Бальтазар потерял терпение, когда осознал, что сверялся с наручными часами едва ли не каждые пять минут, ожидая наступления Рождества. Эвелина должна была вернуться из Хогвартса накануне, и швед с нетерпением ждал встречи с дочерью. Как и любые родители, они с Фридой переписывались с чадом, когда маленькая ведьма была в школе, но строчек на пергаменте было попросту недостаточно, чтобы восполнить нехватку разговоров вживую. Впрочем, даже когда Эвелина возвращалась домой на летних каникулах, Бальтазар не раз ловил себя на печальной мысли, что хотел бы уделять дочери больше времени, но семейный бизнес вынуждал его проводить дни напролёт в Стокгольме, когда юная мисс Харт чаще предпочитала пейзажи итальянских и французских поместий, принадлежащих обеим семьям.

Времена стали тяжелее, когда в начале лета восстал из могилы Волдеморт, что принесло немало проблем некоторым представителям семьи Блетчли. Бальтазар видел, что Фрида волновалась, если не за отца и брата, то, неизбежно, из-за судьбы, которая могла постичь Майлза. Пусть безносый ублюдок ещё не пытался заявить право на сына Александра Блетчли, но, исходя из опыта главы семьи, стоящего бок о бок с Волдемортом не один десяток лет, было очевидно, что, если Гарри Поттер не справится, рано или поздно Тёмный Лорд проявит свой гнусный интерес к Майлзу.

Возвращаясь домой среди ночи, в сочельник, Бальтазар не пожелал ждать утра, потому что не помнил, когда их отношения с Фридой были столь хрупкими. Между его работой, её работой, двумя странами и дочерью-подростком… чародей не желал задумываться всерьёз о том, во что превратилась их семейная жизнь.

Бальтазар оказался на пороге Блетчли-холла в первом часу ночи. Чародей благодарно кивнул потревоженному домовику, который встретил его на пороге, принял тёплую верхнюю одежду и пригласил шведа внутрь. Мужчина старался не шуметь, считая – судя по тишине в поместье, – что Блетчли уже отдыхали. Не удержавшись, заглянул в комнату, где обычно ночевала дочь, возвращаясь из Хогвартса, и невольно улыбнулся, подметив лишь встрепанную макушку, торчащую из-под одеяла. Бальтазар мог поклясться, что юная мисс Харт посапывала во сне в точности, как её мать.

Не желая будить дочь, Бальтазар выскользнул обратно в коридор и спустя короткое мгновение зашёл в спальню, принадлежащую Блетчли. Живя на две страны, у них давно не было «их», общей спальни как таковой. Об этом, как и о многом другом, Бальтазар не старался думать слишком часто; тем более, что создавшееся положение дел устраивало, судя по всему, их обоих на данном этапе.

Швед растерянно взглянул на застеленную кровать, поверх которой расположились некоторые из плюшевых медведей (их прочее большинство отныне ночевало в спальне Эвелины). Бальтазар потратил время, чтобы спуститься после в залу и зайти на кухню, и, не обнаружив где-либо жену, пришёл к выводу, что дома её не наблюдалось. Чародей не имел ни малейшего понятия, где Фрида могла быть в такой час. Оставалась надежда лишь на Бубенчика, но тот, взглянув на Харта неясным взглядом, неловко потряс бубенцами, сумбурно извинился и исчез. Бальтазар бесшумно выругался. Вероятно, стоило положиться на народную мудрость, что утро вечера было мудренее. Его небольшой «сюрприз» же был испорчен.

Швед не помнил, как он заснул поверх покрывала, преимущественно – в одежде, и заворочался лишь под утро. Согласно его ощущениям, утро было ранним даже для него, но Бальтазар всегда спал чутко и отреагировал, стоило раздаться поскрипываниям двери и половиц в многовековом доме.

Мужчина, проворно поднявшись с кровати, сощурился спросонья, разглядывая жену с головы до ног. Он не знал, где она провела ночь, но Бальтазар мог сказать наверняка, что его начинал беспокоить её внешний вид.

– Я пришёл раньше, потому что рассчитывал, что мы сможем встретить Рождество в одной постели, – отозвался Бальтазар ровно, избегая обвиняющего тона.

– Черт, Блетчли, ты знаешь о том, который час? Где ты была?

Бальтазар мог бы добавить, что волновался, но Фрида должна была знать об этом сама – как и о том, что её муж никогда не был щедр на эмоциональные признания.

– Я пришёл немногим после полуночи. Выходит, что здесь уже несколько часов, – сказал швед, когда Фрида ответила вопросом на вопрос. Бальтазар считал неважным то, сколько времени он провёл в ожидании её возвращения, но воспользовался моментом, чтобы постараться унять собственное раздражение.

Усталость была видна на лице Фриды невооружённым глазом, из чего Харт сделал вывод, что ведьма не сомкнула глаз минувшей ночью.

– Я знаю как много времени занимает твоя работа в Министерстве, Фрида, но сегодня – сочельник. Никто не работает в Рождество, особенно – до раннего утра.

Тем более, что Блетчли работала под начальством отца. Зная Энтони Блетчли и его любовь к дочери, как и своей внучке, Бальтазар сомневался, что её отец поддержал бы подобную затею.

– Пожалуйста, не держи меня за дурака, – сказал Бальтазар, стараясь не опускаться до резкого тона, как бы мужчина ни желал поддаться импульсу.

Мужчина терпеливо вздохнул, когда Блетчли объявила, что ему стоило предупредить её о своих планах. Дистанция между ними, и без того немаленькая из-за образа жизни, который они вели, превращалась в пропасть; с дистанцией, как считал Бальтазар, было можно жить, но с тем, что происходило в данный момент – вряд ли.

От него не укрылся её странный, дёрганный жест, стоило ведьме коснуться своего свитера, а после – отдернуть руку, словно предмет одежды был прокаженным.

– Я спал явно больше тебя, – оценивающе отозвался Бальтазар, когда Фрида посоветовала ему вернуться в кровать. То, что она избегала отвечать на его вопросы прямо, если отвечать вовсе, было очевидно, как и то, что ведьма старалась разделаться с их разговором как можно скорее.

– Ты собираешься принимать душ в одежде? – переспросил швед, не допуская издёвки в голосе. Впрочем, мужчина слабо усмехнулся следом:

– Ты не стеснялась меня тогда, в библиотеке, чтобы стесняться сейчас.

После всех лет, что они провели в браке и в одной постели.

Выражение лица Бальтазара стало серьёзнее. Швед начинал терять терпение.

– Блетчли, мы растим дочь вместе. Что бы ни случилось этой ночью, будет лучше, если ты не будешь скрывать этого от меня.

Бальтазар был возмущён. Несмотря на выдержку, которой пытался воспользоваться чародей, чтобы их разговор с женой не перерос в некрасивую ругань, терпеть не оставалось сил, потому что в своих высказываниях, как считал швед, Фрида была необъективна и несправедлива.

– «Для разнообразия»? – уточнил Бальтазар, теряя самообладание. Ведьма била низко, ставя под вопрос его доверие ей. Швед понимал, что не всегда был образцовым мужем, но вряд ли был другой человек, которому он доверял – и верил – так же безоговорочно, как Фриде. – Провести меня, Блетчли. Когда я не верил тебе прежде?

Бальтазар никогда не гордился тем, как по первости отреагировал на новость о том, что Фрида оказалась беременна – одна из причин, по которой их интрижка переросла в брак и более, чем десятилетие совместной жизни, – но швед надеялся, что больше не давал Блетчли поводов усомниться в том, что он хотел этого; хотел строить жизнь вместе, хотел воспитывать их общую дочь, хотел заботиться о них обеих. Им было хорошо вместе. За исключением того времени, когда было, как сейчас, болезненно плохо.

Фрида продолжала нападать, ничего не объясняя. Бальтазар находил её поведение странным и чем дальше, тем темнее становились его мысли. Швед продолжал озабоченно хмуриться.

– Тогда в чем причина? – задал риторический вопрос Бальтазар, стоило ведьме признаться, что она, само собой, его не стеснялась. Чародей видел, что она была напряжена, но не понимал причины подобного поведения. Однако был готов поклясться, что ведьма что-то от него скрывало, и это «что-то» наводило трепет на неё и теперь, наблюдая за реакцией Фриды, на самого Харта.

Растерянность в полной мере отразилась на лице Бальтазара, когда Блетчли осведомилась об его подозрениях, а после – заговорила об обвинениях, о которых сам швед не проронил ни слова. Наоборот – делал всё, чтобы до обвинений дело не дошло, но Фрида не оставляла ему и шанса.

– Единственное, в чем я тебя подозреваю и обвиняю, Фрида, это во лжи, – резко отозвался Харт, растеряв тактичность. Бальтазар старался не повышать голоса, но в его тоне отчётливо слышались металлические нотки. – Я вижу, что ты что-то скрываешь от меня.

Именно это вынуждало Бальтазара волноваться сильнее, в первую очередь – за безопасность самой Блетчли.

– Гриндевальд побери, Блетчли. Что столь ужасного могло произойти?

Харт считал чепухой всё, что могло прийти ему в голову, если сама Фрида была жива и здорова – вывод, который швед мог сделать, продолжая разглядывать ведьму.

– Что бы ни произошло, – повторил Бальтазар, глядя на Фриду просяще, несмотря на не унимающееся раздражение, – ты делаешь мне больнее своим молчанием.

Швед считал, что Блетчли знала лучше других, что он крайне редко просил кого-либо о чем-либо.

Бальтазар посчитал, что он ослышался. Мужчина продолжал внимательно смотреть на Фриду, словно пытаясь найти опровержение её словам, но надрыв в голосе ведьмы будто бы подтверждал её безумное заявление. К тому же, было бы абсурдным предположить, что Фрида снова ему врала. О таких вещах не лгали. Особенно учитывая наличие общей дочери, спящей в блаженном неведении в соседней спальне. Тем не менее, поверить в то, что Блетчли ему изменила, было непросто.

Швед невесело, грустно усмехнулся, не пряча взгляда.

– Я не думал, что между нами всё было настолько плохо.

Бальтазар прикрыл на мгновение глаза, когда Фрида объявила, что он не заслуживал этого. Блетчли делала ему больнее, говоря об этом; вызывала лишь больше вопросов.

– Видимо, заслуживал, – отстранённо заметил швед, но, подумав, спросил прямо:

– Почему ты пошла на это, Фрида?  Как это произошло?

Бальтазар не желал гадать о причинах её поступка – хотел знать наверняка, что подтолкнуло Блетчли к тому, что она сделала.

– Я чувствовал, что ты меня избегаешь, но не хотел в это верить, – вспомнив свои недавние размышления, произнёс чародей вслух. Ему было необходимо выговориться, даже если это выражалось в кратких, бессвязных комментариях. Бальтазару потребуется несколько дней, чтобы разобраться в собственных чувствах.

Харт считал свой следующий вопрос глупым, но он сорвался с языка раньше, чем швед взял себя в руки.

– Кто он?

Бальтазар, обладая здоровой самооценкой, обычно не сравнивал себя с чьими-либо потенциальными кавалерами, но в этот раз чародей испытывал необходимость узнать, кого Блетчли предпочла ему. Возможно, для того, чтобы поверить, что их разговор происходит всерьёз.

Бальтазар, не сдержавшись, выругался, когда осознал, что через несколько часов должна была проснуться дочь, вернувшаяся домой, чтобы провести со своими непутёвыми родителями уютное, счастливое Рождество.

– Я думаю, что Эвелине не стоит знать о нашем разговоре. Не сейчас. Не на Рождество, – предположил Бальтазар, обращаясь к жене.

Если кто в самом деле не заслужил всего, что происходило, то этим человеком была их дочь.

Бальтазар не знает, имя кого ожидает услышать, когда задаёт Фриде соответствующий вопрос, но упоминание Торфинна Роули застаёт мужчину врасплох. Чародей оправдал надежды жены: ему оказалось достаточно скупых подробностей о времяпрепровождении Торфинна и Фриды в Министерстве Магии, а также лаконичного объявления Блетчли о мотивах её поступка.

– Спасибо, что рассказала мне, – коротко, но искренне произнёс Бальтазар, уверенно ставя точку в обсуждении её измены. Он получил ответ, какой бы тот ни был, на свои вопросы и большего знать не желал. Тем более, Харт не мог не отметить, что Фриде было так же больно, как и ему самому, вдаваться в детали произошедшего. Несмотря ни на что, Бальтазар не собирался делать из ведьмы злодея.

Блетчли удивила его, когда следом шагнула ближе, заключая в объятия. Без особого промедления швед так же крепко обнял ведьму в ответ, не скрывая, что ему было это необходимо – почувствовать её поддержку и её саму рядом. Было сложно смириться с мыслью, что их ждало расставание спустя долгие годы брака.

– Мы виноваты оба, – уверенно отозвался Бальтазар в ответ на попытку жены взять всю вину на себя. Чародей был убеждён, что измена Фриды с Торфинном Роули была следствием, а не основной причиной, по которой неумолимо разваливался их брак.

– Прости, что я подвёл тебя, Блетчли, – Бальтазар, воспользовавшись разницей в росте, мягко прижался губами к виску ведьмы в целомудренном жесте, прежде чем найти в себе силы, чтобы отстраниться.

– Думаю, будет лучше, если я займу одну из гостевых комнат, – предположил швед, не видя иного выхода. Вряд ли им стоило ложиться в одну постель после того, что произошло.

– Встретимся за завтраком, – коротко попрощался Бальтазар, прежде чем направиться прочь из спальни Фриды.

Расставание с Блетчли далось Бальтазару тяжело. Они разъехались, едва Эвелина вернулась в Хогвартс, и в то время, когда дочь училась, не находили особых поводов для встреч. Возможно, это было к лучшему – не было необходимости бередить старые раны попусту, но Бальтазар сознавался себе открыто в том, что скучал по ведьме каждый день. Шести месяцев было недостаточно для того, чтобы пятнадцать лет совместной жизни превратились в сухую строчку в биографии шведа.

Они рассказали Эвелине о сложившемся положении вещей, едва юная мисс Харт вернулась домой. Бальтазар не возражал, когда дочь выразила желание остаться с матерью. Тем более, что в Блетчли-холле Софи, как надеялся Харт, нечасто будет находиться в одиночестве, учитывая присутствие дедушки, бабушки, дяди и кузена. Всё лучше, чем мог предложить сам Бальтазар, обычно пропадавший на работе от зари до зари.

Швед не ждал гостей тем вечером. Тем более, что днём его навещала Катаржина, проявляющее внимание к другу настойчивее, чем прежде, едва до чародейки дошла новость о том, что Бальтазар больше не жил вместе со своей женой. Любовь, которую демонстрировала госпожа Фогт, была исключительно платонической, и Харт был благодарен старой подруге за то, что та не предлагала им вспомнить прошлое.

Бальтазар невольно вздрогнул, когда поздним вечером распахнулась дверь в его кабинет. Мужчина, обернувшись, удивлённо поднял брови, стоило дочери ворваться в помещение. Эвелина, несмотря на поздний час, была бодра и весела, но, зная этого ребёнка, Бальтазар не мог сказать наверняка, что было у неё на уме.

Она не дала ему вставить ни слова, когда с методичностью, присущей лишь пятнадцатилетним подросткам, сначала надавила на его совесть, а после лишь усугубила ситуацию, объявив, что Фриде кто-то мог угрожать.

По крайней мере, стремление дочери переходить к делу без излишних прелюдий объяснило Бальтазару без лишних слов причину визита Эвелины в Швецию среди ночи.

Чародей составил книгу, которую читал, обратно на полку и подошёл к креслу, в котором расположилась девочка.

– Соль, надеюсь, ты понимаешь, что если твоя мама не найдёт тебя в Блетчли-холле, то вскоре тебя объявят в розыск по всему континенту, – отозвался Бальтазар насмешливо, разглядывая дочь. Иногда он удивлялся тому, насколько юная мисс Харт была похожа на Фриду. Не в последнюю очередь – своей самостоятельностью.

– Но о том, что ты сделала Бубенчика соучастником своего преступления, мы поговорим позже, – пообещал швед, считая, что Эвелина явилась к нему по веской причине. – После того, как ты расскажешь мне, кто угрожал маме.

– Полагаю, что это – основная причина твоего визита, а не потому, что ты соскучилась, – без зазрения совести, по-доброму поддразнил Бальтазар дочь.

Швед, впрочем, стал серьёзнее в следующее мгновение.

– Откуда ты знаешь, что маме угрожали?

Бальтазар усмехнулся в ответ на предположение Эвелины, что дочь могла бы взять Бубенчика в заложники. Порой швед сочувствовал домовичку, который натерпелся сполна ещё до рождения юной мисс Харт, а с появлением Софи его жизнь, очевидно, проще не стала.

Эвелина, впрочем, была права, и отныне мысли Бальтазара занимали только догадки о том, кем был тот человек, который угрожал Блетчли, и, что важнее, почему он решил, что мог себе подобное позволить. Фрида, пусть шведа не было рядом, всегда оставалась под присмотром отца, и нужно было обладать нужной смесью наглости и безрассудства, чтобы пойти наперекор Энтони Блетчли.

Бальтазар сложил руки на груди, обдумывая то, что ему рассказала дочь. Внешность, которую описывала Эвелина, могла принадлежать кому угодно, за исключением, пожалуй, одной детали.

– Почему ты считаешь, что он – не местный? – уточнил Бальтазар. Иностранцев в магических кругах Великобритании было гораздо меньше, чем могло показаться. Чародея интересовали любые культурные особенности, которые помогли бы ему сузить круг подозреваемых, потому что в остальном Харт не имел ни малейшего понятия о том, кто и почему мог угрожать Фриде.

Швед невольно улыбнулся, когда Софи посчитала нужным поставить его в известность, что подслушивание, так-то, не входило в её планы. Оно само получилось.

– Я знаю, что мы с мамой воспитывали тебя не так, чтобы ты подслушивала чужие разговоры налево и направо, – заметил Бальтазар, открыто признавая следом:

– В этот раз я рад, что ты оказалась поблизости.

Пусть Харт не сомневался, что Фрида вряд ли оценит предприимчивость дочери.

Бальтазар медленно кивнул, когда Софи упомянула, что Блетчли могла быть напугана. Ему нравилось всё меньше то, о чем рассказывала дочь. Харт мог лишь надеяться, что Фриде хватит здравого смысла, чтобы не решать свои проблемы в одиночку, если об угрозах, которые она услышала на том приеме, больше никто не знал.

– Расскажи мне, маму что-то беспокоило в последнее время? Кроме того, что случилось этим вечером, – спросил Бальтазар, делая вид, что интересовался между делом и сугубо в свете недавних событий, а не потому, что он скучал по Фриде, как сумасшедший.

Бальтазар внимательно выслушал выводы дочери, признавая их резонными. Особенно тот, что касался «Справочника…». Педантичность магической Великобритании умела играть на руку в самые неожиданные моменты.

Швед поднял брови в удивлении, когда Эвелина описала акцент, с которым говорил предполагаемый злодей их истории.

– Мне кажется, я знаю, с кем говорила мама на том приеме, – произнёс Бальтазар, пусть сомнение всё ещё слышалось в тоне его голоса. Швед взглянул на дочь, размышляя о том, стоило ли ей знать о его догадках. Подумав, произнёс:

– Мужчина, которого ты описываешь, похож на Антонина Долохова. Он учился в Дурмстранге незадолго до меня, – рассказал Бальтазар. Умолчал, впрочем, чародей о том, что Долохов имел своеобразную, если не сказать опасную репутацию в знающих кругах и что Харт не имел ни малейшего понятия почему Антонин мог угрожать Фриде.

Бальтазар видел, что дочь волновалась, и постарался взять себя в руки; последнее, что ему было нужно – чтобы Эвелина думала, что её мать в самом деле была в опасности.

– Что бы Долохов, если это вправду был он, ни хотел от твоей мамы, не забывай, что Фрида всегда находится под присмотром твоего дедушки, – чародей, в попытке снять повисшее в его кабинете напряжение, старался внушить эту мысль им обоим, себе и Соль, о том, что Энтони сможет позаботиться о дочери. Бальтазар никогда не сомневался в способностях тестя, но также был осведомлён о том, что жена, вопреки инстинкту самосохранения, порой не любила беспокоить близких ей людей своими проблемами.

– Я не смогу сказать, что происходит, Эва, пока не поговорю с твоей мамой, – честно заметил Бальтазар. Ему не нравилось, как звучал вопрос дочери о том, случилось ли что-то, потому что в свои пятнадцать она не должна была беспокоиться о своих родителях.

Бальтазар улыбнулся дочери тепло.

– Ты сделала всё, что от тебя требовалось. Остальное оставь мне. Спасибо, что заботишься о маме, когда меня нет рядом, – серьезно сказал Бальтазар, однако следом меняя тон на более беззаботный.

– Что скажешь, если ты заночуешь здесь сегодня?

Он колебался с мгновение, прежде чем перестать сопротивляться своему желанию заботиться о Фриде:

– И я вернусь в Блетчли-холл вместе с тобой с утра.

Эвелина, как и Бальтазар, была ранней пташкой, поэтому отец и дочь успели разделить утреннюю трапезу, прежде чем подошло время возвращения в Блетчли-холл. Договорившись с Софи, что они продолжат разговор о новёхонькой «Молнии» в следующий раз, швед трансгрессировал в Ирландию, на порог семейного поместья. Зная распорядок дня в Блетчли-холле, Бальтазар предполагал, что домашние эльфы только начинали накрывать на стол, а Фрида всё ещё была в постели.

Обменявшись рукопожатием с Энтони, швед сдал дочь на поруки дедушке и, коротко поцеловав Софи в макушку, с чувством выполненного долга поднялся на второй этаж.

Бальтазар остановился перед дверью, ведущей в комнату Блетчли. Невольно прислушавшись, лишний раз отметил отсутствие признаков жизни за дверью. Швед мог бы не беспокоить жену, но считал правильным сообщить ей о возвращении Эвелины домой лично, раз уж он переступил порог Блетчли-холла вместе с дочерью. Что бы между ни произошло между ним и Фридой, Бальтазар не хотел, чтобы они тратили время попусту в попытках избегать друг друга.

Харт постучал в дверь после небольшого промедления, движимый чувством долга в меньшей степени, нежели желанием увидеть ведьму и убедиться, что Фрида была в порядке. Особенно после тревожных вестей, которые принесла Эвелина накануне вечером.

Бальтазар дождался, пока ему откроют.

– Доброе утро, – швед сдержал улыбку, наблюдая за женой, едва поднявшейся с кровати. – Эвелина внизу вместе с Тони. Я не хотел, чтобы ты волновалась.

Бальтазар вдруг нахмурился, с недоверием подмечая то, что счёл бы гематомой на светлой коже, если бы не знал, что Фриде, по сути, не откуда синяком обзавестись.

– Что это? – открыто спросил чародей, не сдержавшись.

– Что случилось?

Бальтазар продолжал настороженно рассматривать гематому. Жене не было смысла обманывать его, объясняя происхождение синяки, но швед чувствовал нутром, что Блетчли не договаривала. По крайней мере, прежде Харт не замечал, чтобы Фрида была столь неуклюжа.

Бальтазар кивнул благодарна, когда ведьма предложила ему войти, и прикрыл за собой дверь, прежде чем начать отвечать на её вопросы. Их дочь, что неудивительно, отличалась недюжинным любопытствам и развитым слухом, но последним, что стоило слышать Эвелине, были их с Фридой разговоры.

– Она в порядке. Насколько это возможно, учитывая обстоятельства, – честно ответил Бальтазар. Софи могла делать вид, что её не беспокоило расставание родителей, но швед понимал, что ей приходилось нелегко.

– Я расскажу тебе о том, что мне сказала Соль, но это должно остаться между нами, – предупредил Харт. Он не хотел выдавать дочь, но не видел иного выхода. Новенькая «Молния» грозила в скором времени оказаться в нетерпеливых пальчиках Софи.

– Эвелина пришла ко мне, потому что услышала на приеме Берков, что тебе угрожали, – сказал чародей. – Очевидно, её это беспокоило, раз она сорвалась в Швецию среди ночи.

– Я волнуюсь, Блетчли. Софи описала человека, похожего на Антонина Долохова, а он никогда не внушал мне доверия.

– Если тебе в самом деле угрожали, что случилось? – Бальтазар не заметил, как в тоне его голоса скользнула откровенная просьба. Он должен был знать наверняка, что с ирландкой всё было в порядке, а если нет – то чем он мог помочь.

Впрочем, говоря о помощи.

– Я могу помочь избавиться от синяка, – предложил чародей, не способный перестать думать о чужом повреждении.

– Я всё ещё помню заклинание-другое после моей практики в Мунго, Блетчли. Не отказывай мне в желании позаботиться о матери моего ребёнка.

– Обо что ты ударилась? – вдруг следом уточнил Бальтазар, в основном исходя из старых врачебных привычек.

Бальтазар заметил, как игривость тона Фриды, когда она обещала не ругать Софи за маленькое ночное приключение, быстро сошла на нет, стоило шведу упомянуть приём, угрозы и Долохова. Как оказалось, румын в самом деле был действующим лицом их страшной сказки.

Швед сделал шаг вперёд, навстречу Фриде, невольно желая быть ближе к жене, но всё ещё уважая дистанцию, которую предпочитала держать ирландка. К тому же, несмотря на желание заботиться о ней, Бальтазар не забывал о причине их расставания.

Чародей взглянул на жену озадаченно, когда она постаралась объяснить причину её размолвки с Долоховым.

– Антонин не из тех, кто разбрасывается обещаниями, Фрида, – отозвался Бальтазар серьезно, потому что не хотел, чтобы Блетчли недооценила румына. – О чём вы могли повздорить, что Долохов опустился до угроз?

– Софи не стала говорить с тобой о том, что она слышала, потому что заметила, что ты была напугана, – припомнил чародей.

– Я знаю тебя, Блетчли. Если бы ты в самом деле считала, что Антонин не причинит тебе вреда, Эвелина бы не стояла на моем пороге в ночи.

– Или Долохов хотел причинить вред кому-то ещё, кроме тебя? – вдруг спросил Бальтазар.

– Расскажи мне правду, Фрида. Ты можешь мне доверять, – спокойнее сказал чародей, отчего-то ощущая подобие дежавю с их давнего разговора, в котором правдой оказалось то, что Блетчли изменила своему мужу.

Бальтазар понимал, что оспорить её признание в отношении того, что Фрида в самом деле обзавелась синяком из-за собственной неуклюжести, было бы тяжело, и на мгновение сделал вид, что был согласен играть по её правилам. Чародей, впрочем, напрягся, услышав надрыв в её голосе. Поразительно, что спустя полгода им было всё ещё больно находиться рядом друг с другом.

Вопреки всему, Бальтазар успокаивающе, тепло улыбнулся. Как ни крути, когда-то давно он приносил клятву  Гиппократа, что бы их ни связывало на данный момент с Блетчли.

– Похоже, о тебе больше некому позаботиться.

Швед протянул руку в безобидном, невинном жесте, касаясь, как ему казалось, здорового плеча ведьмы, но замечая спустя мгновение, как искажается от боли её лицо.

Бальтазар позволил себе сомневаться о том, что гримаса боли была следствием лишь душевных травм.

– Этим плечом ты тоже ударилась о шкаф? – спросил швед, прежде чем отозваться требовательно:

– Показывай, Блетчли.

Бальтазар чувствовал, что начинал терять терпение. Он понимал, что у него не было права требовать от Блетчли каких-либо объяснений, но чем дальше, тем больше находил поведение жены странным. Чародей не хотел на неё давить, но не видел иного выхода. Он начинал всерьёз верить, что Фрида могла быть в опасности, и мысль о том, что он ничего об этом не знал, сводила мужчину с ума.

Бальтазар, не сдержавшись, выругался, стоило ведьме в очередной раз заверить его, что всё было «в порядке».

– Почему, Блетчли? Почему ты не можешь мне рассказать? Я стою перед тобой в месте, где нас никто не слышит. Даже Софи и её вездесущие уши.

– В этот раз дело явно не в том, что ты была с другим.

Дело не могло быть в измене, но Бальтазар не мог отделаться от мысли, что ведьма вела себя так же нервозно, как и в прошлый раз, ставший роковым для их брака.

Швед вздохнул устало, взглянул на жену мрачно и признал спокойнее и тише:

– Я не хочу ссориться.

Бальтазар проявил тем не менее недюжинное терпение, пока Фрида принимала решение довериться ему, обнажая синяки. Мужчина вздохнул удивлённо, разглядывая внушительного размера гематому, совершенно не похожую на последствие столкновения с предметом интерьера. Разве что кто-либо бросил Фридой в тот самый шкаф, о котором ведьма пыталась сочинять сказки немногим раньше.

– Я спрошу в последний раз, Блетчли. Что случилось?

Бальтазар, достав волшебную палочку, первым делом обезболил те, гематомы, что были доступны его взору, и вдруг остановился, прежде чем продолжить лечение.

– Это – все повреждения? – ещё раз уточнил Харт. Как и с тем, чтобы рассказать ему правду о том, где Фрида заработала травмы, чародей давал ей последний шанс, чтобы убедить его в том, что больше ни одна часть её тела не переливалась оттенками желтого и фиолетового, не говоря о чем-либо похуже гематом.

Бальтазар не стал спрашивать о том, что она делает, когда Фрида отошла обратно к кровати и взяла волшебную палочку. Швед сморгнул, когда Блетчли произнесла заклинание и на её предплечье обнажился знак, наводящий ужас на магическую Великобританию в последние годы – с тех пор, как волшебное сообщество узнало о существовании Волдеморта.

Харт забыл на мгновение и о некрасивых гематомах, и об угрозах из уст Антонина Долохова. Происходящее отдавало махровым сюрреализмом, и мужчине потребовалось время, чтобы взять себя в руки. Всё медленно, но верно вставало на свои места, особенно – дистанция, на которой настаивала Фрида, и нервозность, едва стоило Бальтазару начать задавать вопросы.

Всё ещё не способный сказать ни слова, швед, вопреки увиденному, шагнул ближе к ведьме. Бесцеремонно забрав у жены сигарету, затянулся. Бальтазар прекрасно знал, что курение не было способно успокоить его нервы, но своеобразный ритуал приносил какое-никакое душевное умиротворение.

– Как долго? – негромко спросил швед, взглянув в открытое окно. Уродливая метка на руке Фриды разбивала ему сердце, но отнюдь не из-за того, о чем могла подумать Блетчли.

– Часто ты получаешь травмы? Во время вылазок, полагаю, или чем ещё помимо этого промышляют Пожиратели Смерти.

Бальтазар не мог найти причин, по которым Фрида могла бы желать вступить в ряды последователей Волдеморта, однако доказательства были на лицо.

– Не могу поверить, что ты вместе с ним, – искренне отозвался швед.

– Что изменилось? Как ты согласилась принять метку?

Оказалось, что Фрида держала свое новое увлечение в тайне дольше, чем предполагал Бальтазар. Швед перевёл дух, пытаясь представить какого было жене всё это время. Полгода казались вечностью.

– Значит, ты получила метку ещё до Рождества, – сделал вывод чародей, припоминая странное, как ему казалось, поведение жены; припоминая как она избегала их встреч, а также их ссору в сочельник, завершившуюся её нелепым признанием в измене. Бальтазар нахмурился.

– В ту ночь, когда ты рассказала о Торфинне… Ты была с ним или с Пожирателями? – вдруг уточнил швед. Были, несомненно, и другие варианты, где, например, Роули также мог прислуживать Волдеморту, но Бальтазара они не волновали. Пожалуй, он желал раз и навсегда разъяснить, как много лжи было в их отношениях с Блетчли за последнее время.

Объяснение, касающееся Майлза, расставило многое на свои места, как и объясняло благородный мотив поступка, который совершила Фрида. Из-за этого, а также потому, что Блетчли никогда не была жестоким человеком, Бальтазар, вопреки словам ведьмы, не мог считать её чудовищем. Чем дольше швед думал о том, впрочем, как Фрида поступила с ним, тем ярче мужчина ощущал горькую обиду.

– Вместо того, чтобы рассказать мне обо всем с самого начала и получить мою поддержку, ты предпочла врать мне, – негромко отозвался Бальтазар. Он верил, что Фрида могла оправдывать свой поступок заботой о нем, но швед считал, что её поведение отдавало детскостью и малодушием. Обида разрослась и обернулась яростью и разочарованием.

– О чем ты, Гриндевальд побери, думала? – мужчина повысил голос невольно, движимый искренним возмущением.

– Я всегда был на твоей стороне, Блетчли. Тем более, я знал, что твоя семья была связана с Пожирателями Смерти прежде, но это не делает, к примеру, твоего отца менее достойным человеком в моих глазах.

Бальтазар заставил себя вздохнуть глубже, понижая голос.

– Я понимаю, что мы больше не вместе. Твои отношения с Роули меня не касаются. Но пусть метка находится на твоём предплечье, Блетчли, это – наш общий секрет, потому что мы воспитываем вместе дочь. Как я могу помочь держать в неведении Эвелину, если не знаю о том, что происходит?