Бальтазар испытывал досаду из-за того, что чувствовал, что ему, по чести, было нечем помочь Фриде. Он видел её отчаяние, а также сожалел, что Патрику доведётся узнать о том, что случилось с его ребенком, которого тот так долго желал. Не считая того, что тот вовсе не знал, что будет отцом. В этот момент Бальтазар жалел о том, что Блетчли была столь совестливой, чтобы уберечь своего жениха от последствий своего поступка.

Но Харт не мог её винить в этом. Не мог, говоря откровенно, быть объективным по отношению к Фриде вовсе, потому что знал, что ей довелось пережить за последнее время. Он также знал, что Патрик не видел этого, поэтому позволял и ей, и себе жить в сказке. Бальтазар подозревал, что, возможно, именно поэтому у Фриды и её нового суженного всё получилось – прошлому стоило оставаться в прошлом, и модельер был его, её прошлого, частью.

– Ты не можешь знать наверняка, – подытожижил Бальтазар мягче, когда Фрида продолжала посыпать свою голову пеплом. Продолжала делать выводы, которых ещё не мог сделать Патрик. Харт не отрицал, что подобный исход был возможен, но сейчас хотел, чтобы она подумала хорошенько.

– Ты его любишь? – Бальтазар отозвался, помолчав недолго, повторяя вопрос, который уже задавал ей прежде, на том приеме.

Он не торопил её, давал ей время подумать над ответом, прежде чем подытожить всё же со своей точки зрения:

– Если ты хочешь от него детей, не говори ему об аборте. Для него этого ребенка не существует на этот момент вовсе, живого или мёртвого. Ты поступишь ещё более жестоко, чем сейчас, когда сначала дашь ему надежду, а потом её отберешь.

Бальтазар думал о том, что, даже если Патрик не ушел бы от Фриды, осадок бы непременно всё испортил.

– Похоже, он желает тебе добра, – нейтральнее заметил швед, вынося своеобразный вердикт:

– Доверься ему.

Бальтазар не мог перестать думать о ребенке и о том, как когда-то узнал о том, что тот был бы у Блетчли, сам. Иногда он думал о том, чей это был ребенок на самом деле, его или насильников, и не знал до сих пор, во благо ли то, что он так и не узнал правду.

Ещё Бальтазар думал о том, что, вероятно, остался бы с Блетчли впредь, будь он на месте Патрика, которому предстояло узнать об аборте. Харт знал, что это, пожалуй, ненормально.

Он покачал головой, пока она извинялась за вторжение на его показ, прежде чем заметить:

– Мы почти закончили.

Он бросил беглый взгляд на часы, прежде чем решить:

– Сможешь подождать здесь недолго? Мне понадобится скоро выйти на подиум на несколько минут, чтобы поблагодарить присутствующих. И покрасоваться, – шутливо, в мягкой попытке разрядить обстановку хоть немного, пояснил Бальтазар, после резюмируя своё предложение:

– Я вернусь и отвезу тебя на квартиру. Или в отель. Где ты остановилась?

Он поразмыслил мгновение, прежде чем внести некоторые поправки в свой "план":

– Если не хочешь сидеть здесь, можешь посмотреть показ из-за кулис.

Бальтазар следовал порыву, когда, подавшись к ней, прижался губами коротко к её макушке.

– Я понимаю, что это сложно, но тебе не помешает немного отвлечься.

Бальтазар заверил Фриду, что она ни в коем случае не помешает, но его мысли были далеки от показа в этот остаток вечера. Он не мог перестать думать о том, что было множество более достойных показов, которые он хотел бы ей показать, из тех, на которых она так и не побывала; думал о том, о чём старался в другие дни не думал вовсе – где он старался недостаточно, чтобы Фрида могла быть счастлива с ним, а не с Патриком? Швед старался не думать о том, что сказала Блетчли о любви к своему нынешнему кавалеру. Бальтазар считал, что он медленно сходил из-за нее с ума.

Ему потребовалось немало усилий, чтобы сосредоточиться и подняться под аплодисменты на подиум, выглядя беззаботным, довольным итогом создателем этого представления.

Он отчего-то не спросил, понравилось ей или нет, когда уточнял насчёт того, где она остановилась. В какой-то момент Бальтазар оказался больше увлечен новостью, что они с Блетчли снимали по номеру в одном отеле. Швед знал, что до него при других обстоятельствах можно было дойти пешком, но в этот день его старые переломы напоминали о себе сильнее, чем обычно. Он забросил трость на заднее сидение, а после пригласил Фриду занять место в салоне автомобиля.

Их поезда заняла всего несколько минут, за которые Бальтазар пытался осознать, насколько чудовищную ошибку совершает, связываясь с Блетчли снова. Он хотел ей помочь, но осознавал явно, что не мог мыслить рядом с ней трезво даже спустя столько месяцев порознь.

Бальтазар настоял, чтобы проводить её до двери номера, но опомнился уже на тот момент, когда они подходили к лифту.

– Как ты себя чувствуешь?

Он был наслышан о том, насколько неприятны были аборты, от знакомых. Бальтазар не желал себя контролировать, когда дело доходило до заботы о Фриде.

– Если тебе что-то понадобится, теперь ты знаешь, в каком я номере остановился, – предупредил швед.

– Пожалуйста, не стесняйся. Я постараюсь помочь, – подытожил Харт.

Он считал, что совершает самоубийство, когда отозвался, стоило им зайти в лифт, обхватывая крепче увесистый набалдашник трости:

– Мне нужно переодеться, но после я могу подняться к тебе.

Бальтазар помедлил, прежде чем объяснить, оборачиваясь к молодой женщине и коротко усмехаясь; не агрессивно, но скорее заботливо:

– По-моему, Блетчли, тебе не помешает выпить.

Лифт остановился на его этаже. Харт сделал шаг в коридор, но после обернулся, придерживая створки и оглядывая Фриду немного странным, непонятным взглядом:

– Ты можешь меня подождать в номере, а также выбрать что-нибудь из моих запасов.

Швед поморщил нос, признавая:

– Не люблю отельные мини-бары, поэтому справляюсь без них.

Бальтазар считал, что начал выглядеть по-человечески лишь сейчас, когда сбросил официальный костюм, переодевшись в простые джинсы и футболку. Он традиционно одевался с претензией, когда состоялись показы; ему нравилось ощущение жизненно важного события, пока он соблюдал маленькие ритуалы.

– Мне нравится, что ты решила не откладывать, – отметил Харт, когда, вернувшись к Фриде из гардеробной, принял наполненный бокал.

Он пригубил напиток, не дожидаясь тоста, и после улыбнулся открыто, когда Фрида отметила его наличие вкуса.

– О, сколько тебе потребовалось, Блетчли, чтобы признать, что я хорош? – в тон молодой женщине, шутливо поддел её Бальтазар.

– Я рад, что ты осталась, – легко поделился размышлениями швед.

– Эта коллекция проходная, но однажды я покажу тебе что-нибудь лучше, – самокритично решил Харт.

Он присел на край кровати, когда Фрида заговорила о прошлом. Бальтазар приложил усилия, чтобы сдержать тяжёлый вздох, вместо этого запивая свои несвоевременные мысли виски.

– Надеюсь, тебе не хватало меня не так сильно, как ты считаешь, – миролюбиво отозвался швед. Он чувствовал, как что-то сдавливало грудную клетку, а выносить происходящее становилось тяжелее. Его выдержка была бита вдребезги, а на повышенной сентиментальности сказывался долгий и трудный день, полный прочих переживаний.

Бальтазар помедлил, размышляя, мгновения, прежде чем поднять на Фриду взгляд, отвечая откровенностью на откровенность – так же, как и она, не желая делать из их встречи трагикомедию:

– Я тоже соскучился, Блетчли.

Бальтазар надеялся, что это прозвучит по-дружески игриво.

Швед заглянул в бокал, прежде чем без лишних колебаний следом допить залпом его содержимое. Он не хотел знать, как это смотрелось со стороны, вставая и делая шаг к бутылке:

– Догоняй, а то ты отстаёшь, – шутливо предупредил Харт, наполняя бокал заново.

Он решил, что доведет её до принадлежащего ей номера позже, когда сделал шаг навстречу Блетчли, призывая ту протянуть ему бокал, чтобы он смог обеспечить выпивку, которая бы не заканчивалась.

– Ещё не пожалела, что приехала ко мне после всего, что случилось? – вдруг поинтересовался Бальтазар. Отчего-то ему казалось, что она поймет его верно: их связывало в прошлом многое, чтобы они запросто находились рядом друг с другом или желали частых встреч.

– Я хотел извиниться за тот прием в Лиссабоне, – собравшись, отозвался Харт.

– Я говорил о многом, о чем говорить не стоило.

Бальтазар вздрогнул внутри, когда Фрида признала, что скучала, как она заверяла, больше, чем он себе представлял. По мнению шведа, их разговор выходил болезненнее, чем он того желал, но он не имел понятия, как его прекратить. Более того, прекращать, говоря откровенно, не желал.

Бальтазар не желал напиваться откровенно, но, завладев бутылкой, больше не видел смысла отказывать в чем-либо ни себе, ни Фриде.

Он улыбнулся теплее, когда она назвала происходящее "дурной привычкой". Швед не желал сводить всё к банальным обязательствам, но не мог не признать:

– Ты поставила меня на ноги после той катастрофы, – он не желал говорить, что это сделали врачи, потому что верил в молодую женщину больше, чем в них.

– Я многим тебе обязан, – мягче отметил Бальтазар.

Харт осознавал, когда заводил этот разговор, что воспоминания о Лиссабоне будут не из приятных. Он надеялся завершить разговор об этом как можно быстрее, но неизбежно стал жертвой прошлых обид, когда Фрида напомнила о своем признании. Бальтазар считал его главным катализатором его несдержанности, и до сих пор считал то признание несправедливым. Он осознавал, что прошлое стоило оставить в прошлом. Проблема была в том, что её признание той давности всё усложняло и заставляло его гадать, могло ли у них получиться что-либо, если бы не связь Фриды с Патриком. Бальтазар не желал об этом думать.

– Всё в порядке, – подытожил мужчина в ответ на её извинение.

Он помедлил, всё же замечая:

– Я был растерян, потому что не мог понять, что я делал не так в сравнении с Патриком.

Бальтазар также считал, что ему не нужно объяснять, в каком контексте стоит рассматривать его откровение.

Он считал, что для того, чтобы остаться в здравом уме после этого разговора, ему было нужно выпить больше. В этом Бальтазар неплохо преуспевал.

– Он уже делал тебе предложение? По-моему, в прошлый раз ты говорила о скорой свадьбе, – напомнил швед. Он старался выглядеть беззаботнее, не желая делать ни её, но свою жизни невыносимее.

Бальтазар помнил, что недавно Фрида избавилась от ребенка Патрика, но не желал заострять её внимание на аборте, больше интересуясь будущим. Он не был уверен, что это – верная стратегия, но ему было необходимо поговорить о чем-то кроме их несложившихся отношений. Держаться в рамках приличий и вести  себя по совести наедине с Фридой становилось сложнее.

Фрида была права: как бы Бальтазар того ни желал, он не мог перестать думать о том, чем Патрик оказался лучше него. Он знал, что это было глупой, возможно незрелой ревностью, но любил Блетчли всё это время слишком сильно, чтобы остановиться. Швед заставил себя вздохнуть, не спрашивая о том, что заключалось в высказанном "проще". Он не хотел, но продолжал помнить о её признании в Лиссабоне.

Он улыбнулся тепло, когда Фрида заверила, что он ей ни чем не обязан. Признаться, в отношении списка его заслуг, он не мог сейчас вспомнить ни одного.

Бальтазар продолжал методично запивать невысказанные сомнения алкоголем. Модельер чувствовал, что успел захмелеть, разглядывая молодую женщину, немного прищурившись.

Его почти не задела новость о том, что Патрик купил кольцо. Пожалуй, Харта всё-таки удивило, что кавалер Фриды до сих пор не сделал ей предложение.

– Не будь так категорична, – отметил Бальтазар, когда Фрида заверила, что это кольцо больше не увидит.

– Помни о том, что, если всё сложится, у тебя будет собака, – дружелюбно усмехнулся швед.

Он поднялся на ноги, прежде устроившись в кресле, в какой-то момент сам не зная для чего. В этих размышлениях его застал вопрос Фриды о новостях в его жизни.

Ему понравилось её признание, что она больше не читала жёлтую прессу.

– Боюсь, там и читать нечего, – улыбнулся шире Бальтазар.

– Я стал самодостаточнее – и теперь меньше хожу на модные вечеринки, ни с кем на них не сплю, а дела предпочитаю решать в публичных местах приличного толка за завтраком или ланчем.

– Я – разочарование жёлтой прессы.

В его голосе не было ни отчаяния, ни трагизма; наоборот, здоровое веселье. Сейчас Бальтазара устраивала его собственная жизнь.

– В Лондоне паршивая погода, но мне нравится этот город, – легко признал Харт.

Он после сделал шаг к Фриде, так же, как и прежде, не до конца уверенный в цели своих действий. Бальтазар считал, что у его выдержки тоже был предел, когда в голову ударил алкоголь, а Фрида интересовалась его жизнью, в том числе личной, и заверяла, что скучала.

Харт прежде пытался поддерживать мужскую солидарность с Патриком, особенно беря во внимание, что тот купил ей кольцо, но сейчас Бальтазар уверенно посылал того к черту.

– Извинись за меня перед твоим будущим мужем, – пробормотал швед, наклоняясь к Блетчли, прежде чем поцеловать её и не торопясь отстраняться.

Бальтазар считал, что с Нью-Йорком его слишком сильно связывало прошлое, и в какой-то момент он особенно желал от него избавиться. Лондон был чужим, холодным, но достаточно интересным, чтобы отвлечь от прочих своих недостатков. Шведа это устраивало – тем более, что частые разъезды позволяли сохранить ощущение новизны. Лондон не приедался, и этим был похож на Нью-Йорк.

Мужчина выдохнул, не сдерживаясь, судорожно, когда Фрида ответила на его поцелуй. Ему чертовски её не хватало. Швед, пожалуй, никогда не смог бы объяснить, когда он успел настолько сильно к ней привязаться. Бальтазар коснулся ладонью женской шеи, не желая отпускать ирландку далеко от себя, в какой-то момент вынужденный разрешить ей избавиться от бокала, прежде чем молодая женщина обняла его вновь. Бальтазар держал её крепко, после долгого времени не веря до конца, что она снова была рядом. О парне, который купил ей кольцо и собирался звать её замуж, швед старался не думать.

Он слушал её извинения, немного отстранившись и поймав женский взгляд. Харт следом прильнул к ней, целуя, снова, и заявил, помня о том, что говорил ей прежде о признаниях:

– Я люблю тебя, – он прижался губами к её скуле, размеренно опускаясь поцелуями ниже, по шее к узкому плечу.

Бальтазар обнял её, словно баюкая успокаивающе.

– Я знаю, как тяжело тебе было, – признал швед.

– Извини, если я торопился и не дал тебе достаточно времени. И моя измена...

Он промолчал, подбирая слова, но, в, целом, считая, что и без того всё было понятно.

– Я хочу, чтобы ты знала, что я останусь рядом, если я буду тебе нужен.

Бальтазар не любил самопожертвований, но оное им не считал. Он в полной мере осознавал, что выбрал, вероятно, неправильное время для поцелуев, учитывая аборт и её непростые отношения с Патриком.

– Прости, что не смог дать тебе того, что дал он, – он прижался губами к её виску, после целуя её, мягко придерживая за подбородок, в уголок губ снова.

Бальтазар был не против того, чтобы она осталась. Он в целом смирился с тем, что им было не суждено добраться до её номера, когда целовал её снова, пока она не напоминала о рекомендациях своего врача. Швед поймал себя на забавной мысли, что спустя столько месяцев ничего не изменилось, и ему по-прежнему приходилось обходиться холодным душем. Чувствуя Блетчли под боком после, он не возражал, прижимаясь, закрывая глаза, губами к женским ключицам.

Он спал, взбудораженный минувшим днём, плохо. Алкоголь также мало помог его расшатанной нервной системе, когда к восходу солнца швед уже не мог сомкнуть глаз. Он наблюдал, разморенный бессонницей, за сопящей рядом Блетчли и иногда целовал гладкую, теплую кожу, не в силах держаться подальше от неё. В этот раз он не отказывался от её признаний, особенно, когда она заявила, что он был ей нужен.

Бальтазар, со всей любовью к ирландке, успел отлежать левую руку, когда аккуратно выбрался из-под Фриды, поднимаясь с кровати. Помимо беспокойства за свои конечности, швед к этому моменту созрел до полноценного завтрака. Он считал, что Рим и итальянская кухня, особенно кофе, заслуживали большего, чем отельное пропитание.

Бальтазар на остывших за ночь городских улицах завернулся в куртку крепче, щурясь на яркое утреннее солнце. Ему пришлось пройти несколько кварталов, прежде чем швед нашел открытую пекарню, из которой умопомрачительно тянуло свежей выпечкой.

Он, впрочем, зашёл внутрь не сразу, отвлекшись на неожиданное тявканье, раздавшееся из-под его правой руки. Бальтазар обернулся резче, чем стоило, реагируя на раздражитель.

Он наклонился, заглядывая с интересом в коробку, из которой раздавались протестующие звуки. По коробке метался неуёмный щенок, видимо, жаждавший внимания, а также какого-то провианта. Швед подметил на коробке надпись на не самом грамотном английском, призвавшем забрать щенка в хорошие руки. Прежде, похоже, их было несколько из помета. Этот остался последним.

Бальтазар простоял некоторое время, прежде чем, оговорив себя, отошел в пекарню за тем, что искал – неплохим завтраком, включавшим в себя свежескошенный кофе в стаканчиках на вынос.

Он сжимал подставку под бумажные стаканчики, балансируя горячими напитками, и шуршащий пакет с выпечкой, когда на выходе на него неуёмно "тявкнули" снова.

– Не ругайся, – попросил швед, на что ему ответили, снова подав голос. Бальтазар посчитал, что его уговоры не сработали, прежде чем заглянуть в коробку снова.

Он размышлял какое-то о прививках, а ещё немного о том, что, вероятно, сошел с ума, прежде чем, оставив подставку под стаканчики на тратуар, полезть в коробку, вытаскивая неуёмное существо.

Швед невольно улыбнулся, когда щенок заерзал в его руках. Он оглядел коробку ещё раз, не найдя более никакой полезной информации, и после, вздохнув, воровато засунул малыша под кожаную куртку. Пришлось застегнуться, чтобы тот не выпал, когда мелкий высунул наружу нос.

– Сиди смирно, – предупредил Харт, пошуршав намеренно пакетом, – это теперь и твой завтрак тоже.

Он был не силен в породах, но мелкое существо походило на отпрыска ротвейлера. Бальтазар надеялся, что рано или поздно ветеринар расскажет ему больше. Пока его успокаивало, что малыш выглядел ухоженно и вызывал надежду, что был привит.

Они прошмыгнули мимо метрдотеля на первом этаже, оставшись незамеченными. Бальтазар дружелюбно шикнул на ворочающегося щенка, пока добирался до номера.

Харт успел составить провизию на стол, когда мелкий, сползя по его животу, окончательно вывернулся из-под куртки, выскользнул на пол. Обрадовавшись свободе, щенок рванул в первом попавшемся направлении, которым оказалась спальня.

– Эй, ты! – невольно воскликнул швед, не отдавая ответа, что может перебудить Фриду.

В какой-то момент он осознал, что было поздно, и, вздохнув, направился на привычные тявкающие звуки, а после женский голос.

– Я принес завтрак, – огласил швед, предупреждая обращённые ему комментарии, прежде чем признать:

– Завтрак и... это, – кивнул на неугомонное существо Харт с некоторой долей сомнения в собственном здравомыслии.

Бальтазар наблюдал в первые мгновения настороженно за происходящим. Впрочем, он, не сдержавшись, улыбнулся довольно быстро, подметив счастливое выражение лица Блетчли. Судя по тому, как на неё реагировал щенок, нравились они друг другу взаимно.

– Он сбежал от меня раньше, чем я успел рассмотреть его бровки, – стараясь сохранять серьезное выражение лица, заметил швед.

Бальтазар после, поддаваясь, сделал шаг ближе к Фриде, отвлекаясь на некоторое время на чужой поцелуй. Как и прежде, но уже на трезвую голову, у мужчины не было желания отстраняться от ирландки быстро.

Он успел присесть на край кровати, обнимая Фриду за талию, проследив за тем, чтобы не сесть на носящегося по простыни с утра.

– Он первый начал, – миролюбиво фыркнул швед, отвечая на замечание Фриды о его серьезных намерениях в отношении её желания завести собаку.

– Он был в коробке напротив места, где я покупал нам завтрак, – не таясь, рассказал о событиях утра Харт. – Думаю, кто-то пожалел топить нежданный помет.

– В остальном он очень настаивал на том, чтобы познакомиться, – усмехнулся швед.

– Его нужно будет сводить к ветеринару, но, думаю, ты ему явно нравишься больше, чем я.

Он не сдержался, обнимая Фриду крепче и целуя под мочкой уха.

– Считай, что сегодня я исполняю желания, Блетчли. У тебя осталась ещё парочка, – пробормотал Бальтазар.

Он после смерил её оценивающим взглядом, немного отвлекшись от нового жителя номера:

– Как ты себя чувствуешь?

Он спрашивал и про аборт, и про возможное похмелье.

– Я не мог уснуть, поэтому успел соскучиться по тебе за ночь, – поддаваясь сантиментам, отметил Бальтазар, мягко касаясь чужой щеки. Он был бы более стойким, если бы не знал, какого это – оставить её. Сейчас он предпочитал не держать лицо и ценить мгновение.

Бальтазар, не колеблясь, поцеловал её снова, в остальном оставляя Блетчли свободу действий.

– Голодная?

Швед покачал головой, замечая:

– Ерунда, – когда Фрида забеспокоилась о его режиме сна. Он в очередной раз поцеловал её в макушку, не желая отстраняться.

Он после улыбнулся шире, когда Блетчли упомянула запрет на его прикосновения. Мужчина состроил непричастных вид:

– Я, между прочим, соблюдаю предписания твоего врача беспрекословно, Блетчли. Не вижу причин для твоего предложения.

Он, впрочем, знал, как они влияли друг на друга. В какие-то моменты идея перестать её касаться на тот период, пока от этого зависело здоровье Фриды, казалась ему не такой уж плохой. Не только Блетчли испытывала дискомфорт из-за врачебных рекомендаций.

Бальтазар, всё же отстраняясь, поднялся первым, оставляя Фриду возиться с щенком, прежде чем они бы отправились завтракать.

Он отвлекся, снимая, наконец, верхнюю одежду, когда Блетчли успела "вооружиться" телефоном. Бальтазар обернулся уже на её голос, слушая молодую женщину внимательно. Мужчина видел, что энтузиазма в её виде поубавилось.

Патрик был тем, что они вчера пытались откладывать на завтра, но что откладывать дальше уже было сложно.

– Куда, он считает, ты уехала? – вдруг поинтересовался швед. Он осознал, что Патрик не был осведомлен о настоящей причине визита Фриды в Рим. Ему была просто интересна легенда. От этого зависело, пожалуй, как скоро Патрик начнет волноваться.

Бальтазар подавил вздох, какое-то время разглядывая щенка и понимая, что этим утром идиллии больше не было места. По крайней мере, ей должен был прийти скорый конец.

– Идём, я накормлю тебя завтраком, а после мы посмотрим, каким рейсом ты можешь вернуться, – предложил Бальтазар, не пытаясь бороться с обстоятельствами.

– Ты должна быть с Патриком, пока вы не объяснитесь, – поделился точкой зрения швед.

Он отчего-то не брал за аксиому, как бы ему того ни хотелось, что Фрида захочет обязательно остаться с ним, а не с Патриком. В прошлый раз её признание в любви ничего не изменило. Бальтазар считал, что Блетчли имела полное право выбора, и он собирался ей его дать.

– Я просмотрю за этим неугомонным демоном, а потом ты сможешь его забрать, – Харт улыбнулся, кивая в сторону щенка.

– Мы будем с командой в Риме ещё пару-тройку недель. Успеем сделать прививки и документы, чтобы вывезти его из страны без неприятностей.

Бальтазар кивнул, когда Фрида пояснила, что сказала Патрику о причине своего путешествия. Звучало разумно. Единственное, швед считал, что ей стоило бы уехать "навестить отца" на более долгий срок, учитывая последствия аборта. Впрочем, Бальтазар пока что не мог понять, хотела ли Фрида продолжать отношения с Патриком.

– Было бы удивительно, если бы тебе не было страшно, – мягче заметил Харт, искренне веря в то, что говорит. О событиях минувшего дня было тяжело говорить, особенно – объяснять несостоявшемуся отцу убитого ребенка. Швед не хотел ассоциировать поступок Фриды с убийством, но на тот момент не мог подобрать иного определения. В остальном он по-прежнему её ни в чем не винил.

Он бросил взгляд на щенка в её руках, когда всё же подошёл ближе к ней.

Харт всё же отвлекся, потрепав мелкого за ухо:

– Теперь ты всегда будешь оттягивать причитающееся мне внимание, я прав? – шутливо поинтересовался швед у животного.

Он, впрочем, быстро переключил внимание, становясь серьезнее и поднимая взгляд на Фриду. Ему было так же тяжело, как и ей в отношении Патрика, подобрать слова.

Бальтазар считал, что она и без того знала ответ на вопрос, о котором спрашивала, но всё было, по мнению Харта, несколько сложнее.

– Я никогда не хотел, чтобы ты от меня уходила, – признал мужчина, – как и не хотел тебя бросать.

Он коснулся ладонью женской щеки, мягко проводя подушечкой пальца по её скуле.

– Я не мог подписать документы о разводе так долго, потому что считал, что, возможно, мы сможем что-либо исправить.

Бальтазар помолчал немного, прежде чем отозваться:

– Но я не хочу на тебя давить, если отношения с Патриком делают  тебя счастливой.

Он считал, что этот инцидент с абортом можно было пережить, если бы они оба, Фрида и Патрик, того захотели.

Бальтазар помнил о предписании её врача, но всё равно потянулся к ней снова, целуя и невзирая на вертлявого щенка в её руках.

– Я люблю тебя, Блетчли, – напомнил Харт, отстранившись следом.

– Я останусь рядом с тобой, какое бы ты решение ни приняла, – повторил Бальтазар.

Он улыбнулся вдруг шире, замечая между делом:

– Но я не прочь, чтобы кто-нибудь да спал на мне снова. Никто не делает это лучше тебя.

Фрида не вернулась ни через неделю, ни через две, ни в течение оставшегося месяца. Бальтазар помнил о её трогательном обещании, что она не даст больше никому спать на нём, но чем дальше, тем чаще швед думал, что, возможно, он был прав, и что с Патриком ей было лучше. Они общались первое время, когда Фрида уехала, но со временем их общение стало не сильно информативным. Бальтазар вздохнул тяжелее в тот день, когда получил приглашение на её свадьбу. Почему-то он считал в этот момент, что было глупо надеяться, что всё закончится как-то иначе. Патрик был хорошим малым, который практически поставил Фриду на ноги – сделал то, что не удалось Бальтазару.

Мелкий демон с коричневыми бровками за это время смирился с тем, что остался со шведом наедине. Модельер считал, что они неплохо ладили. Он порой показывал ему фотографию Фриды, чтобы тот не забывал о хозяйке; Бальтазар, как оказалось, был ему всего лишь временной нянькой, пусть и его услуги значительно затянулись.

К моменту церемонии Бальтазар решил, что не желает видеть то, как Фрида выходит замуж за Патрика. Он собирался сдержать обещание, что останется с ней рядом несмотря ни на что, но это не значило, что ему было бы легко отдать её другому мужчине. Особенно после их последней встречи в Риме. На самом деле, отчасти Харт пребывал в растерянности, потому что слова Блетчли продолжали расходиться с делом.

Он не собирался оставаться на церемонию, но всё равно набросил пиджак, прежде чем выйти из номера отеля в Лиссабоне. Маленькое неугомонное существо шествовало рядом. Они в последнее время научились доверять друг другу, что Бальтазар со спокойной душой отпустил малышню с поводка. Так или иначе, и щенок, и поводок должны были стать "подарком" Блетчли на свадьбу. Собаку, как ни крути, изначально хотела она, а не модельер, пусть мужчина и успел привязаться к ушастому чудовищу.

Он поинтересовался, где может найти невесту, когда прибыл на площадку, где должно было состояться мероприятие. Бальтазар пользовался тем, что не он был женихом, а значит мог видеть невесту до свадьбы.

Швед постучал для приличия в дверь, но после того, как ему никто не открыл, толкнул её от себя с некоторыми сомнениями в собственных действиях.

Он не сразу опознал невесту по горе из одеяла. Мелкий прошаркал коготками по полу, в свою очередь пробежав к кровати и, со второй попытки, запрыгнул на покрывало. Как предполагал швед, аккурат на Фриду – вопросов в её присутствии на кровати не возникало по причине выбившегося куска белой ткани, выдававшего невесту. Харт невольно улыбнулся, когда мелкий для проформы тявкнул на прятавшегося, потоптавшись сверху.

Бальтазар разумно прикрыл дверь, когда вошёл в помещение. Что-то ему подсказывало, что другим было лучше не видеть эту картину.

– Блетчли? – Харт поинтересовался аккуратно, подходя ближе.

– Я не знаю, в чем ты собралась выходить замуж, но пожалей платье, – попросил Бальтазар.

– Если бы ты предупредила меня о том, что собираешься выходить замуж под одеялом, я бы сшил для тебя свадебную пижаму, – не сдержавшись, улыбнулся Харт.

На самом деле, отчасти его устраивало, что он не видел её сейчас – видеть её в свадебном платье на чужой свадьбе Бальтазар всё ещё не испытывал должного, дружеского желания.

– Что случилось? – поинтересовался Харт, предполагая, что подобное состояние для невесты было ненормальным.

Бальтазар ожидал, что Фрида покажется из-под одеяла, но этого не случилось. Швед также не без интереса наблюдал, как щенок крутится вокруг ирландки, в какой-то момент исчезнув под покрывалом вместе с Фридой. Ушастое чудовище за последний месяц изрядно прибавило в весе, за что Бальтазар в какой-то момент немного посочувствовал Блетчли, по позвоночнику которой потоптались.

С каждым словом Фриды Харт понимал всё меньше, что происходило. Её объяснения о том, что она не собиралась выходить замуж, особенно за Патрика, вызывали больше вопросов – например, тот, почему, в таком случае, если Блетчли не желала выходить за него замуж, она согласилась на его предложение и, приняв кольцо, сейчас была выряжена в подвенечное платье.

Бальтазар, на самом деле, не отказался бы взглянуть на молодую женщину, но лелеял какое-то время остатки своего терпения.

Он убедился, что неугомонное существо осталось вместе с Фридой под одеялом, когда, неслышно вздохнув, подтащил к кровати вычурный стул, стоящий у трюмо, и сел рядом с кроватью.

Швед молчал некоторое время, собираясь с мыслями, прежде чем поинтересоваться:

– Почему ты отказываешься от замужества сейчас?

Бальтазар помнил, что во время их беседы в Риме Фрида также не была в восторге от идеи провести остаток жизни с Патриком, но предполагал, что что-то могло измениться.

– Судя по тому, что он сделал тебе предложение, даже новость об аборте не стала помехой его любви к тебе, – заметил швед. На тот момент он, по прошествии месяца, не допускал, что Фрида могла не рассказать своему жениху о том, что сотворила с ребенком, которого Патрик хотел.

В этот раз, впрочем, Бальтазара осенило. Он не сразу поверил самому себе, прежде чем, наконец, подцепить одеяло и заглянуть под него, надеясь обнаружить Блетчли:

– Ты ведь рассказала ему, что сделала аборт?

Швед отреагировал на её вопрос с запозданием, отзываясь:

– Его зовут Бегемот, – он вдруг фыркнул весело, думая о щенке и его связи с демоническим сообществом, – отныне он – главный потребитель провианта в моем доме.

– Сначала я кормил его из бутылочки, но с возрастом его вкусы стали разнообразнее.

Бальтазар начинал испытывать лёгкое раздражение, потому что не понимал происходящего. Он был рационален, логичен до зубного скрежета, поэтому на данный момент считал поступки Фриды необъяснимыми.

Он выдохнул немного рвано, когда Блетчли подтвердила его опасения – об аборте Патрик не знал. В этом случае Бальтазар понимал, почему Фриде не хватило сил сказать об этом жениху. Однако, как считал швед, если бы она не хотела быть с Патриком вовсе, то могла бы найти другие предлоги, чтобы от него уйти.

Он, впрочем, по-прежнему считал, что месяца было бы достаточно, чтобы Блетчли могла решить, чего – или кого – она на самом деле хотела. Бальтазар понимал, что мог быть с ней чрезмерно строг, но раздражение играло свою роль.

Харт между делом взглянул на ирландку с некоторым скептицизмом:

– Ты считала, что Патрик забудет о свадьбе с девушкой, от которой хочет детей и завести собаку?

Бальтазар с заботой посчитал Блетчли невинной, неискушенной душой. Винить её в недостатке здравого смысла, как и разума, мешало то, что Харт никогда не спешил недооценивать её способности и ясный ум.

Вместо каких-либо прочих комментариев Бальтазар лишь покачал головой, на мгновение прикрывая глаза ладонью. Ему нужно было успокоиться и взять себя в руки.

Он взглянул на Фриду серьезнее после, поднимая взгляд:

– Когда ты уезжала из Рима, с кем из нас ты видела своё будущее?

– Я помню, о чем ты меня спрашивала тогда, Блетчли, – предупредил Харт.

– У тебя есть десять минут на ответ, – заметил Бальтазар, бросив взгляд на часы. – После Патрик будет считать тебя в лучшем случае опоздавшей, а не сбежавшей невестой.

Он решил, что они, несомненно, обсудят в красках его способности наседки, но после их разговора.

– Я привез его тебе в качестве свадебного подарка, – заметил швед между делом, кивая на Бегемота. Его забавляло её замечание о демонах ада, но сейчас он был слишком сосредоточен для колкостей или иронии.

– Я не хотел оставаться на церемонию, – он, единственное, усмехнулся, – вот бы иметь в виду раньше, что мы с тобой солидарны.

Бальтазар считал, что ситуация была тупиковой. Он не мог не чувствовать сострадание по отношению к Патрику, которого бросали у алтаря, но также старался понять Блетчли. Даже, пожалуй, понимал, почему она за прошедший месяц не смогла рассказать своему жениху об аборте.

В отличие от понимания, с принятием было сложнее. Бальтазар видел, насколько промедление усугубило положение, а также не испытывал гордости за то, что, по сути, является человеком, к которому невеста желает сбежать из-под венца.

Он невольно улыбнулся, когда Фрида поведала о протесте в отношении свадьбы на свежем воздухе.

– В Лондоне с палящим солнцем бы не было проблем, – заметил между делом Бальтазар.

Он не думал об этом всерьез раньше – особенно учитывая, что ранее они уже проходили этот этап, крайне болезненно для обоих как по началу, так и по итогу, – но сейчас не мог справиться с раздражением, которое вызывали сложившиеся обстоятельства.

– Покажи мне платье, – скомандовал Бальтазар, отвлекаясь от советов Фриды Патрику о незамедлительной ненависти. Он всё ещё не мог отделаться от мыслей, что хотел бы сшить для неё платье сам. Однако сейчас должен был оценить "конкуренцию".

Он отозвался через какое-то время, обращаясь к тому, что прежде Фрида говорила в прошедшем времени в отношении своих намерений вернуться к нему:

– Ты всё ещё хочешь вернуться ко мне?

Помедлив и смиряясь с неизбежным импульсивным решением, Бальтазар предложил, пренебрегая собственными моральными устоями в какой-то мере:

– Если ты не собираешься выходить замуж за Патрика, может быть, ты выйдешь замуж за меня сегодня?

Бальтазар считал, что у них, в целом, было всё, кроме колец. Но с этим они смогут разобраться позже.

– Не пропадать же платью, – невозмутимо заметил Харт, добавляя после, не сдержавшись, – даже такому.