На самом деле, Мади могла заглядывать не только в сны своих царственных родственников.
Об этом знали наверняка некоторые её фрейлины (и нынешняя королева Майрейд II в том числе, но они доверяли друг другу и уважали личное пространство, потому не надоедали друг другу с просьбами и разговорами на неудобные темы), однако — по просьбе их принцессы — молчали, чтобы не доставлять еще больших неприятностей своей подруге и покровительнице — мало кто замечает, что она до сих пор мелко вздрагивает, когда слышит, как за её спиной шепчутся сочувствующие, называя "бедной девушкой", или насмехаются, мол, "что можно взять с полоумной".
Об этом догадываются некоторые слуги во дворце — несколько раз она ловила на себе взгляды как придворных, так и прислуги — иногда искренне благодарные за избавление от кошмаров, иногда недоверчивые и колючие, заставляющие попросить прощения и, списав всё на плохое самочувствие, спешно скрыться с чужих глаз. Впрочем, она ни разу не жалела о том, что делала — или не делала. В конце концов, она не может заставить, она может лишь дать подсказку, не более, а дальше человек сам решает, прислушаться или нет.
Об этом, скорее всего, знал Мааха — он всегда был необычайно внимательным и, собрав воедино все факты, догадаться обо всем. Но его случай — особый. Их случай — особый. И юная принцесса была ему безмерно благодарна за то, что он ей верит и предоставляет ей определенную свободу действий, изредка прося о помощи. Как это было недавно, когда Дэайкарн полез прямо в пасть к чудовищу, а братик тоже захотел на него взглянуть.
В общем, по чужим снам она гуляла совершенно спокойно. Даже спокойнее, чем по дворцу, особенно когда Унар был голоден — его она старалась по возможности обходить стороной — он вышел из земли и не может жить без крови, неважно, чьей, и феям, сидящим на его плечах, незнакомы жалость и сострадание.
До поры до времени.
Пока в сны не стал наведываться кто-то другой.
Другой не шел на контакт с теми, кто был хозяевами своих снов. Он просто наблюдал, что-то подмечал и уходил в неизвестность — один раз она практически поймала его, уже вынырнула из темноту и вытянула руку, чтобы схватиться за плечо "черного человека" и наконец-то посмотреть ему в лицо и понять, с кем приходится иметь дело её семье на протяжении нескольких дней, из-за кого братья и сестра вроде бы высыпаются, а всё равно сил — душевных — не хватает, всё из рук валится, а мысли возвращаются к тому, что во снах с ними творилось, да только на месте "черного человека" лишь песок оставался, и эйре тяжело вздыхала, а затем, понимая, что дел еще много, а кто-то должен позаботиться о её родных, направлялась к ним и старалась максимально незаметно всё вернуть на свои места.
Но, кажется, сегодня удача ей улыбнулась.
Или незнакомцу просто надоело это преследование, и он решил положить этому безобразию конец.
А какая разница?
Она ведь просто хочет поговорить.
Сны отца почти всегда были тусклые, нечеткие, словно эти воспоминания для него не имеют такого большого значения, как должно быть — или что они не совсем его, словно воспоминания эти — лишь туман, скрывающий под собой что-то иное, но Мади не пыталась копнуть глубже — что-то подсказывало ей, что туда действительно лучше не соваться.
Более яркими были лишь те сны, в которых перед ним вновь возникал образ Майред, единственной признанной королевы, и вспоминались годы жизни с ней — лучшие годы его жизни. Но и тогда Мади практически не вмешивалась в ход событий.
Ни к чему еще больше теребить раны отца.
Ни к чему ему вновь напоминать о себе — такой похожей на мать, но в то же время совершенно иной, оторванной от мира сего и не всегда понимающей, где реальность, а где лишь тень того, что минуло или чему только предстоит случиться.
Этот сон был... Другим.
"Может, и не отца это сон, а кого-то еще?.. Да, наверное... Здесь всё так... Просто. И просторно," — подумала она, разглядывая пространство, в котором она оказалась, прежде чем — наконец-то — встретиться взглядом с незнакомцем.
— Простите, что шла за Вами по пятам — я еще не встречала никого, кто мог бы так же спокойно гулять по снам. А еще я испугалась такого пристального внимания к моей семье, — Мади чувствует себя неловко и то сжимает, то разжимает руки, которые сложила перед собой в замок, но говорит честно, так, как есть. Да и нечего ей скрывать, — Но Вы никому не причинили зла... Вам просто нравится заглядывать в чужие сны, да?..
"Вы же пришли просто так, да? Вы никому вреда не причините? Честно-пречестно?.."

"Некому?.."
Почему-то Мади нисколько не удивлена подобными словами. Она давно догадывалась об этом, но, наверное, просто не хотела верить в свою исключительность в этом плане и в то же время в свое одиночество — другие члены семьи оказывались в снах друг друга и погружались в видения неосознанно, их просто затягивало туда водоворотом, и они, даже пытаясь всеми силами бороться с этим невидимым человеческому глазу потоком, ничего не могли поделать, а она могла хоть как-то контролировать этот процесс, словно ей давались какие-то доли секунды для того, чтобы собраться с мыслями и выбрать, в какой омут прыгнуть с головой, да так, чтобы голову о камни ненароком не разбить.
И тому, что зла не причинит — она это чувствовала, но должна была на всякий случай удостовериться — это был хороший урок от Маахи.
И всё-таки...
— Спасибо, — тихо проговорила она, и на губах появилась еле заметная улыбка.
Это было правильно.
Незнакомец знал многое, очень многое. Но не говорил. Будь она младше, обиделась бы, потому что "нечестно", она к нему со всей душой, а он молчит. Но сейчас ей не было обидно — жизнь её научила тому, что о некоторых вещах людям знать не стоит, и это исключительно её проблема, что она не может закрыть глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать того, что не положено, просто потому что не может, и это иногда очень тяжело не только психологически, но и физически, хотя со временем она к этому привыкла и воспринимает как неотъемлимую часть своей жизни.
И он задал один-единственный вопрос, из-за которого она вначале удивленно посмотрела на мужчину, как бы спрашивая, не ослышалась ли она, а затем несильно нахмурилась, пытаясь сформулировать ответ.
Вдруг он сможет ей помочь.
Потому что никто её не спрашивал, что она ищет в снах, своих и чужих.
Если честно, она и сама никогда серьезно не задавалась этим вопросом. Для неё взаимодействие с теми, кого уже нет или еще нет, и путешествия по снам были такими же нормальными явлениями, как прогулки с братом по саду, чтение книг в библиотеке или побег вместе с младшими братьями с кухни с прихваченными оттуда сладостями (ведь все знают, что первый кусок пирога самый вкусный!).
Для неё — да. Для других — нет.
И в целом для людей это ненормально.
— Я... Не знаю, — неопределенно пожала плечами, мол, что есть, то есть, — Я всегда так могла. Ходить по снам. Видеть то, чего нет. И я не могу от всего этого отгородиться — тогда становится только хуже. Я уже один раз так пробовала сделать. Мама пришла ко мне второй раз после смерти и просто хотела узнать, как у меня и Маахи дела, а я делала вид, что не вижу и не слышу её... Это было больно. Очень. Так что я просто не могу делать вид, что ничего этого нет, — сделав небольшую паузу, она продолжила, — Так что я тут часто бываю. Иногда — чтобы просто отдохнуть, потому что всё равно неприятно слышать, как за спиной называют "полоумной" или "проклятой", а тут меня не боятся — по крайней мере, не так сильно, как там, может, мое появление списывают на игру воображения. Иногда — чтобы помочь своим близким, защитить их, пусть не всегда они ко мне прислушиваются. Иногда — чтобы поискать ответы на свои вопросы о том, что происходит в настоящем. А иногда — чтобы в чужих снах найти зацепку к своим видениям — однажды я видела металлические корабли, плывущие по черному небу, и огромные муравейники, светящиеся изнутри, я знаю, что здесь это всё было, но я не могу понять, что это такое на самом деле и для чего, — тяжело вздохнув, она тихо добавила, — Наверное, я просто хочу понять, как я могу обратить свою силу во благо, раз уж у меня всё не так, как должно быть.

Принцесса ни с кем так много и долго не говорила.
Никому не раскрывала душу.
Никому.
Мааха — своеобразное исключение из правила, но он — такой же человек, как и остальные, у него свои недостатки, свой взгляд на мир, он тоже не видит ничего из того, что видит она, но понимает, что к её словам, её советам и предупреждениям стоит относиться более внимательно, что в них может крыться что-то, что поможет ему отыскать ответ на очередную загадку и раскроет ему истинное положение вещей, ведь, как говорится, всё самое главное прячется на виду, но в каких-то необычайно мелких деталях, в том, чему не придают значения.
Он — глас холодного рассудка, он — острый осколок льда, стужа и алмаз, который способен выдержать многое, очень многое.
Она — тихий шепот прибоя, морозные рисунки на окне, звон хрусталя. Она — сердце.
И она видит.
И не боится говорить с теми, кого не видят другие, и узнавать от них что-то новое и интересное. Только все говорят, что их нет и быть не может.
Но слова незнакомца вселяют надежду, и в глаза появляется свет, а на лице возникает улыбка, может, глупая, но невероятно искренняя и радостная.
"Значит, я не безумная. Я нормальная. Просто немного другая. И это не моя вина, что я вижу, а они нет. Это не мы решаем. Но мы решаем, как с этим жить".
И как этим распоряжаться тоже. Пока мужчина говорил, в голову пришла мысль, которая — в самом начале — напугала и показалась крамольной. А как бы применил эту силу Мааха, достанься она ему, а не ей? Обратил бы он её во благо себе, а не другим? Первое, что пришло ей в голову после этого — "нет, ни в коем случае, ни за что на свете, он не такой, нет-нет-нет". А потом что-то щелкнуло, и стало понятно — да. Он смог бы. Ей вреда он бы не причинил. Но вот остальным...
"Всё обрашается во благо", — любила говорить матушка.
Значит, так надо было.
Маахе эта сила добра бы не принесла. Равно как и другим людям, что ей дороги.
"Наивное дитя", — проговорил он тихо, прежде чем их окутал переливающийся множеством цветов песок — его ни с чем не перепутает, только этот песок не был острым и неприятным, как то, что бывает в некоторых местах побережья Эрима, этот песок не приносит с собой боли, даже наоборот.
А затем над их головами на черном небе поплыли те самые металлические корабли, которые Мади так хотела снова увидеть хоть в чьем-нибудь сне, чтобы убедиться, что это правда, они правда есть.
И она восхищенно пронаблюдала за парой кораблей, прежде чем он заговорил снова, и всё внимание переключилось на него.
Вечность пугала. Вечность — это страшное слово даже для неё, ведь одно дело — видеть то, что другим недоступно, и понимать, что грань между реальностью и тем, что находится за пределами человеческого восприятия, необычайно тонка и её так легко преодолеть, достаточно одного шага, и другое дело — знать, что и то, и другое являются частью чего-то большего, чего-то, что продолжит свое существование даже тогда, когда всё обернется в пыль.
Так пришло осознание того, кто такой Морфей.
Однако он... Человечный? Не совсем правильное слово, наверное, но с ним почему-то намного легче, чем с людьми. Может, потому что не было страшно, что поймет не так, как надо?..
С ним не нужно быть кем-то другим.
"Это хорошо".
— Потому что они думают вначале о себе, а потом о других? И разрушают границы, порой сами того не замечая? — неожиданно даже для самой себе она то ли спрашивает, то ли утверждает. Просто в этом момент перед глазами возникает образ вихря, который с каждым днем становится всё сильнее и сильнее и грозит однажды снести всё на своем пути и перемешать всё, что только можно, а из этого ничего хорошего не выйдет. А потом вспоминает о чужих вопросах, — Мне было шесть лет, когда её не стало. Я тогда еще плохо спала и решила пойти к ней — с ней всегда было спокойно. Но не нашла её там. В конце концов, я её нагнала в одном из коридоров, но она спросила, слышу ли я зов, а когда я ответила, что не слышу, она сказала не идти за ней. А я шла, потому что не понимала, что происходит. Мы с ней дошли до пруда в саду, и мама попросила её оставить, сказала, что всё будет хорошо, она скоро вернется. А потом её нашли утонувшей в том самом пруду, где я её оставила. А потом выяснилось, что это произошло со всеми чистокровными эйре. Тех, кто дошел до моря, не нашли, а тех, кто находился слишком далеко от него, но слышал зов, уходили... Так, — на секунду запинается, но всё же добавляет, — В нашем мире это нормально — когда наступает новая эпоха, народы прошлой эпохи либо умирают, либо превращаются во что-то иное, в демонов, например, либо становятся частью новых народов. А мама до сих пор ко мне приходит. Просто поговорить.

"Не видят картины целиком". Пожалуй, это относится ко всем людям. Абсолютно. Даже к ней. Её болезнь — или же дар, с которым рациональные эйре не знали, что делать? — давала ей возможность немного лучше понять как отдельных личностей, так и мир в целом, но не давала ответов на все вопросы, не позволяла узнать, что творится в чужих головах, и хорошо это или плохо, не ей судить. Просто факт остается фактом.
Жизнь их и правда слишком коротка.
— Или они могут считать, что делают доброе дело, но исключительно в их понимании. Так тоже бывает.
В жизни точно. Во снах, наверное, тоже.
Так что Мади довольно хорошо понимала, что имел в виду Морфей.
Люди очень странные, если так посмотреть.
Но какими-то другими их представить сложно.
Иначе они не будут людьми.
Вопрос о том, куда они уходят, когда они умирают, был... Сложным.
— Эйре считали, что после смерти тело остается, а вот душа уходит в земли за морем, туда, откуда они пришли изначально. Только почему предки ушли оттуда, я не знаю. А может, они и не собирались сюда приходить, а их привели. Папа же тоже покинул свой дом не по своей воле, и его что-то привело сюда... А на родине папы считалось, что люди приходят из моря и уходят в море, становясь частью этого мира. Но море фигурирует почти у всех народов, населяющих этот мир, в историях о том, что будет после смерти.
"Оно меня пугает. И каждый раз после того, как мы туда заходим в день праздника, я долго не могу найти дорогу обратно".
Что бы брат ни говорил про её видения, но море правда всё усложняет.
А потом, недолго думая, отвечает на другой вопрос Повелителя Снов:
— Мне кажется, нет. Как бы я её ни любила и как бы ни была рада с ней видеться, я понимаю, что её путь здесь окончен давным-давно. Я не знаю, что не дает ей пойти дальше, и не знаю, могу ли ей помочь чем-то, но всё же... — замолчав на несколько секунд, она более уверенно проговорила, — Правильнее всего будет с ней поговорить об этом. Наверное. Вдруг она уходит не потому что не может, а потому что не хочет.
Каждый делает свой выбор.
Если таков выбор её матери, она его примет. Даже если не будет согласна с ним.
Но если та жаждет присоединиться к другим своим сородичам и уйти, она постарается найти способ ей помочь.
Однако после этого разговор уходит в другое русло, и принцесса — на какие-то доли секунды — вздрагивает, но после успокаивается.
И уверенно говорит:
— Я не вихрь. Это единственное, что могу сказать наверняка.
И с плеч словно многовековой груз падает, позволяя вздохнуть свободно, как никогда.
Она не вихрь. И никогда им не будет. Её природа иная.
И кое-кто мог бы дать ответ на этот вопрос, но они слишком далеко находятся от этой души, не обретшей покоя.

Отговорки или нет — не столь важно. Человек может настолько сильно верить в свою невиновность, в свою чистоту намерений и желание помочь, что при любом раскладе, даже если ему всё объяснят и скажут, что он поступал неправильно, он продолжит упираться. Всегда легче представить себе какую-то картинку и в неё слепо верить, нежели попытаться что-то изменить.
Важнее результат.
И, видимо, с результатом каких-то таких действий Повелитель кошмаров уже сталкивался, потому был столь жесток в этом вопросе. А принцесса эйре предпочла ничего не отвечать — она не знала, каков должен быть правильный ответ на это высказывание, да и не сталкивалась она с таким, так что не могла об этом судить.
Через мгновение окружающее их пространство словно пошло рябью и изменилось, заставив девушку с негромким "ой" отпрыгнуть на небольшое расстояние, поближе к её новому знакомому, из-за внезапно накатившей на босые ноги ледяной морской волны.
Такой знакомой по снам, но еще не встреченной в реальной жизни, потому как в одиночестве покидать дворец нельзя, а никто из братьев не желает её брать с собой.
Море у берегов Хавты, столицы Эрима.
Хавта — родина её матери.
Это, конечно, могло быть каким-то другим морем в каком-то другом мире, необычайно далеком от её родного и отразившемся во сне, но архитектуру Эрима ни с чем не перепутает. Ни светлую, практически белоснежную облицовку зданий, ни шпили, тянущиеся к небесам, ни големов, которых можно было еле различить даже оттуда, где находили путешественники по снам, и которые охраняли вход в город.
Похоже, они были в сне Маахи.
"Во снах он не такой внимательный, как во время бодрствования," — усмехнулась она собственным мыслям. Она частенько этим пользовалась, но никогда слишком далеко не заходила.
Хотя, быть может, настало время заглянуть, что же творится в голове у брата?
"Может. Только надо осторожно. А то потом шоколадом с сушеными апельсинами делиться не будет. И другими вкусняшками тоже".
— Правда? Это было бы замечательно! И хорошо. Для всех нас. И мы можем её прямо сейчас попробовать поискать — я, кажется, знаю, где мы сейчас, и знаю, где она иногда прячется. Как ты на это смотришь? — с горящими от радости и предвкушения приключения (а как это еще можно назвать?) поинтересовалась Мади и, добродушно улыбаясь, протянула руку Морфею — так обычно протягивают руки дети взрослым, когда хотят их за собой повести посмотреть что-нибудь интересное. На их взгляд. Например, на то, как птицы вьют гнездо, или на какой-то цветок, который они никогда не видели. Взрослым обычно до этого нет дела... Но Морфей — совсем другой, он поймет, — Позволишь провести экскурсию по Хавте сновидений?
А затем, заметив в чужих глазах такой же хитрый огонек и услышав вопрос, пожала плечами беспечно.
— Смерчи, водовороты — у них суть одна. Они тянут к себе всё, до чего могут дотянуться, а чем больше они становятся, тем дальше они могут дотянуться. И так до тех пор, пока они все не схватят, что могут, и не перемешают. А еще они возникают, когда что-то идет не так. Ветра друг за друга цепляются и расцепиться не могут, но упорно стремятся каждый в свою сторону. Наверное, на деле всё не совсем так, я просто хочу сказать, что должен быть какой-то импульс для их появления. И они не живут долго, — через секунду, потратив это время на формулировании остального ответа, она снова заговорила, — У меня всё с точностью наоборот. Скорее это меня затягивает в чужие сны. По крайней мере, в самом начале. Став старше, я научилась немного управляться с перемещениями — это как плывешь по реке, которая может разделяться на более маленькие реки множество раз, и ты можешь в определенный момент чуть изменить направление движения своей лодки, чтобы оказаться в нужном потоке, и тот вынесет, куда надо. Ты ведь тоже так путешествуешь, да?