Оливия улыбается, когда муж касается губами её шеи. Он делает это каждое утро, каждый раз – тайком, как маленький вор, когда она наносит макияж и выбирает подходящий настроению парфюм. Она улыбается, потому что он делает это каждый день на протяжении двадцати девяти лет несмотря ни на что, даже если они находятся в ссоре. Блетчли любит его за это – за его совершенное отсутствие гордости в отношении их брака, потому что, отличие от Энтони, она всегда держит ультиматум до последнего. Потому что кто-то должен напоминать этому избалованному мальчишке о том, что не всё в жизни достается легко. Потому что считает, что ему, как человеку, пренебрегающему традициями, необходимо хотя бы одну традицию иметь, иначе он попросту сойдёт с ума.
В те дни, когда Тони не ночует дома, Оливия больше не ждёт его ко сну и не спрашивает о том, где он. Знает прекрасно о том, чем он занимается, и знает, что на утро от него будет нести огневиски. Она считает, что ему удается чудом удерживаться на грани алкоголизма все эти годы, но не собирается отказывать ему в маленькой слабости, пока он не перейдет черту. Оливия хочет верить, что Тони её не перейдет, потому что он безнадежно любит своих детей, если ему когда-либо станет недостаточным любить её. Она бесконечно благодарна ему за то, что он не даёт ей повода сомневаться в собственной верности все эти годы. Энтони не раз шутит, что ей чересчур идёт его фамилия, а Блетчли не любит, когда трогают то, что принадлежит ей.
Оливия делает это осознанно – оставляет воспитание детей ему. Всегда находится рядом, но разрешает Тони говорить за них обоих. Разрешает ему быть любящим отцом, потому что знает, что у него это получается – вероятно, гораздо лучше, чем получается быть любящей матерью у неё. Оливия знает, что разорвет глотку любому, кто посмеет обидеть её детей, но ей никогда не хватает должной теплоты или широты эмоций, чтобы быть той матерью, которую заслужили Александр и Фрида. Возможно, потому что с момента, как её ненаглядный супруг переживает смерть родителей и получает метку, всё её силы уходят на то, чтобы напоминать Тони о том, что у того есть повод вставать по утрам. Она не стесняется ругаться на него в самые черные дни в самых извращённых французских выражениях за то, что он – дурак, который сам выбрал ту собачью жизнь, которой живёт, но никогда не винит его за это. Знает, что он справляется с этим не хуже неё.
Оливия злится на него всерьез за многие годы лишь тогда, когда метку получает Александр. Она знает, что он тоже расстроен, – о том наглядно говорит погром в поместье, – но Блетчли всё равно не раздумывает, когда залепляет мужу звонкую пощечину. Потому что она доверила ему их, детей и их будущее, чтобы он столь сильно оплошал. По сути, в тот единственный раз, когда оплошать у него не было права. Тони держит её крепко, когда она плачет навзрыд, уткнувшись ему в плечо. Оливия плачет слишком редко, чтобы Блетчли когда-либо мог к этому привыкнуть.
Оливия считает, что понимает лучше многих, почему у них не складывается с Фридой. Считает, что дочь берет слишком многое от неё, даже если все убеждены, что она – папина дочка. Оливия, в общем-то, не сомневается в этом тоже и со временем не может не отметить причудливое обстоятельство, что Тони лучше удается воспитывать дочь, нежели сына. Блетчли считает, что это к лучшему. Считает, что Фриде повезло с отцом, потому что у самой Оливии никогда не было близких отношений с родителями. Младшая Лефлер всегда была чересчур похожа на мать, что не шло на пользу Марте и Оливии так же, как не шло на пользу женщинам семьи Блетчли. Оливия считает, что они начали общаться с матерью ближе лишь тогда, когда обеим перевалило за сорок. Она не может загадывать, случится ли подобное с ней и Фридой, но всегда на это надеется. Всегда гордится дочерью, даже если делает это на удобном для них обеих расстоянии.
