Потеря аппетита – самое страшное, что может случиться с заключённым, которому повезло оказаться на третьем этаже федеральной тюрьмы. Бальтазар не смог оценить подарок судьбы по достоинству, пока месяцем позже не оказался пятьюдесятью этажами ниже, ослабленный кокаиновой ломкой и мертвецки бледный, как накрахмаленная простыня. Раньше, этажами выше его сводили с ума сытые причмокивающие звуки, незамедлительно вызывающие у бредящего от лихорадки шведа рвотный рефлекс. Месяцем позже, взглянув на объедки 53 этажа трезвым взглядом, Бальтазар долгое время не мог выбросить из головы тот самый жирный стейк, от которого воротил нос, пока его сокамерник не терял даром времени.

После 53 этажа их снова подняли. Возвысили над остальными. До 26 этажа долетали лишь отголоски испуганных криков тех, кто оказался гораздо глубже в тюремной яме – в кои-то веке это было не просто фигурой речи. Стол, накрытый на обширной платформе, стал выглядеть богаче, и жизнь снова вошла в свою колею. Его сокамерник был невротиком, молившимся каждые два часа. Бальтазар считал, что не убил его в свой первый месяц лишь чудом, когда мечтал лишь о том, чтобы тот заткнулся. Спустя три месяца они практически подружились. Фил начинал раздражать шведа сильнее лишь тогда, когда принимался ходить из угла в угол за пару дней перед тем, как выпускали газ. Он повторял, как заведённый, что в этот раз им не повезет, после извиняясь за свои слова молитвой. Бальтазар закрывал глаза каждую ночь, не зная, накликает ли Фил беду – или это его молитвы, его наивное раскаяние помогают им не опускаться ниже сотого этажа.

Следующий месяц они провели на 74 этаже. Неприятно, как считал Бальтазар, но не смертельно. Могло быть гораздо хуже – пугающие крики ниже становились ближе, заставляя мурашки бежать по коже.

Спустя ещё месяц, разглядев на стене цифру 230, швед осознал, что отныне ему было положено кричать от ужаса. Падение было слишком болезненным, чтобы принять его легко.

Худощавый Фил, с которым они провели бок о бок четыре месяца; тот самый Фил-невротик, чьи руки были скованы тремором, напал на Бальтазара спустя три ночи. Отбившись от острой вилки, метящей в сонную артерию, Харт кубарем скатился с койки вместе со вцепившимся в него сокамерником. Всё началось так же быстро, как и закончилось, когда платформа обезглавила Фила, возвращаясь на нулевой этаж. Швед не дал его телу провалиться в дыру инстинктивно, забившись в угол камеры до следующего полудня. Он знал, что тело скоро начнет разлагаться, и ему стоило принять решение о том, как с ним поступить. На самом деле, вариантов было немного, и Бальтазар знал об этом. Сложнее всего было взять погнутую вилку, которой Фил пытался отправить его на тот свет, и начать отрывать человеческую плоть с костей. Со временем Бальтазар начал находить в подобной трапезе свои преимущества: никто не пытался её отобрать или наказать его за то, что он запасся провиантом. Единственное, Фил умер слишком рано, из-за чего разложение наступило раньше, чем шведу бы того хотелось. В этот раз Бальтазар не почувствовал газ, заполняющий лёгкие, потеряв сознание несколькими часами ранее.

Харт очнулся раньше своего нового сокамерника. До того, как открыть глаза, он вспомнил одну из молитв, которую часто повторял Фил. Бальтазар не знал, каким богам молиться, но молился искренне, желая снова увидеть на бетонной стене двузначное число. О большем он не просил.

Боги его не услышали, но, вероятно, услышал какой-то клерк в мифической приемной. Этаж 101 был похож на компьютерную ошибку – ему не хватило двух этажей, чтобы его просьба стала явью. Чем ниже опускалась платформа, тем большую разницу играло то, на каком этаже ты находишься, чтобы успеть урвать последний кусок.

Бальтазар, кряхтя, поднялся с койки и тряхнул тяжёлой из-за газа головой, прежде чем встать, разминая мышцы. Он первым делом подошёл к зеркалу, оглядывая осунувшееся лицо. От прежнего лоска, которым отличался модельер, не осталось и следа. Не говоря о том, какой ущерб его внешнему виду нанесла треклятая ломка. Мужчина не скрывал своей радости от того, что та осталась в прошлом.

Он сполоснул лицо водой, скрупулёзно стирая с лица кровавые следы после последней трапезы на 230 этаже, и только после этого обратил внимание на своего нового сокамерника. Бальтазар, впрочем, спустя пару шагов осознал, что ошибся.

На койке лежала девчонка, на вид которой модельер не мог дать больше двадцати – и то, зная, что в тюрьме не держали представителей младше шестнадцати лет. Бальтазар выругался себе под нос, сразу отметив её болезненный вид. Он не знал, на каком она была этаже раньше, но мог точно сказать, что жизнь её не баловала сытным обедом последний месяц.

Швед не успел подойти ближе. Он увидел, что его сокамерница начинает приходить в себя, прежде чем одеяло зашевелилось – и из-под него на Бальтазара бросился разъяренный прыткий комок. Не успев опомниться, Харт ощутил, как обожгло щеку, прежде чем ему удалось схватить изворотливое животное за шиворот, пристально разглядывая. На поверку им оказался хорек, ощерившаяся морда которого ясно говорила, кто в камере считал себя хозяином. Бальтазар глухо зарычал, прикладывая свободную ладонь к окровавленной щеке.

– Я не собирался тебя трогать, – раздражённо отозвался Харт, бросив на девушку мрачный взгляд. Он поймал себя на мысли, что действительно не причинил бы ей вред. Как минимум, если платформа продолжит приезжать на их этаж пустой, свежевать человечину, по примеру Фила, стоило ближе к второй неделе. Бальтазар старался не думать об этом всерьез, потому что до конца он отказывался верить, что ему пришлось стать каннибалом. От одной мысли об этом начинало подташнивать.

Модельер не слишком церемонился, когда разжал хватку, разрешив хорьку шлёпнуться на пол, после отбегая к хозяйке.

– Дрянь, – некрасиво высказал свое отношение к животному швед.

– Я бы на твоём месте держал его при себе, если ты не хочешь, чтобы кто-нибудь превратил его в обед в один прекрасный день, – отозвался мужчина, в этот раз обращаясь к девчонке.

– Особенно, если ты сама его припасаешь на "черный день".

Иных причин для того, чтобы брать животное с собой в это место, Бальтазар не видел, проведя месяц на 230 этаже.

Модельер помолчал, заставив себя вздохнуть глубже. Он видел, что девчонка на взводе, поэтому держал ухо востро, но не собирался ввязываться в драку сейчас. У них для этого ещё был целый месяц.

Харт открыл рот для того, чтобы поинтересоваться её именем, но вместо этого поймал себя на удивительной догадке.

– Тебя зовут Фрида? – он взглянул на неё недоверчиво, с подозрением.

– Дочь Энтони Блетчли. Я видел тебя несколько раз в газетных хрониках, – объяснил мужчина.

Если он не бредил, то Бальтазару было чертовски интересно узнать, как эта особа оказалась в федеральной тюрьме.

Федеральная тюрьма была неподходящим местом для светских бесед, поэтому Бальтазар не ожидал, что его новая соседка перестанет видеть в нем угрозу. Наоборот, она поступала мудро, не позволяя себе расслабиться. Швед верил, что его здравого смысла хватит ещё, как минимум, на несколько дней, но не мог ручаться за то, не начнет ли он в ближайшем времени относиться к Фриде и её хорьку как к обеду.

В любой другой ситуации Харт бы улыбнулся в ответ на её яростное желание защитить животное. Против животных, говоря откровенно, он ничего не имел. Однако сейчас мужчину хватило лишь на то, чтобы огрызнуться:

– Поговорим об этом через неделю, – вторил ей Бальтазар, не желая ввязываться в дальнейшую дискуссию. Несмотря на то, как мерзко звучали подобные предположения, после месяца на 230 этаже Харт считал, что убийство животного было меньшим из зол. Кроме того, едва ли не деликатесом. Швед следом вздохнул глубже, заставляя себя выбросить из головы подобные мысли.

Модельер позволил себе усмехнуться, когда она упомянула жёлтые страницы.

– Я нахожусь в этой дыре уже пятый месяц. Подозреваю, что несколько отстал от сплетен светской хроники.

Харт понимающе кивнул, когда она попросила его не произносить свою фамилию вслух.

– Бальтазар, – представился в ответ мужчина.

Он вскинул следом брови, стоило ей напрямую поинтересоваться его предметом. Ей нравился её деловой подход.

Харт скорчил следом гримассу, выуживая из кармана пачку сигарет. Сигареты были нетронутыми, потому что, не мысля трезво во время подступающей ломке, модельер не утрудился выторговать у федеральной тюрьмы зажигалку. Он подозревал, именно эта оплошность обеспечила ему наличие пачки сигарет в яме, несмотря на ранние заверения администратора в том, что после заключения курить мужчина не сможет.

– Моя гордость, – не скрывая самоиронии отозвался Бальтазар, убирая следом пачку обратно в карман тюремных брюк.

– Не предполагал, что "Джинни" федеральной тюрьмы исполнит мое желание столь буквально, забыв предложить хотя бы спички, – пояснил Харт. Он смирился со своей оплошностью давным-давно, чтобы шутки на эту тему давались ему играючи.

Бальтазар присел на пол в позу лотоса в интуитивной попытке сбавить напряжение между ними. Он не знал, в каких отношениях они будут спустя неделю, а то и завтра, поэтому предпочитал ловить момент, общаясь с сокамерницей по-человечески.

– Если твой хорек ещё жив, ты вряд ли опускалась ниже этого этажа, – сделал негарантированный вывод Бальтазар. Возможно, её бравому защитнику просто-напросто повезло.

– Давно в яме?

Бальтазар ответил неопределённым кивком, когда Фрида поинтересовалась длительностью его срока.

– Пять месяцев, – пояснил швед. Порой месяц казался вечностью в федеральной тюрьме, как тот, который Бальтазар пережил до того, как попасть на 101 этаж. Он был упрямым и сильным, но с каждым месяцем верил все меньше, что доживёт до конца своего срока. Особенно, если ему снова не повезет, и после 101 он очнётся этажом ниже, а не выше. Бальтазар не считал подобные размышления проявлением пессимизма. Он всегда старался смотреть на ситуацию трезво. По крайней мере, в те периоды своей жизни, когда не пил и не сидел на наркотиках. Федеральная тюрьма, очевидно, принесла в его жизнь положительные изменения.

Когда Фрида расхохоталась, Харт не смог сдержать удивления, а потом улыбнулся шире.

– Я давно не слышал, как кто-то смеётся, – мягко объяснил мужчина свою реакцию, взглянув на Блетчли оценивающе. Он считал, что его размышления звучали дико, но не мог думать о происходящем иначе. В федеральной тюрьме он с каждым днем все меньше походил на человека. Несмотря на то, что до этого у него была неплохая компания и за прошедшие пять месяцев ему было грех жаловаться на своего соседа. То, что тот попытался заколоть его вилкой в конце их дружбы, было лишь досадным недоразумением.

Бальтазар помотал головой в ответ на её вопрос о тюрьме.

– Я знал об этом месте меньше, чем стоило бы, – вынес вердикт швед. – В тот момент я понимал лишь то, что здесь мой срок будет в разы меньше, чем в любом другом учреждении, и меня мало беспокоили последствия.

Бальтазар усмехнулся, подытоживая откровенно:

– Учитывая, что первый месяц я слезал с кокаина, осознание того, где я оказался, пришло ко мне поздно.

– Что насчёт тебя? – не остался в долгу Харт. Он подумал, прежде чем всё же решился спросить:

– Как ты оказалась здесь?

Бальтазар понимал, когда люди не желали говорить о своем прошлом, особенно при первой встрече. К примеру, Фил так и не смог объяснить ему внятно, за что он сидел, да и самому Харту было нечем гордиться.

Швед выслушал рассказ Фриды о 68 этаже внимательно, невольно мрачнея следом.

– Даже этот стол будет лучше, чем тот, который был у меня на 230 этаже прошлым месяцем.

– До этого мне везло больше, – невесело усмехнулся Бальтазар. Он сомневался, что дожил бы до знакомства с Фридой Блетчли при ином раскладе.

Харт постарался взбодриться, после усмехаясь веселее:

– Нас ждёт впереди тяжёлый месяц, но ты мне нравишься. Надеюсь, мы оба его переживём.

– И даже твой хорек, – с должной долей скепсиса добавил Харт.

Бальтазар не помнил, когда кокаин стал его привычкой. Совершенно точно, что после того, как он переехал в Нью-Йорк, потому что у него не было потребности принимать наркотики в Стокгольме. Харт винил во всем себя, но не сомневался, что если бы в его индустрии среди американских коллег кокаин был бы "не в моде", мужчина бы вряд ли им увлекся, а то вовсе не решился попробовать. Обычно он следил за своим здоровьем.

– Последние полгода, – наконец, подсчитал Бальтазар срок, в течение которого кокаин был неотъемлемой частью его жизни. Харт криво усмехнулся:

– Индустрия моды не отличается целомудренностью. Я находился в окружении творческих личностей и мечтателей, для которых кокаин был источником вдохновения и, в свободное время, способом повеселиться.

– Не думаю, что я снова прикоснусь к этой дряни после того, как выйду отсюда.

Расслышав, как и Фрида, звук движущейся платформы, Бальтазар особенно не хотел употреблять "если" вместо "когда". Надежды на 101 этаже на светлое будущее и без того было мало.

Харт взглянул на Блетчли оценивающе, когда она рассказала, почему оказалась в федеральной тюрьме. Ей в очередной раз удалось его удивить.

– Ты явно их хранила не для себя. Это были наркотики твоего мужа? – предположил швед. Мужчина успел заметить кольцо на её безымянном пальце и отталкивался в суждениях от своего наблюдения. Сделать же вывод о том, что Фрида не была наркоманкой, было не сложно.

Бальтазар отвлекся от их разговора об их прежней жизни, когда Блетчли задала вопрос об его пребывании на 230 этаже, который Харт надеялся не услышать от неё. Он признавал, что надеяться на подобное было глупо – тем более, если до этого ей повезло побывать лишь двузначных этажах. Бальтазар помолчал недолго, собираясь с мыслями, прежде чем сформулировать ответ:

– Я выжил теми же способами, как и все, кто опускается на этажи, для которых на платформе не остаётся еды.

Бальтазар не нашел в себе сил произнести вслух, что ему пришлось есть человеческую плоть. Прошло недостаточно времени, чтобы он с этим смирился. Скорее, просто-напросто пытался забыть об этом инциденте. До того момента, как жизнь снова не отправит его на двухсотый этаж.

– Что случилось с твоим сокамерником? – поинтересовался швед.

– На 68 этаже всё ещё должна оставаться еда.

Загорелся зелёный свет. Бальтазар поднялся с пола и обернулся в сторону ямы, напряженно наблюдая за тем, как подъезжает платформа. Когда та опустилась достаточно, чтобы можно было оценить её содержимое, швед позволил себе хмыкнуть.

– Осталось больше, чем я предполагал, – не без иронии подытожил швед, разглядывая обглоданные кости, а также брошенные то тут, то там остатки зелёного салата. Несмотря на то, что на 230 этаже ему приходилось несладко, Харт не мог назвать предложенные блюда аппетитными.

– Дамы вперёд? – предложил мужчина, взглянув на Фриду.

– Если нам каждый день будет оставаться хоть что-то, мы можем есть поочереди, чередоваться каждый день.

– Я – модельер, – пояснил Бальтазар в ответ на чужое любопытство, усмехаясь следом:

– Надеюсь, что им останусь. Я люблю свою работу.

Харт осознавал, что мог говорить о своем ремесле без остановки, но понимал, что не каждый разделял его энтузиазм к высокой моде. Он не настаивал.

Мужчина не торопился спорить с тем, что гуманности было мало в его вынужденной попытке очистить организм от наркотиков. Со временем он пришел к выводу, который позволил ему смириться с тем, что целый месяц пиршества на третьем этаже отправился коту под хвост.

–  Я заслужил это, – с видимой лёгкостью признался Харт.

– Я оказался в федеральной тюрьме, потому что сбил насмерть человека в нетрезвом виде, – объяснил следом швед. Дальнейших объяснений, он полагал, не требовалось.

Бальтазар смолчал, когда Фрида рассказала, что наркотики, за хранение которых её повязали, были припасены для её собственного пользования. Мужчина, почувствовав возникшее напряжение, не поверил ей ни на грамм, но не видел смысла ввязываться в дискуссию. Когда-то швед тоже верил, что можно "знать меру", принимая кокаин. Блетчли могла бы придумать байку лучше для стоящего перед ней бывшего наркомана, но Бальтазар признавал этот выбор за ней – не разговаривать о прошлом.

Харт взглянул на неё внимательно, когда Фрида рассказала следом о том, что случилось с её сокамерником. Он почувствовал иррациональное облегчение от того, что её сосед умер, свалившись в яму, а не был съеден. Если не Фридой, то любым другим энтузиастом этажем выше.

– Фил напал меня среди ночи на первой неделе на 230 этаже, – в свою очередь рассказал швед, невольно называя своего бывшего сокамерника по имени. Он вдруг мрачно усмехнулся, вспоминая:

– Он попытался заколоть меня вилкой. Мы сцепились, прежде чем откатились к яме, и платформа, идущая вверх, отрезала ему голову. Я его не убивал, – зачем-то пояснил Бальтазар. Суждение, как считал мужчина, было спорное. По крайней мере, если учивать, что следом он съел Фила той самой пресловутой вилкой, но об этом Харт смолчал.

Бальтазар смотрел на содержимое остановившейся на их этаже платформы с тем же энтузиазмом, что и Фрида, но после 230 этажа его гордости несколько поубавилось. Мужчина подозревал, что так же, как и она, не прикоснулся бы к трапезе, если бы не минувший месяц. Впрочем, стоило Харту взглянуть на мясные кости, он почувствовал неожиданный приступ тошноты. Бальтазару удалось подавить позыв, прежде чем он нагнулся за парой высмотренных на тарелке орешков, а следом – за пресловутым листом салата.

– Через пару дней нам будет все равно, кто это ел, – невесело "предсказал" швед. Его не слишком радовало, что на этом этаже их было трое, но не мог отрицать желание Блетчли заботиться о хорьке. Любой другой в этой тюрьме употребил бы вместо слова "забота" понятие "откармливание".

Швед заглянул в один из бокалов с интересом, следом хмыкнув. Мужчина забрал со стола ещё один сосуд, разделяя оставшиеся полтора глотка вина напополам и протягивая один из бокалов следом Фриде, улыбнувшись.

– За знакомство.

Он считал, что эти остатки вина были не меньше, чем чудом, и что это явно был последний раз, когда они с Блетчли смогут позволить себе выпивку, находясь на 101 этаже.