breaking benjamin – breath
Всё началось с того, что она не вернулась домой.

Бальтазар знал, что Фрида – взрослая девочка и могла просто задержаться на работе, не имея возможности предупредить, но сердце всё равно забилось быстрее. Первое, что пришло предпринимателю на ум, когда часть кровати, принадлежавшая жене, осталась пуста после полуночи, это что они предупреждали его.

Он остановил шведа на улице меньше недели назад. Крепко схватил за локоть, не давая вырваться, но и не привлекая внимание обтекающего их потока толпы. Харт не знал, как он нашёл его в многолюдном маггловском Стокгольме, но факт оставался фактов. Ублюдок знал, где устраивать встречу и что Баль не сможет приложить его непростительным в ответ на выставленный ультиматум о том, что ему лучше было заговорить раньше. Паршиво улыбаясь и в щегольском костюме, он заявил шведу, что теперь у него появилась слабость, а они слишком долго ждали откровения. Теперь они не постесняются ударить ниже пояса – и гонец исчез в толпе, пока Харт вспоминал, как дышать. Нескольких милисекунд мерзавцу хватило.

Фантазии хватало для того, чтобы представить, что будет, если при наложенном Непреложном обете эта шайка наставит на Фриду палочку и произнесет заклинание подчинения, выманивая всё, что она знает. После скольких сказанных слов она умрёт, трёх или четырёх?

Когда колдун явился на работу, Кристоф первым делом молча толкнул к нему через стол бокал с коньяком и приказал рассказывать. Бальтазар не сопротивлялся. Судя по тому, как друг реагировал, с каждым годом Непреложный обет, заключенный между Хартом и женой, давал ему всё меньше покоя, но, не имея привычки лезть в чужие дела, Крис молчал. Ему хватало забот о Бале, время от времени возвращающегося с "вечеринок" с побоями разной степени паршивости. Заместитель, как и начальник, в собственнических инстинктах были схожи и готовы были на всё, чтобы защитить своих жен – но к тому выводу, к которому они с Крисом пришли во время обсуждения, Бальтазар был не готов.  Харт редко был не способен перешагнуть через собственное "не хочу", но сейчас просто не мог. Кристоф предлагал незамысловатый "обливейт", который стер бы воспоминания Блетчли о делах фирмы. Только после высказанного предположения повисла тяжелая, гнетущая тишина: они оба знали, с какого дня это началось и какой ценой достанется сохранность жизни Фриды. Изменение чужой памяти означало, что после заклинания в рыжей макушке не останется ни одного момента из тех девяти лет, которые они провели вместе с ведьмой.

Бальтазар знал, что это была слишком высокая цена не только для него, но и для супруги. Она бы не подпустила его к своей голове, и он не мог её судить. При мысли о подобном исходе Харт чувствовал, что внутри что-то было готово оборваться.

Они с Кристофом чуть не поссорились, когда Баль сказал, что найдёт другой способ её защитить. И что ему нужно подумать. Отчего-то колдун не сомневался, что его друг знал о том, что для Бальтазара ответ был слишком ясен, чтобы менять решение.

В ночь, когда Фрида не вернулась домой, Бальтазар так и не уснул. Он был готов оббежать весь Стокгольм в её поисках, но каждая секунда перед тем, как покинуть квартиру, заканчивалась надеждой, что она вернется с минуты на минуту. Он не мог упустить её таким глупым способом – и как мантру читал, что с Блетчли ничего не случилось. Ему было плевать, даже если она ему изменяла. Харту было важно лишь то, чтобы сейчас она была жива. Он всё ещё чувствовал остаточное бремя Непреложного обета, не дающее усомниться в последнем.

О том, что её не похитили, Бальтазар убедился под утро: его бы непременно известили о такой важной добыче. Облегчения, впрочем, не последовало: вестей от Блетчли не было по-прежнему, и тревога только возрастала. Фрида перешла все дозволенные лимиты.

Он пришел на работу только для того, чтобы отвлечься и поговорить с Крисом, однако едва заместитель увидел взъерошенного начальника на пороге, а Баль бросил взгляд на друга, как осознал, что что-то изменилось. И изменение было страшным: Кристоф выглядел подавленным, но стойким.

"Не ищи её", – глядя Харту в глаза, произнес он. Бальтазар ощутил себя так, словно его выпотрошили: долго думать о значении слов друга не приходилось.

"Так будет лучше для всех", – подытожил Крис.

Не произнеся ни слова, Харт вышел из офиса до того, как сжавшая древко палочки рука поднялась, чтобы наложить на лучшего друга Crucio. В голосе билась всего одна мысль: он не имел права делать за него такой выбор. Пусть Харт и осознавал частью незатуманенного ненавистью сознания, что Кристоф хотел как лучше – и, вероятно, действительно сделал как лучше то, на что у Баля никогда не хватило бы храбрости, – он не мог решать вместо него и рушить его жизнь. Более того, к жизни Фриды у него точно не было права прикасаться и пальцем.

В следующую неделю на работу Бальтазар не явился. Он успел возненавидеть всё, что касалось семейного бизнеса. Последний требовал от колдуна слишком многого – и забирал, не спрашивая. Так было всегда, но сейчас Харт не был готов отдать это так просто.

Лихорадочные поиски жены в пределах Англии и Швеции закончились к пятнице, когда шведу пришлось признать истину, опустившись на пол в коридоре квартиры, прижимаясь затылком к стене: Кристоф был прав. Баль не мог ни принять, ни простить его на данный момент, но друг заботился о Блетчли. И у Криса явно оказалась гораздо более железная сила воли, чем у начальника. Желание вернуть Фриду никуда не ушло: пустота аппартаментов давила на психику, но с Блетчли Харт, кажется, начинал забывать то, насколько бывает жесток реальный мир вокруг.

Теперь её не тронут, и супруга была в безопасности. Даже ценой того, что он её, возможно, больше никогда не увидит.

Субботнее утро выдалось недобрым: Бальтазар, не стыдясь слабости, накануне надрался, хороня настоящее и будущее, которые резко стали прошлым. К тому, чтобы варить себе кофе, мужчина испытал редкое отвращение, и, набросив пальто, захватил пачку сигарет и спички, направляясь в кофейню через дорогу от квартиры.

Он остановился неподалеку от невысокой лестницы, ведущей ко входу в подъезд, и закурил, поднимая воротник пальто, заслоняясь от ветра. Блетчли сделала его слишком чувствительным, и теперь пришла пора возвратиться к тому Бальтазару Харту, который существовал до 87-го года. Баль чувствовал, как легко заходится сердце от немалого количества выкуренных сигарет, но всё равно раскурил новую. Последним, что его сейчас беспокоило, был сердечный приступ.

Он моргнул, не поверив собственным глазам, когда рыжая макушка вывернула из-под вывески лавочки неподалеку от кофейни, куда он за кофе так и не дошел. Харт затушил каблуком туфли сигарету и ринулся сквозь толпу раньше, чем смог среагировать на сигналы здравого смысла.

В потертых джинсах и свитере, и пальто нараспашку он выглядел далеко не так презентабельно, как умел.

– Стой, – рявкнул Баль, ловя её за локоть и, тем самым, разворачивая к себе, чтобы заглянуть в глаза. О содеянном он пожалел уже через секунду, когда в серо-зеленой радужке не мелькнуло ни намека на узнавание. Плечи мужчины поникли, однако отстраниться маг так и не смог. После всего, что у него отняли, он имел право на лишнюю секунду рядом с ней.

Надо было просто докурить ту сигарету, и тогда они избежали бы глупых разговоров.

Бальтазар проследил за взглядом женщины, запоздало замечая, что, видимо, разрушил чьи-то надежды на вкусный завтрак. Видимо, на привычки заклятие не повлияло, потому что сапоги дорогу знали по-прежнему. Иногда шведу казалось, что расположение кондитерской в двух шагах от его квартиры стало ключевым элементом в том, чтобы Фрида однажды согласилась к нему переехать. В остальном хронология их отношений танцевала страшный канкан, потому что, судя по поведению Блетчли, они вернулись в далекий 82-ой, когда совместная ночь стала компенсацией за несвершившееся убийство одного другим.

Будучи осведомленным о пристрастиях супруги к шоколаду, сейчас Харт за содеянное вины не почувствовал. Только раздражение, что её могли волновать такие мелочи, когда за эту неделю он почти сошел с ума, пытаясь её разыскать. Мысль о том, что вины Блетчли в происходящем не было, действовала на душевное состояние своеобразно, то ли успокаивая, то ли, наоборот, готовясь подлить масла в огонь.

Баль моргнул и, наконец, разжал пальцы, отпуская чужой локоть и убирая руку от женщины. Сейчас она на самом деле была чужая. Вероломная малолетка в том виде, в котором он припер к кирпичной кладке бара.

Учитывая, что чувствовала себя Блетчли достаточно уверенно и не удивлялась тому, почему оказалась в Стокгольме, Харту впервые стало интересно что в её головушку заложил Крис. Девять лет жизни коту под хвост – это обидно. Оставалось только надеяться на богатую фантазию друга, который не усугубил ситуацию. Опыта в том, чтобы отпускать людей, к которым привязался, у Бальтазара из-за отсутствия привязанностей было мало, но если ему не удастся – или он отступит от затеи – сломать барьер, наложенный Кристофом, он желал Фриде счастья. Странное, некомфортное для заядлого эгоиста чувство, требующее железной выдержки.

Харт убрал руки в карман пальто, уже более трезвым (во всех смыслах) взглядом оглядывая Блетчли с головы до ног. Бальтазар никогда не страдал от неразделенной любви, но, кажется, сейчас докатился. Он никогда не был силен в вере в других людей, поэтому к тому, чтобы осознать, что за недовольной мордашкой скрывается та Фрида, которую он знает, приходилось прилагать усилия. Чем дольше Харт стоял рядом с ней, тем больше задавался вопросом – а стоит ли?

Только она прикладывала столько усилий все эти годы для того, чтобы дать ему довериться и доверять. У него не было права так просто пойти на попятную. Преследовать, впрочем, Бальтазар жену не собирался. Сейчас он смутно представлял, что собирался делать. Найти, как оказалось, нашел. "И?" становился вопросом субботнего утра.

– Через два квартала есть ещё одна кондитерская. Там шоколадные пирожные ещё лучше, – невпопад отозвался Баль, прежде чем развернуться и направиться в сторону кофейни, через пару мгновений бряцая дверным колокольчиком и попадая внутрь, скрываясь в помещении.

***

Ему претило называть это трауром в любом из пониманий, но в понедельник настроение у Бальтазара было пасмурное, когда он объявился на рабочем месте. Судя по Кристофу и его упрямому взгляду, он был даже готов на рукоприкладство, но Харт ограничился тем, что проорался на него в кабинете, наложив за закрытой дверью звукоизолирующее заклятие. Баль редко вёл себя, как истеричка, но чувство апатии ему не нравилось ещё больше. На выдержанный вопрос друга о том, успокоился ли начальник, Харт рявкнул "нет" и вышел из кабинета, нагло пользуясь чужим всепониманием. Как считал Бальтазар, заслуженно. Ни за одно из сказанных в сердцах слов он виноватым себя не чувствовал.

К полудню из-за двойной порции стараний (из-за "отпускной" недели) он безвозвратно сорвал голос. Проходя мимо, Крис услужливо подсунул ему теплое молоко с размешанным яичным желтком и посоветовал "беречь себя". Его терпимость раздражала Харта ещё сильнее, а сотрудники начинали побаиваться, что на первое место в потенциальных списках на сокращение будет конкурс. Швед и без того отличался репутацией того, кто мягко стелет да жестко спать. В этот понедельник Бальтазар даже не пытался изобразить то, что заботится о чужом комфорте.

Он немного подостыл, когда коллеги разбежались на обед, оставив лишь парочку трудоголиков во всём офисе, которые часов не замечали, любуясь с отчетностью и исследовательскими материалами. Самого Харта от молока начинало воротить, но есть не хотелось, поэтому "лечиться" он продолжал скорее по инерции, нежели из-за трепетного совета Кристофа. Его наставлениям у Бальтазара не было как раз ни единого желания следовать. Он всё ещё был зол, но знал, что долго это не продлиться. Предательств Харт не прощал, но у Криса был слишком веский аргумент, чтобы сделать то, что он сотворил. И для Баля этот жест был слишком важен.

Голос не возвращался, пусть маг чаше сипел, чем шептал. Набросив на плечи пальто, Бальтазар решил, что пришла пора проветриться (тем более, что курить на свежем воздухе было приятнее), однако стоило ему сделать пару шагов от кабинета и поднять взгляд на холл, как Харт оцепенел, перехватывая двумя пальцами сигарету изо рта.

В офисе, пользуясь отсутствием мельтешащих сотрудников, дружелюбно болтали Кристоф и Фрида. Колдун осознал, что окончательно перестал понимать этот чертов мир, а заместитель, похоже, над ним просто издевался. Непонимание было самым верным катализатором ярости у шведа, однако он со скрипом, но взял себя в руки. Тем более, повышать голос ему всё равно было нельзя, если он не хотел остаться без него вовсе.

Игнорируя брошенный на него взгляд, Баль подумал, что в офисе, впрочем, он годами курил тоже спокойно, и поджег сигарету, затягиваясь. Кристофу в ближайшие часы придется постараться, чтобы объяснить собственное поведение.

Он видел, что Кристоф от ситуации был не в восторге, но, как и раньше, от пикировок Фриды Бальтазару не позволяло уклоняться всё его естество. Оставлять выпады женщины без ответа походило на кощунство. Она ведь так старалась. Непременно хотелось приписать за собой последнее слово, чтобы восстановить баланс во Вселенной.

Восторг, с которым Фрида признала его физиономию, начинал Харта откровенно забавлять. Употребленные женщиной эпитеты, сразу по три в ряд, вызвали скорее теплые воспоминания, чем заставили рассердиться. Баль с иронией подумал, что даже имея второй шанс произвести первое впечатление, для Блетчли касательно мужа оно никак не поменялось.

Он невольно бросил взгляд на её руки, отмечая переодетое на другой палец кольцо, и фыркнул, сдержавшись от того, чтобы закатить глаза. Бросил мимолетный взгляд на Кристофа, красноречиво пытаясь донести, что он просто мастер конспирации.

Блетчли между делом сделала шаг к нему, сияя горящими глазами и сверкая насмешливой улыбкой. Баль выдохнул дым в сторону, опуская руку с сигаретой вдоль тела, и повёл уголком губ, оглядывая ведьму. Он чувствовал, что Крис пытался испепелить его взглядом, потому что работу над чужим сознанием проделал грандиозную, но Харт не слушал. Она с порога окрестила его "тираном и деспотом", значит, благодаря изменениям памяти, друг постарался для того, чтобы вложить в её головушку подобные эпитеты.

– Вы этим утром щедры на комплименты, – сипло проговорил Бальтазар и поморщился из-за собственного голоса, но, не смущаясь, снова взглянул на Фриду. Спустился взглядом к чужим губам на короткое мгновение, после снова заглядывая в глаза.

– Субботним утром чёрт попутал, – между делом бросил Харт. – Не хотел Вас тревожить, – что, кстати, было истинной правдой, а Блетчли нагло врала о том, что пирожное было "вполне сносным". Баль лишь хмыкнул: восторги жены по поводу того заведения он знал прекрасно. Странное ощущение: знать о человеке больше, чем он знает сам. У игры, в которую они ввязались, были несколько садистические правила, но, кажется, она того стоила. Тем более, им обоим было не привыкать.

– У Вас интересный акцент. Вы, должно быть, много говорите по-французски, – улыбнулся Бальтазар, отмечая, что шведский у супруги был почти идеальным. Не отстраняясь, затянулся снова. По крайней мере, в офисе было теплее, чем на улицах ноябрьского Стокгольма. – И мне называть Вас "Фриш" или есть более цивилизованный вариант имени?

Собственный голос раздражал предпринимателя бесконечно, но он ничего не мог с ним поделать. Крис с самым невинным видом успел заметить, что начальник собирался на обед, на что, соответствуя эпитетам, Бальтазар елейно отозвался, что не голоден.

– Тяжелый день, – доверительно произнес он, снова взглянув на Фриду и объясняя состояние. – Вокруг все слишком самостоятельные, – заметил Харт, зная, что те, кому надо, поймут адресата, и подытожил без перехода: – Давно в Стокгольме?

Маг коротко закашлялся из-за не самых приятных ощущений в горле и долгих бесед, на что получил полный заботы и иронии комментарий Криса о том, что он совсем себя не бережет. Издевательское "бедненький" повисло в воздухе.

Харт был не против подобной идиллии, хоть и чувствовал чужое напряжение, но давать обратный ход не собирался.

– Это повышает продуктивность, – улыбнулся шире Бальтазар, чуть склонив голову в шутливом принятии комплимента. Свой статус тирана он оспаривать не брался. Правда глаза Харту никогда не колола. Себя он умел принимать таким, каков он был, только Блетчли вечно переворачивала всё с ног на голову.

Не сказать, что она подрастеряла собственный дар. Странно, что за все встряски минувших лет маг был супруге благодарен.

– Неплохо, – Бальтазар равнодушно повел плечом и, пододвинув стоящую на столе с прессой пепельницу, избавился от истлевшей части сигареты, – но Фрида мне нравится гораздо больше, – Баль с удивлением осознал, что чаще звал жену по фамилии, нежели сокращал её имя. Коверкать подобное, когда назван в честь скандинавской богини, казалось для шведа кощунством.

Он лишь повёл уголком губ, отмечая, что ведьма по-прежнему чувствовала себя в гостях как дома. И правда: он был не против. Не потому, что она была его женой – сейчас в их снова отсутствующих отношениях это значения не играло. Скорее, солидарность курильщика к собрату во вредной привычке. Вытерпеть то, как он менял сигарету за сигаретой, особенно когда работал, могла не каждая.

Бальтазар думал, что после уведомления о "затянувшейся командировке" последует ещё мало-мальский комментарий, однако Фрида внезапно перешла на вполне дельные советы, касающиеся его здоровья. Харт с интересом выгнул бровь, выслушивая рекомендации. С его точки зрения, выглядело это и забавно, и горько одновременно.

Кристоф больше не дал ему сказать и слова. Маг пристально взглянул на заместителя, который подошел к беседующим ближе, и быстро заговорил Фриду делами насущными – и о сыне, и о её племяннике, и о возможном ужине у них дома, – что им с Балем едва ли удалось попрощаться. "С удовольствием" на "следующий раз" швед уже крикнул удаляющейся парочке друзей вдогонку.

Бальтазар ощущал несправедливость, хоть и понимал, зачем Крис это делает. Но он отнял её у него и сохранил для себя.

Харт взглянул на часы, отмечая, что хоть скоро сотрудники и начнут возвращаться, но у них были и время, и темы для обсуждений.

– Ты рехнулся? – Кристоф плотно прикрыл дверь, но колдун знал, что тот сдерживается, чтобы не приложить ею о дверную коробку как следует. Бальтазар слишком редко видел заместителя в ярости, поэтому позволил себе секунду завороженно пронаблюдать за разворачивающимся представлением. Он знал, что перешел границы. Но Крис ему позволил.

– А тебе не много жен на одну персону? – огрызнулся Баль. Когда Крис выплюнул ему, как маленькому ребенку, что её убьют, Бальтазар почувствовал, что получил пощечину.

– Она сама пришла сюда, я не искал с ней встреч больше, – голос не позволял повышать тон, но маг знал, что выглядит достаточно раздраженным, чтобы Кристоф осознал неверный ход собственной логики. Друг лишь секундно сжал руку в кулак, мотнув головой:

– Береги голос, – безразлично произнес заместитель, заглядывая в глаза другу. – Сейчас фатализм – не твой вариант, дружище. Она могла быть ближе, если бы ты не нарывался. Я запрошу её перевод. Заткнись, – оборвал его не начавшуюся речь Кристоф, прежде чем продолжить с большим нажимом:

– Ты не способен принимать решения. Я проделал чертовски большую работу, чтобы сохранить жизнь твоей жене, когда этого не смог ты.

Друг вышел в лениво наполняющийся офис, оставив дверь нараспашку, когда Харт зло приложил ладонью о стол. Колдун знал, что несмотря на препятствия Крис сделает то, что обещал.

***

Он не ломился в Гринготтс с вопросами о том, куда уехала его жена. Расстояние сделало своё дело: куда бы Блетчли ни перевели, у Бальтазара оставалась голова на плечах, чтобы не организовывать сыск. Ей нужна была свобода от обязательств, которые она дала, не подумав, а он позволил ей это сделать, и теперь не стоило лезть в налаживающуюся жизнь. Тем более, что для дел компании Кристоф подобрал другого банкира, которому точно не грозило стать чьей-либо женой.

Харт аппарировал во Флоренцию около шести утра, к раннему завтраку: итальянские по-французски вкусные круассаны и чашка кофе по объему со Средиземное море. Было ли это влияние Фриды или Италии, но пропускать завтраки здесь он позволить себе не мог. День обещался быть насыщенный, и Бальтазар не хотел думать о еде в разгар деловой встречи.

Вечер наступил слишком быстро, окрасив красные крыши багряным закатом. Ноябрь перевалил через середину, но в городе по-прежнему было скорее свежо и зябко, чем по-настоящему холодно. Впрочем, стокгольмский климат был отличной закалкой для здоровья. Уложить поездку в один день не получилось: хороший знакомый настоял, чтобы Бальтазар провел вечер на приеме, организованном в галерее Уффици, и Харт не спорил. Нельзя было отвергать возможные полезные знакомства.

Он набросил твидовый пиджак на рубашку, и вышел из номера, намереваясь прогуляться. Чем больше он двигался и работал, тем меньше у него оставалось времени на роль страдальца, за которую колдун себя ненавидел.

В галерее было многолюдно, шумно и звонко благодаря сталкивающимся бокалам. Маггловское и магическое общество, объединенное тягой к прекрасному. Бальтазар подхватил один из бокалов с подноса, лавируя между гостями. Чем больше незнакомых лиц, тем лучше. Мир и без того был слишком тесен.

Насколько он тесен по-настоящему маг осознал, когда после редкого рукопожатия и сальной шуточки типа, которого он не слишком переносил, но приходилось, толкнул локтем чужой. Бокал с горячительным напитком прижался к солнечному сплетению, выплескивая четверть на изящное платье.

Бальтазар искренне сочувственно ахнул, собираясь изречь памфлет собственной неловкости – до тех пор, пока не поднял взгляд на бледное лицо с точеными чертами.

В какой-то момент он подумал, что, видимо, дошел до стадии и пора звонить в Мунго. Но Блетчли была слишком реальна, и сейчас ему стоило развернуться и бежать подальше.

– Твои локти не дают мне покоя, – обреченно вздохнул Бальтазар, не замечая того, как от абсурдности ситуации перешел к более фамильярному обращению.

Бальтазар внимательно взглянул на возмущающуюся женщину. Ощущение было странное: ему казалось, что они проживали другую жизнь, без предупреждения вклинившуюся в привычный распорядок – и Харт начинал терять связь с реальностью. Всё оборвалось слишком быстро: Кристоф сподвиг его к тому, чтобы подать документы на развод. Те теплились в бюрократическом колесе, пока что не давая признать брак расторгнутым, однако каждый, кто интересовался семейным положением Баля, теперь узнавал, что он почти что холост. Почему? Не сошлись характерами.

Поверить в происходящее оказалось сложнее, чем его принять и понять. Сложно было построить будущее, когда от прошлого остались невнятного вида лоскутки, никак не желающие собраться в единую картинку. Кольцо, правда, Бальтазар так и не снял. Всё-таки его ещё не признали заново холостым.

Это не должно было происходить с ними после стольких лет доверия, но чему-то происходило. Как раз потому, что доверяли друг другу сильно, и доверие переплелось с понятием ответственности за чужую жизнь.

Бальтазар был уверен, что если Блетчли когда-нибудь начнет вспоминать, она убьет его, и только потом отправиться к Кристофу. В остальном, стоило Харту начать медленно, но верно входить в прежнюю колею, как ведьма появилась из ниоткуда – и, черт побери, снова исчезнет в никуда, испортив ему жизнь.

– В какой-то степени так даже лучше, – миролюбиво отозвался Баль, – платье было слишком постным, – поделился наблюдением мужчина, избавляясь от бокала вина. Он и без того не слишком любил красное, чтобы жалеть о расставании, пусть и тосканское Кьянти заслуживало высокого одобрения.

Вопрос, надо сказать, был предельно наглым.

– Я работаю, – терпеливо пояснил Харт. В отличие от нынешней Блетчли, он знал, как они умели ругаться, и не хотел устраивать спектакль на публике. Сила воли и толерантность понятиями же были совершенно разными. – Вопрос встречный: что здесь делаешь ты?

Несмотря на то, что об ответе Бальтазар догадывался, когда дело касалось географии, то был обязан изобразить любопытство касательно того, когда его жена начала интересоваться маггловским искусством со столь практической точки зрения.

Пятно на платье оказалось в том месте, куда не слишком стесняющиеся собственной бестактности мужчины заглядывали через декольте. Поэтому опустив взгляд, чтобы оценить масштабы потери, Харт поднял его слишком быстро. Приходилось напоминать себе, что вокруг них была толпа, и чей-нибудь неосторожный взгляд обязательно был должен упасть на их прецедент. Достать палочку для бытового заклинания прилюдно маг тоже не мог, учитывая собравшийся контингент.

Бальтазар перехватил ладонью тонкое женское запястье, вытягивая из толпы в сторону:

– Идём. У тебя не слишком презентабельный вид.

Ему стоило развернуться и уйти как только он её заметил. Со всей любовью к Кьянти, Харт искренне проклинал как Тоскану, так и всю Италию.

Укромного уголка в светлой галерее не нашлось. Как последний резерв, уборная предназначалась лишь для одной персоны, а не очереди, за раз, что изрядно облегчило ситуацию. Баль знал, что накладывать на себя подобные заклинания было приблизительно такой же плохой приметой, как у магглов – ставить на уже одетой на тело одежде заплатки, поэтому, как джентльмен, Харт не мог отказать даме в помощи.

Впрочем, спросить из интереса стоило, потому что Бальтазар осознал, что за все девять лет им на подобные ситуации не везло.

Он защелкнул дверь с другой стороны, разворачиваясь к ней спиной и окидывая Блетчли скептическим взглядом.

– С бытовыми заклинаниями дружишь или помочь? – заботливо поинтересовался Харт, складывая руки на груди. Благо, места для дистанции им хватало.

– Чтобы ты не сомневалась, я здесь лишь в качестве гуманитарной помощи, – как ни в чем резюмировал Бальтазар и принялся ждать ответ.

Бальтазар никогда не был наивен, но в данной ситуации говорил искренне. Возможно, единственный раз в его жизни, когда он искал спокойное местечко для того, чтобы исправить собственную ошибку, но Фрида поняла его именно так, как понимать не следовало. Разумеется, как же иначе. Швед почти процедил "Блетчли" как ругательство, но вовремя сдержался: фамилию, судя по знакомству, ему знать не полагалось, и встреться они действительно в первый раз, выспрашивать у Кристофа подробности о его знакомой было бы как минимум странно.

Харт точно знал, что не собирался никого домогаться. После всех потрясений и усилий, которые в дело вложил Крис, одноразовый секс сломанного заклинания и жизни супруги не стоил, если бы её подсознание вдруг решило, что пора возвращаться в чуть более реальную реальность.

Так рисковать Баль не мог. Но ведьма сделала все выводы, основываясь на стереотипах. В этот момент Харт посчитал, что одиночество никак не шло ей на пользу.

Поэтому насмешливый тон и брошенная фраза заставили изначально мужчину удивленно выгнуть бровь, осмысливая сказанное – а после Бальтазар разозлился. По-настоящему. Момент отдавал таким крепким сюрреализмом, что было тошно: когда жена умудрялась оскорблять собственную память.

– Я в разводе, – бросил Харт резче, чем того хотел, не отводя взгляда от чужого, отражающегося в зеркале. Объяснять, почему он не снимает кольцо, мужчина не собирался. Бальтазар не видел причин для того, чтобы выгораживать себя за то, в чем не был виноват.

– Если бы я захотел тебя трахнуть, поверь, это выглядело несколько иначе, – холодно улыбнувшись, подытожил Бальтазар.

– Я рад, что моя помощь не требуется. Обещать передать привет не могу, но с соболезнованиями ты попала в точку. Хорошего пребывания в Италии.

Не оставляя ведьме право на последнее слово, Харт без прочих расшаркиваний вышел за дверь, закрывая её с другой стороны.

Работа помогала ему концентрироваться на проблемах более глобальных, чем собственные, и Бальтазар был этой возможности благодарен. Как ни странно, но стычка с Фридой во Флоренции не оставила след от обиды. Наоборот: она дала мужчине понять, что прошлое вряд ли вернуть удастся, потому что Блетчли нынешняя имела мало общего с той женщиной, которой стала Фрида спустя девять лет их брака. Насиловать ни себя, ни её Харт не хотел. За сим, из сложившейся ситуации выход был один: покончить с бракоразводным процессом и, наконец, разбежаться подальше друг от друга, желательно на противоположные концы света, чтобы судьбе, проказнице и шалунье, не пришло в голову столкнуть их в радиусе двух миль. Как минимум.

Кристоф был удивлен твёрдым решением друга, но пообещал, что всё уладит: развод с чистокровными семьями всегда был муторным делом, однако приклеивать ярлык "фиктивный" к этому браку было невозможно. Они перешли черту дозволенного. Лицемерить Бальтазар не собирался, как и бегать всю жизнь от подобной правды.

Дух Рождества, хотел ли того Харт или нет, постепенно заползал под теплый натянутый на плотную рубашку джемпер. Швед ожидал, что его скорее потянет в депрессию из-за событий последний месяцев, однако он чувствовал легкость. Он забыл, как это могло быть легко: сжигать мосты.

Отвлекшись от документации, Бальтазар выставил перед собой левую руку, глядя на обручальное кольцо. Поразмыслив, поддел большим пальцем снизу и, помогая мизинцем, ловко сбросил с пальца на стол. Массивное украшение белого золота глухо звякнуло о столешницу, после чего оказалось сдвинуто ближе к календарю и краю стола. Вон из поля зрения. Вернувшись к документам, швед пытался убедить себя в том, что это всего лишь дело привычки – и у него не появилось зияющей дыры на месте сердца. Сентиментальность Харту никогда не шла.

Он пропустил обед, но прикончил пачку сигарет, пока скептически вычитывал двухсотстраничное предложение об альянсе, высланное из Франции, однако идиллия (кто бы сомневался) оказалась нарушена как только Бальтазар позволил себе мысль, что сегодня можно насладиться покоем. И погрешность в выводах, стоит признать, была громадная, потому что распахнувшаяся дверь впустила не просто наглого посетителя.

На пороге, собственной персоной, объявилась Блетчли.

Харт с интересом пронаблюдал, как щелкает дверной замок. Хотелось съязвить на тему того, что неужели она подумала над своим поведением, но отчего-то под ложечкой предательски засосало. По взгляду ведьмы Харт понял, что время для шуток если было, то точно не сейчас.

Сбросив какую-то макулатуру на стол, она уперлась ладонями в полированное дерево – и внезапно её как-то стало слишком много. Бальтазар, не проронив ни слов, бесстрастно взглянул в зеленые глаза, брезгливо перехватывая лежащий перед ним конверт. Надо сказать, Харту не понадобилось долго думать, чтобы осознать, какую восхитительную корреспонденцию получила Блетчли.

Или, если следовать документам, "миссис Харт". Обычно почта для подобного адресата оседала в его квартире, и Балю захотелось проклясть ту несчастную совушку, которая до Италии всё-таки добралась.

Накормивший его обещаниями, Кристоф прокололся. В следующий раз Баль посмотрит, как он посмеет говорить ему о том, что он портит его труды. Из-за подобного недосмотра план по спасению Фриды сейчас был в гораздо большей опасности, чем когда-либо.

Как это понимать? Вопрос был, определенно, хороший. Вариантов было немного, один из которых, звучащий как "рассказать правду", отчего-то Бальтазару не очень нравился. Приобретение апартаментов в Мунго Харт для Блетчли не желал.

Не изменившись в лице, он бросил письмо на стол обратно и снова поднял взгляд на Фриду.

– У кого-то плохое чувство юмора, – Харт повел плечом, давая понять своё отношение к ситуации; он надеялся, что неприязнь к создавшейся неурядице ведьма расценит как равнодушие. По поводу сказанного, Бальтазар не врал: плохое чувство юмора однозначно было у старушки Судьбы, но никак не находился тот, кто мог бы втолковать ей обратное.

– И это не твоё дело, – помедлив, размеренно проговорил Бальтазар, не отводя пристальный взгляд с чужого лица, чувствуя, что попадает в глупейший из капканов, который можно было придумать.

"Обливейт" перестал казаться колдуну ключом к решению проблем. Скорее, он становился путем к их началу.

– Отопри дверь, Блетчли. У меня назначена встреча. Я прослежу, чтобы тебя больше не беспокоили, – наглость была вторым счастьем, но сейчас Харту чудилось, что как бы она не стала его погибелью.

Бальтазар очень хотел, чтобы сейчас чувство юмора хромало у него. На женское замечание швед лишь сцепил крепче зубы. Наличие у Блетчли интеллекта было одной из причин, почему он на ней женился, но сейчас он едва ли находил это преимуществом. Она никогда не хотела оставаться в неведении, когда остаться в стороне ей стоило, и даже теперь не знала что творила.

Кристоф его убьет. Или он убьет Кристофа. Харт не знал, что произойдет раньше, но у обоих вариантов были большие шансы на то, чтобы претвориться в жизнь. На то, что у его "лжи" нет права на жизнь, Бальтазар понимал изначально, и это бесило его ещё больше. Она загнала его в ловушку, и единственный вариант, который не позволит вытянуть из него ни слова о том, что происходит на самом деле, был силой выставить её за дверь. Предпринимателю не пришлось бы шевелить и пальцем: контракт, заключенный с громилами из местной системы правопорядка, позволял ему уклониться от рукоприкладства.

Всё портило одно, но очень жирное "но": если Блетчли не выбьет объяснение из него, она пойдет по миру, собирать по сусекам крупицы информации, и то, чем это могло обернуться, нравилось Харту ещё меньше, чем вариант с собственным признанием. Который, кстати, тоже звучал как "легко сказать, но трудно сделать". Свою реакцию, окажись на месте Фриды, Бальтазар представить не мог, но что-то подсказывало, что она разительно будет отличаться от многочисленных признаний супругу в любви с места в карьер.

Она загнала его в тупик, и Харту это чертовски не нравилось. В особенности вкупе со всеми чувствами к Блетчли, которые никуда не ушли, пусть он и старался.

Судя по тому, как она взглянула на кольцо, в головушке ведьмы завертелись мысли, готовые разрушить результаты минувших полутора месяцев. Лишь бы таким образом, чтобы удержали её в здравой памяти.

Бальтазару хотелось наорать на неё, но он чувствовал, что не может. Что касалось украшения, то неудачная шутка, что сдал кольцо в ломбард, могла лишь спровоцировать ещё более бурную сцену, но никак не решить ситуацию. Впрочем, мужчина догадывался, что исход у сегодняшней встречи у них мог был лишь один: чужая истерика, сопровожденная хлопнувшей дверью его кабинета. Вспомнит Фрида сразу или нет, да и вспомнит ли вообще, такой выкрутас она простит ему вряд ли. Он обещал ей доверять – и в результате оказался по другую сторону баррикад её доверия, по собственному желанию или нет. Исход – главный показатель. Процесс в их случае не имел значения.

"Идиота" Харт принял как данность. Идиотизма в создавшейся ситуации явно хватало, а вот заключительная фраза позабавила: как жаль, что в тот момент, когда он делал ей предложение, а она соглашалась, текила сработала для них не хуже заклятия забвения.

– И не должна, – отозвался Бальтазар, воспользовавшись ноткой мрачного веселья, отдавая себе отчет в том, что подобный ответ на гневную тираду вряд ли приведет Блетчли в восторг.

– Почему ты хоть раз не можешь остаться в стороне, – задумчиво произнес маг, разглядывая посетительницу. Злость куда-то ушла, уступив всю сцену взбешенной ведьме. Ему стоило перестать удивляться тому, насколько чужое упрямство не имеет границ. – Ты понятия не имеешь, о чем просишь, – чеканя почти каждое слово, твёрдо подытожил Харт, заглядывая в светлые глаза. Она ворошила осиный улей снова, когда казалось, что он готов успокоиться. Он устал выворачивать наизнанку душу, когда Фрида била метко и безжалостно, пусть и не знала этого.

Последние полтора месяца он жил с призраком, потому что её вещи из его квартиры никуда не делись. Даже несчастный Бегемот, которому доставалась львиная доля внимания Констанции. Хоть у кого-то была стабильность.

Забавно было намекать супруге, чтобы она не лезла в его личную жизнь. Ей не надо было ни видеть его кольцо, ни приходить на суд. Тогда бы всё, возможно, закончилось само собой. За неявкой по принципу "нет человека – нет проблемы".

Харт впервые оценил то, что у него не было в офисе алтаря из колдографий, посвященного супружеским отношениям. Иначе он, впрочем, давно свихнулся бы. Это было слишком даже для его мазохистских наклонностей.

Она хотела видеть его кольцо? Просто замечательно.

Поддавшись вперед, из-за позы Блетчли – ближе, чем ему бы сейчас хотелось, Бальтазар в ответ привстал с рабочего кресла и, подхватив кольцо со стола, надел его обратно на палец. Фрида не дала ему продержаться без него и суток.

Он опустил ладонь на стол рядом с её, после встречаясь взглядом. Воистину: бойтесь своих желаний.

Если бы его это так сильно не раздражало, Харт признал, что восхищался тем, насколько у Блетчли были развиты суицидальные наклонности – и она просто не давала себя защищать, когда ей это было так необходимо.

– Вероломная малолетка, – резюмировав, процедил Бальтазар, вымещая во фразе всё, что чувствовал как к себе, так и к Блетчли и отвратительной ситуации в целом.

Всё становилось хуже. Надежды о том, что ей удастся адаптироваться к "новой" жизни, летели в тартарары. Бальтазар видел растерянность ведьмы, когда она отошла от стола, но ничем ей помочь не мог. Со словами стоило обращаться аккуратно, и разбрасываться фразами, когда он совершенно не представлял, что творилось у неё в голове, Харт не считал возможным.

Он отнял руку от стола, выпрямляясь, но обратно в кресло так и не сел. Спрятал ладонь вместе с кольцом в карман брюк, продолжая наблюдать за Фридой. Последовавший за метаниями вопрос Бальтазару, мягко говоря, не понравился. Цифра, которую предстояло назвать, была всё-таки немаленькой для супружеских отношений.

– Семь лет, – ответил Харт. Он мог бы посоветовать ей этого не знать, но за годы общения с Блетчли имел представление о том, какой эффект производили его реплики, подобные этой. – Если тебе интересно, то брак был фиктивным, – добавил маг после короткой паузы. – Через два дня в суде ты ничего не потеряешь.

Бальтазар понятия не имел, что отпускать людей может быть так тяжело. Устраивать бойкот тому, что он чувствовал, вслух было гораздо тяжелее. Колдун знал, что ей тяжело, но решил, что пусть лучше ей будет тяжело сейчас, а не потом. Одно похищение она пережила, и повторять опыт у Бальтазара желания не было. Живой она нравилась ему гораздо больше.

Завороженно наблюдая, как рыжая копна волос спадает женщине на глаза, Харт незаметно вздрогнул, когда она заговорила снова. Ни тон, ни взгляд, которым супруга его одарила, Бальтазару не нравился, вызывая лишнюю волну тревоги – хоть, по его мнению, для новостей, свалившихся на её голову, держалась она хорошо.

Над вопросом же он взял пару мгновений на размышление, прежде чем ответить. Он знал, о чём она говорила – и в какие дебри завела её живая мысль. Догадаться, что на тебе испробовали "обливейт", впрочем, после выясненных подробностей было не так и сложно.

Бальтазар не мог и не хотел рассказывать ей всего. Они и без того зашли слишком далеко. Харт и без того не питал теплых чувств к бракоразводному процессу, но шведский магический суд умудрился натворить дел помимо того, во что Баль, Крис и Фрида влезли к этому моменту.

Обойдя жену, он подошел к столику, где располагались напитки помимо горячительных. Выцепил из невысокой пирамидки черную чашку с посеребренным ободком и наполнил из ближайшего чайничка. Развернувшись, в несколько шагов вместе с ношей настиг Фриду.

– Сядь, – скомандовал Харт, придвигая к Блетчли стул. Протянул чашку чая. – Пей. Ромашка, имбирь и мед. Кристоф уже который год проверяет его на моих нервах.

Он восстановил зрительный контакт, наконец отвечая на её вопрос:

– Потому что подальше от меня тебе будет лучше, – спокойствие, с которым Баль произнес фразу, стоило ему усилий. Если бы не слова Криса о том, что они загремели в неловкое положение потому, что из-за чувств к Блетчли его друг не может принять взвешенное решение, он бы по-прежнему утверждал, что сможет её защитить. Уверенность в последнем, впрочем, никуда не ушла. Тем более, что на Криса Бальтазар по-прежнему злился.

Однако, возможно, заместитель лучше него понимал одно: что всегда оставался предательский шанс, что всё пойдет наперекосяк. Если Фрида уедет, этого не случится.

– Во Флоренции не такой плохой климат, как кажется на первый взгляд.

Бальтазар никогда не видел её такой. То, что Блетчли была разбила, было видно невооруженным взглядом. Сейчас Харт и вправду соответствовал всем тремя эпитетам: тиран, деспот и псих. Последнее чем дальше, тем больше вытесняло из строя хотя бы деспота, забирая главенство над войском.

Он удержался от комментариев, когда она поднялась со стула. Да и сказать, говоря откровенно, было особо нечего. Просто событие века: она согласилась с ним без драки. Хоть облегчения согласие ведьмы не принесло. Демонам тоже бывает по-человечески больно.

Она направилась к двери, и останавливать её колдун не собирался. Харт не был уверен, что Блетчли, которая была до заклятия забвения, хотела знать после какого количества сигарет его всё-таки начинало клонить в сон.

– Как младенец, – невозмутимо подтвердил чужую догадку Бальтазар, когда Фрида, уже не оборачиваясь, покидала кабинет.

Он подошел к двери, когда, отверженный ведьмой, Кристоф с требовательным видом направился к нему, но Харт закрыл дверь перед его носом и вернулся к работе.

На слушание по делу о разводе, назначенное на послезавтра, Бальтазар не пришел.

***

Полторы недели пролетели быстро. Кануну Рождества, несмотря на происходящее и опустевшую квартиру (Бегемот и Констанция в данном случае были не в счет), Харт был рад. В какой-то момент он думал съездить к родителям, в родовое гнездо в Мальмё, но быстро опомнился: он не был морально готов выдерживать треп как знакомых матери, так и отца. Последние наверняка стали бы расспрашивать о слухах, касающихся его развода, а это было последней темой, на которую у Баля было желание говорить.

Совершив рейд по лавкам со съестным, пряностями и алкоголем, Бальтазар на двадцать пятое декабря осел в стокгольмской квартире. Он редко готовил для себя, особенно в последние годы, поэтому в этот раз ужин они делили с Констанцией, вальяжно растянувшейся на теплом полу кухни и лениво елозя по плитке хвостом, пока Харт возился у плиты.

Часам к шести мужчина успел вскрыть вино, наполняя бокал и оставшуюся часть пуская в дело. Традиционными шведскими блюдами, которые так любило остальное семейство, Бальтазар пренебрегал и готовил то, что любил. На католический праздник меню выходило с налетом вьетнамских баек. Сладостей в пределах досягаемости не было: орехи, сухофрукты и добытые невыразимым трудом в отсутствующий сезон ягоды.

Он удивленно обернулся в сторону коридора, когда дверной звонок оповестил о госте. Вытер руки о переброшенное через плечо полотенце, направляясь к парадному входу, на ходу подхватывая из вазочки пару грецких орехов и дожевывая по дороге к концу холла.

Колдун открыл дверь, не заглядывая в глазок. Что, впрочем, сделать стоило, ибо на его пороге стояла Блетчли. Хотелось спросить, откуда она узнала его адрес, но в связи с недавней беседой это прозвучало бы на редкость издевательски.

Если она пришла портить ему Рождество, то Бальтазар собирался её разочаровать: если она не уложится с разговорами в минуты три максимум, он даст ей от ворот поворот. Странно, как менялось его отношение. В стоявшей напротив него женщине он не видел собственную супругу, при этом осознавая, что скучает по старой, своей Фриде. Констанция, кстати, была, как подозревал маг, с ним солидарна.

– Чем обязан? – сухо поинтересовался Харт, открывая дверь не шире того, чтобы ему было комфортно подпирать плечом дверной косяк, перехватив ладонью медную ручку.

Отбросив на секунду предвзятые суждения, Бальтазар смело мог сказать, что выглядела Блетчли так себе. Или чуть хуже, чем так себе. Зависело, с какой точки зрения рассматривать вопрос. Метания ведьмы Харт представлять не хотел. Воображение и без того подкидывало красочные картинки, учитывая общий внешний вид супруги.

Колдун невольно проследил за её покрасневшими руками, отчаянно сжимающими коробку. На дворе был совершенно точно не июль, чтобы гулять в таком виде, но Фриду это явно не останавливало. На тираду о печеньях Бальтазар настороженно взглянул на женщину исподлобья. Она, должно быть, над ним издевалась. Ему нравилось предположение, что у него имбирных печений не могло быть никаким образом; это при том, что в Рождество их не было только у ленивого.

Взгляд, помимо рук, также приметил шмыгающий покрасневший от холода нос. Италия явно не шла Фриде на пользу: мало того, что видок у жены был изможденный, так ещё и от нормального климата отвыкла.

Взвесив за и против и придя к выводу, что оставлять её на пороге – это означало обречь как минимум на простуду, не говоря о более приятных времяпрепровождениях, которые запросто "прицепились" бы к Блетчли, учитывая её везение, Харт закатил глаза и отступил на шаг аккурат, когда ведьма закончила пассаж о наглости.

Молча выразительно выгнул бровь, давая понять, что она может входить и греться – и после закрыл за Фридой дверь, когда она оказалась в прихожей. Сказать, что ситуация, в которой Фрида явилась бы к нему на Рождество, учитывая всё произошедшее, отдавала, по мнению Баля, редкостным сюрреализмом, было не сказать ничего.

– Так устраивает больше? – иронично поинтересовался Харт, принимая у неё пальто и прикрывая выработавшуюся за года привычку демонстративностью жеста. – Кухня прямо и направо. И там тёплый пол, – подытожил колдун, выразительно глядя на замерзшую супругу.

Он закурил, отставая, упираясь взглядом в чужую спину. Бальтазар понятия не имел что с ней делать. Он понимал, почему она, возможно, не может оставить его в покое – и в то же время не понимал этого совершенно. То, что Блетчли начала пользоваться другим парфюмом, несколько избавляло его от лишних ассоциаций. Но, к сожалению, от проблемы в целом не спасал.

Харт поторопился потушить почти целую сигарету в пепельнице, когда вспомнил, что на кухне пригрелась Констанция, и поспешил вслед за Фридой. Первый раз, когда тигрица знакомилась с ведьмой, ей всё-таки было пять месяцев. Сейчас на безобидного тигренка полосатое чудовище походило мало, хоть и осталось также добродушно душой. По крайней мере, по отношению к хозяевам.

Он вернулся обратно в кухню, отмечая, что никто никого не съел. Не то чтобы он сомневался. Мужчина подошел к плите, проверяя готовность. Кажется, ему повезло, что он не готовил строго на одного. Нахлебники, как показывала практика, всегда найдутся – случилось так и сейчас.

Подняв взгляд, Бальтазар наткнулся на коробку с печеньем.

– Очень мило с твоей стороны, – отчеканив с налётом иронии, Харт удостоверился, что с провизией ничего не случится, и развернулся к Блетчли полностью. Оглядел её с ног до головы. Колдун чувствовал странную легкую растерянность.

– Рождество, вообще-то, светлый праздник, – Бальтазар с интересом заглянул в чужие глаза, – уверена, что ты пришла по адресу?

– Как прошло слушание? – почти без перехода следом поинтересовался Харт.

Баль весело повел уголком губ на чужую уверенность в исключительности принесенных Блетчли имбирных печений, но смолчал. Поспорить ему было не с чем, даже если бы очень хотелось. Несмотря на это, Харт помнил не один раз, когда оставшиеся порции пряной рождественской выпечки упорно скармливались ему по утрам вплоть до начала января.

Проигнорировав "обитель тьмы" (пусть с его именем и Бегемотом жены в стокгольмской квартире действительно был филиал Ада), Бальтазар взглянул на Фриду серьезно.

– Не хочу, – просто ответил он. К собственному удивлению, сейчас он действительно хотел, чтобы она осталась.

Касательно слушания, то вопрос, как посчитал после швед, был глупый и, по характеру, подростковый, причем периода переходного возраста. Судью процесса магу было даже жалко: что-то подсказывало ему, к концу тяжбы он семейство Хартов возненавидит.

Поначалу моргнув, Бальтазар попытался воспринять чужую констатацию факта о тигре со всей серьезностью. Давалось ему это с трудом, но эффект всё-таки был. Швед пронаблюдал, как Фрида опускается на пол, усаживаясь рядом с хвостатым чудовищем, которое в последние месяцы решило, что вторая половина его кровати опять может быть оккупирована не супругой мужчины. Вспомнила, что называется, детство.

Разглядывая сияющую Блетчли после того, как тигрица начала открыто к ней ластиться, Харт всё-таки усмехнулся, не в силах сдерживаться. Ему казалось, что зверь бросится к Фриде с порога. По крайней мере, в отличие от Баля, порой увлекающегося работой больше, чем слишком, жена кормить питомца не забывала. Была-то такая промашка всего пару раз, но, кажется, запомнили это шведу отныне на всю жизнь.

– Ей, – поправил ведьму Бальтазар, – это Констанция, – он бы их представил, но, кажется, обратное представление самой тигрице было не нужно. Внезапно ощутив, что сцена его коробит, Харт отвернулся от Блетчли:

– "Нравишься" – это мягко сказано. Она тебя обожает, – и нагнулся к винному шкафчику. Ему хотелось сказать, что тигрица по жене скучала, но, кажется, к такому уровню откровений после произошедшего Бальтазар готов не был.

Бросив взгляд на ассортимент, Харт, поразмыслив, отбросил классические варианты и вытянул из дальних рядов спрятанную от случайного глаза бутылку вьетнамского ликера. Она досталась ему исключительно благодаря везению несколько лет назад, и почему-то открыть её рука у шведа так и поднялась. В этот раз терять ему было нечего. Если Фрида ничего не вспомнит, то, возможно, это было их последнее Рождество. Поднявшись, он составил "добычу" на стол и потянулся за бокалами.

– Ужин будет острый, – он снова взглянул на Блетчли, – не против?

По мнению самого шведа, фраза звучала двусмысленно, но он стойко игнорировал посторонние мысли. Возвращаясь к словам Фриды об испорченном Рождестве, то, говоря по чести, её вина, если подобное случится, будет мизерная. Харт был способен на такие подвиги самостоятельно.

Откупорив бутылку, Бальтазар плеснул на пол пальца жидкость в коньячный бокал, после пододвигая его к краю стола, где расположилась Блетчли.

– Пробуй, – изобразив приглашающий жест предложил Харт, после улыбнувшись. – Дамы вперед, – и покосился на Констанцию, навострившую ушки, – но только те, кто достиг совершеннолетия.

Несмотря на миролюбие, Харт чувствовал, как нарастало напряжение. Ощущение было странным: ему было и комфортно, и тяжело рядом с Фридой одновременно. Безумие прогрессировало. Он думал о том, что, возможно, не стоило задавать провокационных вопросов, но потом одернул сам себя: после того, что случилось, и она узнала что ей изменили память, что могло быть более провокационным?

Один ответ у него, пожалуй, всё же был. Но тогда швед грозил испортить и без того не самое веселое Рождество ведьме.

– Ты что-нибудь помнишь? – вместо этого отозвался Бальтазар, поднимая взгляд на женские глаза. – У меня, может, не обитель тьмы. Но ты уверена, что хочешь свою жизнь назад?

Другого объяснения, помимо любопытства, присутствию Фриды с печеньем в своей (сейчас не их) квартире Харт дать не мог.

– Вьетнамский ликёр, – улыбнулся Бальтазар на незаданный вопрос. Он успел плеснуть себе в бокал на глоток, чтобы пригубить и убедиться, что блюда будут гармонировать с поданным напитком, поэтому с полным на то правом пояснил: – хорошо идёт с национальной кухней.

Он дослушал её до конца, не перебивая, балуясь послевкусием. В беседе сладким оставался только ликер, несмотря на то, что обычно поклонником последних Харт не был.

Швед не знал чего бы он хотел. Сейчас он смотрел на мир глазами стороннего наблюдателя и ему было гораздо проще говорить о происходящем, чем Фриде. На кону стояла её безопасность, и в конце концов, возможно, всё могло бы утрястись – и их совместная жизнь казалась бы горячечным бредом после полутора бутылок огневиски. Того, что не самый лучший и подается в барах Лютного переулка, если нехорошо отнестись к личности бармена. Учитывая их колоритную биографию, касающуюся отношений, поверить в это было бы несложно.

Злость отчего-то брала на Кристофа. Его порыв был благороден и он знал о чете Хартов многое, но всё-таки не всё. Заместителю стоило подождать, если не подождать, то расспросить и продумать ложную биографию англичанки лучше (пусть Бальтазар и знал, что Крис на самом деле проделал титаническую работу). Но недоделал. Не завершил начатое, из-за чего Блетчли теперь стояла посередине его, Баля, стокгольмской квартиры в треклятое Рождество – и ситуация выходила не из самых приятных, потому что Рождественских тематик для разговора у них сейчас не было.

Он проигнорировал фразу о собственных талантах к заклинанию забвения, но на последнем вопросе, который должен был стать риторическим, смолчать не мог. Харт не сдавал Кристофа не потому, что боялся за его репутацию, а потому, что гораздо боли это причинило бы Фриде. Теперь она бесилась на них двоих, кроме того настойчиво лезла в свою прошлую жизнь, которую её пытались заставить забыть – и терять было уже явно нечего.

Бальтазар достал из ящика две пары китайских палочек. Уперся поясницей в столешницу, поигрывая деревяшкой, прокрутив вокруг пальца.

– Не знаю, – отозвался Харт на последний вопрос жены и поднял взор на зелёные глаза, – спасибо за комплимент, но "обливейт" не моего авторства, – буднично уведомил швед и принялся перекладывать яства из кастрюлек и сковородок в разноцветные, но спокойные и выдержанные в одном стиле плошки. Судя по времени, им можно было садиться за стол.

– Разве есть разница в том, кто вытащил тебя в 85-ом? – приведя съестное в божеский (или праздничный) вид, Бальтазар выставил три блюда на барную стойку. Рядом пристроилась вазочка с имбирными печеньями, одно из которых Бальтазар успел стянуть и схрустеть. Вытерев руки, мужчина сбросил с плеча полотенце. Вид у шведа был достаточно домашний, но дискомфорта он не чувствовал. Констанция начала глухо урчать, засыпая на тёплом полу, лишенная ласки, но, кажется, наслаждающаяся тем, что оказалась предоставлена самой себе.

– Я должен был сделать это сам, – невпопад закончил Харт, выдержал короткую паузу, прежде чем завершить, – но Кристоф пожелал тебе лучшей жизни, – мужчина усмехнулся. – Эгоист, в отличие от меня, из него всегда был так себе. Но если ты ему врежешь, я пойму, – доверительно процедил швед.

Бальтазар редко был не уверен в решениях, но сейчас надеялся, что не совершил ошибку. Фриде, должно быть, образовательный процесс должен был осточертеть.

– Если захочешь, я смогу тебе кое-что показать, чтобы восполнить пробелы. Но только после ужина.

Бальтазару было бы легче, если она не знала, кому жизнью обязана. Харт, при всей деловой хватке и уважением к понятию о долге, обнаружил, что если в 1985-ом он ощущал собственные затраченные усилия, то к девяносто первому году это принялось им как данность. Появилась навязчивая мысль, что с Фридой должно быть хорошо и следить за этим – его прямая обязанность. Не самая, надо сказать, простая, учитывая строптивость ведьмы.

От комментариев касательно судьбы Кристофа Харт воздержался. Он до сих пор находился между двух зол и боялся, что не удержится и выберет большее. Тем более, как ни прискорбно, друг был нужен шведу со всеми того потрохами, поэтому приходилось терпеть и принимать таким, каким он был. Сейчас это было сложно, но возможно. Бальтазар понимал, что не может позволить себе потерять контроль над ситуацией. Если это вообще было возможно в большей степени.

На чужом любопытстве Харт внимания не заострял, вооружившись палочками.

– Не могу допустить такую нелепую смерть в Рождество, – резюмировал Бальтазар, отмечая, что после всего, что они вытворили, нелепой подобная смерть была бы в квадрате. Обернувшись, Харт составил на стол ещё и мисочку с самым простым вареным рисом и, наконец, присел на высокий стул, улыбнувшись краем рта. На Рождественский ужин это правда походило мало, единственное, что напоминало о празднике – строгая в своем минимализме гирлянда на окне и часть наряженной елки, которую можно было приметить за углом, где начиналась гостиная.

– Блетчли, это рис. Твоё спасение, если начнёшь умирать с голоду от непригодности ассортимента.

В разговоре было больше пауз, чем бывало обычно, но, в общем и целом, ужин заладился. Бальтазар рассказал о том, как был во Вьетнаме, когда ещё работал в Мунго, концентрируясь на менее животрепещущих рассказах, нежели поедание кобр. Ликёр шёл медленно, но верно, оставляя блаженное послевкусие, которое прекрасно гармонировало с пряными креветками, зелёной папайей и карамелизированным манго. Мужчина чувствовал, что расслабляется рядом с женой, которая по воспоминаниям ею не была, но сейчас он решил, что его это не волнует. То, что вьетнамская кухня не признавала порционную подачу и они подцепляли яства из общих плошек, добавляло атмосфере странного уюта.

Трапеза во Вьетнаме являлась священным действом, на которое не было принято приглашать кого попало. Харт решил, что оценил иронию момента.

Придя к выводу, что чревоугодие затянулось, Бальтазар сложил палочки поверх одной из подопустевших плошек с салатом.

– Всё ещё умираешь от любопытства или уже передумала? – улыбнулся Харт, устанавливая зрительный контакт. Не дождавшись ответа, он обошел барную стойку, направляясь к выходу из кухни.

– Идём, – он хотел ей это показать. – У нас ещё есть время до полуночи, пока карета превратится обратно в тыкву, – меланхолично подытожил Бальтазар. Когда ещё не использовать сказочные метафоры, как не в Рождество.

Он им почти не пользовался, омутом памяти. Всегда доверял своей голове больше, учитывая, сколько защитных механизмом в шведа успели заложить с детства. Отец натаскивал его почти тридцать лет, не стесняясь способов и выражений. Харту было, на чём базировать собственную самоуверенность в завтрашнем дне.

Швед привёл Фриду в собственный кабинет, невольно вспоминая битый бокал с виски и себя самого, тоже битого. Отчего-то после того, когда Блетчли исчезла, все воспоминания о ней стали ярче.

Бальтазар приблизился к артефакту и, взглянув через плечо, отступил в сторону на шаг, открывая обзор Фриде.

– Ничего лишнего в нём ты не найдешь, – заверил ведьму Харт, наблюдая за женщиной. Омут на самом деле несколько лет стоял без дела и, пожалуй, даже "редкое" использование звучало для шведа слишком громком. – Там только наши девять лет, – пояснил колдун, – мы познакомились летом восемьдесят второго.

– Я, пожалуй, выйду, пока мою гуманитарную помощь не сочли не уместной, – усмехнулся Бальтазар, направляясь к двери, прежде задерживаясь рядом с Фридой на мгновение. – Если понадоблюсь, я буду на кухне. Не торопись.

И, не бросая слов на ветер, Харт покинул кабинет, мягко претворяя дверь. Бытовые хлопоты всегда расслабляли и, пожалуй, из-за присутствия Фриды мужчина нашел недочет в собственной стряпне: Рождественскому ужину не хватало десерта, и, пока Блетчли увлекалась копанием в прошлом, у него был шанс исправиться.

Тем более, настроение ведь после "сеанса" Харта несколько тревожило, а лучшим способ сгладить острые углы с Блетчли всегда были сладости. Менее детские методы вряд ли были их вариантом на данный момент.