Гривас в Нью-Йорке проездом. Он проездом, впрочем, во многих местах в последнее время. Сначала — психи, сменяя тюрьму за тюрьмой, а после – ренегаты. Первый побочный штаб. Первые мысли о том, за каким чертом ему это сдалось в целом, но после — апатия. Он грешит этим всё чаще в последнее время, и чем чаще он позволяет себе не думать, не чувствовать, не тонуть в том прошлом, из которого он выдернул себя за шкирку, тем лучше всё складывается. Майрон считает, что перестал помогать людям с того момента, как шагнул под "знамена" Риндта, несмотря на то, что будто бы перешел на сторону миротворцев.

Мира больше не было. Он знал это наверняка. Забавно было ощущать себя на войне, когда войны как таковой не было. Выдуманный, выстраданный конфликт — и никто не знал, чем он закончится. Когда наступит заветная точка невозврата?

Он успевает сесть за руль мотоцикла, стоящего на обочине, пока он навещает свою давнюю пациентку — назначает встречу спонтанно, в одном из кафе, потому что не забывает хороших людей, даже если забыть хочет, – когда перед ним, на перекресток, громыхая, вываливается автомобиль. Гривас смотрит некоторое время исступленно на его искореженные металлические внутренности, прежде чем, оставляя собственный транспорт, дергается в сторону угла, за которым становится всё громче. Всё страшнее – и сердце заходится непроизвольно в трепете. Насилия в последние месяцы было много, и чем дальше, тем, кажется, больше его ждали. Масштабнее. Безжалостнее. Больнее.

Первым, что он услышал, словно выныривая из вакуума, которым служил угол, где пересекались улицы – чьи-то сломанные кости, крик, гомон. Майрон поморщился. "Стервятники", щелкающие вспышками телефонов, как клювами. Он не зацикливается на этом, движется вперед быстрым шагом, анализируя обстановку. Ищет в толпе врачей, сердобольных.

Говорили, хороших людей всегда больше, чем плохих.

Майрон всматривался в отсутствующие, или безразличные, или смотрящие с отвращением лица людей и задавался простым вопросом –
Где же они, хорошие люди, сейчас были?

Он отвлекается на её отклик, пропуская момент прорыва со стороны чужой совести, и замирает, как вкопанный. Её "Мэй" звенит в ушах тревожной сиреной подъезжающей скорой помощи, патруля полиции и детского плача.

Гривас не думает – Гривас дергается к жене, на помощь, как она и просит, про себя думая, что, пожалуй, всё-таки свихнулся окончательно, потому что Дея была мертва не первый месяц.

Он не слышит того, что просит жена прежде, и оценивает ситуацию сам. Майрон всё ещё не думает о том, что происходит – кто просит его о помощи — и дергается назад, но не для того, чтобы убежать от своего безумия. Он одалживает у женщины, стоящей неподалеку, тонкий летний хлопковый шарф ультимативно, прежде чем вернуться к пострадавшей, опускаясь на колени, опускаясь черными брюками в накапавшую лужу крови.

— Держи артерию, – повторяет слова Медеи, которые не слышит прежде, Майрон, и вяжет крепко и ловко, словно делал это всю жизнь, а не вправлял последние годы мозги тем, кто не смог сделать этого сам. Гривас чувствует, как начинают липнуть пальцы из-за крови, и только после этого позволяет себе рассмотреть лицо женщины:

— Как Вас зовут?

Он оборачивается коротко за спину, прежде чем повысить голос, рявкая на толпу:

— Не стойте столбом, помогите людям!

Гривас не отдает себе отчета, когда, не убирая руки от чужого разодранного бедра, находит своей рукой ладонь жены, пожимая – и отчего-то выдыхая судорожно, отнюдь без облегчения.

Он всё ещё не смотрит на неё, избегая снова встречаться взглядом со своим ночным кошмаром.   
[NIC]Myron Grivas[/NIC][STA]демон Максвелла[/STA] [SGN]   [/SGN][ava]http://s4.uploads.ru/42d1F.png[/ava]

Медея хочет от него слишком многого - жить новой жизнью. Майрон считает, что времени прошло недостаточно, и, пребывая в горе, на тот момент оказывается не уверен, что подобное время, для новой жизни подходящее, найдется вовсе. Это звучит слишком сладко и слишком лирично, и последнее, чего ожидает от себя Гривас - скорбеть с подобной самоотдачей, потому что не теряет прежде. Или теряет, но всё равно не тот момент не получает возможности прочувствовать всю боль до конца.

Он понимает умом, что её возвращение не связано с мистикой, и, когда проходит первая волна шока, поглощающего с головой, Майрон начинает лихорадочно думать.

"Откуда ты взялась?" - бьется в голове яростное невысказанным, когда мужчина отходит, как она просит, к детям. Он не помнит, что делает - использует знания, полученные еще на первых курсах, на автопилоте, словно оказывал первую помощь всю свою жизнь; он не помнит, что делает, и единственное, о чем может думать - это о жене с теплыми руками, взявшейся из ниоткуда. "Нет", - одергивает себя Гривас. Она откуда-то, несомненно, взялась, просто он не знал откуда именно.

Единственное, на что надеется Майрон - что он не сходит с ума, сведенный в пучину безумия человеческой ложью, которую он встречает на каждом шагу и которая отдается мигренью ко времени, когда его голова касается подушки. Он совсем недавно начал принимать снотворное - может, это оно оказывало столь плачевный эффект?

"Нет", - одергивает себя снова Гривас. Он знает, что всё это по-настоящему.

Он дергается, выходя из своеобразного транса, когда слышит чужой вопль, и бросает взгляд на Дею, сталкиваясь с её. Он соглашается с её предложением, признавая его разумность - с сеющей панику женщиной действительно стоило поговорить.

Гривас ловит себя на мысли, что знает, почему это должен сделать он - и желательно до того, как сюда, как стервятники, слетелись бы вигиланты, но вдруг направляется отнюдь не к ней. Он подмечает, Дея заканчивает заботиться об одном из детей, когда остальными, кажется, успешно занимаются медики из скорой - и направляется к ней.

Гривас не способен сосредоточиться на чем-либо, пока не поговорит, в первую очередь, с ней.
Он пользуется моментом, пока она не начнет успокаивать его.

Майрон подхватывает её за локоть, сжимая, когда встает напротив:

- Где ты была? - Гривас смотрит требовательно и от прежней мягкости не остается и следа.

- Я поговорю с ней, - напоминает о своей "миссии" Майрон, но продолжает настаивать на своем.

- Где ты, черт побери, была, Дея? - шипит мужчина.  [NIC]Myron Grivas[/NIC][STA]демон Максвелла[/STA] [SGN]   [/SGN][ava]http://s4.uploads.ru/42d1F.png[/ava]

Майрон не имеет представления о том, какой ответ надеется от нее услышать. В какой-то момент мужчина решает, что никакой; в большей мере он надеется, что Медея просто расстворится в воздухе, словно её не было. Но этого не происходило, и кожа под его пальцами была слишком теплой для видения. Гривасу не остается ничего кроме, как терпеливо ждать ее ответ, несмотря на затянувшуюся паузу.

Он смотрит на нее непонимающе, когда Медея упоминает вигилантов. Начиная с того, что не ожидает услышать о них в качестве первопричины, заканчивая с тем, что он ловит себя на мысли, что понятия не имеет, как его жена могла им помочь. Гривас не принижает достоинств жены, но осознает слишком отчетливо, что чем дальше, тем больше на войне оказываются важны способности, как преимущества. Дея же была простым человеком.

- Не понимаю, - все-таки выдыхает мужчина. Он не слышит гула вокруг них, ни криков, ни суматохи. Весь мир замыкается на ней; он находит это привычным, но забытым чувством. Майрон, впрочем, при всех нахлынувших эмоциях чувствует себя достаточно удрученно.

- Зачем ты им понадобилась? - интересуется Гривас эмоционально, но после проговаривает спокойнее: - Чем ты помогаешь им, Дея?

Психиатр считает нежное обращение, которое он обычно употребляет - употреблял - в отношении жены неуместным во всем этом хаосе.

Его отчего-то сбивает с толку осознание, что женщина отличается привычной предельной честностью.

Гривас рассматривает ее цепко, внимательно, не в силах оторвать взгляда.

- Что тебе помешало дать мне знать, что ты жива? - его голос снова опускается до обиженного, несколько злого шепота, когда мужчина констатирует с горечью:

- Я был на твоих похоронах, Медея. Я читал на них прощальную речь. И теперь ты стоишь передо мной живая.

- Это не по-человечески, - сипло шепчет Майрон. Всё это - война за мнимые идеалы - было не по-человечески. Не имело смысла сейчас.

- Я - один из этих "фанатиков", - безразлично отзывается Гривас, не видя смысла держать это в тайне. Хотя, впрочем, смысл он видит, но не испытывает на то ни малейшего желания. Сейчас он чувствует лишь вселенскую несправедливость, потому что именно из-за нее он и оказался у этих "фанатиков".

- Это они убили тебя, - убежденно негромко проговаривает Майрон. - Вигиланты. Поэтому я на противоположной от них стороне.

- И что теперь?   [NIC]Myron Grivas[/NIC][STA]демон Максвелла[/STA] [SGN]   [/SGN][ava]http://s4.uploads.ru/42d1F.png[/ava]

Сочетание того, о чем говорит Медея, и её откровенности сбивает Гриваса с толку. Несмотря на то, что она отвечает на его вопросы, не пытаясь что-либо замалчивать, Майрон чувствует, что её ответов все равно оказывается недостаточно.

- Ты - носитель? - он переспрашивает, но не потому, что не понимает, о чем она говорит, прежде, но потому что не может поверить. Его ощущения - это причудливое сочетание радости и настороженности от открытия, которое делает внезапно - и которое, признаться, сделать никогда не планировал. - Когда ты узнала, Дея? Почему ты мне не говорила?

Майрон пытается побороть нехорошее чувство, которое он не желает испытывать по отношению к жене, но всё равно чувствует себя преданным.

"Одно из условий" бьется в его голове набатом, давая осознать осознанность чужих действий.

- Получается, ты шла на это осознанно, - безразлично констатирует Гривас, - тебя устроило это.

Устроило вычеркнуть его из своей жизни.

Несмотря на то, что Медея не погибла по вине вигилантов, Майрон продолжает считать, что тем удалось всё-таки удалось её у него отобрать. Он медлит некоторое мгновение, когда чувствует её руки на своих плечах и шепот, сбивающий с толку, но после не выдерживает, когда, наконец, сторонится её, разрывая объятия и делая шаг назад.

Он тоже скучает по ней, как сумасшедший, и считает, что его реакция на него сейчас - лучшее тому оказательство.

Гривас оказывается, впрочем, согласен с ней в том, что им надо отсюда уходить. Он оценивает, по старой привычке, ситуацию, отмечая, что медсестра, которая ждала помощь Медеи, в результате справляется сама, а гул утихает; один из полицейских заговаривал ту женщину, которая прежде кричала.

Майрон тоже не знает, что им делать дальше, но всё-таки берет её за руку, намереваясь отвести из эпицентра побоища.

- Идем, - он хочет спрятать её ото всех, потому что внешний мир представлялся водоворотом безумных событий, не укладывающихся в реальность, в которой жили они вдвоем. - Я живу неподалеку.

"Живу", впрочем, было сказано слишком громко: последнюю неделю Майрон снимал номер в одном из отелей, приближенных к центру. Он не собирается идти туда на своих двоих, поэтому прежде возвращается к мотоциклу, забирая с собой Медею.

Не больше, чем через двадцать минут, Гривас уже поворачивает ключом в замочной скважине, как налет ностальгии или дань прошлому - легкая причуда владельца отеля.

Он кружит по номеру из спальни и небольшой гостиной, пока избавляется от мотоциклетной куртки, когда после все-таки останавливается рядом с Деей. У Майрона всё ещё чертовски много вопросов, когда он, поддаваясь порыву, целует её. Потому что мало что имело значение, кроме её присутствия рядом.    [NIC]Myron Grivas[/NIC][STA]демон Максвелла[/STA] [SGN]   [/SGN][ava]http://s4.uploads.ru/42d1F.png[/ava]

Майрон выдыхает в какой-то момент пораженно, когда чувствует её ответную реакцию, и не пытается больше отстраняться. Он не стесняется - что в целом забавно, стесняться собственной жены, - когда целует её настойчивее и цепляется пальцами за ткань её платья. Гривас отчего-то испытывает страх, когда Медея говорит, что любит его. Возможно, потому что всё действительно изменилось слишком сильно за прошедшие полгода - и он не ждет это услышать больше. Мужчину коробит собственная эмоциональность, учитывая также то, что он, ввиду того, какую деятельность ведет в стане ренегатов, старается подавлять её в последнее время всё больше.

- Дея, - он проводит ладонью по её щеке и произносит имя просто так, потому что ему нравится, как это звучит.

Он помнит, что она обещала объяснить ему внятно то, что произошло - но все-таки предпочитает забыть об этом на какое-то время.

- Мне не нужна "новая жизнь", - вырывается у Гриваса из желания, чтобы она поняла, что ей бы лучше иметь уважительную причину разрешить ему похоронить её несколько месяцев назад.

Он все еще любит ее, но, в отличие от нее, все еще отказывается говорить это вслух.
Возможно, словно по-прежнему разговаривая с привидением.

Майрон прижимается губами к её шее, когда обнимает крепче:

- Всё закончилось, - вдруг, не отдавая до конца отчета насчет реального положения дел, констатирует грек. - Я буду с тобой.

Говоря в масштабах вселенной и того конфликта, который готовили вигиланты и ренегаты, всё только начиналось. Он не желает думать о том, что они оказались по разные стороны. По крайней мере, считает это неуместным сейчас, когда садится на подлокотник дивана, рядом с которым она стоит, и тянет жену на себя.  [NIC]Myron Grivas[/NIC][STA]демон Максвелла[/STA] [SGN]   [/SGN][ava]http://s4.uploads.ru/42d1F.png[/ava]

Идиллия рушится, стоит ей начать говорить, и Майрона не успокаивают её прикосновения. Он отстраняется несильно и смотрит на неё недоуменно, когда она пытается убедить его в том, что он не сможет быть рядом с ней. Мэй не понимает сейчас, как её жизнь может ей не принадлежать.

– Ты не можешь им принадлежать, – отрицательно мотает головой Майрон. Он всё ещё плохо себя контролирует, когда его прежде ведет из-за её прикосновений, – ты не их собственность.

Он считает, что она драматизирует. Потому что война, которая грядет, ещё не началась, и что сейчас у них есть выбор.

– Ренегаты мне не указ, когда дело касается моей жены.

Он тянет её ближе, не в состоянии отпустить, и всё ещё верит с трудом, что она жива. Что она теплая, и что не её хладный труп опускали в землю на похоронах, на которые его не пустили.

– Не оставляй меня больше, – просит мужчина, прижимаясь губами к его шее судорожно. – Дэя, – шепчет Гривас, после добавляя едва слышно:

– Моя богиня, – он называет её так на протяжении четырех лет, то ли в шутку, то ли всерьез. Он считает, что это удивительно, что в её отношении никогда не звучит пошло.

– Зачем тебе эта война? – он поднимает на её взгляд, ловя чужой. – Мне они больше не нужны, ренегаты.

– Мне не нужна эта война, – уверенно проговаривает Майрон, забывая о своих амбициях. Он обхватывает ладонями её талию, когда считает, как бы приторно это ни выглядело, что сегодня ему вернули смысл жизни.[NIC]Myron Grivas[/NIC][STA]демон Максвелла[/STA] [SGN]   [/SGN][ava]http://s4.uploads.ru/42d1F.png[/ava]

Майрон чувствует незримую трещину, которую дало их совместное существование, и пропасть, ширящуюся между ними по мере того, что говорила Дэя. Это становилось абсурднее, одновременно любить до беспамятства её прежнюю, но, в то же время, сторониться её обновлённую, как дознателя вигилантов. На самом деле, Майрона отчасти забавляет, что они с женой занимаются одним и тем же делом, пусть и по разные стороны, но не настолько, чтобы это действительно становилось смешно. В последнее время, глядя вокруг, хотелось лишь плакать.

Он вспоминает о том, что она говорит прежде о своей способности, и лишь сейчас тратит время на то, чтобы осмыслить положение вещей. Он напрягается, как ни пытается расслабиться, и отчего-то ощущает себя в постели с врагом. Гривас понимает, чувствует каждой клеточкой тела, насколько это неправильно.

Он подбирается губами к её ушной раковине, прижимая жену к себе ещё прежде, чем раньше, когда понижает голос до подобия шёпота:

- Обещай мне, Медея, - он придерживает её ладонью немного ниже затылка, погрузив кончики пальцев в копну женских волос, вспоминая, какого это. В остальном, впрочем, ренегат остаётся предельно серьезен. Ему не нравится это чувство, эта мысль, что он - пусть немного, но - боится собственной жены. Потому что он уже видел это, людей с её способностью. Сейчас же, вдобавок к этому знанию, он чувствовал настроение жены, которое, как он считал, не сулило ничего хорошего. Как и всё, что в его жизни касалось вигилантов.

- Обещай, что ты не станешь трогать мою память, - он целует её под мочкой уха, когда просит требовательно:

- Обещай, Гривас, что ты не попытаешься забрать эти воспоминания, этого момента.

Он имеет в виду их встречу и словно уже знает наперёд, что она уйдёт. Впрочем, из этого номера в отеле им обоим придётся уйти. В Нью-Йорке надолго Майрон задерживаться не собирался.

- Не лги мне, Дэя, - мужчина коротко накрывает её губы своими, когда прежде чувствует её неуверенность в своих словах. Ему, с его способностью, этого оказывается достаточно, чтобы не молчать. Майрон, вопреки неприятному разговору, улыбается теплее. Он действительно старается.

- Не говори мне о том, что будешь рядом, если ты к этому не готова.

Гривас тянет вниз молнию её платья резкими, рваными, лихорадочными движениями, когда осознает в полной мере одну вещь: его жена - вигилант, и в ближайшее время та, пожалуй, была намерена им остаться.

- Тебе она пришлась по вкусу, - между делом замечает психиатр, когда целует её жадно, требовательно, и подытоживает: - эта война.

Он обещает самому себе, что, непременно, однажды вернёт её. Вернёт домой.

В тот дом, которого, возможно, уже не было.

Его внутренне передергивает от всего, что она говорит, и вопреки тому, что она уверяет его в том, что осталась прежней, Мэй считает, что она значительно изменилась. Или за те четыре года, которые они провели вместе, ему просто не доводилось видеть её в ситуациях, подобной этой. Но даже сейчас, из-под образа этой Дэи, проступала та, которой Майрон верил и любил. С доверием же за последние месяцы у него были проблемы ещё более серьезные, чем обычно.

Майрон, вопреки неприступному, холодному образу, который выстраивает последние недели, улыбается жене тепло. Он знает, что она не сможет. Отчего-то не сомневается в этом ещё с момента, когда её об этом просит. Дознаватель улыбается, прежде чем высказать мысли вслух:

– Я верю тебе, дорогая, – он позволяет себе пошлое, избитое обращение, потому что подозревает, что не скоро сможет позволить себе подобные вольности снова. Он проводит рукой по её волосам, когда она прижимается ближе, и выдыхает судорожно. Скользит подушечками пальцев по гладкой коже, прежде чем прижаться губами ниже линии челюсти.

Гривас верил ей, но не верил, что всё действительно скоро закончиться.

– Но ты ошибаешься, – сбивчиво шепчет мужчина, добираясь до чужого уха. – Эта война, Дэя, она только начинается.

Он подхватывает её на руки, потому что сейчас ему всё равно, что подумают о нём ренегаты, когда он вернется в штаб. Майрон не отрицает, что это – чрезвычайно не осмотрительно, но он не может держаться от Медеи далеко сейчас. После всех этих месяцев. После безумного открытия, которое он делает сегодня.

Если она снова уйдет сегодня, и он её больше не увидит – и даже, вероятно, не вспомнит, – то он собирается провести данное им время с пользой.

Гривас опускает её спиной на кровать, когда, нависнув сверху, на мгновение замирает, чтобы следом задумчиво провести подушечками пальцев по легкому румянцу на её лице.

– Я люблю тебя, – Майрон напоминает ей об этом всерьез, – я буду тебя ждать, – обещает мужчина, прежде чем целует её снова, больше не желая отвлекаться.

Месяц сменяется месяцем с момента его последней встречи с женой. Майрон, впрочем, не помнит эту встречу вовсе; Дэя, как показывает практика, знает своё дело и делает его хорошо. Мужчина без проблем проходит проверку, когда возвращается в штаб, и больше не вспоминает о том странном дне. Ему какое-то время снятся странные, пугающие его сны, когда он видит и ощущает присутствие жены рядом и не может вырваться из сновидения из-за таблеток, которые принимает. Впрочем, эта урядица достаточно быстро изживает себя.

Его держит мысль о том, что вигиланты расправились с его женой, и он цепляется за неё, когда карабкается выше по карьерной лестнице. Впрочем, Майрон никогда не может назвать то, что происходит в его жизни, "карьерой" всерьез. Для него это – фарс и необходимость, возможность внести свой вклад и, как бы неприглядно это ни звучало, отомстить. Так, как он может себе это позволить.

Гривас относится к сотрудничеству с вигилантами настороженно, когда такой вопрос встает на повестку дня. С другой стороны, он понимает, насколько этот шаг необходим. Потому что ни одной из сторон не хватает ресурсов, чтобы действовать в одиночку. Штаб приходит к выводу, что, приняв сделку, после они найдут способ минимизировать свой ущерб.

Майрон наблюдает с интересом, когда они прибывают на местность. Наблюдает за тем, как вигиланты располагаются, занимая стратегические позиции, и покорно ждет, когда разбегутся по точкам боевики ренегатов. Гривас знает, что не будет работать один со стороны дознавателей. Он ожидает знакомства – но считает, что бредит, когда подмечает знакомую фигуру в толпе, а после направляется навстречу, когда его подзывает координатор.

Гривас чувствует, как его мутит, и с трудом различает то, что она ему говорит. Он считает её то ли наваждением, то ли видением, но так и не может определиться до конца, как относится к этому. Дознаватель также считает нелепым, что она обращается к нему на "Вы". Майрон готов спорить, что смотрит на неё, как истукан, и следует за женщиной в сторону, как она предлагает, механически, не задумываясь над своими действиями. Кроме того, он понимает интуитивно, что им действительно необходимо скрыться от посторонних глаз, потому что Гривас с трудом сдерживает свои эмоции.

Майрон невольно обращается к своим способностям, словно пытаясь узнать, насколько лживым был образ жены перед ним. Все эти месяцы он не сомневался в том, что она мертва, что перевернуло его жизнь с ног на голову, и теперь происходило нечто невообразимое.

В какой-то момент, впрочем, он переходит черту.

Гривас вскрикивает глухо, когда чувствует пронзающую висок боль, и жмурится, пытаясь отогнать неприятные ощущения, но невольно концентрируясь на них сильнее. Приступ вынуждает его остановиться, "пропуская" спутницу вперед. Он дожидается, когда перед глазами перестают плясать разноцветные пятна, прежде чем поднять взгляд на стоящую перед ним женщину.

"Вигилант, – старается выдохнуть Гривас. – Она – вигилант".

– Что ты здесь делаешь? – наконец, проговаривает Майрон, пристально наблюдая за женой. Даже в мыслях, впрочем, это звучит дико.

Гривас считает, что мог бы задать вопрос интереснее, встретив свою "погибшую" супругу в мире живых снова, но оказывается не способен на это сейчас.

Майрон вздрагивает, когда ощущает её прикосновение, и распахивает глаза встревоженно. Он напряжен, и предел оказывается близок, потому что Гривас знает, с каждым словом, что стоящая перед ним женщина не врет. И что, как бы тяжело ни было принять подобную реальность, перед ним действительно стояла его жена. Вполне живая, а также явно ведущая активную деятельность с того времени, как он считал её погибшей.

– Всё в порядке, – ренегат отзывается немного хрипло, потому что приступ проходит постепенно, не торопясь оставлять мужчину до конца. Он успокаивается, благодаря стоящую перед ним Медею за то, что, не считая её эффектного появления, в остальном женщина не пыталась ему врать.

Майрон, впрочем, ни на грамм не считает, что с ним действительно что-либо было в порядке.

Он с трудом вспоминает о том, что на них смотрят, когда поводит подбородком, избегая чужого прикосновения, и делает небольшой шаг назад. Майрон после кивает отрицательно, показывая Дэе, что ей стоит держаться от него на расстоянии. Как бы он сам, следуя порыву, ни желал обратного. Он пытается мыслить здраво, когда осознает, что единственное их преимущество на данный момент перед публикой – это то, что ренегаты, как и вигиланты, были ограничены, когда дело касалось информации о противоположном штабе, и не знали, кого свели на одной местности.

Ему тяжело уложить в голове то, что она говорит. По крайней мере. Мэй сдерживается, чтобы не коснуться её самостоятельно, как она сделала раньше.

– Это не работа, – замечает Гривас, поймав чужой взгляд, – работой было то, что мы делали когда-то. Расследовали дела, находили виновных. Помогали людям обрести себя и счастье. Но это... – Майрон заставляет себя вздохнуть глубже, сдерживаясь от политически некорретных комментариев. Он не позволяет себе подобного прежде и быстро делает выводы, что присутствие жены плохо влияет на него.

Гривас морщится, когда опирается ладонью на подвернувшееся дерево, всё ещё приходя в себя после приступа, но в целом выглядит уверенно.

– Как они смогли спасти тебя? – у него это плохо укладывается в голове, потому что от того взрыва, о котором он слышал, было не спастись.

Майрон отмечает, что ещё один пазл в этой картине не сходится, когда спрашивает следом:

– Почему ты попала в дознаватели? Они обычно берут людей со способностями, – он оглядывает её оценивающе, прежде чем подытоживает в целом, – ты неподходящий типаж. Что происходит, Дэя?

Гривас заставляет себя взять себя в руки, когда считает, что их разговоры затянулись. Он не хочет, чтобы люди болтали, как бы ему ни было обычно наплевать на общественное мнение.

– Нам нужно работать.

Они возвращаются к отряду и к работе, ради которой сюда явились. Майрон делает всё механически, не задумываясь над множеством из своих действий. Впрочем, как он, так и Дэя, преимущественно ждут, когда настанет их черед. Гривас ждет молча, переживая в себе волну смятения, которая не проходит после разговора с женой. Его возмущает, опустошает и в то же время восхищает то, что он узнает о Медее; не в последнюю очередь то, насколько она сильная. Он никогда не сомневается в талантах своей жены, но испытывает нездоровое предвкушение, когда осознает, что теперь они, учитывая, что оба были носителями, могли быть друг к другу ближе, чем когда-либо; могли бы понимать друг друга лучше, чем когда-либо. Но, в то же время, они были друг от друга сейчас чертовски далеко.

Майрон ждет за спнной боевика, когда тот врывается в халупу, и уже на этом моменте знает, что его план полетит к чертям. Потому что ренегаты, несмотря на мирный настрой Риндта, не собираются в этот раз брать пленных, как и делиться секретами мародеров, которые должны были привести к заветному тибериуму. Ренегаты посчитали, что, ради такого дела, справятся и с помощью обычных пуль. Майрон был должен отдать приказ. Гривас, наблюдая за тем, как его жена входит вслед за боевым отрядом, всё больше осознавал, что приказ об истреблении отряда вигилантов не сможет. Как и не сможет причинить ей вред вовсе.

Глава ВСБ переглядывается с капитаном своего отряда, который осведомлен о грядущих планах, и делает короткий, едва заметный жест рукой, показывая, что прежний план отменяется. Майрон был бы готов перейти, как показывали в фильмах, к плану "Б", но они были не в остросюжетном боевике, и, учитывая ограниченность ресурсов, плана "Б" у Гриваса не было.

Он повел раздраженно плечом без притворства, когда, обойдя связанных заложников, хранителей информации, слышал больше перешептывания боевиков. Это отвлекало. После того, как Майрон кивнул, давая понять, что справится сам, они остались наедине с Деей – вигиланты (с отныне присоединившимися ренегатами) подчищали ту часть мародерского отряда, которая была менее полезна для дела. На войне все методы были хороши, а гигиена, в том числе и общественная, была важна далеко не в последнюю очередь.

Они узнали всё, что знать хотели, действуя не в пример слаженно.

Майрон, подняв на жену взгляд, выглядел напряженно, доверяя инстинкту, явно говорящим о том, что вигиланты не были теми, кто хотел бы – как и ренегаты – делиться.

– Я был должен тебя убить, – спокойно поделился мыслями, крутившимися в его голове, Гривас, наблюдая за женщиной. Он не мог порой понять, почему он до сих пор любил её так сильно, но не мог оторвать взгляда в первую очередь из-за того, что не мог на неё налюбоваться, Остальной вид дополняла хроническая усталость, истощение после использования способностей, а также состояние, близкое к нервному срыву, к которому Гривас приближался всё более явно, когда узнал, что Дэя жива.

– Ты здесь для того, чтобы обвести ренегатов вокруг пальца, Дэя? – поинтересовался "в лоб" Майрон. Он больше не обращал вниманимя на пленного, которого явно не устраивал его заткнутый рот и связанные конечности.

Майрона внутренне коробит, когда она "призывает" его в мифический следующий раз, когда дело коснётся её смерти, убеждаться наверняка. Гривас считает, что не плошает и в первый раз, когда устраивает ей похороны, и не желает повторять минувший опыт.

Он отчего-то испытывает странное, нездоровое облегчение, когда она сознается, что не он один собирался играть не по правилам.

Майрон считает, что жертвы, принесённые отнюдь не по необходимости, давно не новость на этой войне.

- Думаю, ты одна из немногих, кто задумывается о гуманности в наше время, - вопреки напряжению, отчасти сковавшему главу ВСБ, Майрон проговаривает мягко на замечание жены.

На самом деле, в какой-то момент он устаёт думать об этом. О том, что она, возможно, обманывает или даже предаёт его, когда заставляет пережить её смерть, а после воскрешение, которое сейчас кажется Гривасу едва ли не более бесчеловечным. Постепенно его мысли концентрируются на одной, говорящей о том, что Медея была жива, и что снова была рядом. Не так "рядом", как прежде, но хотя бы подальше от своей пустой могилы.

Гривас бросает мельком взгляд на связанного и единственного свидетеля семейной сцены, когда, помедлив, делает шаг ближе к Дее, после смелея и преодолевая расстояние между ними вовсе.

Он помнит её такой же и совершенно другой вовсе одновременно. Сейчас она иначе пахнет и, в то же время, он знает, что это её запах. Гривас отмечает свои несколько животные повадки, когда, пристроив ладонь на чужом плече, сжимая крепко, надавливая большим пальцем на женскую ключицу, прячет лицо у женщины на шее, вдыхая аромат. Он не может описать то, насколько он скучает по ней. Майрон не предполагает прежде, что станет заложником подобных чувств, в которые не верил вовсе до Медеи.

Он опускает всю демагогию, которую мог бы развести, когда, отстраняясь несильно, целует её порывисто, малодушно удовлетворяя своё сиюминутное желание.

Майрон не сразу осознает, что происходит, когда боль резко прошивает плечо. Зубы смыкаются непроизвольно, когда он прикусывает чужую губу, и мужчина начинает заваливаться назад, стоит чертам лица Медеи поплыть перед глазами. Ноги становятся ватными, и он сознает лишь смутно, что держится в вертикальном положении лишь благодаря жене.

Возможность присесть кажется даром богов, когда Майрон неуклюже опускается на пол, прижимаясь лопатками к стене. Он смотрит на жену недовольно, когда та начинает ругаться:

– Не мог, – он отзывается несколько зло, но злясь отнюдь не на нее. Гривас пытается сосредоточиться на неё действиях, когда Медея перевязывает его рану, но понимает, что это не поможет. Сознание покидает его постепенно, но за то время, которое он пробыл у ренегатов, Майрон не раз видел последствия тибериумной пули. Рано или поздно его ждет блаженное небытие. После чего вопрос останется лишь один: очнется он снова или нет, и каждый раз никто не мог дать каких-либо гарантий.

Вопреки её просьбе, Майрон помалкивает, когда на горизонте появляется другой вигилант. Гривас постепенно осознает, подслушивая чужой разговор сквозь белый шум бушующей в организме крови, что вряд ли вернется в свой штаб, потому что Медея откровенно предлагает своему соратнику забрать "главу всб" с собой. Пусть Майрон и желает быть рядом с женой, но всё же мотает отрицательно головой, покуда хватает сил, выражая свое несогласие с этим вариантом. Сегодня он не планирует попадать в плен. Он помнит о том, что телепаты, прежде чем он покидает штаб, ставят ему надежный ментальный блок, но, при всей любви к жене, не может в этот момент не бояться за таких, как Лия, и подобных ей ребят, которые могут пострадать из-за его пленения. Майрон понимал, что знал слишком много, чтобы позволять себе экскурсию в штаб вигилантов.

Впрочем, когда его тянут вверх, он не находит в себе сил сопротивляться, прежде чем, перестав бороться с подкашивающимися ногами, повиснуть на бедном солдате вовсе, лишаясь сознания, стоит яду, попав в кровь, начать действовать в полной мере.

***

Он приходит в себя резко, чувствуя, как по коже сочится холодный пот. Майрон вспоминает не сразу, что произошло, но, когда случается, то не удивляется ни скачущим перед глазами пятнам, ни позыву вытошнить свой желудок. Он не предполагает и близко, сколько пробыл без сознания после того, как его подстрелили, и зажмуривается на несколько секунд, после которых мир вокруг него, наконец, перестает плясать столь рьяно, как в первые мгновения.

Гривас отчего-то испытывает удивление, когда наталкивается взглядом на жену. Потому что их связь и без того принесла достаточно проблем. И потому что Дэя была на данный момент не слишком осмотрительна, когда прежде, в хибаре, отчитывала за мимолетный порыв.

У него с трудом ворочается язык, когда мужчина отзывается хрипло, негромко:

– Они ведь уже знают, что мы женаты, – замечает Майрон, отчего-то не спрашивая.

– Почему они разрешили тебе быть здесь?

Майрон усмехается криво, когда Дэя упоминает его "выходку", и закашливается вдруг следом сухо. Приступ длится недолго, пусть и заставляет мужчину поморщиться, сдерживаясь от глухого стона в ответ на ноющую боль в теле.

Он кивает между делом, когда Медея поясняет, что она здесь лишь потому, что кому-то необходимо исполнять роль то ли надзирателя, то ли няньки. Гривас считает, что подобное отношение к нему осмотрительно, и не сомневается, что у местного главы службы безопасности есть голова на плечах, какой бы ни выходил при этом каламбур. Майрон пугается в этот момент, пусть и несколько запоздало, что они знают, кто он; знает, какую он занимает должность, и тогда из-за собственной слабости он ставит под удар слишком много невинных жизней. Он считает, что невинные всё ещё были на этой бессмысленной войне.

Майрон смотрит на Дэю следом с лёгким подозрением, когда она упоминает имя его старого друга, и считает, что всё не может быть с Карро отныне просто. Гривас предполагал, каким влиянием Фил должен обладать, чтобы "прикрыть тылы" бывшему жениху.

– Позволю предположить, что Фил отныне – "особа, приближенная к императору", – отшучивается Майрон. Его голос всё ещё сипит с момента, как он приходит в себя. Он осознает с каждым мгновением яснее, что не может позволить себе расслабиться даже наедине с собственной женой, и считает её принадлежность к вигилантам жестокой иронией.

– Восемьдесят один, – не задумываясь, между делом отвечает на вопрос Дэи Гривас, пытаясь анализировать другое. У него всё ещё тяжёлая голова и вялое восприятие окружающего мира, когда мужчина интересуется, не слишком следя за языком, потому что на это ему не хватает сил:

– Вигиланты уже покопались в моей голове?

Сейчас он не способен проверить, насколько истощилась защита, установленная телепатами в штабе ренегатов. Майрон ещё любопытствует о следующем после, когда переводит взгляд на Медею:

– Как долго я был без сознания?

Он ловит себя на мысли, когда смотрит на неё, что не жалеет о пуле, которую словил, пытаясь поцеловать жену.