В момент, когда кожу опаляет чужое заклинание, и на руке проступает уродливый рисунок, она думает о том, что мир наконец рухнул.
Ее мир рушился до этого ни раз, разбиваясь на груды кривых осколков, а после каким-то чудом склеиваясь вновь в некрасивое, с каждым разом все более уродливое подобие целого. Ей удавалось это всегда - собирать себя заново, чтобы "жить дальше", как любил повторять Алекс, словно можно было делать вид, что ничего не произошло. Что в ее жизни не умирали те, кого она любила, что ей легко пережить то, что ее отец в тюрьме.
В этот раз она знала, что больше ничего не будет нормально. Потому что то, что она сделала шло вразрез со всеми ее убеждениями, с ее характером, с ее принципами. С ее свободолюбием и верой в людей. Верой в себя, как в человека, способного на что-то большее, чем прислуживать безносому ублюдку, возомнившему себя повелителем мира. На что-то лучшее, чем пытать и убивать, утопая в чужой крови. Она никогда не презирала себя больше, чем сейчас. Ненавидела всеми клеточками всю эту дикую, озверевшую свору и себя вместе с ними, ничем от них ныне не отличавшуюся.
Фрида знает, что единственное, что ее держит на плаву - это он. Его забота о ней, переходящая все границы, его любовь, не понятная ей отныне еще больше. Ее тошнит от самой себя, и она не может понять, как он может ложиться с ней каждый вечер в постель, когда она больше не принадлежит ни себе, ни ему, а у нее на руке настойчивым напоминанием об этом красуется чужая уродливая метка.
Ее передергивает каждый раз, когда она называет Лорда Повелителем, и она не стесняется выражений дома, находя в этом хоть какую-то отдушину. Она не хочет жалеть о том, что сделала, потому что все еще уверена в том, что спасла от участи еще худшей своего племянника, и ненавидит каждый раз эгоистичную, предательскую мысль, что, возможно, это того не стоило.
Ведьма не ждет личной аудиенции, когда чувствует, как руку начинает жечь. Она вздыхает глубже, прежде чем откликнуться на зов и аппарировать, и злится, потому что ее это уже достало. Являться по чьей-то прихоти, бросая собственный дела. Последнее, что она ожидает увидеть, стоит ей оказаться на месте - Бальтазара подле Темного Лорда.
Первым приходит страх. Животный, сковывающий движения, и она замирает в нескольких шагах, не в силах пошевелиться. Она чувствует, как ноги становятся ватными, а перед глазами все плывет, стоит ей осознать, что происходит. Точнее, что уже произошло. Она действительно молчит, потому что не верит до конца, и потому что не может вымолвить ни слова.
Она не запоминает толком, что они говорят, и смотрит, не отводя взгляда, на Бальтазара. Когда все заканчивается, она разворачивается, все также не чувствуя ног, и идет к выходу скорее по инерции. Она сбрасывает его руку, стоит ему коснуться ее, и шипит "Не трогай", не желая всерьез, чтобы он прикасался к ней.
Ведьма аппарирует домой первая и успевает дойти до кухни, прежде чем он появляется следом.
- Тебе нравится это? - она смотрит напряженно, но старается говорить как можно спокойнее, несмотря на то, что ее всю трясет. - Делать то, что причинит мне боль.
- Раз за разом, снова и снова. Ты думаешь мне мало?
Она не может принять то, что он пошел на это ради нее, потому что ей это было не нужно. Потому что он сделал все только хуже, хотя хуже, казалось, уже некуда.
- Зачем ты это делаешь?

Фрида всерьез не понимает этого, потому что у них совершенно точно разные понятия о том, что значит заботиться о ней. Ей нравится, когда он избавляет ее от синяков, появляющимися в последнее время в неприличном количестве, когда следит за тем, чтобы она больше отдыхала и не пропускала завтраки из-за того, что проспала, когда волнуется за нее. Ей нравится это все, и она действительно благодарна ему, но считает, как бы абсурдно это ни звучало, не главным.
За столько лет, отдав ему всю себя, чуть не теряя его не раз, она боится этого до одури. Потому что он может храбриться столько, сколько ему влезет, быть уверенным в собственных силах и в том, что он справится с любым, кто встанет у него на пути, но она помнит слишком отчетливо тот день, когда, поднимаясь домой, нашла его на своем пороге. Скорее мертвого, чем живого.
Она не считает его жизнь оправданной платой за ее. Он и так готов разменять ее на сомнительные ценности - ей хватает того, что его жизнь каждый раз под угрозой из-за семейного бизнеса. Она не хочет становиться вновь причиной того, что он раз за разом подвергает себя опасности.
У нее почему-то слишком отчетливо и слишком быстро укладывается в голове, что он действительно сделал это. Получил метку. Получил ее, принося в жертву себя, свою свободу, ради нее. Из-за нее, если быть точнее, потому что она совершила ошибку.
Сам того, кажется, не осознавая, он делает только хуже. Потому что его сломанная жизнь из-за нее - это слишком.
Ведьма слушает его внимательно, не перебивая, и все же не слышит. Все это не имеет для нее смысла, потому что он не прав, потому что она не понимает этого. Не понимает, о чем он говорит, когда она возвращается каждый вечер домой, к нему. Когда он - единственная причина, почему она возвращается вовсе. Она всерьез не принимает, что он говорит о какой-то дистанции между ними. Которой никогда не было и нет. Она не осознает до конца, что своим поведением действительно дает ему повод так думать.
- Это не так, - она хмурится рефлекторно, не согласная ни с чем, что он говорит, потому что он все выворачивает иначе, чем есть. Она не говорит ему обо всем, потому что ей тяжело говорить. Потому что она хочет это забыть, и хочет, чтобы он помог ей забыть, а не служил напоминанием. Она думает невесело, что это, в самом деле, никогда не получалось, потому что забыть такое невозможно, но отныне не удастся точно. Потому что она будет вспоминать обо всех ужасах каждый раз, глядя на него. Зная, что он видел все это и видел ее в чужой крови. - Я никогда не собиралась отдаляться от тебя.
Фрида молчит с мгновение, прежде чем бросить неприязненный взгляд на его руку, где должна быть метка:
- До сегодняшнего дня.
Она хочет успокоиться и перестать злиться, но не может. Ведьма не кричит, стараясь говорить ровно, и слышит в голосе металл, не свойственный ей обычно. Ее выбивает произошедшее из колеи, и она, на самом деле, не знает, как реагировать на это вовсе.
- Это ты отталкиваешь меня, Харт. Вместо того, чтобы поговорить со мной, ты пошел к Лорду. Ты как всегда решил все за всех сам и сделал так, как тебе удобно.
Фрида думает с неприязнью, что чтобы он ни говорил, но не в последнюю очередь это - его эгоизм. Потому что он сделал так, как было спокойнее ему, закрыв глаза на ее чувства по этому поводу.
- Ты не сказал мне ни слова, потому что знал, что я буду против. Потому что тебе снова плевать, что я буду чувствовать, главное, что тебе так спокойнее.
- Ты хочешь, чтобы я доверяла тебе после этого, да, Бальтазар?

Фрида считает, что он ничего не понимает. Не понимает, насколько ей за эти годы хватает ответственности за все, что происходит с ним. Как правило - ничего хорошего, потому что из-за нее у него всегда неприятности. Потому что он мчится ее спасать каждый раз, и каждый раз это не заканчивается ничем хорошим. Ничем, кроме очередного чувства вины, от которого она уже не знает, куда деваться. И вот это повторяется снова. Будто ей мало того, что было раньше. Она считает, что ему пора остановиться, потому что она не железная. Все это - больше, чем она в состоянии выдержать.
- И ты нашел способ быть ближе? - ведьма спрашивает резче, чем хочет того сама, потому что он просчитался, если решил, что это - тот способ, который вернет ее ему настолько, насколько он того хочет. Вместе с тем она уверена абсолютно, что в этом не было нужды. Она и так была с ним, насколько это было вообще возможно. - Что изменится от того, что ты будешь в курсе всей это дряни? Чем это поможет мне?
Она не спрашивает, чем это поможет ему, потому что он, кажется, уверен, что это решит их проблему. Если он будет знать обо всем, как будто в этом причина того, что она, возможно, стала вести себя иначе. Ведьма не хочет от него отдаляться, но сейчас чувствует неизбежно, что они будто по разные стороны, а между ними пропасть из его непонимания. Дело было вовсе не в его неведении, и она осознавала это, в отличие от него, ясно.
Фрида замолкает возмущенно, когда он говорит, что она не может оценивать ситуацию трезво. По ее мнению, этим страдает как раз-таки он, добивающий ее в своем благородном порыве сильнее, чем это удается сделать ранее Лорду.
- Это моя ошибка. И я не хочу, чтобы из-за нее страдал кто-то еще.
Потому что если смотреть в корень проблемы, то это действительно ее вина. Если бы не муж-маггл, возможно, все было бы куда проще. Она не может винить отца в том, что его не любят Пожиратели, но винит скорее себя в том, что так часто попадалась им на глаза. Потому что у Александра была безупречная репутация, в отличие от всей его остальной семьи.
- Как твоя супруга я имела точно такое же право запретить тебе идти на поклон к Лорду. Разве ты оставил мне такую возможность? - она спрашивает раздраженно, потому что ей не нравится то, на что он давит. Несмотря на всю ее любовь к нему и уважение, она не считает этот аргумент пригодным. Она подытоживает тише, не желая его обидеть, но напоминая очевидное: - Мы не женаты, Бальтазар. Ты не можешь запрещать мне что-то, если не разрешаешь мне того же.
Фрида никогда не сомневается в его авторитете, не имея, впрочем, ничего против того, чтобы действительно слушаться его, но считает сейчас, что имеет на это полное право, потому что он делает ей больно. Потому что это - никоим образом не похоже на действительную заботу о ней. Только о собственном спокойствии.
Она чувствует, как по телу пробегает дрожь, стоит ему продемонстрировать приобретенную метку, и отводит взгляд, не желая на это смотреть. Ей кажется, когда она получает свою, что это - самое отвратительное, что ей доводилось видеть. Сейчас она знает, что метка на собственном предплечье, не настолько плоха.
- Приговор, - она возражает твердо и считает, что они впервые поменялись ролями. Потому что жить в иллюзиях обычно свойственно ей, а не ему, но сейчас он верит в какое-то светлое будущее, которого не будет. Ни сейчас, ни потом, потому что она не видит для этого никаких предпосылок.
- Убивать невинных людей - это приговор. Мучить людей - это приговор.
Она следит за тем, как метка скрывается под рукавом его джемпера, чувствуя, как подкатывает истерика. Она и так держалась слишком долго, и рано или поздно это должно было случиться.
- Не закончится. Почему это должно заканчиваться? Пока все только хуже и хуже.
- Ты думаешь, что заботишься обо мне? Приносишь себя в жертву, чтобы позаботиться обо мне, но это не так. Это не забота, Харт. Это эгоизм, не больше и не меньше.
Фриде не нравится обвинять в этом его, но она не может иначе. Не может простить его сейчас, в эту минуту за то, что он сделал.
- Я хотела уберечь Майлза от этого, а в итоге подставила тебя. Скажи, чем ты мне помог? В чем смысл моей метки, если теперь такая же красуется у тебя?

На самом деле, Фрида считает этот разговор лишенным смысла. Потому что он уже все сделал, не поставив ее в известность и не спросив ее мнения. Получил метку и сейчас предлагал ей принять это как данность, потому что уже ничего нельзя изменить. Нельзя так просто заявиться к Лорду и сказать ему, что он передумал, потому что она против. Она не хочет представлять, сколько удовольствия это принесло автору метки, который, по ее мнению, больше похож на стервозную девочку, чем действительно на могущественного темного мага.
Она не воспринимает его как врага, но чувствует, что не может доверять ему. Теряет доверие в эту самую минуту, когда осознает, что он сделал бы это снова, если бы потребовалось. Если бы решил сам, что это необходимо. Она не знает, какой реакции ждет от него, когда выговаривает все это, но ее коробит то, насколько он ее не понимает.
- А сейчас мне не больно? - ее коробит от того, что он дает ей понять, что ее мнение в этом вопросе для него ничего бы не значило. Она считает, что бессмысленно в таком случае делить, что принесло бы ей больше боли, а что меньше. Итог все равно одинаков - он делает ей больно вновь. После стольких раз, когда она просила его не делать этого. Перестать подставляться ради нее, потому что для нее это - хуже всего.
Ее передергивает, когда он зачем-то говорит ей о своем прошлом. О том, что делал когда-то и, по всей видимости, не раз. Она знает все это прекрасно и не тешится иллюзиями на этот счет, потому что, возможно вопреки его мнению, прекрасно отдает себе отчет в том, за кого выходит замуж. Бальтазар никогда не был ангелом, и она об этом знала, пожалуй, лучше других. По ее мнению, сейчас это ничего не меняет.
- И что? Это повод продолжать убивать и пытать, зная, насколько мне это не нравится?
- Неужели это так сложно понять, что я устала чувствовать вину?
Фрида не хочет этого снова. Она знает, что несмотря на то, что ему все это может даться куда легче, чем ей, потому что он действительно делал это и раньше, любое его убийство ляжет виной на нее. Потому что он, несмотря на то, что думает о себе, хороший человек, не заслуживающий подобного.
- Не было никакого иного выхода, Бальтазар, и ты знаешь это. Но своей выходкой ты разом перечеркнул все это.
Ее коробит, когда он говорит, что однажды уже хоронил ее, потому что это то, что она до сих пор не может принять. Что заставила его пережить подобное. Потому что она тоже однажды переживала подобное.
- Я тоже однажды хоронила тебя, - она говорит тише и чувствует, как предательски дрожит голос. Ведьма хочет повторить его слова, но отчего-то молчит, не продолжая. Его смерть - не та тема сейчас, на которую она готова разговаривать даже во время ссоры.
Она следит за его действиями, пока он достает из шкафчика зелье и наливает в чашку, и чувствует, что, вопреки предназначению зелья, распаляется только сильнее. Ей не нравится попытка успокоить ее так.
Фрида забирает из его рук чашку, но только для того, чтобы в следующее мгновение швырнуть ее об пол, не заботясь об осколках и брызгах.
- Мне не станет легче, Харт. Мне не станет легче, потому что я буду видеть каждый день эту чертову метку на твоей руке, - она чеканит холодно, не сводя с него взгляда, и хочет, чтобы он наконец понял. - Мне не станет легче, потому что, если Лорду не удалось меня добить, то сегодня с этим справился ты.

Фриде не нравится, что он сокращает между ними дистанцию, потому что она хочет мыслить трезво. Она понимает чего он хочет - чтобы она приняла это прямо сейчас. Успокоилась и смирилась, согласившись с ним. Она знает, что это невозможно, что вряд ли сможет принять это когда-нибудь вовсе и совершенно точно не может сейчас.
Ведьма вздыхает глубже, когда он касается ее, но не пытается отвернуться. Ее отчасти сбивает с толку его тон, куда более мягкий, чем предполагает их разговор. Говоря откровенно, ее куда больше устроит, если он будет кричать, потому что так ей хотя бы есть, что ему возразить. Высказать все, что у нее копится, и все, что ее мучает. Что делать сейчас, когда он смотрит на нее так, она не знает вовсе.
Она соглашается с его аргументом, что все дело в том, что они друг друга слишком любят. Пожалуй, чересчур, потому что этому нет края, и чем дальше, тем больше становится похоже на чистой воды безумие. Их отношения всегда были болезненными, но сейчас она чувствует, что они переходят все дозволенные границы.
- Ты всегда говоришь, что знаешь, что делаешь.
Фрида не хочет упрекать его за прошлое, но не может игнорировать неприятную тенденцию - каждый раз, когда Бальтазар был уверен в том, что ему все по плечу, все заканчивалось отвратительно. Так было с его компанией, так было с его уверенностью, что он может безнаказанно защитить ее от Пожирателей. Он всегда знал, что делает, и всегда обещал быть осторожен.
Она не хочет отталкивать его сейчас, потому что ее действительно успокаивает его прикосновение и то, как он говорит.. Она хочет ему верить, но не может, потому что то, что он предлагает ей - всего лишь иллюзия. Вера в безоблачное будущее. Ведьма не хочет тешиться надеждами, чтобы однажды реальность вновь больно ударила ее по лбу.
- Ты не можешь мне это обещать.
Она все еще не может справиться с обидой на то, что он поступил так с ней. Фрида отстраняется не резко, но твердо, не желая сдаваться так просто.
- Я не могу так, Харт. Не хочу видеть каждый день это на твоей руке.
- Какими бы намерениями ты ни руководствовался, ты совершил ошибку.
Фрида забирает со столешницы выложенную ранее палочку и обходит мужчину, выходя из комнаты. Она считает, что он знает, где ее искать, на случай, если ему что-то понадобится, и сейчас не находит в себе никакого желания оставаться здесь. Как и не находит сил продолжать бессмысленный по своей сути разговор.

Они не видятся несколько дней, прежде чем оказываются оба на одном задании.
Фрида кивает ему коротко, но старается держаться по другую руку от Долохова. Ей кажется, что того это даже забавляет, потому что в иных ситуациях она предпочитает максимально возможное расстояние, и пожалуй, не имела бы ничего против держаться ближе к Бальтазару, если бы не была так зла.
Ее выводит то, что это - неизбежность. Его участие во всей это грязи, несмотря на то, насколько она против. Насколько не хочет, чтобы все это касалось его, потому что весь этот ужас вообще никого касаться не должен. Ни ее племянника, ни его, ни отца с братом. Она отказывается понимать вообще, как так вышло, что их семья, всегда немножечко другая, пошла по такому избитому, примитивному пути служению Лорду.
Ведьма не хочет идти с ним на одно задание, потому что у нее все складывается не так как нужно. По крайней мере, не так, как того от нее хочет Долохов, Она не хочет, чтобы Бальтазар видел, насколько все действительно плохо в ее пожирательской карьере. Она полагает, что более непригодного к этой деятельности новичка еще поискать надо, потому что тех, кто был явно слабее ее в магическом потенциале и опыте, отличает ярая, почти звериная жажда власти и фанатизм. Они куда полезнее ее, и говоря откровенно, она не понимает до конца, чего пытается добиться от нее Долохов.
Фрида смотрит на мужчину лет сорока, не больше, сквозь щели маски, которую успевает возненавидеть. Она слышит, как плачет его жена, не понимающая, что происходит, не имеющая никакого отношения к их миру. Она думает о Патрике, и о том, что с ним не закончилось все также только чудом, и чувствует, как ее перетряхивает от этих мыслей. Она не хочет проводить параллели, но проводит их неизбежно.
Ведьма устает ненавидеть Долохова, потому что каждый раз происходит одно и тоже. Потому что она не понимает его настойчивость, с которой он пытается заставить ее делать то, что ему нужно, когда она попросту на это не способна. Она пытается поначалу черпать силу из ненависти к нему, но это не приносит никакого результата каждый раз, когда она сталкивается со взглядом чужих запуганных глаз.
Она поднимает палочку привычно, произнося заклинание, зная, что оно ей не под силу. Из палочки вырывается тонкий луч, обрывающийся, не долетая до жертвы, и она вздыхает глубже. Отчасти нервно, отчасти облегченно. Она боится того дня, когда у нее получится это заклинание.
- Не могу. Я не могу! - она не хочет повышать голос, но срывается совсем немного, потому что ее нервирует все происходящее и присутствие Бальтазара. Она знает, что ей было бы немного легче, будь они с Долоховым наедине, потому что, как бы абсурдно это ни звучало, она почти привыкает к их "тренировкам".
- Зачем тебе это? Почему ты так хочешь, чтобы у меня получилось именно это заклинание?!

Фриду не волнует разочарование, которое он испытывает из-за того, что она оказывается не способна на пыточное, которое он от нее требует. Она не понимает, почему это становится для него таким принципиальным - заставить ее мучить других людей. После получения метки и общения с Пожирателями, она начинает считать любое насилие еще больше лишенным смысла. Потому что они не преследовали каких-то высших целей, а получить желаемое часто было возможно и без этих мер. Она считает, что им - большинству из них - просто нравится это мнимое ощущение власти над чужими жизнями. Больше всего она боится стать однажды похожей на них.
Ведьма знает, что не сможет этого сделать. Ни сейчас, ни завтра, ни через полгода. Потому что змеиный факультет вовсе не был гарантом озлобленности и мстительности. После всего, что происходит раньше в ее жизни, она знает точно, что не сможет причинить осознанно, целенаправленно боль кому-то другому. Она не знает, какой была жизнь Долохова, но почему-то считает, что ему не приходится терять все, что ему дорого. На самом деле, она сомневается даже, что он в принципе способен на какие-то сильные чувства.
Она опускает палочку, пытаясь взять себя в руки, но не может это сделать, потому что сегодня все выходит из под контроля сильнее обычного. Ирландка знает, в чем причина. Точнее, в ком. Бальтазар заставляет ее нервничать, бояться сильнее прежнего. Несмотря на его желание защитить ее, она чувствует себя уязвимее, слабее, чем есть на самом деле.
Фрида не сразу осознает, что говорит Долохов. Распахивает глаза в начале удивленно, не предполагая отчего-то ранее, что это действительно может произойти. Что он найдёт способ манипулировать ею, когда до этого ей кажется, что ему не подступиться. Потому что она не боится ни одной его грозы, касающейся ее. Но чертовски боится за Бальтазара.
- Я не могу! - она срывается на крик, не зная, как донести до него простую истину - ей это не под силу. Чтобы он ни делал, как бы ни угрожал. - Если ты думаешь, что я смогу это сделать, если буду ненавидеть тебя, то это не так. Я и так тебя ненавижу.
Ведьма не хочет впадать в истерику, но вопреки тому, чего добивается Антонин, испытывает скорее панику, чем злость.
- Если тебе доставляет это удовольствие, так пытай их сам.

Фрида не ожидает, что он действительно сделает это - испробует пыточное на Бальтазаре. Она не знает, откуда берется уверенность, что он блефует, чтобы разозлить ее. Скорее всего из надежды на то, что ему нет смысла калечить своих же. Пыточное было не тем заклинанием, после которого можно было легко встать, отряхнуться и пойти дальше. По крайней мере, насколько его помнила она, испробовавшая на себе не раз.
Она не хочет знать, как выглядит со стороны, когда Бальтазар все же падает от боли на колени, и смотрит с ужасом, парализующим любое ее движение. Она стоит как вкопанная, не в силах отвести взгляд, глядя на то, как от боли искажается его лицо. Ей хочется закричать, но крик застревает где-то в горле, а время, как ей кажется, тянется бесконечно долго.
Ведьма не сразу осознает, что все закончилось, и не слышит того, что говорит Долохов следом. Ее мало это волнует сейчас, когда Бальтазар пытается прийти в себя, так и не поднявшись на ноги. На смену ужасу замедленно, но вместе с тем неизбежно приходит гнев. Чистый, праведный гнев, берущий начало из самой глубины души. Гнев, на который она, при всей своей мягкости, не способна. Не испытываемый ей ранее никогда настолько сильно как сейчас. Заслоняющий здравый смысл, все инстинкты, призывающие не связываться с Долоховым, потому что это никогда не закончится ничем хорошим. Потому что она может только навредить, если не остановится сейчас.
Фрида прикрывает на мгновение глаза, вздыхая глубже, и представляет себе слишком ярко, как Пожиратель задыхается, ловит губами воздух и не может вдохнуть. Она распахивает глаза, ловя его взгляд, стоит ему закончить тираду о медитации, и чуть приподнимает уголки губ. Она уверена, что в такие моменты выглядит без прикрас безумно.
Она черпает вдохновение из ярости, когда заставляет его запаниковать, стоит ему сообразить, что в легких перестает хватать воздуха. Ведьма наблюдает за ним, получая какое-то мстительное, животное удовольствие от того, что он наконец-то получает по заслугам за все, что делает с ней и, в большей степени, с Бальтазаром. Она чувствует, как начинает терять контроль над собой, и как ей нравится то, что происходит сейчас с Долоховым, но заставляет, пусть и с трудом, отвести взгляд и прикрыть глаза.
Ей требуется мгновение, чтобы вздохнуть глубже, и почувствовать, как наваливается следом усталость, потому что у нее никогда не хватает сил для подобных вспышек.
Фрида не собирается раскаиваться и, в целом, ей безразлично, что он сделает с ней дальше. Она бросает последний взгляд на притихших магглов, прежде чем все же взмахивает палочкой, произнося негромко Непростительное. Потому что их судьба предопределена. Она предпочитает, чтобы они умерли быстро и, пожалуй, легко.

Фриде не нравится это - удовольствие, которое она получает от страданий Долохова. Она знает, что могла бы убить его, и ничто не остановило бы ее, он в том числе. Она бы не оставила ему и шанса на это, если бы действительно хотела, если бы продолжила пытку чуть дольше. Она не хотела. Не собиралась уподобляться ему, падать так низко, несмотря на то, что у нее были все основания для того, чтобы сделать это. Избавиться от человека, пытавшегося разбудить в ней все самое плохое, что есть. Она не верит в свою праведность, которая так раздражает его.
Ее пугает то, что он с ней делает, и пугает то, что делает она, отнимая жизни. Потому что это не она. Потому что Фрида Блетчли не способна на такое, пусть он и считает это проявлением слабости. Она предпочитает быть слабой, но попытаться сохранить свою совесть чистой. Он не позволяет ей этого сделать, и она ненавидит его за это так сильно, как только может.
Ведьма не боится расплаты, но ждет ее, уверенная, что та непременно последует. Она смотрит на Долохова с вызовом, которого не было в ее взгляде в общении с ним никогда раньше, и считает, что тому удалось довести ее. Впервые за все время довести ее не до отчаяния, а до слепой ярости. Потому что он может делать все, что ему придет в голову с ней, но на Бальтазара у него нет ни малейшего права, чью бы метку он ни носил.
Ее передергивает от его "похвалы", и она цедит зло:
- В следующий раз ты не отделаешься так просто.
Она хочет, чтобы в его голове больше не было даже и тени мысли пытаться манипулировать ею так. Вместе с тем, она знает, что именно это он и сделает в следующий раз снова. Долохов не был похож на человека, которого легко напугать. По ее мнению, он похож на сумасшедшего.
Фрида обнимает Бальтазара, помогая подняться, и аппарирует вместе с ним в свою квартиру. Она не уверена, что ей хватит сил на то, чтобы добраться до его, потому что вымотана всплеском магии и хочет поскорее оказаться дома.
Она молчит все то время, пока помогает ему дойти до спальни и заставляет лечь, не принимая возражений. Ведьма выходит из комнаты, направляясь на кухню, где с недавних пор у нее водится аптечка, которой раньше отродясь не было. После того, как она съезжает от Баля, ей приходится самой о себе самой.
Блетчли достает зелье, которое помнит еще с тех пор, как он спас ее от Пожирателей, и несмотря на противный вкус вполне признает его эффективность. Она возвращается в комнату с чашкой, протягивая ее ему, и считает невесело, что получила шанс отыграться на нем, когда он заставлял ее пить это до дна. Впрочем, без этого шанса она вполне бы обошлась.
- Пей.
Она командует прохладно, присаживаясь на край кровати, сохраняя дистанцию, и не хочет говорить о произошедшем.

Фрида злится на него, потому что он заставляет ее через это проходить. Не Долохов, которого она презирает со всей искренностью, и от которого не ожидает ничего иного, кроме очередной гадости, а он. Он подставляет ее своей меткой, делая ее жизнь еще более невыносимой, чем она была прежде. Не самой приятной, но тогда она хотя бы знала, что это не коснется его.
Долохов прав - она погубила их всех. Губит сейчас его, потому что он лезет во все это ради нее, хоть она и не готова принять подобную жертву. Не хочет принимать, потому что ничто это не стоит. Не стоит его жизни и свободы, которую он отдает так легко. Она не хочет быть в этом виноватой.
Ведьма следит за тем, чтобы он выпил до дна, и хочет сказать, чтобы он не шевелился, но вместо этого молчит, наблюдая, как он садится на кровати. Она считает, что у него и так немного сил, чтобы тратить их на подобные маневры, но отчего-то не находит в себе желания спорить с ним по этому поводу. Потому что он все равно не будет ее слушать, как всегда уверенный в своих силах. О его упрямстве она знает все и даже больше.
Она чувствует как мимолетно, непроизвольно кривится лицо, когда он говорит, что не видел ее прежде такой. Ей удается взять себя в руки с трудом.
- Это не то, чем я горжусь.
Ведьма отзывается прохладно, потому что относится к своим эмоциональным всплескам далеко не как к какому-то дару. Скорее проклятию, потому что она никогда не может быть уверена, что ей удастся остановиться в нужный момент. И потому что это - то, что будит в ней все самое плохое, что есть где-то в глубине души.
Фрида мотает головой, не видя смысла скрывать очевидное о своих отношениях с Непростительными, потому что, если бы у нее хоть раз оно получилось, возможно, Долохов перестал бы доводить ее, заставляя пробовать вновь и вновь. Возможно, он посчитал бы это своей победой. Она боится этого до безумия - дня, когда он все же доберется до всей той тьмы, которая в ней есть.
- Нет. И надеюсь, что не получится.
Она не вдается в подробности и бросает на него усталый и обреченный взгляд. Ведьма знает, что все, что она сейчас хочет сказать, не имеет никакого смысла.
- Теперь ты понимаешь, что сделал только хуже?

Фрида мелко вздрагивает, когда он касается ее, и считает, что он действует нечестно. Просить ее об этом и просить так - слишком жестоко по отношению к ней, потому что их размолвка это последнее, чего она в действительности хочет. Жизнь порознь с ним доставляет ей также мало приятных ощущений, как и ему, потому что в ее жизни нет ничего стоящего, кроме него. Нет ничего, кроме него.
Она все же отстраняется, пусть и достаточно мягко, не желая, чтобы он на нее давил. Ей хочется найти какое-то решение, что-то, что вернет все на круги своя, избавит его от этой метки, а ее от необходимости наблюдать, как он в очередной раз падает от пыточного заклятия. Она хочет просто, чтобы все было по-прежнему, так как быть должно. Потому что пока все происходящее - абсурд, то чего никак не может быть.
- Ему наплевать на твою или мою ненависть. Он будет делать так снова и снова, потому что это единственный способ получить результат.
Ее передергивает от перспектив, которые она же сама и рисует. Она знает, что права, что Долохова ничуть не интересуют их чувства к нему, и они ничего не могут с этим поделать. То, что она не получила заслуженного наказания за свою выходку, значило только одно - ему понравилось. В другом случае, все закончилось бы иначе. Все закончится иначе, если Бальтазар попытается отомстить. Если не будет послушным и станет показывать характер. В безграничное терпение Долохова она не верит совсем.
- Он убьет тебя, если решит, что это принесет больше пользы.
Фрида говорит твердо и жестко, не жалея ни себя, ни его, потому что ему стоит понять, что в его благородстве нет ничего романтичного. Его желание защитить ее - самообман, потому что реальность такова, что он и слова не может сказать Долохову так, чтобы они обошлись без последствий. Потому что так будет всегда - его будут использовать против нее, а ее - против него.
Она качает головой на его требование не реагировать на выходки Пожирателя, и думает, что он ничего не понимает. Что в этом вся проблема - она не может не реагировать, пусть и согласна, что если бы тот увидел, что ей нет никакого дела до Бальтазара, он бы отстал. Искал бы что-то новое. Она считает, что это редкий момент, когда слишком наивный из них двоих он, а не она.
- Я не могу, Харт. Я не контролирую это.
- И я не могу просто смотреть, когда он пытает тебя из-за меня.
Фрида не шевелится, когда он тянется к ней снова, обнимая за талию, и чувствует как сердце пропускает удар. Она скучает по нему до одури, особенно сейчас, когда он так близко. Ведьма касается его плеча осторожно, ведя почти невесомо к шее и выше, пока не запускает пальцы в короткие волосы, и вздыхает судорожно, обнимая крепче.
- Не пытайся держать его за идиота. Он не поверит в такой дешевый спектакль.

Фрида не хочет думать о том, что в жизни Бальтазара это далеко не первое Круцио, которое он схлопотал. Ее все еще коробит его компания, и она не может переживать за него меньше, потому что все это доставляет ей столько же боли, сколько и ему. Она не знает, как уберечь его от этого, потому что он раз за разом не слушает ее. Ни когда дело касается компании, ни сейчас. Ведьма не хочет спорить с ним, что он действительно может знать, как лучше, но не может смириться с тем, что ему приходится проходить через все это. Теперь еще и по ее вине.
- Я не хочу, чтобы это повторялось снова, - она не знает, куда девается вся ее уверенность и строгость, стоит ему оказаться так близко, и слышит в голосе практически жалобные нотки. Ей не нравится это, потому что их разговор снова заканчивается ничем. Потому что он вновь предлагает ей просто принять это как данность.
Ее не сильно успокаивает, когда он возражает, поясняя, почему Долохов его не убьет. Она считает, что он слишком оптимистичен, потому что, если тот этого действительно захочет, всегда можно выставить смерть Бальтазара как случайность в очередной стычке авроров. Она не скрывает, что наверное немного преувеличивает, когда дело касается Долохова, но с каждым днем все сильнее ее воображение рисует его как воплощение чистого, неприкрытого зла. Возможно, потому что никогда ранее не сталкивается ни с кем, похожим на него.
- Ты успокаиваешь этим себя или меня? - ведьма усмехается невесело, все также не отпуская его от себя. - Даже я могу придумать, как безболезненно избавиться от тебя, если ты перейдешь границы. Представь, на что способна его фантазия.
Фрида не хочет, чтобы он слишком уж обольщался насчет полномочий Долохова. Она знает характер шведа и боится больше всего, что тот однажды сделает какую-нибудь глупость, подставив себя под удар еще больше.
Она молчит на его просьбу, отводя взгляд, и почему-то не может согласиться. Несмотря на полное, разъедающее осознание, что ничего не добьется своим "бунтом". Отчего-то ей кажется, что вернуться домой - значит принять все происходящее.
Блетчли касается его плеч мягко, но настойчиво заставляя лечь обратно на подушку, потому что ему нужно поспать, чтобы восстановить силы. Она раздумывает недолго, прежде чем подцепить край его джемпера и потянуть наверх.
- Я понимаю, что у тебя не так много сил, но спать в одежде - варварство.
Ведьма чуть улыбается, прежде чем вновь принять серьезный вид, понимая, что он все еще ждет ответа на его вопрос.
- Я поживу пока здесь, Баль. Не дави на меня, мне и так нелегко.

Фрида кивает, после коротко раздумья, когда он заявляет, что тоже останется жить здесь. Ей не нравится то время, которое она проводит без него, пусть она и не хочется возвращаться домой. Потому что ей одиноко, тоскливо и ужасно не хватает его рядом. Она полагает, что возможно, это не самое разумное решение - позволять ему остаться в ее квартире, но не хочет сейчас взвешивать никакие "за" и "против".
Ведьма вздыхает глубже, чувствуя его прикосновение к шее и осознавая, насколько скучает по нему все это время. Она считает, что ей лучше уйти спать на диван, потому что рядом с ним она теряет способность мыслить трезво, и он пользуется этим без зазрения совести, а ей все еще слишком тяжело принять то, что произошло сегодня. Как и то, что произойдет еще не раз. Вопреки его словам, она не верит в счастливый конец и в то, что подобное больше никогда не повторится.
- Я в порядке, - она все же вставляет следом, все еще не уверенная, что оставаться с ним - хорошая идея. Фрида улыбается тепло, когда он, слишком хорошо ее зная, пресекает сразу попытку уйти на диван. Она считает, что он играет нечестно, когда просит ее так, потому что она слишком хорошо осознает, что она - единственная, кого он вообще о чем-то просит.
Ведьма помогает ему снять с нее кофту, а после и брюки, и устраивается рядом с ним, накрывая их обоих одеялом. Она жмется к нему ближе, целуя мягко в плечо, но после все же не сдерживается и тянется выше, прижимаясь губами к его ключицам. Она целует его лихорадочно, оставляя дорожку поцелуев на шее, ведет по линии челюсти, поднимаясь выше к скулам, а после останавливается на губах.
- Я люблю тебя, - ведьма напоминает ему, сбиваясь на шепот, прежде чем коснуться его губ мягко, почти бережно.

Фрида пьет, не следя за количеством, тешась надеждой, что алкоголь сможет заглушить всю ту боль, которая копится в ней это время. Она знает, что это не работает, что алкоголь никогда не помогал ей и помочь не в состоянии, что он не дарит облегчения даже на время и не дает забыться. Потому что это забыть невозможно, как бы сильно она того ни хотела.
Она пьет, потому что не может уснуть. В ее голове тысяча образов того, что происходило с ним сегодня, пока она, поддавшись порыву и уговорам, танцевала с Белфортом в одном из баров. Она отдает отчет в том, что это случилось бы, даже если бы она вернулась сразу домой, но не может простить себе сейчас того, что ее не было рядом, когда она - очевидно - была ему нужна. При всей самостоятельности Бальтазара, она не считает, что это тот момент, когда ему стоило оставаться одному.
Ведьма пьет, потому что последнее время у них все идет не так. Она не подозревает никогда раньше, что их отношения могут стать настолько хрупкими, и что когда-то они начнут отдаляться друг от друга. Снова. Она помнит, как это было, когда он попал из-за нее в Азкабан, и не может думать об этом спокойно, когда от каждой подобной мысли неприятно, нервно подрагивают пальцы.
Она не замечает, как засыпает на диване, не беспокоясь ни об оставленной бутылке, ни о полной пепельнице, и хочет только, чтобы все это наконец-то прекратилось. Все то, что происходит сейчас между ними. Ирландка спит крепко и не слышит его шагов, когда он встает и идет в душ.
Фрида начинает нехотя ворочаться, когда он присаживается на край дивана, и чувствует, как стремительно накатывает головная боль. Она хмурится, выдыхая обреченно, прежде чем все же не спеша открыть глаза, пытаясь сфокусироваться на нем и протянутой чашке.
Ей не нравится его тон, но она забирает чашку из его рук послушно, не находя в себе сил спорить. Не в последнюю очередь из-за того, что у нее пересыхает в горле. Ведьма просыпается окончательно, пока пьет, имея теперь возможность в полной мере разглядеть побои.
- Твоя компания рано или поздно сведет тебя в могилу, - она констатирует сухо, отставляя пустую чашку на пол, и приподнимается, стараясь принять вертикальное положение.
- Почему ты не сказал мне, что произошло? Ты мог отправить за мной Бубенчика.