Под конец первой недели пребывания в Блетчли-холле по инициативе Энтони Фишера, притащившего друга на семейное празднество другого своего друга, Бальтазар начинает считать, что в Хогвартсе школьная программа гораздо интереснее, чем в Дурмстранге. По крайней мере, он почти уверен в том, что где-то, в одной из волшебных каморок, детям преподают первоклассные курсы соблазнения – потому что под конец этой несчастной первой недели он не знает куда деваться от Фриды Блетчли, явно положившей на него глаз. Первые сутки Бальтазар не придавал этому значения, не видя во Фриде никого, кроме ребенка. Однако, не получив желаемое, девочка явно решила вдариться во все тяжкие.
К концу третьего дня он считает, что она забавляет его. Веселье смешивается с лёгким раздражением, потому что ему кажется, что она не дает ему прохода – и это учитывая то, что Блетчли-холл мало похож на скромный домик в деревне. Швед обращается к ней, как к "мисс", когда она, как только выдается шанс, играется с сокращениями его имени.
Первое время он думал о том, чтобы её приструнить: Бальтазар приехал в Англию не в отпуск, а работать, и лишнее внимание отвлекало его от насущных проблем, однако после не успел. Или не захотел: малолетка с каждым часом становилась наглее.
Под конец первой недели в Блетчли-холле Харт считает, что её нужно проучить – и, не откладывая, собирается это сделать.
Он зовет её "юная леди" потому, что знает, что её это бесит. Ему нравится, как она быстро принимает правила игры, заметив его насмешливый взгляд после очередной вспышки гнева.
Бальтазар считает, что она красивая. Он знает, что, помимо него, так считает львиная доля мужского или женского населения, имеющего вкус, когда кто-то смотрит на Фриду Блетчли. Ему интересно, насколько в полной мере она осознает то, что делает с ним, потому что мысли, появляющиеся в его голове, начинали подталкивать его к радикальным действиям всё больше.
Он знает, что тем, что не дает ей поводов, на самом деле дает их гораздо больше, чем следовало бы под пристальным надзором всей её семейки, ни один из которых, как ни странно, не сорвался на нотации.
Со временем Бальтазар приходит к выводу, что не хочет, чтобы её останавливали: это была его добыча, и он разберется сам, что делать с девицей, так отчаянно лезущей на рожон. Он считает, что если её не смущает разница в возрасте, то его она не должна волновать вдвойне. Харт почти уверен, что Фишер знает, что происходит, но они чинно молчат о том, во что может вылиться желание дразнить.
В библиотеку его отправил глава поместья: Бальтазар давно искал определенные фолианты, которые, по заверениям Энтони, оказались в одних из самых первых экземплярах на полках семейного кладезя знаний. Харт начинает с них и не замечает, как увлекается, скользя пальцами по кожаным корешкам.
Он листает творчество какого-то изральского поэта, когда замечает её от себя в жалкой паре метров. Она сокращает расстояние раньше, чем он успевает её остановить. Бальтазар решает, что с него достаточно, когда подмечает её откровенный вид. После этих полутора недель он готов ожидать от неё всё, что угодно, и последнее, во что он верит – это совпадение.
Он нагибается за чужой книгой, подмечая тонкий запах масел, после чего бросает взгляд на обложку. Одобрительно хмыкает, заглядывая в светлые глаза. Харт даже не пытается скрыть танцующих в них бесенят.
Швед решает, что сегодня – никакой пощады.
– Должно быть, увлекательное чтиво, юная леди, если Вы предаетесь ему в этот час, – его забавляет это: говорить с ней высокопарным слогом, ярко контрастирующим с её манерой общения.
– Мама и папа уже разрешают Вам не ложиться после девяти?
Бальтазар не разрывает зрительного контакта и думает о том, выдержит ли стеллаж их обоих.

Харт смотрит на неё с интересом: ни намека на элементарный стыд. Бальтазар уверен, что они оба понимают, как она выглядит и, что занятнее, какой эффект это производит на него. Предпринимателю хочется поинтересоваться что скажут родители этой барышни на её поведение, но не хочет портить момент. Ему нравится, как она делает это: идет к собственной цели, не обращая внимания на обстоятельства – и, если ей помешают, трупы. Он думает, что если бы она поменьше болтала, то нравилась бы ему ещё больше.
Играя, он не планировал с ней спать, пустив ситуацию на самотек. Его развлекает наблюдать за тем, как она не сдается. Он смотрит на неё насмешливо, когда она переходит на "ты", но в остальном делает вид, что не придает этому какого-либо значения. Харт небрежно пожимает плечом, не пытаясь скрыть заинтересованный взгляд и замечая, что халат держится на добром слове.
– Время детское, – он улыбается, потому что по ней видно, что она не против. – Библиотека никогда не была подходящим местом для одиночества.
Он не считает, что "одиночество" и "уединение" – понятия не одинаковые.
Чувствуя её губы на своих, позволяя ей себя целовать, Бальтазар привыкает к мысли, что соблазнил малолетку и, более того, получает от этого удовольствие.
Бальтазар точно знает, что он делает, когда отвечает на её поцелуй первый раз и обхватывает ладонью её талию под тонким халатом. Ему нравится её миниатюрность и то, что ей приходится встать на мысочки, чтобы целовать его. Он решает, что не изверг, и наклоняется, облегчая ей задачу. Харт уверен, что контролирует ситуацию в большей степени он, несмотря на самостоятельность девицы. Он думает, что стоит, возможно, бросить её здесь, прекратив разврат, который вряд ли оценят её отец и мать, но не может от неё оторваться.
Он считает, что она в достаточной степени взрослая, чтобы думать своей головой – и считает, что имеет на происходящее полное право. За прошедшие дни Бальтазар успевает замкнуться на ней и вызове, как на навязчивой идее, и считает, что отказываться от того, что само идет в руки – глупо. Ему нравится, что, судя по её действиям, она не ждёт излишней романтики. Похвальный рационализм для столь юного возраста.
Швед делает шаг вперед, прижимая её к книжным полкам. Если она надеялась дразнить его снова, чтобы потом сбежать, то он вынужден её разочаровать: игры закончились. Он одобрительно хмыкает, когда звякает пряжка ремня, остраняясь от чужих губ на незначительные сантиметры. Теперь ему выдается возможность рассмотреть её поближе.
– Могу предположить, что ровесники в школе тебя интересовали мало, – он открыто усмехается, демонстрируя ряд верхних зубов. Бальтазар целует её снова, но требовательнее. Он чувствует причудливую волну агрессии за то, что она довела его до состояния, когда он очень относительно способен держать себя в руках. Самоконтроль и выдержка всегла были тем, чем славился колдун. – Или уже наскучили?
Ему, в общем-то, всё равно, что она ответит, проходясь ладонью, сбиваясь на короткие ногти, по женскому бедру.
– И откуда у юной леди столько пренебрежения к общественному мнению в таком возрасте?
Он дружелюбно улыбается, думая о том, что её явно мало пороли в детстве.

Бальтазар не был поклонником длинных прелюдий, но сейчас он считает, что она куда-то торопится. Или, возможно, считает, что если она отцепится от пуговиц на его рубашке, то он непременно куда-то сбежит. Иногда Харт не может понять её – этот причудливый клубок между умопомрачительной детскостью и, в то же время, совершенно не детскими взглядами на мир. Он отчего-то уверен, что на Блетчли его интерес к малолеткам закончится, потому что до Фриды он таких малолеток не встречал.
Он считает, что знает лучше, чего она хочет. Бальтазара забавляет её настойчивость, но чем дальше, тем меньше он способен думать о последствиях их действий в целом. Ему кажется, что за эти полторы недели ей удалось внушить ему мысль, что он не уедет из этого поместья, пока не переспит с ней. В какой-то степени он был уверен, что она его не отпустит. Его не волновало её мнение, но то, что швед не привык оставлять игры такого толка незавершенными. Ещё, возможно, она взяла его тем, что он не любил разочаровывать, и себя – в первую очередь.
Он не сдерживает чужой напор, когда избавляется от рубашки и, несмотря на задаваемые вопросы, почти не дает ей говорить. Он развлекается мыслью о том, что разговоры, при всем его опыте, нужны ему, чтобы частично напряжение и сбавить накаляющийся темп. Бальтазар не считает, что у него это хорошо получается.
Не преувеличивая, он не особо старается, чтобы избавить её от белья. Он считает, что для этого у них достаточно "походные условия" – и он не хочет тратить на это время. Предприниматель улыбается шире, когда чувствует чужие зубки на своей нижней губе. Придерживает за талию, не допуская мысли о том, что она не догадается зацепиться за него. Бальтазар знает, что на стеллаже ей, возможно, неудобно, но считает, что это – изюминка их игры.
– Нет, – отзывается он, прежде чем снова поцеловать её, запуская пальцы и ладонь в длинные волосы, предохраняя чужой затылок от повреждений. Харта удивляет собственная беспечность, но он считает, что они выкрутятся без жертв. Он не собирается ей ничего пояснять, он передумал.
Бальтазар неслышно пораженно охает, когда она, наконец, получает то, к чему шла эти недели. У них обоих севшие голоса, но у него он садится ещё больше, когда он осознает маленькую деталь, которую от него умолчали. Удивление сменяется недоверием, когда он замирает, цепко взглядываясь в светлые глаза. Харт почему-то чувствует, что разозлен, потому что не любит, когда ему недоговаривают. Зато теперь швед точно может преставить отношения Блетчли с ровесниками – их, в общем-то, и не было.
– Ты полна сюрпризов, – сипловато замечает колдун. Он слишком поглощен ими, своим удивлением и её реакцией, чтобы замечать мир вокруг в принципе.
– Интересный способ лишиться девственности, мисс Блетчли.
Если честно, он не знает, как это расценивать. Бальтазар вжимает её в стеллаж крепче и, вопреки здравому смыслу, движется резче, не имея ничего общего с пониманием её положения. Она должна была понимать сама то, на что идет.
Он замечает его краем глаза и считает, что в Блетчли-холле надо начинать подсыпать снотворное за ужином. Фишер не видит всей картины, но имеет возможность взглянуть на Харта насмешливо – и швед готов поклясться, что с долей одобрения. Он думает, что убьет его за дикие идеи вроде той, чтобы начать его знакомство с Англией через семью Блетчли.
Убьет, но позже. Сейчас всё – позже. Бальтазар вежливо и коротко показывает ему средний палец, не отрываясь чужих губ, и больше не обращает на него внимания.

Бальтазар внимательно, но без лишней драмы следит за её реакцией. Подозревает, что, судя по байкам, ощущения должны быть не из самых приятных, но считает, что если начнет давить на жалость, то это только повредит её первому опыту. Сейчас он не хочет стать причиной того, что у неё отобьет желание заниматься сексом на ближайшие годы. Харта это не устраивало по вполне эгоистичным причинам.
Швед думает, что никогда не планировал западать на малолетку, но она такая чувствительная и отзывчивая, что от того балагана, который они устроили, у него зашкаливает в крови адреналин. Он отзывается на её зубы ещё более грубыми, чем прежде, движениями, но он готов терпеть потери с учётом, что доставляет ей удовольствие. Глядя на Блетчли, он, без лишней скромности, не сомневается в этом.
Она всё-таки поражает его. То ли наглостью, то ли смелостью, но скорее всего – всем вместе. Нормальные девочки в её возрасте ищут своих возлюбленных и единственных, отпугивая половину потенциальных из-за излишней паранойи на эту тему, а Блетчли (будем честны) просто раздвинула перед ним ноги. Он считает, что она слишком умна для своего возраста и что таких – мало.
Бальтазар, со всем самолюбием, отдает отчет, кто сегодня важнее. Он доводит её до логического финала методично, и целует жадно, глухо рыча, когда она прокусывает ему губу. Он знает, что привкус крови, который он чувствует – это кровь его. Лопатки саднят из-за того, что у неё слишком острые коготки. Предприниматель считает, что, пожалуй, она выбрала неплохой способ для того, чтобы устроить себе первый раз.
Он не пытается заглушить её стоны, и без того не самые вызывающие, когда она достигает оргазма. Бальтазар думает, что ему мешает знание анатомии и человеческого организма, потому что знает, что она чувствует, как бывший врач – и опытный любовник. Дает время и себе, и ей прийти в себя, прежде чем, невесомо целуя, отстраниться, застегивая ремень и пуговицу на брюках. Он жертвует собственным удовольствием в пользу отсутствующих сюрпризов через девять месяцев.
Харт всё ещё, на всякий случай, поддерживает её и смотрит с интересом, хоть и не без доли скептицизма. Он закатывает глаза на её вопрос, не сразу понимая, о чём она говорит.
– А что с тем, насколько ты долго думала над подобным первым разом? – он смотрит насмешливо.
С его пренебрежением, вообще-то, ничего интересного. Харт считает, что он не получил должную порцию уважения к чужому мнению ещё с пеленок. Он улыбается шире, наблюдая за ней. Облегченно выдыхает, забавляясь чужим смущением. Нагибаясь, подает ей свешивающийся с его указательного пальца шелковый халат:
– В порядке, юная леди?
Теперь он считает, что это звучит пошло.

***
Бальтазар просыпается от того, кто кто-то кладет на него ногу. Не то чтобы швед был против, но это, скажем прямо, интригует. Он не сразу понимает, где он, когда открывает один глаз и натыкается взглядом на плюшевую лапу. Пару, если быть честным. Он бегло бросает взгляд ниже и думает, что стоит быть точнее: пару десятков?
Он вспоминает, что накануне соблазнил малолетку – или, что вернее, с большим успехом малолетка соблазнила его, – и оценивает, что так, видимо, и должна выглядеть комната девочки-подростка. Почти подростка – и, собственно, он очень благодарен за это «почти».
Бальтазар чувствует, впрочем, некоторое несоответствие среднего коэффициента плюшевости помещения с тем, что устроила Блетчли в библиотеке. Швед не испытывает угрызений совести, когда расценивает себя как жертву.
Она каким-то образом умудряется обнимать мишку, одеяло и его – и это, между прочим, исключая лежащую на его бедре чужую голень. Харту требуется время, чтобы привыкнуть к этой картине. Он знает, что услышит, если задаст вопрос о том, не много ли ей.
Бальтазар, особенно после прошедшей ночи, сомневается, что ей бывает много. Он любил людей, которые привыкли брать от жизни всё – за исключением, пожалуй, Фишера. Швед вспоминает наглый взгляд американского посла, но понимает, что тот будет молчать, как рыбка, даже если в это знакомым с ним трудно поверить. Харт знает, что Фишер – не дурак и понимает, что его с удовольствием припишут в соучастники. Не в практическом, слава Гринденвальду, но с него хватит соучастия в преступлении и тактического.
Бальтазар меланхолично думает, что стоит начать искать приличный отель в Лондоне, чтобы быть готовым к незапланированным переездам. Колдун вспоминает, кто у Блетчли отец, и думает, что, пожалуй, на отеле он всё-таки сэкономит: за то, что он сделал под носом у её родителей, его просто вежливо депортируют из страны.
Он на редкость удовлетворенно думает, что из него выходит отвратительный джентльмен и устраивается поудобнее. На самом деле, она поражает его воображение своими выходками – и он решает, что она заслужила покой в ближайшие минуты две. Он не чувствует сожаления, когда он думает, что не судьба, при громком стуке в её дверь.
Он выжидает минут пять перед тем, как понимает, что Блетчли, в общем-то, просыпаться не собирается. Бальтазар чувствует, что бомбардировка двери начинает выводить его из себя и не знает, смеяться ему или начинать убивать.
Через ещё минуты три он понимает, что если он продолжит в том же духе, то она, не обремененная реальностью, оккупирует его звездочкой, и успевает выбраться из постели, когда она утыкается носом в его подушку.
Он, пожалуй, только сейчас начинает осознавать, во что ввязался.
Бальтазар решает, что тот отряд бегемотов, который ломится к Блетчли в дверь, напросился сам, когда идёт открывать. Он, в общем-то, считает депортацию уже не таким и плохим вариантом, пока застегивает ремень на брюках.
Швед влезает в футболку и дергает за ручку двери, от всей души, ловя добротное дерево с торца. Чувствует облегчение, но небольшое, хотя, вероятно, есть плюсы в том, что это не её брат, мать или отец.
Эту парочку он не знает.
Бальтазар вопросительно выгибает бровь, оглядывая двух парней взглядом, не лишенным иронии.
– Если у вас никто не умер, господа, то подтверждаю очевидное: Фрида спит, – Харт дергает уголком губ на редкостную абсурдность ситуации; его собственный вид, вряд ли излишне презентабельный, его волнует мало. Ему требуется долгое мгновение, чтобы перестать улыбаться и взять себя в руки:
– Но я могу ей передать всё, что пожелаете.

Бальтазар не может отвязаться от забавного чувства, что эти двое о нём наслышаны. Он думает, что если им хватило наглости десять минут бить конечностями в дверь ни в чем неповинной комнаты, возможно, они дружат с Блетчли достаточно крепко, чтобы быть замешанными в том, что происходило в Блетчли-холле последние две недели. Харт цепко, очень рассматривает сначала одного, потом второго, чтобы ещё сильнее заинтересоваться в местной молодежи. Обычно безразличный к этому, но эта парочка вызывает в Бальтазаре желание залезть им в головы и проверить теорию о том, что к тому, что Фрида, разумеется, его хотела, её дополнительно взяли на "слабо".
Бальтазар не может отвязаться от навязчивой мысли, что эти двое знают больше, чем полагается – и определенно больше, чем он сам, когда прижимал её в библиотеке к стеллажу. Швед невольно ухмыляется, когда, слетевшая с постели, Блетчли подныривает ему под руку, и думает, что, возможно, в Англии не так плохо, как ему казалось.
Он даже не удивляется, что она встречает их в одеяле, пусть у неё, конечно, было не так много выбора.
Бальтазар чувствует, что на удивление спокоен касательно того, разболтают ли эти двое о том, что творилось в комнате у Фриды минувшей ночью. Они, в общем-то, ему уже нравятся.
Он кивает на приветствия осмысленно, считая, что грех будет не запомнить их имена.
Больше всего ему нравится тот, которого Фрида зовет Регулусом. Бальтазар считает, что весть о том, что он – собственник, написана у мальчишки на лбу.
Харт скромно помалкивает, когда они коротко препираются о том, что Блетчли должна была этим утром быть где-то, но явно – не в кровати. Впрочем, забавно, что к этой претензии не добавляется приставка "с ним". Бальтазар думает, что в английских аристократических семьях детям прививают достаточно свободные взгляды на мир.
Когда Блетчли скрывается в ванной, у предпринимателя складывается ощущение, что он загремел без приглашения на чей-то выпускной. На самом деле, ему чертовски интересно, что они собираются с ним делать. Бальтазар разглядывает их без стеснения и считает, что у парней есть потенциал, но не хватает опыта. Он делает вывод, что у того, который Крауч, либо больше выдержки, либо менее высокие чувства к Фриде, чем у названного Регулуса Блэка. Харт считает, что он имеет на это право.
Большее время из того, что Блетчли в ванной, они молчат. Бальтазар успевает не без налета скуки вспомнить, что он не отказался бы от сигареты, но не уверен, что Фрида курит в комнате. Он считает, что её мишки много потеряют, если будут пахнуть табаком; Харт курит много и крепкие.
Он успевает распросить их в несколько коротких фраз о том, что у них было распланированно на утро, и Крауч вкратце расказывает ему про маленькое увлечение Фриды, пока Регулус не сводит гордого оценивающего взгляда. Бальтазар считает, что они не подружатся, но подход Блэка к ситуации вызывает у него разновидность уважения. Харт дружелюбно думает, что у Блетчли под носом целый штаб принцев на белом коне, а она зачем-то полезла к нему.
У Бальтазара заживающая, но всё ещё прокушенная губа, и, хоть и скрытая под футболкой, расцарапанная спина. Их разговор быстро сходит на нет.
Он он коротко, несколько хищно улыбается, демонстрируя передний ряд зубов, но быстро берет под контроль своё веселье. Бальтазар знает, что Фишер их не сдаст (пожалуй, не из-за него, но из-за неё), и думает, что тот – засранец, и мстит ему за средний палец.
Харт считает, что делать вид, будто ничего не было, в этой компании – лицемерие.
– Он обижается, что ему не дали посмотреть, – Харт переходит на доверительный, сочувствующий тон, уверенно добавляя: – Переживет.
Он теряет интерес к Фишеру, заинтересованно оборачиваясь на нарисовавшуюся рядом Блетчли:
– Ты собираешься открывать кондитерскую?

Бальтазар думает, что Блетчли не перестает поражать его воображение. Особенно, когда слышит заливистый смех на раскрывшуюся неурядицу вроде Фишера, когда меньшее, о чем они с Фридой желали – это чтобы у кого-то в Блетчли-холле появилось страстное желание почитать. Колдун вспоминает яркие следы от её ногтей на своей спине и без ложной скромности приходит к выводу, что страсти на квадратный метр библиотеки явно хватило.
Харт ловит себя на совершенно несерьезном занятии, когда любуется её отсутствием стыда. Он думает, что ему не стоит удивляться, учитывая продемонстрированную инициативность – и что будь всё иначе, если бы Блетчли смутилась и потеряла дар речи, он, пожалуй, был бы разочарован.
Бальтазар считает, что она его балует.
Ему нравится её щепетильность, когда она поясняет друзьям где именно в библиотеке, и думает, что вряд ли отныне перепутает стеллаж с Рунами с каким-либо другим. Учитывая, что в Блетчли-холле, судя по размерам цитадели письменного знания, к последнему относились с явной теплотой.
На реплику Барти Крауча Бальтазар вежливо замечает, что ему стоит поинтересоваться содержимым полок и, пожалуй, взять пару книг. Для легкого чтения, пока он снова не вернулся в Стокгольм.
Бальтазар насмешливо смотрит на Блетчли, пока всё тот же Крауч расшифровывает значение слова "люблю" по отношению к шоколаду на диалекте ведьмы, и думает, что всё становится гораздо интереснее.
Он долго не раздумывает, когда она предлагает посмотреть помещение. Швед отдает себе отчет, что им руководит явно не здравый смысл, но совершенно точно – прихоть. Начиная, впрочем, с минувшего вечера. Его не смущает то, что он вклинивается в компанию подростков. Возраст окружения Харта всегда волновал мало, однако не признать, что настолько молодых компаньонов у него не было с времен, когда Баль был в Дурмстранге, маг не может.
Он не знает, как далеко это зайдет, но пока не хочет останавливаться.
Швед бросает дружелюбный насмешливый взгляд на друзей Фриды после того, как она комментирует их право на собственное мнение касательно её кондитерской, прежде чем бросить, что ему нужно переодеться:
– Это никогда не поздно исправить.
***

x ambassadors – jungle
Бальтазар никого не ждал, окопавшись в документации. В должности управляющего были положительные моменты, но, к сожалению, из какого бы уголка света ты не вернулся, кому-то приходилось заниматься всей документацией. С Ларсом у них был честный уговор: пока один развлекается и заговаривает до зубовного скрежета поставщиков и союзников, другой страдает и исполняет патриотический долг.
Несмотря на стук, разрешения ждать явно не собирались. Бальтазар не терпел, когда его отвлекали, поэтому поднял от документации достаточно раздраженный взгляд, когда отчетливо щелкнула ручка двери. Ему понадобились чертовски долгие секунды, чтобы осознать, кто стоит на его пороге –  и кому, без сомнения, могли принадлежать варварские очки с красной оправой в сердечко.
Понимание, впрочем, оказалось лишь промежуточным этапом. Принять то, что Фрида Блетчли с чемоданом, в рваных джинсах, майке-алкоголичке и на каблуках оказалась у него на работе, Бальтазар смог лишь тогда, когда она запечатлела на его губах оптимистичный приветственный поцелуй. Швед в оцепенении проследил, как она устраивается на столе, наталкиваясь взглядом то на голую коленку, шпильку или свойственный майкам подобного рода вырез. Харту понадобилось время, чтобы перестать циклиться на чужом одеянии, и, наконец, перейти к насущным вопросам.
Поспорить с Фридой касательно того, что дома искать его было бесполезно, было сложно. Она нашла бы его там и после окончания рабочего дня лишь при солидной степени везения.
Высота офисного кресла позволяла ему чувствовать себя комфортно рядом с ней, сидящей на столе, не вставая.
– Думаю, подмечали, как идеально гармонирует оттенок чемодана с твоими очками, Лолита, – насмешливо парировал Бальтазар. Он всё ещё чувствовал удивление, но кризис явно прошел. Харт, в общем-то, был даже рад её видеть.
– Как ты сюда добралась? – Бальтазар не отличался излишней склонностью к истерии, поэтому четыре из четырех конечности у Фриды вызывали у шведа доверие. Его волновала техническая сторона вопроса. – Если ты сбежала из дома, Блетчли, стоит предупреждать об этом заранее. Я могу быть не один, – он взглянул на неё серьезно, но, разумеется, ничего серьезного в виду не имел.
Харт привстал с кресла, оперевшись ладонями о столешницу и намереваясь вернуть поцелуй, когда дверь без предупреждения снова распахнулась. Он мельком отметил не в меру веселого Кристофа. Успел красноречиво выгнуть бровь, пока швед говорил, не осознав всей ситуации, творящейся в кабинете у начальника.
– Баль, говорят, к тебе явилась какая-то пигалица на поселение, – под конец фразы взгляд Криса успел сконцентрироваться на сидящей на столе девушке, и тот замолк.
Бальтазар поднял вполне дружелюбный (смирившись с неизбежным) взгляд на сидящую на столе Блетчли, после чего неторопливо выглянул из-за точеной женской фигурки.
– Зайди и закрой дверь, – скомандовал Харт, отмечая общее озадаченное состояние друга, которое вряд ли позволило бы ему сдвинуться с места без посторонней помощи. Он оттолкнулся мыском от одной из тумбочек, спрятанных под столом, и предоставил коллеге больший обзор.
– Фрида, это Кристоф, – во взгляде Бальтазара причудливым образом смешивались насмешка и обещание хладнокровного убийства. – Кристоф, это мисс Красный Чемодан, о которой тебе доложил, – швед прикинул приблизительное время обеда сотрудников и количество и, главное, имена прозябающих на рабочем месте, – Нильсен, полагаю.
С другой стороны, впрочем, Харт был уверен, что из-за способности информации молниеносно распространяться в закрытом офисном пространстве конкретика уже не требовалась.
Он осознал, что держит её ладонью за бедро, обтянутое в драные джинсы, но руку не убрал. По виду Бальтазара, то его в принципе мало что смущало в создавшейся ситуации.
– Фрида, кстати, закончила Хогвартс. Несколько недель назад. – Харт не хотел слышать себя со стороны, но просто говорить, что "она – совершеннолетняя", было неинтересно, а вопрос отчетливо замер в глазах приятеля. Тем более, два выпусника Хогвартса на квадратный метр в Швеции были редкостью. Он не слишком старался, чтобы тонкости разговора были понятны Фриде.
Он надеялся, что Кристоф осознает то, что на данный момент он являлся пятым колесом в телеге, но вместо этого швед скользнул на диван, оккупируя его отработанным жестом. Харт вздохнул, наконец снова подняв взгляд на Блетчли.
– Тебе что-то нужно? – поинтересовался Бальтазар с вежливым подтекстом. Он не то чтобы был не рад видеть друга...
Но сейчас – всё-таки не очень рад.

Фрида Блетчли не терялась, и Бальтазару это нравилось. Маг, скрывая насмешку, следил за её недовольством, которое они явно разделяли касательно вмешательства Кристофа в идиллическую атмосферу. К счастью, адаптивные способности англичанки касались на только вторжения шведа на территорию офиса начальника.
Харт нагло проигнорировав встречный вопрос о том, с кем он мог бы быть. У него не было желания обсуждать возможные варианты. Его слишком устраивала их незапланированная встреча, которая, судя по чемодану, обещала продлиться как минимум ближайшие сутки. Впрочем, Баль бы не удивился, если бы вещей мисс Блетчли хватило и на месяц вторжения в Стокгольм.
Бальтазар вскинул брови, услышав об отце. Он подумал, что не отказался бы взглянуть на разговор его "малолетней" пассии со своим отцом о том, как завязались её отношения с недавно гостившим в Блетчли-холле шведом. Стоило отметить, что та сцена до сих пор будоражила воображение предпринимателя, пусть тот раз в библиотеке был далеко не его первым. Харт, не сдержавшись, откровенно усмехнулся, вглядываясь в светлые глаза:
– Ты ему рассказала всё или всё-таки что-то умолчала, раз я не вижу требования о расписке взять тебя замуж после всего, что мы натворили? – Бальтазар не знал, почему его влекло к ней по-прежнему, когда, казалось, первый азарт тех двух недель должен был спасть, но откровенно веселился.
Он, улыбаясь шире, закатил глаза на чужое позерство касательно ярко-красных очков-сердечек, но благосклонно принял короткий поцелуй, успевая ответить взаимностью до того, как Фрида покинула поверхность стола. Бальтазар не скрывал, что был разочарован. Кристоф по-прежнему смотрел насмешливо и не собирался никуда уходить, а на идею Блетчли о сладостях ответил с недюжинным энтузиазмом, успев упомянуть пожелание о чем-нибудь шоколадном с орешками прежде, чем Бубенчик испарился. Харт с легкой настороженностью проводил взглядом жизнерадостного домовичка и подумал, что никогда не привыкнет толком к этому созданию.
Бальтазар как раз перевел взгляд на Фриду, собираясь заикнуться о том, сколько длится обычно их рабочий день, а потом немножко поговорить об её, несомненно, впечатляющем рационе, но Крис сыграл на опережение. Друг насмешливо смотрел ему в глаза, однако на словах демонстративно его игнорировал:
– Как вы познакомились с ним, Фрида? – Харт услышал в этом "как Вы его терпите, мисс Блетчли" и, обращенное к нему самому, "по вам видно, что вы вместе спите", но знал, что если Кристоф вбил себе что-то в голову, останавливать его не было смысла. К сожалению, упрямством тот своему начальнику уступать не собирался.

***
Они неплохо провели время. Бальтазар возмущался, когда она вытолкала его из собственного кабинета, но, стоит признать, был не так и против того, чтобы Блетчли перевернула его жизненный ритм с ног на голову. Он в несвойственной манере быстро забыл о документах, которые обещал просмотреть к приезду Ларса, находясь в предвкушении касательно развлекательной программы на ближайшие дни. Шведа, не церемонясь, выбивал из колеи (обычно сдерживаемый) азарт, ничуть не хуже безголовой влюбленности. Говоря о высоком, Бальтазар был уверен, что романтика не была отличительной чертой их с Фридой отношений.
Он выделил ей место для одежды на своих полках, как и мог выделить целый шкаф в гостевой спальне, но ни у него, ни у Блетчли не было желания заселять её отдельно. Номинально, впрочем, одна из пустых кроватей оставалась за ирландкой на случай, если ей понадобится личное пространство. Бальтазар не стремился недооценивать периодическую потребность в одиночестве.
К утру она снова оказалась, закутанная в одеяло, на его стороне кровати и, как водилось, на нём самом, и когда непреодолимые силы потянули его за шкирку из теплых объятий постели, сонный, Харт был готов поклясться, что вставать пора ещё не пришла даже для него.
Первой, что предприниматель услышал спросонья, оказалась витиеватая брань на шведском. Бальтазару понадобилось время, чтобы идентифицировать нежданного гостя, как Ларса, и после чертыхнуться в ответ. Переменную в виде старшего брата, не осведомленного об интрижках своего родственника, как и вряд ли довольного несоблюдением их договоренности о бюрократических страданиях, швед учесть забыл. Во всем, по мнению Харта, была виновата Блетчли и её красные очки. Не считая привычки вить из него веревки своим не слишком целомудренным поведением. Бальтазар не имел понятия, почему малолетка заставляла его терять голову.
Колдун подумал, что устал от этих вопросов, когда смог разобрать настойчивое требование убедить брата в том, что нынешняя подружка на ночь у брата – совершеннолетняя. Бальтазар вывернулся из жесткой хватки, устав чувствовать себя нашкодившим котенком, и, забыв об этикете и Фриде, не понимащей местный выговор, продолжил говорить на шведском. Ему хотелось посоветовать брату перестать принимать его за идиота, но он сдержался. Мрачно кивнул, подтвердив, что школу она, непременно, окончила, и предложил родственнику перестать орать в такую рань. Видеть Ларса на взводе, впрочем, было большой редкостью, поэтому в какой-то мере Харт получал от этого эстетическое удовольствие, но предпочитал знать меру.
Он успел повязать халат, когда заслышал шевеление за спиной и, обернувшись, отметил, что Блетчли скорее бодрствовала, чем спала. Бальтазар понимал, что их встреча с братом была неизбежна, но не предполагал, что она произойдет в таких обстоятельствах.
– Ларс, это Фрида, – скучающе объявил Баль, прежде чем бросить укоризненный взгляд на родственника. – Фрида, этого варвара, не уважающего личную жизнь, зовут Ларс, – Харт вздохнул, прежде чем обреченно признать неизбежное: – мой старший брат.
По виду Ларса было трудно сказать, был ли он в смятении или прекрасно контролировал неловкую ситуацию, которую ещё более неловкой делало сползающее с Блетчли одеяло, но ему явно потребовалось время, чтобы принять факт, что его брат спит с малолетками. Мало утешал, к тому же, стоящий в углу комнаты ярко-красный чемодан, явно не до конца разобранный.
Волшебник оценил внешний вид пассии брата и, наконец, вежливо отвернулся. Голос, в сравнении с началом их беседы, звучал гораздо миролюбивее и порой можно было подумать, что волшебник улыбается:
– Простите нас, Фрида. Мой брат никогда о Вас не рассказывал. Явно следовало бы...
– Нет, – вклинился швед, но его успешно проигнорировали:
– ...нам удалось бы избежать подобного казуса.
Ларс постарался и выдержал паузу, но просто так спустить на самотек происходящее не смог. Обернулся, заглядывая молодой женщине в глаза:
– Сколько Вам, Фрида? Я не испытываю удовольствия от нашей беседы, но я хотел бы расставить для Вас все точки над "i", если Вы этого ещё не поняли сами: мой брат – не подходящая Вам партия, – мягкий, вкрадчивый тон не сочетался с формой высказанной претензии, но Ларс славился тем, что играючи оставался в пограничном состоянии с рамками приличий и хамством. – Не поймите меня превратно. Это пойдет лишь Вам во благо.
– Не понимаю, зачем тебе это, – добавил в итоге Ларс, снова переходя на шведский, и взглянул на брата серьезнее: – Отцу это не понравится.
– Это не его дело, – отчеканил Баль, не пытаясь скрыть их беседу от ирландки, и брат последовал его примеру.
– Как будто ты не знаешь, что его, – волшебник отмахнулся от родственника, прежде чем снова бросить взгляд на Блетчли:
– Так Вы планировали задержаться?

Бальтазару всё это не нравилось, и он видел, что подтверждение из первых уст того, что Фрида – совершеннолетняя, Ларса утешило мало. Умение идти на принцип являлось отличительной семейной чертой, и швед чувствовал, что на мировую его брат не пойдет. Пока тот обменивался с Фридой любезностями, Харт забавлялся не совсем уместной мыслью, что весь сыр-бор произошел из-за того, что его ненаглядный братец был обижен, ибо не узнал об увлечениях родственника в числе первых. Бальтазар не раскаивался, что Ларс оказался в последних рядах. Брата швед ценил и любил, но, несмотря на смекалку и жесткий (в глубине души) характер, тот всегда был слишком правильным, чтобы посвящать его в интрижки подобного толка. Кроме того, Харт не испытывал иллюзий касательно того, что они с Блетчли пытались строить какие-либо отношения, и рано или поздно эти встречи должны были сойти на нет. Смотря, разумеется, что понимать под "рано" и что понимать под "поздно", но, в перспективе, Бальтазар склонялся скорее к первому варианту, а ещё тому, что для них обоих, пожалуй, будет лучше поздно, чем никогда.
Швед сохранял суровый вид, пока родственник нападал на ирландку, но в какой-то мере следил за обоими заинтересованно. Если брата, пусть и в нестандартной ситуации, он знал и мой предсказать его действия, то Фрида, отказывающаяся пасовать перед не самым дружелюбным знакомством с родней, восхищала предпринимателя в определенной степени. Он позволил себе крамольную мысль, что, возможно, не стоит торопиться их разнимать. Развлечение омрачало лишь то, что Ларс напомнил об отце и Бальтазар понимал, что брат был прав. Как бы шведу это ни не нравилось. Но стоило разрешать проблемы по мере их поступления.
Ларс тем временем считал, что происходящее было настолько же занимательно, насколько походило на редчайший абсурд, и гадал, где упустил воспитание своего брата помладше. Его удивляло, как в Бальтазаре сочетались приспособленность к жизни и, в то же время, ошеломляющая детская дурость, которую его родственник предпочитал демонстрировать время от времени. Конкретнее – здесь и сейчас.
Ларс признавал, что в Фриде, судя по наглому выговору, что-то было, но всё равно не понимал, что Баль в ней нашел. Швед считал, что чем быстрее ему удастся вразумить брата, что всё происходящее – помутнение его рассудка, тем меньше достанется им обоим. Ларс внутренне поморщился: он не был в восторге от того, что, будучи великовозрастными, отец по-прежнему держал сыновей в ежовых руковицах, но сейчас допускал мысль, что разговор с ним может стать для Бальтазара необходимым злом. Эта девица явно плохо на него влияла, и Ларса не радовало то, что, как и предполагалось, съезжать из квартиры брата она в ближайшее время не собиралась.
Бальтазар, упрямо сложив руки на груди и поглядывая на родственника, считал, что если ему не нравилось происходящее, то тот мог не смотреть. И проваливать в офис, где ему в утренние часы было самое меБалсто. Колдуна же всё по-прежнему устраивало.
– Вы правы, Фрида, – Ларс не спешил отрицать собственное лицемерие. По крайней мере, оставалось радоваться, что его собеседница была явно не глупа. Он бросил взгляд на обоих обличенных в возрастном порядке, и его не волновал её старший брат: на сестру тот явно влиять не мог. – Дело в том, что вы с Бальтазаром просто не подходите друг другу. Печально смотреть, как вы тратите друг на друга время в пустую. Вы из чистокровной семьи? Англичанка? – швед бросил на Блетчли оценивающий и несколько подозрительный взгляд, после чего продолжил без прехода: – Разве Вам ещё не пророчат в семье достойного мужа?
Что касается разницы в возрасте, Ларс ласково, неприятно улыбнулся, посчитав большинство вопросов риторическими:
– Ваши вопросы, Фрида, доказывают, что разница есть.
– Достаточно, – негромко прервал брата Бальтазар, обращая внимание на себя. – Ты делаешь из мухи – слона, Ларс, и разводишь ненужный балаган. Не твоя забота – читать нотации.
– Лучше это сделаю я.
– Нет, не лучше, – отрезал маг, прежде чем кивнуть на предложение Блетчли. – Фрида права. Тебе лучше будет выйти.
Он всё-таки вышел, явно распрощавшись с надеждой привнести в происходящее здравый смысл, и, откланившись, вышел в коридор, по направлению к кухне, прежде получив положительный ответ на вопрос о свежем кофе. Бальтазар проводил взглядом чужую спину, после чего вздохнул. От разговора с Ларсом было не по себе: он не видел его таким, и если видел, то невероятно редко. Его всегда удивляло, как из мягкого, податливого человека его брат превращался в дьявола, жестко диктующего выгодные ему условия; происходило это совершенно осознанно, без потери головы.
Харт обернулся к Блетчли, оставив без созерцания дверной проём. Неуместно поймал себя на непристойных мыслях, когда вспомнил про её халат. Он, в общем-то, выглядел немногим подходяще для встречи гостей в тонких хлопковых брюках.
– Если тебя это утешит, знакомство с родителями я точно не планировал, – Бальтазар не удержался от иронии, но смотрел, в общем-то, серьезно. Он подумал, прежде чем продолжить:
– Ларс часто берет то, что не положено брать, близко к сердцу.

Бальтазар дружелюбно хмыкнул, между делом проводив взглядом бегунок на чужой молнии, после чего насмешливо заглянул в светлые глаза:
– При любом раскладе больше, чем тебе.
Харту не казалось, что родственники Блетчли должны были восставать против их связи гораздо больше, чем его собственные. Харт был в этом уверен. Вопреки здравому смыслу, всё получилось в точности да наоборот, нежели швед предполагал.
Он не сразу понял, о чём она говорит. Или, скорее, не захотел понимать. Бальтазар доверял ей, но почувствовал, что они переступают дозволенную грань, и Фрида рисковала узнать о нём больше, чем ей следовало. Не то чтобы меньше знаешь – крепче спишь. Информация, как считал предприниматель, так или иначе не должна была представлять для ирландки какую-либо ценность. Отношения с отцом у каждого из братьев были специфические по-своему, однако у Бальтазара, в отличие от Бьорна и Ларса, принимали самый резкий характер. Братья были в меру дружны, чтобы последняя парочка резонно недоумевала, как с его темпераментом их братец оставался в добром здравии уже на протяжении почти четырех десятилетий. Бьорн и Ларс тоже были далеко не святыми, но Бальтазар нарушал правила игры с вызовом, не боясь наказания. Брат старший и младший мало чего боялись в жизни также, но всё-таки, видимо, владели чувством самосохранения в большей степени, нежели брат средний.
Бальтазар, всё ещё имея вид сонный, задумчиво почесал щеку, где пробивалась утренняя щетина, доставляя некоторый дискомфорт. Он знал, что отвечать Блетчли не обязан и заставить у неё его не получилось бы, несмотря на всю сноровку ирландки в вопросах шантажа. Однако в какой-то момент швед осознал, что иметь представление о полной картине у Фриды право есть.
Бальтазар отнял руку от лица, опуская ту вдоль туловища, и коротко поморщился.
– Об отце, – швед, на самом деле, всё ещё находился в лёгком недоумении, что разговор затронул главу семейства. Ларс мог выражать сколько угодно своё недовольство касательно личной жизни брата, но Бальтазар не считал целесообразным впутывать в это отца. Впрочем, мысль о том, что Ларс "донесет" на него, швед не допускал, но, если Харта-старшего что-то заинтересует, в посредниках и информаторах тот нуждаться не будет.
Бальтазар перевел цепкий взгляд на Фриду. Выдержал паузу, после расслабился. Предприниматель закурил, подцепив сигарету с трюмо, после бряцая зажигалкой о полированную поверхность.
– У него не самый приятный нрав, когда ему что-то не нравится, – Бальтазар нахмурился. – Я по-прежнему считаю, что происходящее в моей спальне его не касается. Перебесится – отойдет, – Харт равнодушно пожал плечом, поймав себя на мысли, что занимается самообманом.
Шведу становилось не по себе от мысли, что, продолжая воспитание, отец никогда не забывался и не считал их за детей. Он вправлял отпрыскам мозги, воспринимая их должным образом – как взрослых, состоявшихся мужчин. Натура, склонная творить "от противного", в общении с папой Харту никогда не помогала. В свои тридцать шесть он мог сказать, что гордость отца за сына причудливым образом смешивалась с презрением за гордыню, которой средний из сыновей порой злоупотреблял.
Бальтазар открыто усмехнулся, подняв озорной взгляд:
– Трудно поверить, Блетчли, но, в отличие от моего младшего брата, я никогда не ходил у него в любимчиках.
Он стряхнул пепел в подвернувшуюся пепельницу и затушил окурок, далекий от того, чтобы истлеть до фильтра. Швед повёл уголком губ.
– Так сколько ты собираешься занимать мои полки?

***
В то утро Бальтазар, во имя всеобщего блага, брата-таки сдал, и ему казалось, что, когда Ларс отбросил предрассудки и перестал беспокоиться об отце, они с Фридой нашли общий язык. Ларс, в общем, редко с кем его не находил, но показательное выступление ярко говорило о том, что, обычно молчаливый, обращенный в себя, брат считал, что его родственник перешел одну из дозволенных граней. Шведу удалось усыпить свою бдительность спустя он несколько дней, когда он убедился, что отец, разговаривая с ним, не устраивает сыну проверок, как и не пытается вызвать на ковёр для душещипательной беседы. Тревога, предвещающая неуместные для возраста нотации, вскоре отошла на второй план и вовсе забылась. Бальтазара, не изъявлявшего желания избавляться от общества Блетчли, всё продолжало по-прежнему устраивать.
Рождество свалилось, как снег на голову. В какой-то момент братья, подключив к процессу Кристофа, обнаружили, что рабочее место оказалось запорошено конфетти из остатков упаковочной бумаги. На предложение присоединиться к торжесту в Мальмё Крис, впрочем, ответил отказом. Заметив влюбленный взгляд при упоминании жены, братья, красноречиво переглянувшись, не попытались его переубедить.
Бальтазар, поглощенный приготовлениями, обменивался под фырканья Ларса с Блетчли короткими весточками (время от времени передавая ей от брата привет и комментарии), не имея больше времени на ответы, и за неделю до Рождества их общение сошло на нет вовсе, когда Бальтазар временно переехал из своей квартиры в Стокгольме в семейное поместье в Мальмё.
Коммуникативный разрыв шведа не трогал: у Фриды тоже была семья, требующая внимания, и он не сомневался, что в праздник они обойдутся друг без друга, ни в чем себе не отказывая. Постельные каникулы, которые имели место быть летом, не вписывались в создавшуюся атмосферу праздника. Никто не обещался слать открытки по праздникам, хотя её подарок лежал у Баля в шкафу.
Торжество медленно подбиралось к апогею, собрав в зале старых и новых знакомых. Кассиопея любила Рождество, поэтому оно редко проходило лишь в кругу семьи. Многие к полуночи разойдутся по домам, к семьям, но миссис Харт предпочитала прелюдию к основному торжеству с размахом. Несмотря на количество гостей, было уютно. Забавно, но почти по-домашнему. Бальтазар ощущал, как колол шерстяной свитер, касаясь оголенных участков кожи, когда зацепился взглядом за ярко-красное пятно в толпе. Он почти вернулся к начатому разговору, в очередной раз выслушивая подробности собственного детства от забытых друзей отца или матери, когда осознал, что ярко-красным пятном была Блетчли.
Ирландка, по мнению Бальтазара, была не в себе, и ему не нравился характерный блеск в светлых глазах; швед протоптался с бокалом шампанского весь вечер, так и не сумев расправиться с ним до конца. Чем дольше Харт смотрел на девушку, тем больше осознавал, что она не была рада его видеть.
Он слегка нахмурился, успев извиниться перед собеседником и отступить на шаг, направляясь к Блетчли.

Она изменилась. Удивительное преображение, учитывая, что они не виделись-то всего-то несколько недель, но Бальтазар был готов поклясться, что вся праздность юности, определяющая Блетчли в её возрасте, как личность, исчезла без следа. Швед не мог объяснить, чем именно, но ему не нравилось, в каком состоянии она была, и почему-то ему не нравилось количество красного, в который ирландка была одета. Нежно-алый оттенок платья гармонировал с проступающим на щеках девушки лихорадочным румянцем.
Он нашел неуместным классический приветственный поцелуй в щеку, и дело было не в публике. "Привет", который он слышал от Блетчли тогда, когда она была в плохом настроении, выдвигал между ними дистанцию, которой, не без стараний ведьмы, не было и в первые недели их знакомства. Бальтазару не была свойственна мнительность, но он был уверен, что Фрида явилась не поздравить его с Рождеством и (совершенно точно) не продолжить цепочку знакомств с его родственниками. Последнего, насколько маг помнил, ни он, ни она не жаждали изначально.
Забавно, что взволновало его не прощание, а то, что Фрида признала, что Ларс был прав. Бальтазар подумал, что не ошибся по поводу лихорадки и девушке стоило бы проверить температуру.
Колдуна не коробило, что, по факту, его бросала малолетка (если подобный термин был применим к их отношениям вовсе), но не мог воспринять её слова всерьез. Подтверждение, что Блетчли додумалась до этого не за чашкой какао, пришло с уведомлением о смерти Регулуса Блэка.
Ему было жаль парня, несмотря на то, что отношения у них не складывались. Если честно, в остальном Бальтазар не чувствовал ничего. Швед ясно осознал, что разговор с ведьмой у них не сложится из-за пропасти в её горе, которое, не покривив душой, Харт разделить не мог. Бальтазар умел лицемерить, но не видел в этом надобности. В особенности, сейчас.
– Мои соболезнования, – Бальтазар говорил не холодно, но спокойно. Сочувствие никогда не было его сильной чертой. Возможно, ему стоило перестать считать её взрослее, нежели она была на самом деле. Он не мог отделаться от ощущения, что Блетчли прилетела не меньше, чем с другой планеты. Её траур заставлял торжество выглядеть не меньше, чем пиром во время чумы.
Бальтазар не мог перестать думать о том, что она пьяна. Возможно, он ошибался и, возможно, она отвечала за свои действия больше, чем когда-либо, Харт сказать не мог: он никогда никого не хоронил, но почему-то считал, что невозможно заглушить алкоголем горе. Так или иначе ты обречен остаться слишком трезвым.
– Тебе не идёт, – Бальтазар едва заметно улыбнулся, – быть взрослой.
– Ларс не поверит, если я передам, что ты признала его правоту.
Если честно, он чувствовал тревогу и не хотел отпускать её из поместья, пока она не придет в себя. Понимал, что это было не его дело, но Блетчли-старший явно не обрадуется, если Фрида вернется в Англию по частям из-за неудачной трансгрессии. Бальтазар видел, что, если не алкоголь, то ведьма в любом случае выглядела устало. Насколько знал Баль, даже магглы не садились за руль в таком состоянии.
– Останься, – он протянул руку, ловя её под локоть, но стараясь не стеснить жестом движений. – Поговорим завтра с утра.