Одно дело было догадываться, что брат твоей супруги – Пожиратель, а другое дело – знать об этом. Не то чтобы информация на корню изменила восприятие Бальтазаром реальности. Чем-чем, а сюрпризом это шведу не стало. Однако уровень настороженности возрос изрядно, не добавляя Харту дружелюбия к окружающему миру, особенно когда он находился в пределах Соединенного Королевства. Как родственников жены только угораздило податься в эту секту, доставлявшую гораздо больше проблем, чем мнимых привилегий. Несмотря на то, за ошибки одного из "прапра-" Бальтазара ответил его младший брат, в какой-то степени Харт не жалел, что им в свое время подпортили родословное древо: практика показывала, что полукровкой по факту быть гораздо приятнее, чем кичиться иллюзорным чувством собственной значимости из-за кристальной чистоты крови.
Бальтазар переживал за жену и не скрывал это даже от себя. Он знал, что защитит её любой ценой, но нельзя было посадить Фриду, как собачонку, на поводок и держать под боком каждый раз, когда ей могла грозить опасность: последняя была её спутником двадцать четыре часа в сутки и семь дней неделю, если рассуждать логически. Вывод напрашивался сам собой: Блетчли и без того была сильной волшебницей, но сейчас от Харта требовалось поделиться с женой теми навыками, которые позволили бы ей гораздо большую автономию, нежели та, которой она обладала сейчас. Из потенциальных вариантов Бальтазар даже не знал, что его привлекало больше: магические фокусы, которым он мог обучить Фриду, или пойти маггловским способом и научить её стрелять от пистолета. Если к ней сунется хоть один Пожиратель, когда у Харта не будет возможности быть поблизости, по крайней мере сработает эффект неожиданности.
Впрочем, если отбросить шутки в сторону, подсознательно Баль знал, с чего стоит начать. Фриде, как человеку, застрявшему между двумя крайностями, обе из которых принадлежали семье, а также один был братом, а другой – отцом, было необходимо научиться хранить тайны и уметь оберегать свои мысли от чужих глаз. Дело было отнюдь не в болтливости жены: несмотря на импульсивность женщины, Харт знал, что в руках она себя умела держать прекрасно, если того хотела. Однако умение прикусывать язык не обещало спасти от опытного легилимента, который захочет покопаться в её макушке.
Дело оставалось одновременно за малым и несравнимо многим. Пусть после состоявшегося разговора Блетчли и отнеслась к задумке благосклонно, Бальтазар чувствовал, что грядущий эксперимент готов доставить обоим удовольствия по минимуму. Жену Харт всегда уважал и избегал того, чтобы стучаться в её черепушку (исключая моменты острой необходимости). Теперь ему предстояло не просто достучаться, но вломиться в чужие воспоминания – и никто из них не знал, что другой сможет нащупать. Никто из них не хотел, чтобы там что либо находили – несмотря на весь градус доверия, успевший установиться между супругами за минувшие годы.
Но на войне, к сожалению, хороши были все методы. Непривлекательность конкретно этого не скрашивали даже виды солнечной Майорки. Сиеста, впрочем, пришлась как нельзя кстати.
Бальтазар серьезно посмотрел на Фриду:
– Готова? – ему было важно, чтобы ответ на этот вопрос она дала обдуманный, взвешенный по всем возможным критериям. Трепета от того, что ему выпала возможность залезть в голову жене, Харт отнюдь не испытывал. Пусть уверенный, но кивок со стороны Блетчли мага успокоил не сильно. Однако её безопасность стояла превыше его желаний – и он когда-то обещал, что будет ей доверять.
Вздохнув, Бальтазар поднял палочку, вглядываясь в женские глаза, твёрдо, без промедления произнося:
– Legilimens.

Харт никогда не испытывал проблем с тем, чтобы влезать чужие головы. Его не беспокоили ни чужие тревоги, не отражались в ночных кошмарах чужие страхи, не доводили до скорби чужие потери. Люди в большинстве своём были шведу безразличны, и ему не стоило труда как разглашать чужие тайны, так и ломать жизни, если от него того требовало понятие ответственности. Разбой ради разбоя Бальтазара не интересовал.
С Фридой всё было иначе. Баль не становился с ней сентиментальным, отнюдь. Просто он заботился о жене гораздо больше, чем о ком-либо в своей жизни, и его мнение, как и её судьба, имели для него значение – отчасти потому, что это переплеталось с его собственным. Если первые три года в браке они провели, как прежде – как любовники, то остальные пять лет стали временем, за которые они узнали друг друга гораздо ближе, чем планировалось. Бальтазар по-прежнему не был сторонником открытого выражения эмоций, но знал, что если он будет говорить чуточку больше о том, что чувствует, Фриде будет легче. Из них двоих оба прошли через огонь, воду и медные трубы, и ставить друг другу новые препоны не хотелось. Тем более, что Харта приучали к мысли, что без потерь на поле боя не обойдется; Блетчли же росла с уверенностью, что мир вокруг нее – это рай на земле. Причем в худшем на то случае.
Чужое воспоминание обволокло, привлекая трещащими в камине поленьями. Цвета и голоса были приглушены, но фигуры были видны отчетливо. Харт в одно и то же время и слепнет, и видит гораздо больше, чем должен видеть, не начни они с женой эксперимент. Он видит через её глаза отражение в металлической щите, низко висящем на стене. От той Фриды, которую знал Бальтазар, сейчас был лишь зародыш – важная ступень, но никак не отражающая сущность до конца. Удовольствие от пробуемого сыра с чужой тарелки смещается к её владельцу. Фрида не смотрит на него, но Баль знает кто это. Хоть и видел его всего пару раз от силы на колдографиях. Швед моргает невидящим взглядом, ощущая взаимосвязь и чужое взаимопонимание. Ему уже кажется, что он вторгся на территорию, где его не ждали – но отступать поздно.
Ещё одна картинка. Снова разговоры о похоронах, словно празднование пира во время чумы. Ещё один парень, Бальтазар его помнит смутно, но чужие воспоминания услужливо подсказывают: Барти. Крауч, тот, что пропал без вести. Баль мысленно усмехается в уголке, куда не дотягивается чужой разум: его жена явно умела выбирать себе друзей. Швед по-прежнему держит палочку твёрдой рукой, не давая ни на секунду усомниться в действиях. Он знает, что дальше должно быть больше. Знает, что дальше будет больнее. Своеобразное понятие о заботе, но сейчас Фриде было слишком уютно, даже учитывая его присутствие у неё в голове.
Выпад, как шпагой. Бальтазар провел таких тысячи с пятилетнего возраста. Сначала с отцом, потом с другими, более опытными. Но отец всегда оставался самым беспощадным противником; несмотря на тиранический характер, в глубине души Баль знал: если тот не любил его, то хотел, чтобы сын был лучше. Сейчас для Блетчли Харт хотел того же: чтобы она была сильнее, и ни одна тварь не могла тронуть то, чем она не хотела делиться. Защищайся.
Если теория не срабатывала, значит, должны были сработать инстинкты. Бальтазар на мгновение опустил палочку, однако после вскинул снова, повторяя жестче:
– Legilimens.
Ему было нужно, чтобы она чувствовала это – ненависть. Если понадобится – к нему, но главное, чтобы к любому, кто захочет с ней это вытворить. Чтобы Фрида не хотела продолжения, не пыталась довериться ему сейчас и вышла из зоны комфорта, чтобы понять, что это неправильно; чтобы то, что её муж делал сейчас, было неправильно для всех. Возможно, включая самого Харта. Исходя из долгой практики, толк в окклюменции Бальтазар знал: нужно было хотеть, чтобы от твоей головы держались подальше. Хотеть этого яростно.
Насколько швед знал, у его жены были к этому все задатки. Ей оставалось только найти это в себе. Никто не обещал, что содеянное сегодня ей должно было понравиться.

Вот оно. Харт почувствовал, как частично перехватило дыхание. Часть сознания, куда его не звали и вряд ли когда-то пригласят. Красное платье и побледневшая кожа, отражающиеся в зеркале в холее фамильного особняка. Похороны. Невольно вспоминалась присказка, что в каждой шутке доля правды была. Фрида Блетчли умела держать своё слово – и Бальтазар ощутил накрывающую его волну отчаяние.
Вот оно. Паника, замешанная на страхе. Собственническом инстинкте и ужасе, не дающие ведьме опустить руки и дать ему копаться в её голове. Баль изучал всё, что ему предоставили, тщательно и скрупулезно, доводя её до исступления. С чужим сознанием стоило быть аккуратнее, но швед знал, чем стоит избегать. Этим вечером, как забавно бы это ни прозвучало, они защищались, но не калечили. В такие моменты, казалось, разве было куда хуже.
Ему казалось, что он узнает её лучше. Баль знал, что смерть Регулуса сильно повлияла на Фриду, но теперь он знал как именно. Здесь появляется та девочка, которая несет на плечах груз воспоминаний, к которым она оказалась не готова. Казалось, придерживает наваливающийся на неё валун реальности, не позволяющий сойти с места. Только упираться – и верить в то, что он не сметет её с пути, отправляясь дальше. Здесь Блетчли держала на своих плечах мир, при этом оставшись без возможной почвы под ногами. При всём желании уберечь жену, Бальтазар не дал жалости взять над собой вверх, продавливая сильнее. Глубже. Порой жестокость была необходимым ключом к безопасному существованию. Фрида была достаточно сильной, чтобы это понять – и стать ещё сильнее.
Чужая ярость обжигала – и мужчина наконец дождался рубежа, до которого шел. Это был их Рубикон; монета, звякнув, завертелась в воздухе, в результате приземляясь верной стороной.
Блетчли оборвала заклинание резче и жестче, чем ожидал Баль. Маг пару раз моргнул, избавляясь от картинок, принадлежащих чужому сознанию, прежде чем взглянуть на жену – и почувствовать быстро заглушенный укол совести. Так было надо. И судя по тому, что у Фриды получилось, Бальтазар шел верным путем. Для первого раза других вариантов заставить её сконцентрироваться на воспоминании не было. Ей надо было почувствовать.
Харт дал ей отдышаться, отнять руки от лица и от висков, приходя в себя. Смолчал, когда она пояснила причину собственной реакции. В этот раз шведу объяснения не требовались: несколько секунд он чувствовал всё, о чём она сейчас говорила. Он бы сказал, что больше никогда туда не сунется, но не мог обещать этого. Их обучение только начиналось.
– Твоя очередь, – поймав чужой взгляд, произнес маг. Вывод пришлось пояснить. – Сейчас ты защитилась хоть многообещающе, но стихийно. Одно дело, когда копаются в твоей голове, другое – когда лезешь в чужие воспоминания сам. Я хочу, чтобы ты лучше поняла процесс, – он выждал, наблюдая за её реакцией, добавляя после паузы: – И, возможно, нам больше не придется заглядывать так глубоко.
Убрав палочку, Бальтазар снова взглянул на Фриду:
– Заклинание ты знаешь.

Бальтазар знал, что у него была возможность водить её по лабиринтам собственной памяти так, как он того хотел. Он отдавал себе отчет, что взыграйся у него фантазия во время того, как Фрида станет накладывать заклинание, и его щит "поплывет", искажая его воспоминания и создавая новые. Вариант был более чем привлекательный: Фриде некоторые аспекты его жизни было бы лучше не знать от слова "совсем", но при всем своем прагматизме швед также понимал, что это будет означать нечестную игру. Блетчли, разумеется, знала о том, на что шла, когда давала ему влезть в свою макушку, однако она была новичком. И воспоминание о похоронах Регулуса, затронутое Бальтазаром, вряд ли принесло ей облегчение. Даже несмотря на то, что оно помогло ей прекратить пытку. Харт цинично усмехнулся про себя: этот парень оставался ей нужен даже в могиле. Особенно в могиле.
Взглянув на жену, Баль знал одно: от неё сегодня он закрываться не будет, несмотря на то, что природа шведа протестовала против этого, топая ногами. Колдун давно не испытывал хаотичных проникновений в сознание, когда не знаешь, на что наткнешься, однако малодушие было задушено на корню. Сейчас Бальтазар не был уверен, какой из вариантов был для его жены привлекательнее: дать ему покопаться в её голове подольше или провести пару-тройку минут в его. По крайней мере, первый путь не предвещал ей таких неожиданностей, которые она могла найти у него. Харт признавал, что его чердак мыслей был местом достаточно специфическим.
Когда Фрида подняла палочку, Баль сделал то, что был должен: снял блок на личные воспоминания, оставив при себе лишь секреты фирмы. Жене можно было бы пожелать приятного путешествия, но настолько жестоким Харт никогда не был.
Он мог бы пресечь её стязания в любой момент, однако была ещё одна вещь, которую Баль хотел донести до Фриды: дать ей почувствовать чужую степень беззащитности перед тем, что делала подобная магия. Дать осознать, какую власть можно было получить в руки благодаря двум коротким заклинаниям, способным менять ход истории.
Харт позволил себе закрыть глаза: к своему прошлому он предпочитал не возвращаться, однако, в какой-то мазохистской степени, не был против насладиться прогулкой по закоулкам памяти "за чужой счет". Тем более, он не хотел видеть чужие эмоции, если Фрида найдет в его голове то, чему будет не рада, а шансы были слишком велики.
Видимо, заклинание подстроилось под её эмоциональное состояние. Воистину: подобное рождает подобное.
Ещё одни похороны в этот полдень.
Погода отвратительная: грязь и слякоть. У природы нет тяги к эстетике в серое от туч утро. Вокруг – лоскутное одеяло из разноцветных и разномастных лицемеров разного пошиба. Бальтазара интересуют гораздо больше его начищенные ботинки, недавно утонувшие в луже. Он спокойно провожает проплывающую с гробом процессию мимо и делает шаг назад, смешиваясь с толпой. Однако это оказывается не так просто: кто-то накрывает его плечо ладонью, сжимая. Баль морщится.
– Это сделал ты? – Бьёрн, чуть ниже, но коренастее среднего брата, тянет его на себя, вытаскивая из череды камзолов и платьев. Заглядывает в глаза. Харт знает, что в его он не увидит ничего, зато в чужие глазах маг видит всё: растерянность, мало похожую на зрелую ярость. Лёгкая добыча: таким не надо врать, они додумают всё сами.
– Нет, – безлико отвечает Бальтазар на чужой вопрос, вытаскивая из кармана помятую пачку сигарет.
– Ты не куришь.
– Дай пройти, раз ты лишил меня партера.
Высокий, Равновысокий и Третий, как завещала Младшая Эдда. Последний отныне был в могиле. Колдун отходит к колонне здания, в безлюдное место, но так, чтобы сохранять обзор на толпу, и разжигает сигарету, неуклюже прикуривая. Взгляд застилает дым, и он закашливается.
Фрида не даёт ему опомниться, но лезет глубже. Не роет кротовые ямы, но возвращается буквально на пару часов – однако этого уже достаточно. По сравнению с тем, что маг видел у жены – мелочи. Но он уже не уверен, что хочет испытывать это снова.
На момент похорон ему двадцать пять. Он возвращается в Швецию из Англии на несколько дней только ради этого; за минувшие два года пребывания на землях Туманного Альбиона он почти убрал свой иноземный акцент, и его принимают за ирландца. И снова – промозглый ветер Скандинавского полуострова. Вместо кабинета заместителя заведующего отделением Волшебных вирусов – узкая холодная келья с бойницей, расположенная в часовне на территории поместья. Он знает, что Ларса не будут хоронить в семейном склепе, потому что самоубийцам туда путь заказан. Бальтазар чувствовал досаду: наёмник перевыполнил заказ, но сделанного не воротишь. На ближайшем стуле висел отглаженный костюм, но Харт не смотрел в его сторону. Маг, почти не моргая, смотрел перед собой, уперевшись локтями в колени. Почему, черт побери, это было так сложно? Всего одна слеза, сопровожденная состраданием, но вместо этого – пустота, отдающая эхом собственных мыслей. Резко вздохнув, Баль зарычал, зарывшись пальцами в короткие волосы – и только после того, как поднял голову, заметил на столе лежащую поверх упаковки сигарету. Вокруг неё лежала ещё какая-то мишура. Харту потребовалось несколько секунд, чтобы поборот раздражение: злая шутка – быть в одной комнате с вещами, вытащенными из карманов покойного.
Кто-то тяжело постучался в дверь, и Бальтазар вздрогнул:
– Баль, живее! Все готовы.
Он быстро одевается и, помедлив, сгребает со стола всё, что видит, включая пачку сигарет.
С этим он разберется позже.
Пока картинки мелькали перед глазами, Харт не мог понять, почему это для него важно. Пережиток прошлого, похороненный под десятилетиями совершенно иной жизни. Колдун чуть приоткрыл глаза, потемневшие от переживаемых эмоций. Сложно было определить, какой частью айсберга можно было обозначить воспоминания, но, пожалуй, для глаз Блетчли это точно не предназначалось.
Он пресекает её поползновения мягко, чтобы заклинание не дало отдачи. Оно словно впитывается в колдуна, выбрасывая на поверхность последние изображения: летящая в стену маска Пожирателя Смерти в номере марсельского отеля в 1985-ом; ветер в лицо и смазанные в красно-желтые огни мотоциклетной трассы в Рио-де-Жанейро; Бегемот, которого оккупировала Констанция.
Прежде, чем магия испарилась окончательно – Баль вытеснял Фриду постепенно, из прошлого в гораздо более близкое настоящее – мир вспыхнул последним, бессмысленным образом – и вернулся к полноценной реальности.
Несколько месяцев после свадьбы, 1984-й. Ярость. Голый по пояс и с уже поддетой пуговицей на брюках, Харт вжимает Кату в стену спальни в стокгольмской квартире. Ладонь сжалась на женском горле, с трудом давая передохнуть. Он хочет от неё правду, потому что от этого зависит дело его жизни, но знает, что с помощью её языка этого не получит. Частью сознания не хочет верить, что она – предатель, но привык слишком трезво смотреть на мир. Картинка размывается, стоило Балю проломить чужой блок и влезть в чужую голову силой, не заботясь о последствиях – и том, что от де Грааф останется.
Бальтазар поднял взгляд на жену только после того, как отошел к креслу и затянулся дотлевающей в пепельнице сигаретой, усаживаясь на подлокотник. Колдун устроился ногу на ногу, после прижимаясь запястьем руки, держащей между пальцев сигарету, к колену. Дав обоим время на размышление и успев утопить несчастную в пепельнице уже навечно, маг поймал взгляд Блетчли: – Первый раз – больнее всего. Дальше будет легче.
Не самая вдохновляющая речь, однако самовнушение – подход надежный.
– Готова повторить?

Если первый комментарий Бальтазар списал на то, что первые впечатления от вторжения в чужую голову могли быть настолько же так себе, как и в свою, то следующая брошенная Фридой фраза заставила его дернуться. В первую очередь – из-за беспокойства за жену, потому что у неё, похоже, начиналось помутнение рассудка, и она несла горячечный бред. Следом из-за того, что Блетчли Бальтазар, и насколько бы неправдоподобно звучали заявления, он не мог её оттолкнуть, не имея на руках достаточных на то доказательств.
В его воспоминаниях она видела Бьёрна совсем молодым, ещё мальчиком, которому едва перевалило за двадцать. Сколько ему было в восемьдесят пятом? Тридцать девять, учитывая их разницу со средним братом в три года. Он мог измениться. Фрида, учитывая почву стресса, могла банально ошибиться.
Бальтазар редко распрашивал жену о чем-либо, но сейчас не спросить не мог. Он не хотел лезть в воспоминания, связанные с похищением, чаще, чем раз в пятилетку как минимум, но ему нужно было знать. Тем более, что в совпадения Харт не верил. Вряд ли мимо проходил добрый самаритянин, похожий на Бьёрна, чтобы посадить цветы на могилку почившей при трагичных обстоятельствах дамы сердца.
Несмотря на тревожные мысли, ни одна из которых не оказалась омрачена томительной надеждой, что родственник восстанет из мёртвых, Бальтазар сдержанно затушил сигарету в пепельнице и поднялся с кресла. Взгляд, которым мужчина одарил ведьму, вышел тяжёлый. Харт слишком хорошо знал свою семью. Его родственники числились среди тех, кого стоило оставлять в царстве мёртвых, если им посчастливилось туда загреметь.
Одна из вещей, которая злила Бальтазара, заключалась в том, что до объявления смерти Бьёрн был невыразимцем. Если безумная мысль Фриды была права, то магу не хватало фантазии усомниться в том, что его младшему брату хватило бы смекалки оставаться в тени, не высовываясь, не привлекая внимания. Харт ощутил, что его внутренне колотит от ярости, что Бьёрн мог быть причастен к похищению Фриды – и, более того, каждый раз, когда Блетчли ступала на землю Туманного Альбиона, находился поблизости.
– Ему может не понравиться быть живым, – доверительно, негромко произнёс Баль, поравнявшись с женой.
У Бальтазара не укладывалось в голове то, как можно было быть таким идиотом. И, главное, зачем.
– Покажи мне, – хладнокровно произнёс Харт, – мы оба должны быть уверены в том, что ты видела.
Он дождался разрешения, прежде чем пережить с ней события далекого восемьдесят пятого. По иронии судьбы, окончательно поверил Бальтазар в то, что его талантливый братец жив здравствует только после того, как он приложил жену круциатусом, после которого не оставалось сомнений, что Бьёрн хотел причинить боль.
Харт резко оборвал связь, зло глядя на Фриду:
– Это так тебя пытали заклятием молчания, Блетчли? Пиритс оговорился один раз. У скольких ещё были проблемы с дикцией?
Он не понимал, как можно было быть настолько безответственной по отношению к собственной жизни.