Он привык к тому, что она всегда спала под боком. Для Фриды это было меньшим из покушений на его личное пространство в постели. Толком не очнувшись, Бальтазар протянул руку на чужую сторону кровати и пришел к выводу, что пора вставать, только когда не обнаружил Блетчли рядом. Если подушку покинула жена, то солнце должно было стоять высоко. Если в Англии это выражение вовсе было уместно.

Судя по отражению в зеркале, после ночного бдения вид у мага был изрядно помятый. Разобравшись с утренними попытками выглядеть элементарно по-человечески, первый раз Харт бросил взгляд на часы, когда натянул через голову футболку и поднял с тумбочки зажигалку, убирая в карман обычных маггловских джинс. Мужчина хмыкнул, вытаскивая пару сигарет из пачки: он, похоже, на Фриду плохо влиял, и она начинала превращаться в жаворонка.

Баль как раз застегивал на запястье часы, когда мимо него пролетел Александр. Швед удивленно моргнул, всё ещё ощущая вязкое спросонья, толком не успел отреагировать на чужой кивок, когда брат супруги уже исчез за дверью. Насколько он знал, работа в Министерстве уже должна быть в полном разгаре, поэтому визиты ещё одного Блетчли, тем более такие сумбурные, вдвойне добавляли утру элементы странности. Бальтазар на секунду поймал себя на интересе касательно того, что сестра и брат могли не поделить, если только активность Алекса не говорила о том, что тот опаздывал на работу. Швед отправился на кухню, надеясь отыскать жену и поинтересоваться о внезапных гостях. Или он найдет её, или она найдёт его сама. Его и кофе.

Блетчли его не нашла и после того, как Харт сделал первый глоток. Тишина в квартире начинала Баля напрягать. Он поднес чашку ко рту, слыша тиканье собственных часов и между делом перехватывая свежий выпуск "Ежедневного Пророка" с края стола. После восстания Волдеморта пришлось приучить себя интересоваться светской и не слишком хроникой. Порой слухи могли рассказать гораздо больше интересного, чем чопорные статьи.

Однако в этот раз так далеко листать не пришлось. Бальтазар почувствовал, как из-за неаккуратного глотка напиток обжег горло, оставляя после себя воспаленную сухость в гортани. Харт, не моргая, смотрел на кричащие заголовки о смерти главы Отдела международного магического сотрудничества. Поставил на стол чашку до того, как та вздрогнула и кофе брызнул через край. Прокатившись по организму, волна ужаса, добравшаяся до шведа, замкнулась на Фриде, и тишина аппартаментов внезапно стала оглушающей. Вопросов о визите Александра у Баля больше не осталось.

Бальтазар, однако, не испытывал ни агрессии, ни злости. Их сменили очевидность от произошедшего и сожаление. Последнее явственно отдавало горечью, от которой сводило зубы. Харт на несколько мгновений закрыл глаза, тяжело вздыхая: если Энтони выжил после всего, что натворил, это было бы чудом. В две вещи на свете Баль так поверить и не смог: чудо и случайность.

Ему не понадобилось много времени на то, чтобы понять, что в квартире остался он один: с вешалки пропало пальто жены. Харт чувствовал, как в душе иррационально нарастала злость на отныне покойного тестя. Неужели было так сложно хотя бы попытаться пережить Лорда, а не устраивать дочери очередные похороны?

Баль понимал, что если Фрида ушла, то это должно было ясно говорить о том, что она хотела побыть наедине, но тревога за жену только нарастала. Бальтазар высидел дома столько, сколько смог – и после, в сердцах выругавшись, на ходу набросил нараспашку куртку на футболку и, хлопнув входной дверью, аппарировал.

Если его расчеты были верны, то, по сути, было всего одно место, куда Блетчли могла и желала бы пойти в такой момент. Учитывая специфику старой квартиры Фриды, не сказать, что выбор супруги Харта слишком радовал.

Ключ легко провернулся в замке, но положенного чувства дежа вю Бальтазар не испытал. С порога потянуло чужим отчаянием. Молчаливые помещения начинали шведу этим утром надоедать. Закрыв дверь, маг потратил время лишь на то, чтобы разуться, прежде чем проследовать вглубь квартиры. Окликать Блетчли он не видел смысла.

Харт почувствовал, как учащается пульс, когда заметил дорожку битого стекла раньше, чем вошел на смежную с гостиной кухню. Баль замер поодаль, не отойдя далеко от порога.

Она казалась такой маленькой, свернувшись в клубок у стены. Босые ноги, по логике сочетавшиеся с одетой пижамой, но идущие вразрез с нежилой квартирой, находились в опасной близости от разлетевшихся вдребезги бокалов. Несмотря на осколки, он почему-то почувствовал облегчение, что не нашел её в комнате Регулуса.

Обогнув поле боя, Бальтазар аккуратно сбросил куртку на пол, сбоку от стекла, прежде чем опуститься рядом с женой, прислоняясь спиной к стене. Говоря откровенно, он понятия не имел что следовало говорить в подобных ситуациях. Но отчего-то Харт знал, что последнее, что было нужно Фриде – это его соболезнования.

– Ты поранишься, – известил Блетчли колдун, чуть сдвигая с опасного пути чужие голые ступни и придвигаясь ближе, не давая жене потерять равновесие.

У боли было множество граней и проявлений, но Бальтазар знал одно: начиналась она в голове. Не с зуда вокруг ноющей, сочащейся кровью раны, а с эмоций, кричащих о том, что телу был нанесен ущерб. Между обидой и болью грань была как тонкая, так и своеобразная, но была. Харт понимал одно: разодранные стеклом ступни жене бы не помогли, потому что по сравнению с тем, что случилось, они напомнили бы лишь незначительные царапины. Лечить бессмысленные самоистязания у шведа желания не было.

– Разница есть, и ты это знаешь, – произнёс колдун, поднимая взгляд на потолок и отмечая, что отделка за время отсутствия хозяйки могла потрескаться сильнее, – Не глупи.

Утешать Бальтазар на самом деле не умел. Ни себя, ни других. Сентиментальность оставалась мужчине чужда, раз за разом не желая оттягивать момент столкновения с реальностью. Интересная разновидность малодушия, когда ты дергаешь присохший к ране бинт сразу, одним движением, не потому, что считаешь, что так правильно, а потому что кажется, что иначе будет больнее.

Жестокость по отношению к себе имела особенность отрезвлять. Бальтазар знал о талантах Фриды – и не мог позволить себе сладкими и жалостливыми увещеваниями разрешить жене похоронить себя заживо. Взгляд упал на открытую комнату Блэка, напоминая о том, сколько раз Блетчли пыталась это сделать. Если она не хотела выбираться из пучины сама, то это не значило, что Харт обязан был смотреть, как она забирается глубже. О спасении чьей-либо души речи, однако, не шло.

Новость об Александре подействовала бы пощечиной на Баля, если бы он ощущал ту близость к семье, какую испытывала Фрида; Харт за последние годы стал к семье Блетчли ближе, чем прежде, однако барьер не сломался. Зато, обладая отнюдь не скучным воображением и аналитическими задатками, Бальтазар без труда смог вообразить, как это повлияло на жену – и в то же время это далось ему с трудом неимоверным.

Маг окончательно, с полной уверенностью, осознал, что оставлять её одну он хотел бы в последнюю очередь, даже вопреки чужим желаниям. Пусть выбор Фриды никогда не был для шведа пустым звуком.

Баль почувствовал волну ненависти вперемежку с восхищением по отношению к Волдеморту, чей облик отныне явственно выдавал сущность: сплетение практической и теоретической частей убийства вышло элегантное. Отличающаяся извращенным изяществом иллюзия обмана: убийство отца руками сына. Если Фриде пришлось прикладывать усилия, чтобы поверить в невиновность брата, то что стоило говорить об остальных. У Тёмного Лорда получалось мастерски играть на чужих чувствах. Бальтазара от его мировоззрения начинало откровенно тошнить.

В какой-то момент Харт поставил себя на место Александра: с занесенной на отца палочкой, только по своей воле, когда не приходилось бояться за свою жизнь и родных в качестве фактора в пользу преступления, которое будет преследовать тебя в кошмарах. Баль прекрасно понимал: убийство через кого-то и своими руками разительно отличались. Возможно, если бы ему пришлось посмотреть в глаза старшему брату, прежде чем отправить в могилу, Ларс все еще был жив. Какого пришлось Александру и Энтони, эмоциональная связь между которыми была гораздо сильнее, Бальтазару не позволяла представить узость собственного диапазона чувств.

– Не делай себе хуже. Если ты продолжишь говорить, что твоего отца убил Алекс, ты в это поверишь, – для того, чтобы что-то надёжно врезалось в память, требовалось двенадцать повторений. Баль не хотел думать какой раз по двенадцать супруга лелеяла свою мантру. От паршивости разговора хотелось курить. Дотянувшись до куртки, Харт достал сигареты, после снова усаживаясь рядом с женой. Зажал между пальцами тонкую набитую табаком бумагу, изьятую из пачки.

– Твоего отца убила безносая тварь, Блетчли, – уверенно проговорил Баль, проверяя работает ли зажигалка. – Неважно кто поднимает палочку. Важно лишь то, кто этого хочет. То, что я отправил за братом наёмника, не делает меня убийцей в меньшей степени.

Бальтазар, наконец, закурил, прижимаясь затылком к стене. Взглянул на чужую макушку, позволяя на первое время забыть о пепельнице:

– Так же, как произнесённое заклинание не делает убийцей Алекса. И ты не можешь верить в обратное. Не усложняй, – подытожил Харт, затягиваясь.

Он от чего-то знал, что этим все закончится. Баль поймал себя на невеселой мысли, что за четырнадцать лет брака они внезапно узнали друг о друге слишком много, и теперь ни у одного из них не было возможности сбежать.

Первую брошенную в лицо порцию вопросов Бальтазар смолчал, наблюдая за тем, как Фрида идёт по остаткам бокалов.

– Твой брат – не наёмник, Блетчли. Не путай алчность с отчаянием, – предостерегающе произнес швед. Порой у него не укладывалось в голове насколько она была упряма, – твоим братом воспользовались, а первым в очереди, кто будет вытирать о него за это ноги, станет он сам. Ты сейчас ему не помогаешь.

Она убивала его. Бальтазар всё ещё смотрел на чужие ступни, представляя впившиеся кожу осколки. Осознание, что она сделала это ему назло, пренебрегая собственным здоровьем, оглушало. Харт умел держать себя в руках, но почувствовал, как от бессильной ярости темнеет взгляд. Обиды на жену не было. Только неотступно преследовавшая его этим утром горечь.

Ему хотелось дать ей пощечину. Не от того, что ему доставило бы удовольствие поднять на неё руку после высказанной ведьмой тирады. Потому, что её желание быть жертвой начинало, по мнению супруга, переходить все границы.

Поднявшись, затушив окурок под водой и бросив в пустую раковину, решив, что разберется с ним позже, Бальтазар нагнал Фриду в коридоре. Черта с два он теперь куда-то уйдёт, когда в свои тридцать семь она решила вспомнить какого это быть капризной малолеткой. Выход на "бис" в подходящем месте и в подходящее время.

– Я не сказал, что это просто, Блетчли, я сказал "не усложняй", – рявкнул в ответ Харт, выходя из кухни. Ситуация начинала походить на театр абсурда. – Ты считаешь, что хуже быть не может? Тогда хватит драматизировать. Отключи, наконец, свой гребанный подростковый максимализм!

Швед чувствовал, что пришло его время бить посуду, но до бокалов тянуться было слишком далеко.

– Приятно? – процедил Баль, представляя какое это удовольствие – ходить по битому стеклу. Что-то не давало ему прикусить язык, чтобы просто дать ей делать то, к чему она привыкла в таких ситуациях – самоистязаться. – Наслаждайся, – жёстко бросил Харт, подводя черту подо всем сказанным.

Ему понадобилась пара мгновений, чтобы ярость сменилась былым холодным расчетом и рациональностью, которую Фрида сейчас в нем так ненавидела. Колдун сделал глубокий вдох, беря себя в руки.

– Я уйду, если ты этого хочешь, – наконец произнёс мужчина, глядя ведьме в глаза, – если ты решила поделить могилу с отцом – это твоё право. Только, пожалуйста, без меня.

– Только ты не вернешь его, – Баль снова зацепился взглядом за чужую комнату. – Своей жертвой ты никого из них не вернешь, – колдун чувствовал забавную разновидность злорадства, только ничего веселого или остроумного в этом не было.

– Жить с этим знанием нелегко, Блетчли, но Алекс доверил его тебе. Возможно, я ошибся: ты ничего не усложняешь. Ты идёшь самым лёгким путём, запираясь в этой квартире. Мой промах. Только повремени с самобичеванием. Дождись, пока я выйду за дверь.

Развернувшись, Харт ушёл на кухню, за сигаретами и курткой.

Баль не думал, что она последует за ним. Не надеялся на паломничество на кухню, которое, возможно, смогло бы на корню изменить исход их разговора. Они давно не поднимали голос друг на друга выше, чем того требовалось, чтобы разрешить обыденные бытовые ссоры вроде галстука, не подходящего к рубашке. Сейчас колдуну казалось, что они вернулись в далекий 1987-ой, где каждый разговор, касающийся чувств, заканчивался криками и непониманием.

Харт не задумывался, что требует от неё слишком многого. Это не укладывалось у него в голове. Как можно было отрицать сказанное во имя своего же – её, Фриды, – блага, но она упиралась словно ягнёнок, которого пытались заживо зажарить в печке.

Нагнувшись, мужчина зло подхватил куртку с пола, забывая пачку сигарет в углу, но он обнаружит это только после того, как уйдёт. Растерянностью это не было. Бальтазар не мог перестать удивляться, как Блетчли удавалось то, что мир начинал замыкаться на ней. Усугублять и давать ему крутиться вокруг суженной у мага желания не было.

Когда он вышел с кухни и поднял взгляд на ведьму, то явно осознал, что ей нет равных в том, чтобы доводить его до исступления.

Харт холодно проследил, как она открывает ему дверь. Радоваться из-за собственной правоты ему хотелось в последнюю очередь, если этот пункт вовсе стоял в списке.

Он начинал жалеть о том, что сказал ей. Почему он решил, что у него появилось право лезть в её жизнь? Время не лечит и уж тем более не строит. То, что в их отношениях что-то изменилось десятилетие назад, показалось Балю блефом, как при качественной игре в покер.

В глубине души он знал, что ошибался. Знал, что после лет безоговорочного доверия это было полнейшей чушью. Но статус, которым его наградила Блетчли, статус столпа истины, не позволял здравому смыслу развернуться назад.

Он надел куртку, глядя как она курит. Мешать супруге быть взрослой, самостоятельной и независимой Бальтазар не собирался. У названных гостей нет права критиковать чужой быт.

Швед не просил от неё результата "здесь и сейчас". Он хотел, чтобы она "здесь и сейчас" попыталась, но ведьма отвергала и это.

Все фразы, приходящие на ум, при неправильной трактовке отдавали детской обидой, которую Бальтазар не чувствовал. Поразмыслив, колдун пришёл к выводу, что сейчас ему на самом деле было всё равно.

Ему хотелось оставить за собой последнее слово, но обвинений и брошенных в сердцах реплик им в это утро хватило.

Харт вышел в заботливо открытую ему дверь, не размениваясь на благодарности.

***

Он уехал до вечера, осознав, что в одной постели им будет тяжело, а переселение на диван – жест слишком символичный. Это означало бы, что он провинился, однако у кого из них здравого смысла было больше Баль так и не решил, хоть и упорно перетягивал одеяло на свою сторону.

Если время не нужно было ей, то оно нужно было ему. Извещение о командировке осталось висеть на холодильнике.

Крис, воюющий с аналитическим отделом в отсутствие друга, внезапному появлению Харта обрадовался, однако после рассказанных новостей – ненадолго. О том, что они с женой почтили память Энтони тем, что разругались в пух и прах, Баль смолчал, зная, что нарвется на ворох опытных советов со стороны Кристофа. В этой ситуации швед ни у кого принимать подсказки не собирался.

После трех лет в Англии возвращаться в стокгольмскую квартиру без Фриды было странно.

Он вернулся через два дня, на следующий, в воскресенье. Бальтазар впервые действительно хотел в Туманный Альбион, хоть мысли в порядок привести не удалось. Непредсказуемость ведьмы выбивала из колеи, не давая вывести схему поведения. Швед не мог понять, как при всей его правоте Блетчли вызывала в нем желание извиниться.

Залитая тусклым дневным светом квартира была тихой. Харт снял пальто, оставляя на вешалке в коридоре, сбросил мимоходом дорожный кейс на кресло в гостиной.

Прежде, чем убедиться в отсутствии жены дома, Баль позволил себе сварить кофе и, подхватив полную кружку, отправился на изучение помещения. Несмотря на предчувствие, Фрида обнаружилась в постели.

Харт понял, что хмурится, стоя в дверном проеме и наблюдая, как спит жена. Швед только сейчас осознал – или позволил себе осознать – насколько сильно переживал.

Пройдя в комнату, Бальтазар присел на край постели со стороны, где находилась супруга, и, продолжая держать ароматный кофе в опасной близости от Блетчли, поправил на ней одеяло.

– Доброе утро, – буднично произнёс Баль, завидев признаки жизни.

Он проследил за тем, как она садится, чуть поводя кружкой, чтобы не мешать, и обнимает подушку. Жест отчего-то доверия к душевному состоянию супруги не вызвал, а следующая реплика, как обычно, поставила в тупик. По мнению Бальтазара, с Блетчли было невозможно разговаривать. Однако душевное смятение на облике мужчины никак не сказалось.

– Твой кофе, – Баль протянул ей кружку и отнял руку, дождавшись, пока тонкие пальчики аккуратно охватят нагревшуюся керамику. Харт на мгновение почувствовал, как его накрывает отстраненность двухдневной давности, как тогда, когда он покинул старую квартиру жены, однако снова лезть на рожон он не собирался. Ощущение было странное: маг не был обижен на Фриду, учитывая, что тон у него во время их последней беседы был тоже не ласковый. Но, понимая головой, что все, что он сейчас делал, было явлением обыденным, колдун чувствовал отторжение. Словно делал это не в том месте и не в то время.

– Ты хотела побыть одна, – спокойно отозвался Баль, поднимая на ведьму глаза, однако в этом спокойствии было больше напускного безразличия, чем уверенности или уравновешенности. Бальтазар остро осознал, что отъезд в Стокгольм ему помог мало. Он по-прежнему был на взводе, однако в чужую голову больше лезть не хотел. Ему там нечего было делать. По крайней мере, сейчас.

Новость о смерти Блетчли-старшего кое-как улеглась, однако семье Фриды грозили перемывать косточки как минимум до момента, как тело Энтони опустят в свежую могилу.

Харт встал с кровати, сбросил пиджак на спинку стула и расслабил галстук, подходя к окну. Сейчас эмоциональная дистанция с супругой просила дистанцию физическую.

Баль боялся, что случайно способен перешагнуть черту, после которой потеряет для себя Фриду и им понадобится ещё десять лет на реставрацию брака, поэтому с силой воли не усердствовал и не сопротивлялся инстинктам.

Понятие о "душевной организации" начинало Бальтазара порядком раздражать. Оно было слишком хрупким, и Харт не имел понятия о том, что должен был делать.

– Похороны завтра? – уточнил Баль, не отворачиваясь от окна. Убрал руки в карманы, нащупывая зажигалку. Он выкурил сигарету у входа, однако необходимость возвращалась снова. Маг чувствовал, что чем-то надо было занять как руки, так и рот, чтобы не наговорить лишнего.

По иронии судьбы Харт в то же время осознавал, что сказать Фриде ему больше было нечего.

Опять.

Хотелось крепко выругаться, чтобы хоть как-то сбросить сковывающее мышцы напряжение. Лопатки мужчины были сведены до идеальной осанки, выдавая внутреннее состояние. Он не хотел её винить больше ни в чем, потому что Фрида носила траур по отцу – и не имел на то право.

Его могло здесь не быть ещё день или, по более, неделю, но он вернулся по тому же расписанию, когда ведьма напрашивалась на все поездки, длящиеся дольше двух дней, вместе с ним. Как знак того, что ничего не изменилось.

И всё на самом деле осталось как прежде, но Баль не мог понять откуда взялось чувство, словно он не мог решить элементарную задачку.

Он всё-таки достал сигареты, отточенным движением раскуривая и затягиваясь.

– Я тебя люблю, Блетчли, – проговорил швед, глядя на сонную Оксфорд-стрит под окнами и чувствуя, что теперь головоломка обзавелась недостающей деталью, – но ты невыносима.

Харт затянулся снова, прежде чем обернуться к жене, выдыхая дым и оглядывая внимательнее. Взгляд упал на чужие голые ступни, но двинулся дальше.

– Ты в порядке?

Бальтазар, помедлив из-за сигареты, сдержанно кивнул на встречный вопрос о похоронах:

– Если ты этого хочешь, – ответил маг, поднимая взгляд на своё отражение в стекле. Солнце поднималось выше, – я буду там в любом случае.

Он не собирался ни воскрешать ссору, ни навешивать ярлыки или бросаться обвинениями. Несмотря на недопонимание и нетерпимость последних дней, Харт понимал, насколько для Фриды был важен отец. Пренебрегать знанием швед не мог.

Он невольно дернулся, когда сзади раздался грохот, и обернулся полностью. Обернулся резче, из-за рефлексов, чем того хотел. Колдун пронаблюдал за расползающимся по постельному белью кофейным пятном. Редкие капли собирались в маленькую лужицу на паркете. Зрелище завораживало, но раздражения не вызвало. Швед мог время от времени упрекать жену безалаберностью и безответственностью в отношении собственной жизни, но неуклюжесть никогда не была её коньком.

Переполох, устроенный Фридой из-за какой-то чашки кофе, показался Харту неуместным. Блетчли умела слишком переживать по мелочам – однако внезапно расстроенная тирада стала чем-то большим, чем раскаянием о чудом уцелевшей кружке.

Бальтазар внимательно взглянул на ведьму. Он не хотел слышать её извинений. Не потому, что ему не позволяла гордость или обида. Баль не видел надобности в извинениях, которые жена приносила за высказанную правду. Если она столкнулась с определёнными выводами в его отсутствие, значит, ругались они всё же не напрасно. Винить же Блетчли в том, что её мировоззрение отказалось сойтись с его на момент их разговора, Харт не мог.

– За что? – спокойно переспросил Бальтазар, прикончив сигарету до фильтра. Проверил, что окурок потух, и схоронил его в стоящей у окна пепельнице.

Маг не мог решить насколько поездка в Швецию была крайностью, но боялся, что Фрида могла попасть под горячую руку и он задавит её рационализмом. Его мир, без эмоций и привязанностей, имел гораздо меньше опасных граней, чем у ведьмы. Бальтазар знал что представляют из себя сломленные люди, и как бы ни был зол на жену за её упрямство, такого исхода для Блетчли не хотел. Она была сильной, но в данной ситуации, учитывая смерть Тони, не позволяющую мыслить на трезвую голову, Харт был сильнее.

– На кухне есть ещё, – подытожил швед, возвращаясь к вопросу о кофе.

– Пойдём завтракать?