Фрида дожидается терпеливо, пока двое мужчин разбираются с аптечкой. У нее не хватает сил на то, чтобы задумываться о том, насколько странной выглядит встреча братьев, когда один из них был уверен, что второй мертв. Она доверяет Бальтазару, когда он берет в свои руки приготовление зелья, и не сопротивляется идее Бьорна донести ее до комнаты на руках. Все же в присутствии двух мужчин в квартире были очевидные плюсы.

Она забирается под одеяло, заворачиваясь в него в поисках уюта и комфорта, нежели от холода. Ей не слишком нравится то, как с ней носятся, но она позволяет себе немного расслабиться, не пытаясь все контролировать и порываться делать все самой. В конце концов, в том, что ей необходимо выпить, они явно способны были разобраться и без нее.

Ведьма забирает чашку из рук Бьорна, принюхиваясь к содержимому, и кривится капризно на заявление, что это необходимо выпить до дна. Она вспоминает, почему всегда недолюбливала Мунго и с подозрением относилась к врачам - ничего хорошего от них ждать не приходилось, еще ни одно лекарство на ее памяти не было приятным на вкус. Не считая шоколада, но его отчего-то как серьезную медицинскую помощь никто не воспринимал.

Фрида пьет неторопливо, растягивая "удовольствие", и не сразу понимает, о чем спрашивает Бальтазар. Пока Бьорн не начинает отвечать. Она замирает с чашкой в руках, распахнув широко глаза, и не сдерживается от нецензурной, но мысленной брани, осознавая, что теперь-то Бальтазар точно додумается, чей это ребенок на самом деле. Откровенно говоря, ее удивляет, что у него не возникает таких мыслей раньше.

Она бросает тяжелый взгляд на Бьорна в ответ на его "разве" и выдыхает немного раздраженно. В общем-то, сейчас она абсолютно согласна с позицией некоторых женщин, что мужчины - главное зло и от них только одни беды. И даже Бьорн, на которого было так много надежд, не становится исключением.

- Да ты просто находка для шпиона, Бьорн, - она отзывается кисло, понимая, что наверное следовало предупредить его, а после переводит взгляд на среднего из братьев, кивая легко, - не буду с этим спорить.

- Я буду благодарна, если ты сделаешь вид, что не слышал эту информацию. И я все еще раздумываю об аборте, так что не торопись примерять на себя роль отца.

Фрида принимает вертикальное положение, свешивая ноги с кровати, и заворачивается в одеяло, намереваясь вместе с ним уйти в комнату Рега. У нее нет никакого желания обсуждать это все ни сейчас, ни когда либо потом, и бегство - ее единственный выход.

- Пока вы обсуждаете эту животрепещущую тему, я пожалуй подожду в другой комнате.

Фрида коротко кивает на извинение, полагая, что в принципе в них нет смысла, потому что уже ничего не изменить. Ей не нравится то, что Бьорн не дает ей встать, но в целом она принимает его аргумент об аборте и том, что ей не стоит активничать в ближайшее время, если она не хочет навредить себе и ребенку. Она не знает, насколько всерьез раздумывает об аборте, но разумно полагает, что пока не приняла какого-то решения, ее задача заботиться о малыше по мере возможности. Потому что он, в отличие от них всех, ни в чем не виноват.

Она ложится обратно, закатывая глаза, но не сопротивляясь и наблюдая краем глаза за Бальтазаром. Ведьма понимает, что ее просьба забыть об услышанном, вряд ли будет исполнена, потому что такие вещи сложно выкинуть из головы по собственному желанию. Вместе с тем, она все еще не собирается никому навязывать этого ребенка, пусть даже его отцу, рассуждавшему недавно об ответственности. Ей интересно, что он думает об этом сейчас, когда выясняется, что ответственность должен нести он, а не Торфинн. Впрочем, слово "должен" ей категорически не нравится.

Блетчли медлит мгновение, прежде чем ответить вопросом на вопрос:

- А зачем? У меня нет желания становиться тебе обузой. Я могу справиться с этим и сама.

Она не хочет звучать жестоко, но говорит честно, потому что ей не нужна помощь из благородства или вынужденной необходимости. К тому же, она не хочет позволять себе мыслей о том, каким отцом мог бы быть их ребенку, если бы тот был желанным.

У нее нет ответа на его вопрос о дальнейших планах на ребенка, и она отзывается честно:

- Не знаю. Если бы знала, уже приняла бы какое-то решение.

Фрида думает следом, что разумнее всего было избавиться от ребенка еще тогда, когда она только о нем узнала, чтобы не создавать никому проблем. Сделать это тихо и не привлекая внимания, потому что так было бы куда проще.

Она переводит взгляд на Бьорна, когда тот тянет за собой брата, и только сейчас осознает в полной мере, что тем предстоит тоже нелегкий разговор.

- В баре есть бутылка виски и текила. Выбирайте на свой вкус.

Фрида беспокоится о том, как пройдет разговор братьев, и пытается прислушиваться первые несколько минут, но ничего не слышит. Что радует больше всего - не слышит и криков, а значит позволяет себе надеяться, что у их разговора будет мирный итог. Она знает, что Бьорн зол на брата, как и знает, что Бальтазар не чудовище, чтобы оставаться равнодушным к тому, что произошло с его братьями.

Она действительно выбивается из сил и чувствует, что ей нужен перерыв на сон. Ее пугает то, что новый день принесет с собой необходимость говорить о ее положении вновь, и тогда она уже не сможет прикрыться плохим самочувствием. Несмотря на их трогательную заботу, сейчас она предпочла, чтобы они оба оставили ее в покое, наедине с собой, разбираться со своими проблемами самой. Этот вариант кажется ей куда привлекательнее мучительного выяснения отношений и того, кто и что должен. По ее мнению, уже никто и ничего, и она прячется за эту позицию, потому что только так может уберечь себя от очередного разочарования.

Фрида спит спокойно и крепко, уставшая от напряжения, и не чувствует, когда Бальтазар занимает вторую половину кровати. Она жмется к нему ближе во сне и не просыпается до самого утра, пока сквозь шторы не начинает пробиваться яркий солнечный свет.

Ей требуется некоторое время, чтобы осознать, что она действительно спала не одна. Она оборачивается к молодому мужчине, стараясь не потревожить, и разглядывает его внимательно, не зная, как относиться к тому, что он пришел спать к ней. Объективно - идти ему было больше некуда, поскольку спальных мест в ее квартире явно меньше, чем человек на квадратный метр.

Ведьма не торопится его будить, но поддается порыву, касаясь почти невесомо подушечками пальцев его щеки, испытывая к нему сейчас необъяснимый и абсурдный прилив нежности. Ее пугает собственная реакция на него спустя столько лет, и она осознает ясно, что не хочет этого - испытывать к нему что-то снова. Она одергивает руку, как только он начинает ворочаться, просыпаясь.

- Доброе утро, - она произносит буднично, немного отодвигаясь и стараясь держать дистанцию, но в целом не показывать, что ее что-то смущает. - Кажется, все же стоило уступить кровать вам, она явно шире, чем диван.

Фрида усмехается еле слышно, когда он говорит про выпитый бар, и легонько качает головой, полагая, что это меньшая из ее проблем. В конце концов, в ее квартире больше нет претендующих на алкоголь, и это значит всего лишь то, что в следующий раз им придется прийти со своим алкоголем. Ну, и еще то, что, кажется, стоит позаботиться об обезболивающим, потому что похмелье у обоих обещает быть сильным.

- Не думаю, что в ближайшее время буду иметь на него виды.

Ее, признаться, не может не веселить идея спящего на коврике Бальтазара, но она все же рада, что он не стал этого делать, а пришел цивилизовано спать в кровать. Пусть даже к бывшей беременной подружке, отношения с которой весьма сомнительные, если не сказать хуже.

Ведьма слушает его внимательно и думает тоскливо, что слышать не хочет. Хотела бы несомненно, будь все иначе, потому что то, что он говорит о ребенке должно вызывать у нее радость, а не ощущение безысходности. Она благодарна ему за то, что он так или иначе оставляет право выбора за ней, но вместе с тем осознает ясно, что на самом деле выбора у нее нет. И то, что он говорит сейчас, пожалуй, все только усложняет. Возможно, это неправильно, но она думает о том, что растить ребенка одной ей было бы проще, чем видеть с какой-то периодичностью Бальтазара и поддерживать с ним связь.

Она качает головой между делом:

- Все в порядке, не беспокойся, - ... и не может до конца принять, что он действительно хочет ребенка. В мир Бальтазара, такого, каким он стал, вряд ли вписывались дети.

Фрида чуть морщится, когда он говорит об обещаниях, потому что это причиняет ей боль каждый раз, когда она об этом думает, но кивает головой следом, не находя в себе сил отказать, когда он просит ее так. По-человечески, напоминая о том, что когда-то он был совершенно другим.

- Я не сделаю аборт, - ей требуется несколько мгновений, чтобы смириться с этой мыслью и озвучить решение вслух. - Ты сможешь видеть ребенка, когда захочешь.

- Только помни, что ребенок - это не игрушка, которую можно выкинуть из-за обстоятельств, Баль. Это моя единственная просьба.

Фрида не знает, о чем им говорить еще, потому что, кажется, разговор о ребенке исчерпан. Она не ждет от его порыва стать отцом многого, полагая, что пройдет немного времени, и он осознает, что ничего подобного не вписывается в его планы и планы его отца, который приложил все усилия, чтобы компания оказалась в заботливых руках Бальтазара. В ее голове все еще не укладывается, что то, что они имеют сейчас, во многом результат стараний Амадеуса, взявшего на себя ответственность разрушить чужие жизни.

Она наблюдает за шведом внимательно, стараясь определить плачевность его состояния после выпитого, и в целом приходит к неутешительному выводу, что самочувствие у него должно быть так себе. В общем-то, на это же намекал стойкий запах перегара.

Ведьма чувствует, как ей становится неуютно, когда он начинает говорить вновь. Она не хочет вспоминать ни его предложение, ни их несостоявшуюся семью, ни возвращаться мыслями к тому, что этот ребенок мог бы быть действительно желанным.

- Это было давно, - она замечает сухо, чуть хриплым голосом, и считает, что им не стоит обоим затрагивать эту тему, если он всерьез намерен участвовать в жизни ребенка.

Фрида теряется, чувствуя, как сердце пропускает удар, когда он наклоняется к ней, касаясь аккуратно, не настойчиво. Она хочет остановить его, потому что это не закончится ничем хорошим, как обычно, но вместо этого выдыхает судорожно, подаваясь к нему. Ведьма целует его смелее, чем он касается ее изначально, и не может отделаться от мысли, что чертовски пожалеет об этом.

Она обнимает его крепче, прикрывая глаза, и хочет мыслить трезво, чувствуя как ее ведет от его близости:

- Ты сделаешь мне больно снова, - она не сомневается, что именно так и будет. - Тебе лучше уехать, Баль.

Фрида хочет этого - поверить ему, что все может быть по другому. Что он может действительно хотеть вернуть их отношения в том виде, в котором они были до его отъезда в Стокгольм. Хочет верить, что его отец не сможет ничего сказать против, и что его мнение не будет учитываться, когда совершенно точно тот будет не в восторге. Ни от перспективы возобновления их отношений, ни от появления ребенка. Она думает, что всегда будет для Амадеуса не той, кого бы он хотел видеть рядом с сыном, потому что с ней Бальтазар никогда не будет таким, каким его хочет видеть отец.

Ей не хватает никаких моральных сил на то, чтобы отстраниться от него и поговорить обстоятельно и серьезно, как того, наверное, требует ситуация. Потому что она не может мыслить трезво из-за его поцелуев, да и не хочет этого, если говорить откровенно. То, о чем он говорит - утопия, и она знает точно, что все не будет так гладко, как он сейчас обещает, но не может отказать себе в удовольствии целовать его в ответ, ощущая отчетливо то, насколько сильно по нему скучает.

- У твоего отца никогда его не было, - она отзывается глухо, пробегая подушечками пальцев по теплой коже под футболкой, - но это ему не помешало получить то, что он хотел.

Ведьма хочет верить, что она действительно ему нужна, но не может думать о том, сколько он выпил. У нее перехватывает дыхание от его нежности с ней сейчас, но проклятое сомнение внутри делает от этого только больнее.

- Сможешь, - ирландка не скрывает горечи в голосе, понимая, что это - ужасный эгоизм. - Тогда же смог, сможешь и сейчас.

Фрида не знает, насколько это в самом деле хорошая идея, когда тянет с него футболку вверх, несмотря на свои слова, движимая желанием быть к нему ближе. Она прижимается губами к его ключицам, поднимаясь по шее выше и прикусывает легонько мочку уха, выдыхая рвано и судорожно.

- Тебя ждет компания и отец, который не позволит тебе все бросить.

- Не нужно давать мне обещаний, которые не сможешь выполнить, Харт.

Фрида считает, что его отец способен и на большее. Судя по тому, к чему привело его воспитание, способен на такое, что вряд ли когда-нибудь сможет уложиться у нее в голове, и вряд ли когда-то придет в голову Бальтазару. Остававшемуся, несмотря ни на что, где-то в глубине души тем же милым и открытым парнем, которым был когда-то с ней. Она осознает это отчетливо, когда он целует ее вновь, что Амадеусу так и не удалось задавить его настолько, насколько тому хотелось. И ее это пугает, потому что его отец непременно попробует сделать это вновь.

Она не сопротивляется, когда он снимает с нее футболку, лишь жмется ближе, признавая честно:

- Не верю. Не могу верить, - потому что они уже это все проходили. Потому что когда-то ей уже казалось, что ничего не способно их разлучить, и никаким силам мира они не позволят это сделать, потому что жить друг без друга не могут. Оказалось, что могут. Качество же такой жизни уже было на совести каждого.

У нее по коже пробегают мурашки, стоит почувствовать его губы на ее животе. Ей нравится и одновременно пугает то, с какой нежностью он, кажется, относится к ней и к мысли об их будущем ребенке. Ведьма не может отделаться от страха разочароваться вновь, потому что ей кажется, что это станет для нее последней каплей после всего, что ей и так приходится пережить.

Фрида чуть морщится, качая головой, потому что он говорит на эмоциях, когда заявляет, что ему плевать на компанию и отца. Мертвый Ларс был прекрасным доказательством того, что стояло в верхней строчке приоритетов Бальтазара. Она не хочет отстраняться от него абсурдно, но чувствует, как у нее сдают нервы на его признании в любви.

- Ты уже любил меня когда-то, Харт. Но это не имело никакого значения, - она знает, что глупо обвинять в этом только его, но не может сдержаться, вытирая быстро подушечками пальцев слезы, набегающие на глаза.

- Чего ты хочешь, Баль? Бросить работу и остаться здесь? Что ты будешь делать, когда твой отец затребует тебя обратно?

- Он обязательно это сделает, даже если отстанет от тебя на месяц, два или даже до рождения ребенка.

Фрида жмется к нему, не скрывая, что ей это сейчас необходимо. Каким бы ни был итог их разговора, и чтобы она ни говорила, ей необходимо сейчас чувствовать его рядом. Она любит его сумасшедшей, не проходящей ни на грамм за эти годы любовью, и не может перебороть ту горечь, которую испытывает от того, что все сложилось не так. И сейчас, от его присутствия, ей одновременно и чертовски больно тоже.

- Я люблю тебя тоже, - она отзывается на его признание глухо, уткнувшись ему в плечо, не имея желания скрывать этого, потому что ее чувства к нему очевидны. Потому что только из-за них она и боится и не может поверить в его обещание, что отныне все будет иначе.

Она слушает его внимательно, когда он делится размышлениями о будущем компании, но вместо воодушевления испытывает только страх, потому что его идея безумна. Ее приводит в ужас то, как может отреагировать Амадеус на подобное неповиновение сына, а фантазия услужливо подкидывает жуткие варианты развития. Особенно, если, как он говорит, он "перестанет быть нужен". После всего произошедшего, у нее нет иллюзий относительно отцовской любви старшего Харта к детям.

Фрида отстраняется от него, поднимая глаза в ужасе и ловя его взгляд, чтобы убедиться, что он не шутит, и не знает, как донести до него мысль, что это чертовски плохая идея.

- Ты сошел с ума? Твой отец тебя убьет.

- Не смей этого делать, Харт!