Непривычное место — побочный штаб или что-то вроде, привычная погода — серое небо, протекающее на маленький приграничный город. Глядя на эту без конца льющуюся воду, Джине страшно хочется пить. Что-то даже отдаленно похожее на виски или водку сгодится. Хочется обжечь алкоголем раздосадованное горло, убить свои мысли глотком отравы и забыть. Но эту жажду ничем не утолить. Как ни странно, как раз знание этого помогает держаться. Какой смысл выпивать, если легче не станет? Но какой смысл тогда и курить? А убивать?... В коне концов, один убитый вигилант или один помилованный много ли изменит в этой войне?
  Зависит от того, кто перед тобой. Иногда влияет. Иногда по-страшному. Джина предпочитает об этом не думать. О человеке, который называл ее "Джин, Джи-Джи, Джинни" — она такого терпеть не может, но у него получалось не раздражающе. Вигиланты уже нашли его? Опознали? Похоронили? Выдали почетную медаль посмертно?
  К черту.
  У нее снова дрожат руки, она снова не замечает этого. Упрямая зажигалка едва не выскальзывает из немеющих пальцев, подушечка стерта почти до крови колесиком кресала, неспособным выбить искру. Джина выругалась и уже хотела выбросить бесполезную "зиппо" — или спрятать ее в карман в виде сувенира, все же это подарок, — да достать из недр сумки другую, дешевую и менее барахлящую. Огонек оказался рядом раньше. Успокаивающее слово — тоже.
  — Спасибо, — женщина прикурила от предложенного мужчиной огня и усмехнулась уголком губ. Сколько раз она делала этот трюк специально — мучилась с нерабочей зажигалкой, чтобы мужчина рядом за ней поухаживал. Но в этот раз все получилось случайно, она даже не заметила человека под навесом, ни когда он подошел. Будь они в Мичигане, Джина не позволила бы себе так расслабиться, но здесь, в кругу ренегатов, она могла себе позволить на время забыть об осторожности. Здесь все свои. Не на сто процентов, конечно же... Повсюду есть уши.
  Джина внимательно осмотрела мужчину: на вид около сорока, хотя она не дала бы больше, несколько глубоких морщин и две серьезные складки между бровей — этот человек привык думать; высокий и статный, уверенно держится, он был и правда из тех мужчин, у которых брюнетка попросила бы огоньку в лучшие времена. Вряд ли она встречала его раньше. И хотя он был одет в гражданское, совершенно нейтрально, отчего-то казался ей не похожим на солдата — стало быть, штабной, но Джина не умела читать мысли, чтобы сказать больше.
  Она отмахнулась от его замечания, помотав головой и сделав глубокую затяжку.
  — Мой друг лежит здесь в лазарете, — сигаретный дым стелился вниз, прибитый дождем к асфальту. — Поймал тибериумную пулю. Ему уже легче, но... "Наши выстрелы возвращаются к нам и отбирают самое дорогое," — процитировала она никому не известного автора, поглядывая на моросящее небо из-под навеса. — Эта пуля предназначалась мне, — она обернулась на собеседника, бросив на него взгляд из-под распушившихся от влаги волос. Словно проверяя, удовлетворится ли он таким ответом. Мартин и правда рисковал жизнью ради нее, и в тот момент Джина осознала, на что его обрекла или едва не обрекла, когда так легко и играючи притащила паренька в отряд за собой.
  — Джина Гэлбрейт, отряд Картера, — она протянула ему длинную ладонь на манер мужского рукопожатия, уверенно полагая, что дальше разговор спокойно свернется до вежливой формальности, а потом сигарет догорят и этому господину пора будет идти по делам.

— Вигиланты. Ничего необычного, — отвечает Джина сразу на оба вопроса: и кто стрелял, и что случилось. Вигиланты, что же в этом странного, всегда вигиланты. Имен они как-то не называли.
  Для людей из штаба и даже из боевых групп любое столкновение с противником, наверное, имело особую важность. Но партизанам приходилось встречаться с врагом постоянно, не только в бою. Жить среди них, ходить среди них, улыбаться им, врать им, казаться ничем не примечательными "своими". Возможно, поэтому в их команде было так много тех, кто имел за плечами срок или мог бы иметь его за свои поступки. Таких людей меньше, якобы, жует совесть за каждое сказанное неискреннее слово, а если и не меньше, то они умеют справиться со своей совестью. Проглотить ее. Добавить к десятку грехов еще один.
  Если случится так, что ренегаты проиграют, именно диверсанты окажутся худшими из всех, после отдающих приказы военачальников. И если такой партизан сгинет в плену врага, будем честны: для штаба не так уж велика потеря. Если такой боец сгинет, ему и самому не так страшно умирать. Многим из них нечего терять. Их могли подстрелить в любой день, в любой час, и это были их будни. Жизнь с приставленным пистолетом у виска. Вечная дорога, в которой смерть сидит у тебя на закорках.
  Собеседник немногословен, сдержанно-вежлив. Он даже не называет свое имя. Чем, невольно, вызывает у Гэлбрейт опасения. Мало ли, она может сейчас разговаривать с пробравшимся в расположение ренегатов лазутчиком. И он может запросто зайти со спины и перерезать ей горло (хотя вовсе не выглядит так, но на ум сразу приходит образ беловолосого британца, метающего ножи в глазницы). А может и просто вытащить из нее что-то важное. Точнее, попытаться, потому что она не позволит. Это своего рода профдеформация, вызванная все той же жизнью в тылу вигилантов: никому нельзя доверять, ни при ком нельзя трепаться. Принять то, что здесь повсюду свои, и поверить в это всем своим нутром непросто.
  Джина долго смотрит на Гриваса из-под полуприкрытых век, недоверчиво-вопросительно, забыв о дымящейся в левой руке сигарете, прежде чем задает повисший в воздухе вопрос:
  — А вас как?
  Ей в самом деле неловко. Она назвала свое имя, и это тоже проявление доверия, так близко к границе. Подпустила к себе, теперь он ее знает. Но пока ответного жеста доверия не следует, она едва ли скажет еще хоть что-то важное. Довольно и имени. Она ищет ответы в бесстрастных зрачках дознавателя. Его внутренние эмоции в ее инфракрасном тоже бесцветны.
  — Но вы, конечно, и сами знали мое имя... — всего лишь предположение, ведь если он штабной, наверняка был в курсе, кого сюда доставили порталом и зачем. — Я права?

— Теперь и мне приятно, — улыбается брюнетка своей привычной ничего не значащей улыбкой, пожимая его руку. "Наверное, приятно." Гривас, Гривас... Главный штаб — да, сейчас здесь много людей именно из главного. Вот оно, когда ты партизанка и тебе не положено ничего знать. Наверное, ей должно было о многом говорить его имя, но Джина слышала его впервые. Но ощущение, что ее положенную беседу со службой безопасности перенесли пораньше, только росло и укоренялось. И сигарета, горевшая от позаимствованного огня, имела такой знаком вкус беседы невзначай, вроде тех, которые она сама устраивала каждому новобранцу и каждому приунывшему бойцу в своем отряде. Вкус "расскажи мне, что у тебя на душе, а я скажу тебе, кто ты". Эксклюзивно, спрашивайте у дознавателей и комиссаров в любом подразделении ренегатов. Почему ей так казалось? Просто потому, что она ждала этого допроса, а о хитрости и коварстве дознавателей ходили легенды. И еще потому, что, ка и все остальные люди, мерила людей по себе.
  — Да, далековато, — ее улыбка становится еще чуть шире, а после с такой же легкостью исчезает, сменяясь нахмуренностью бровей. — Что же именно было "громко"?
  Право же, она никогда не кричала о том, что происходило внутри ее черепка, набитого под завязку тысячами забот, насущных и не очень.И руки дрожат, потому что это война, это нервы, это алкоголь, которому она, правда, так и не дала взять над собой верх и нашла другой выход. А что до высокой философии в ее словах... Что ж, тут он ее спалил. Пойамал на кючок, как маленькую рыбку. Но эти слова принадлежали ее другу, который сейчас лежит в земле где-то под Баттл-Криком, и черт его знает, как так вышло, но его пуля догнала его именно там. Никто из партизан не был безгрешен. И такие слова накрепко въелись в память. Они лишь утверждали ответственность за каждый свой выстрел, которую Джина и без того ощущала, и нажимая курок, и после. Наверное, она плохой солдат, раз не может до конца отрешиться от этого.
  Наверное, речь все же идет об одном конкретном выстреле, пуля из которого вернулась к ней слишком скоро.
  Джина сглотнула, слушая Гриваса. О не подтверждает ее дгадку о том, откуда он, но и не опровергает. "Догадывался, кто Вы" — звучит так, как будто этот разговор не был спланирован: только догадывался, а не знал. Но уже то, что он видел ее личное дело, говорит о многом. Кого же еще интересуют личные дела партизан? У кого вообще они есть на руках? Случайная оговорка или нарочная, она поняла его.
  В конце концов, ей нечего скрывать. Она верна движению и делает свою работу чисто. Если случаются промашки, исправляет их сама. Она ответственный и надежный боец, ее непосредственный начальник Картер может ей гордиться. Возможно, она слишком сильно прикипела к своему отряду, возможно, слишком легка на подъем в рискованных решениях и готова пожертвовать собой, но не ей решать, достоинство это или недостаток. И даже, как ни странно, не людям из ВСБ.
  — Да, пулю вытащили вовремя.
  Благодаря ее убедительному докладу по рации про раненого офицера, чтобы для них открыли портал, — но Гэлбрейт не любит хвастаться о своих действиях.
  Джина оправляет куртку и отходит дальше к стене дома, примыкавшего к навесу. Там меньше ветра, а еще стена дает какую-никакую точку опоры и защиты — не от Гриваса, стоящего рядом, но для психологического комфорта в целом.
  — Просто закрыл меня собой, — пожимает она плечами, снова поднимая глаза на Майрона. — Так получилось. У него отличная способность, — "к удаче", — но она имеет промашки и, как Вы знаете, не действует на тибериум. Мы не знали, что у тех вигилантов он есть, шла рядовая перестрелка. Даже не знаю, что еще сказать... С нами была шестнадцатилетняя девушка, целитель, ее сохранность была на первом месте, и ей он тоже помог укрыться от огня. Он просто очень хороший друг и надежный напарник, — и это правда. Нет ничего плохого, в чем она могла бы упрекнуть Мартина. ВСБ тоже не придерется. — Поэтому я так и испугалась за него. Мы привыкли держаться друг за друга — я имею в виду всех из нас, — добавила она после короткой затяжки, имея в виду партизан ренегатов.
  Теплее, ближе, доверительнее. Вигилантский разведчик уже наверняка зацепился бы за нужные ниточки. Дознаватель сделает это не хуже, только с другими целями. И Джина понимала, что цели эти исключительно благие, но... Зачастую представления о том, что считать благом, какие качества и поступки хороши для солдата в открытом бою, у штабных и рядовых солдат могли расходиться.