ненавидела его изо всех сил, той ненавистью, на которую вообще была способна, за то, что он сделал с ней, с ее семьей, с ее близкими. Она надеялась, когда он исчез, что он гниет где-то заживо, испытывая все те муки, которые пришлось пережить ей и сотням других по его вине. С момента, как умер Регулус, до исчезновения слетевшего с катушек ублюдка, она сохраняла рассудок лишь движимая надеждой, что рано или поздно найдётся способ вогнать его на самое дно, в жерла ада, из которого ему никогда не выбраться.

Его возвращение стало настоящей катастрофой. Ведьму приводило в исступление осознание того, что все начиналось по новой. Снова боль и страх, помноженные вдвое, потому что его безумию не было ни границ, ни разумных пределов. Снова отец и брат молчаливо, принимая как данность, уходили куда-то по его зову, и она не хотела, не позволяла себе представлять, что происходило в этой темноте под покровом ночи. Она не была наивной и никогда не была дурой, чтобы возводить родных в ранг святых, но знала наверняка, что ни одному из них не приносило удовольствия то рабство, на которое они были обречены. Отныне — чтобы уберечь их всех, в том числе ее саму.

Фриде отчаянно хотелось найти выход. Потому что она была уже взрослой и не нуждалась в их защите. Хотела защитить их сама, испытывая бессильную тупую злобу от того, что это было не в ее силах. Разговор отца и брата, подслушанный случайно, о судьбе Майлза, предрешенной по всем канонам, потому что у них не было другого выбора, стал последней каплей. Отправной точкой безумия, рождённого в ее голове в попытке не дать им всем разрушить ещё одну жизнь. Регулус, Барти, Алекс, отец, теперь ещё и Майлз. Ей было этого чересчур, чтобы она могла оставаться в стороне и дальше. Потому что Майлз был чудесным, смышлёным мальчишкой, каким были все они в момент, когда принимали метку. И ни один из них по итогу не был этому рад.

Ведьма знала, что ни один из них не одобрит ее решения — ни отец, ни брат, ни тем более мать, которую она не торопилась спрашивать вовсе, пусть и признавала неохотно ее право знать, что происходит в ее семье. Она хотела бы им сказать. Ей нужен был совет и нужна была поддержка, какой бы самостоятельной она ни была, потому что идти на поклон к Лорду вовсе не было похоже на детскую безобидную шалость, грозившую снятыми с факультета баллами. Ей было страшно, и она предпочла бы знать, что ей не дадут совершить какую нибудь нелепую ошибку. Проблема была в том, что ее решение в их глазах уже было бы ошибкой.

Найти того, кто отведёт ее к Лорду, было непросто, но Фрида справилась. Долохов скалил зубы и насмехался, но все же согласился помочь. Помощью, впрочем, называть это ни у кого из них не поворачивался язык. Он был достаточно проницателен, чтобы понимать, что она это делает не от большого желания бороться за их идеалы. Она же предпочитала, чтобы он помалкивал и выполнил свою часть сделки.

Ведьма не хотела делать им больно, появляясь на собрании Пожирателей, но знала, что неизменно сделает. Все прошло на удивление быстро, и она поморщилась лишь еле заметно, когда руку опалила чертова метка. Она старалась не смотреть на них, когда отец и Алекс наперебой перечисляли, почему Лорду стоит принять ее в их стан. У неё не было сомнений, почему они это делали, как у них не было иного выбора.

Блетчли не собиралась трусливо сбегать, осознавая, что ей придётся объясниться с ними. Потому что они заслуживали объяснений и не заслуживали совершенно того, что им пришлось пережить с ее лёгкой руки. Она волновалась не на шутку за отца, человека, несомненно, сильного духом, но любившего их с Алексом так сильно, что она не знала, как он смирился много лет назад с тем, что его сын получил метку. Теперь такая же уродливая отметина красовалась и на ее руке, и она всерьёз переживала, что его хватит удар.

Александр не дал ей опомниться, аппарируя с ней домой, не спрашивая разрешения. Фрида качнулась на небольших каблучках, ловя равновесие, и поводила глазами, находя отца. Она поймала его взгляд, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди, но смотрела твёрдо, отчасти упрямо. Не собиралась извиняться за то, что сделала, потому что была уверена, что поступила правильно. Они рано или поздно поймут это — поймут, почему это было так важно.

Ведьма вздрогнула от неожиданности, когда отец ударил по столешнице. Растерялась на мгновение, ощутив, как из взрослой, самостоятельной женщины превращается под его взглядом в ребёнка, впервые слышащего, как отец повышает на неё голос. И смотрит так... Ребёнка, боящегося увидеть в его глазах разочарование. Ей стоило не малых трудов не отвести взгляд, не посмотреть на брата, ища привычно поддержку.

Поддержку, если можно было это так назвать, она от него все же получила. Тем спокойным, демонстративно ровным тоном, от которого хотелось хорошенько так, со всей любовью его ударить. Однако, несмотря ни на что, он был категорически прав.

— А что бы ты мне сказал, папа? — она спрашивала негромко, оставаясь стоять на месте в ожидании, когда отец обернётся к ней вновь. — Может ты бы привёл меня сам к Лорду?

Они все прекрасно знали ответ.

— Или может быть у вас были идеи получше, как не дать этому психопату добраться до Майлза?

Фрида не хотела ругаться. Они все были в чертовски плохом положении, и им стоило держаться вместе, а не ссориться. Она осознавала это прекрасно, но не могла усмирить раздражение, ворочавшееся внутри, переводя взгляд на брата.

— Ты абсолютно прав, Алекс. Вот только мне не пятнадцать, и ты не можешь запретить мне защищать моего племянника.