Для Фриды время тянется чертовски медленно.
Ей кажется, что после отъезда Бальтазара и малышки, она наконец-то вздыхает свободнее. Все возвращается на круги своя, если это можно так назвать. Она находит небольшую комнатку в похожем дрянном районе, а после несколько вечеров подряд наведывается в бар к Эмори, умоляя взять ее обратно. Он непристойно ругается на французском, но в конечном итоге сдается. Они всегда хорошо ладят, и он знает, что ей приходится нелегко, а будет еще хуже, если он не даст ей эту работу.

Работа за стойкой дает ей возможность забыться. Люди приходят, рассказывают свои истории, уходят, но на смену им всегда приходит кто-то еще. Она слушает с интересом, почти никогда не делится своей и не жадничает выпивку. Ее здесь любят, пусть она и держится отстраненно, избегая лишних близких знакомств. Если ее чему-то и учит знакомство с Бальтазаром, так это простой истине, на которой держится вся новая Англия, об альтруизме, который рано или поздно больно ударит тебя по лбу. Помогая другим, ты несомненно закопаешь себя так глубоко, что будет стоить больших трудов из этой ямы выбраться.

Ты всегда в проигрыше. Потому что в этой чертовой стране невозможно сломать систему, можно только позволить ей сломать тебя.

Фрида старается не думать о дочери. Ей и дочерью-то называть ее странно. Все, что она о ней знает - ее имя и день, когда та родилась. Она не верит в безусловную родительскую любовь, потому что порой думает, что не испытывает к ней ничего. Пустота, как будто той и не существует. Ей, признаться, так легче, чем в моменты, когда она ловит себя на размышлениях о том, как выглядели бы ее дни, будь с ней рядом Софи. Иногда она малодушно жалеет, что позволила Бальтазару увезти ее, но в целом, подытоживая, полагает, что их дочери куда лучше без матери, чем с такой как она.

День проходит за днем, и она вновь пьет чай на кухне у Малфоев, разглядывая в задумчивости Скорпиуса, помогает Эстер с листовками, подтрунивает на работе над Эмори, не сводящем взгляд с Эл, и обещает хорьку, что завтра-то точно купит ему лакомства с чаевых. Бубенчик грызет печенье, сидя на комоде и болтая ногами, и фырчит смешно, потому что в эти обещания никто из них троих не верит.

Реджинальд объявляется одним промозглым утром, и ей сразу отчего-то кажется, что это не сулит ничего хорошего. Она любит его нежной, трепетной любовью, как человека, упорно протягивающего ей спасательный круг, но отчего-то у нее внутри все сжимается, когда он появляется на пороге ее дома.

Он говорит, что может вытащить ее, и Фрида отзывается коротким "нет". Он повторяет, вдаваясь в подробности, но она останавливает его вновь. Ей это не нужно - очередной безумный и бессмысленный план. У нее на шее все еще висит кольцо, подаренное Бальтазаром. Больше она ничего не хочет слышать о попытках ее спасения.

Ему стоит огромных трудов уговорить ее довериться. Ей кажется, что она соглашается лишь для того, чтобы он отстал, но внезапно, одним днем, оказывается, что она действительно может уехать прямо сейчас.

Перед ней небольшой стеклянный шар и Реджинальд, готовый отправить ее куда угодно, куда она только пожелает, потому что ему наконец-то удалось выбить на это разрешение.

Фрида направляется в Блетчли-холл, потому что это единственное место, где она действительно хочет быть. Не с матерью, не с Мартой, там где она может делать вид, будто все в порядке, и она рада своей новой жизни. Не рада. Ее отец и брат заперты в Азкабане, и больше она их никогда не увидит. Она стоит на пороге собственного поместья одна и в этот момент чувствует себя еще более одиноко, чем когда-либо раньше.

Она ожидает увидеть заброшенный дом, переступая порог, но отчего-то он таковым вовсе не выглядит. Как будто хозяева просто ненадолго уехали и к вечеру непременно вернутся. Ирландка полагает, что о доме заботятся домовики, потому что вряд ли у Оливии есть желание приезжать сюда.

Она занимает свою старую комнату и еще долго привыкает к тишине огромного пустого дома, принадлежащего им троим. Блетчли ютится последние несколько лет в маленькой, обшарпанной комнате, вздыхая о прежних временах, но теперь не имеет ни малейшего понятия, что делать со всем этим пространством. Единственное, что приводит ее в состояние покоя и умиротворения - осознание, что она дома. В своем, родном доме, где ее больше никто не сможет тронуть.

Фрида проводит много времени в кабинете отца. Ей кажется, что она привыкает к их разлуке, но только здесь осознает, как тяжело ей это на самом деле дается. Она сидит там вновь, перебирая бесцельно его записи, когда слышит, как ей кажется, какие-то звуки снизу. Ей становится немного страшно, но, пожалуй, не всерьез. Этот дом никогда не пропускает чужаков.

Она спускается вниз осторожно, слыша впереди звон бубенцов домовичка.

Блетчли успевает лишь ахнуть пораженно, завидев Бальтазара, и не знает, чему удивляется больше - разбитым кружкам или его присутствию здесь.

- Как ты сюда попал?

Она осознает нелепость ситуации, и что у них похожие вопросы друг к другу, но его присутствие здесь кажется ей абсурдным.

- Это мой дом, если ты не забыл, куда пришел, - она фырчит, понимая, что в целом он спрашивает не об этом. - Спроси у Реджинальда, как я здесь оказалась, он знает лучше меня, какому дьяволу он продал за это душу.

Фрида не знает, что сказать еще, но все еще не может понять, что Бальтазар забыл в Блетчли-холле. Она цепляется взглядом внезапно за две разбитые кружки и подмечает, что в них был, вероятнее всего, горячий шоколад. Ей требуется несколько мгновений на осознание, прежде чем бросить на него недоверчивый, испуганный взгляд.

- Ты что привел ее сюда?

Фрида не понимает, зачем Бальтазару понадобилось наведываться в Блетчли-холл. Ее не удивляет благословение матери, потому что, в конце концов, это был дом отныне и ее внучки, но зачем это нужно было шведу, не укладывается у неё в голове. Она считает это ошибочным - рассказывать дочери что-то о ней.

Она слушает объяснения Бальтазара, а после напрягается, стоит ему заговорить о дочери. Ирландка чувствует, как у неё от волнения пересыпают губы, а в горле застревает ком. Ей никогда раньше не становится так отчетливо понятно, насколько она лишняя в жизни собственной дочери. Потому что эти два года они отлично проводят вместе, а она не знает о ней ничего, что ей полагалось бы знать. Ей нравится, как звучит ласковое «Соль», но сейчас ведьма не может назвать ее даже просто по имени.

Фрида чуть морщится болезненно, когда он говорит, что их дочери нравится здесь, и что в ней много от неё. Ей вероятно должно это льстить, но она чувствует только горечь.

Она не знает, как реагировать, когда он обнимает ее, и касается неловко его плеча. Ей тоже кажется эти два года, что они больше никогда не увидятся, но в отличие от него, она малодушно на это надеется. Потому что ей, несомненно, так проще. Что делать с их встречей сейчас, она не имеет ни малейшего понятия.

Фрида ненавидит себя за трусость, но его предложение познакомиться вгоняет ее в панику. Она мотает головой, отступая на шаг инстинктивно, и не хочет произносить этого вслух - что не хочет видеть собственную дочь. Та, впрочем, не оставляет ей шанса, появляясь в гостиной шумно и резво, подбегая следом к отцу. Блетчли смотрит на маленькую девочку заворожённо, подмечая как та тут же бросает любопытный взгляд на Бубенчика. Он стягивает с себя колпак, бросая на мелкую опасливый взгляд, но остаётся стоять стойко рядом.

Ей требуется вся ее выдержка, чтобы после некоторого замешательства отозваться неуверенно:

- Это и ее дом тоже. Можете остаться, здесь полно места.

- Дом в вашем распоряжении, кроме кабинета на втором этаже. Проследи, чтобы она туда не заходила, ладно?

Фрида не боится, что мелкая может там что-то попортить, но не готова сейчас так делиться с ней всем, что у неё есть. В этом доме, который внезапно принадлежит не только ей, ей чертовски хочется оставить что-то для себя.

Она вздыхает глубже, чувствуя, что справляется с эмоциями с трудом, и делает шаг к лестнице, после взбегая по ней вверх.

Фрида не выходит больше из комнаты в тот день, напуганная перспективой встретиться с дочерью вновь. Она слышит их голоса и не знает, насколько правильно ее решение разрешить им остаться. Несмотря на то, что она не отказывается от своих слов о том, что этот дом по праву рождения принадлежит Эвелине не меньше, чем ей, она чертовски хочет остаться одна в пустом поместье.

Ее не оставляют в покое мысли о том, насколько эта маленькая девочка похожа на неё в детстве. Это, пожалуй, становится тем фактором, который не позволяет ей откреститься от неё с концами. Она знает, что формально может это сделать - попросить их больше никогда не приезжать в Блетчли-холл, но одного взгляда на малышку ей хватает, чтобы понять, что она не имеет на это никакого морального права. Потому что у неё те же глаза, тот же вздёрнутый упрямо подбородок и каштановые с рыжиной волосы.

Блетчли, никогда не ладившая с собственной матерью, не имеет ни малейшего понятия, какими должны быть их отношения. Ей всегда хватало отца и брата, и она ловит себя на трусливой мысли, что возможно и не стоит пытаться, потому что у Эвелины есть отец, заменяющий ей весь остальной мир.

Ей не спится, и она знает, что рано или поздно придется столкнуться с Бальтазаром вновь, однако грешит на утро. Когда стихают голоса в гостиной, она полагает, что они оба уходят спать. Стук в дверь застаёт ее врасплох, и она отзывается не сразу, немного помедлив.

Швед заходит в комнату, и она разглядывает его напряжённо, подмечая в руках бутылку и бокалы. Он несомненно приходит с миром, но она не может расслабиться.

- Проходи.

В ее комнате стоит небольшой туалетный столик, и она кивает в его сторону, предлагая поставить бутылку туда. Блетчли раздумывает с мгновение, прежде чем подвинуться на кровати:

- Здесь больше некуда сесть, если только на пуфик.

- Эвелина спит?

Фрида полагает, что спит, потому что той всего два года, а детям, вероятно, полагается спать в это время. Она вздыхает раздраженно, потому что на самом деле понятия не имеет, что полагается ее дочери.

- Наливай, раз пришёл, - она отзывается невесело, и не знает, зачем продолжает, когда задаёт внезапный вопрос: - Оливия не приезжает сюда, да?

Фрида молчит, никак не комментируя слова Бальтазара о дочери, находя все, что она может сказать, нелепым и неуместным. Потому что это звучит дико - новое знакомство с матерью. Она не может перестать об этом думать, и ей кажется, что рано или поздно эти мысли сведут ее с ума.

Она цепляется благодарно за упоминание Оливии, потому что ей необходимо на что-то переключиться. Ирландка понимает мать, отказывающуюся возвращаться в осиротевший дом, но вместе с тем отмечает в очередной раз насколько они все же разные. Они обе скучают по их семье, но если Оливия бежит от воспоминаний, то Фрида предпочитает хранить их как зеницу ока, возвращаясь в дом, в котором им всем было так хорошо, несмотря ни на что.

- Возможно, она не уехала бы из Англии, если бы знала, что мы все окажемся заперты там. Наверное, она захотела бы остаться с нами.

- Ей пришлось тяжелее, чем мне.

Блетчли делает глоток, делясь размышлениями задумчиво. Она думает, что возможно, стоит навестить мать, но вместе с тем не имеет ни малейшего понятия, что ей говорить. Их отношения не складываются уже давно, а последние годы в Англии и вовсе учат ее обходиться без лишних привязанностей.

- Я иногда пишу ей. Но, в целом, мы давно не общаемся.

Она помнит, что не ответила ему раньше на вопрос о своем возвращении. Ее, признаться, удивляет, что Реджинальд не сказал ему, что смог выбить разрешение на выезд. Они оба как-будто хотели этого больше, чем она, и ей казалось, что Бальтазар должен был быть первым, кому Реджи сообщил об этом.

- Чуть больше недели, наверное, - она не утруждает себя тем, чтобы подсчитать точнее, когда делает очередной глоток, салютуя по примеру шведа. Им есть за что выпить, но она отчего-то не может назвать свое настроение праздничным. В особенности, когда им явно предстоит нелегкий разговор. Она не глупа, чтобы не понимать, зачем пришел Бальтазар.

Фрида вздыхает глубже, рассматривая его внимательно, и не знает, как объяснить ему свое поведение. Ей кажется это очевидным - почему она не хотела видеть ни его, ни Эвелину.

- А зачем? - она знает, что некрасиво отвечать вопросом на вопрос, но все же не сдерживается. - Делать вид, что я как-то участвую в жизни Эвелины? Или обсуждать дрянную лондонскую погоду?

- Я, вообще-то, не железная, Харт.

Фрида качает головой на вопрос об Оливии. Она не знает, почему не говорит матери о возвращении, но вероятно боится, что та захочет забрать ее во Францию или же вернуться с ней в Блетчли-холл. Фрида понимает, что ее мать скучает, но не хочет ни первого, ни второго. Ее устраивает в данный момент жить в этом огромном поместье одной.

- Нет. Я не хочу, чтобы она пока знала об этом.

Она не вдается в подробности, испытывая неприязнь к самому факту, что ей нужно оправдываться и объясняться. Она протестует против этого всей душой, но вместе с тем понимает прекрасно, насколько нетипично и странно выглядит ее поведение.

- Ты не нравишься Марте, потому что забрал Эвелину и оставил меня. У Марты свои представления о мужском благородстве.

Блетчли не стесняется пить большими глотками, преследуя вполне конкретную цель - напиться раньше, чем их разговор станет окончательно невыносим. Он станет таковым непременно, и она хочет облегчить его для себя заранее. На самом деле, все, что ей сейчас нужно - чтобы ее оставили в покое, но она знает, что сегодня этого не произойдет. Возможно, это к лучшему, потому что у нее не хватает духа отправить Бальтазара и дочь восвояси.

- Я не знала, что вы общались.

Пожалуй, верным было бы сказать, что она никогда не спрашивала об этом Реджинальда. Могла догадаться и предположить сама, но предпочитала не упоминать больше черта всуе. Бальтазар, даже находясь в Стокгольме, сулил ей неприятности, которых она собиралась методично избегать.

- Он думал, что я поеду в Стокгольм. Наверное, рассчитывал сделать тебе сюрприз, не знаю, - она усмехается, отмечая трогательность жеста. Иногда ей казалось, что действительно стоило выйти замуж за Реджи и выдохнуть спокойнее, потому что он всегда был таким - трогательно заботливым.

Блетчли не сдерживается от смешка, когда он предлагает свою дружбу:

- Дружба с тобой не заканчивается ничем хорошим.

Она молчит, впрочем, на его откровение, что ему ее не хватало. Если она заговорит об этом, все закончится ее истерикой.

- Ты не подписал документы на развод. Почему?

Фрида не имеет в виду всерьез ничего плохого, когда обозначает, чем заканчивается их дружба. Она, в самом деле, осознает, что несет за это ответственность только сама - за все, что происходит после того, как она позволяет ему остаться в ее квартирке. Потому что она может отправить его восвояси в любой момент с тех пор, как он находит работу, но не хочет этого делать вовсе не из жалости. Ей нравится его компания, нравится проводить с ним время, и он, даже если не знает об этом, делает ее жизнь немного лучше, оставаясь с ней. Пусть даже все оборачивается так чертовски странно.

Ей не хочется говорить "плохо". Просто странно.

Она не комментирует никак его предложения о том, как от него избавить, но напрягается, чувствуя, что их разговор принимает менее дружелюбную форму, чем ей кажется изначально. Он говорит, что хочет быть ее другом, но она чувствует, насколько некомфортно ей становится отчего-то сейчас рядом с ним. Она считает, что он передергивает, и ей это не нравится.

Ей становится намного гаже после того, как он все же заканчивает свою мысль касаемо их развода.

Фрида делает большой глоток, разглядывая его внимательно, и чувствует насколько ее коробит то, что он говорит. Потому что у него нет на это права - отзываться о ней подобным образом. Потому что он не имеет ни малейшего понятия, насколько тяжело на самом деле ей приходится.

- Ты не имеешь права указывать мне, что мне стоит делать, а что нет, - она отзывается резко, резче, чем того хочет, но говорит твердо, не сводя с него взгляд, потому что ему стоит взвешивать каждое свое слово, прежде чем бросаться подобными предложениями. - Это и моя дочь тоже.

Блетчли знает, что возражает по большей части из принципа, но знает также и то, что ему нечего ей возразить.

- Ты забрал ее у меня, даже не спросив, хочу ли я отдавать ее тебе, и сейчас смеешь бросаться фразами о том, что мне стоит делать. Да пошел ты, Харт.

- Какого черта ты возишь ее сюда тогда?

Фрида не хочет ругаться, но чувствует, как в груди поднимается волна протеста, не позволяющая сдаться так просто. Это был, в конце концов, ее дом, и никто не имеет права в нем указывать ей как себя вести.

- Мне не нужна была эта благотворительность с документами.

- Нет, мы не говорили об этом, Харт. Ты просто сразу решил, что уедешь и заберешь ее с собой. Мы никогда не обсуждали хочу ли я этого, и каково придется мне.

Фрида распаляется сильнее, чувствуя, что в ней говорит обида, но не собирается больше молчать. Она считает, что он сам виноват в этом - их ссоре, потому что она не просила его приходить к ней, и потому что ему, несомненно, стоило держаться от нее подальше, как она того и хотела.

- Я пыталась тебя выгнать, потому что ты хотел уехать из этой чертовой страны как только в ней оказался. Потому что ты уже все удачно решил для себя: Эвелина в любом случае осталась бы с тобой, а больше тебя никогда ничего не волновало.

Блетчли отставляет бокал, чтобы следом встать с кровати, направляясь к шкафчику трюмо. У нее где-то там лежат сигареты, привезенные еще из Англии, и она надеется, что отныне это будет единственным напоминанием о годах, проведенных там.

- Мне плевать, хотел ты меня бросать или нет, Харт. Ты бросил меня. Забрал Эвелину и бросил меня там одну.

- Так что теперь ты не имеешь права ни осуждать меня, ни указывать, что мне делать.

Фрида бросает на него раздраженный взгляд, когда он говорит, что их брак не был благотворительностью, и считает, что он врет самому себе. Потому что именно этим он и был - его широким жестом в ее адрес, в надежде возможно помочь ей, но в большей степени, несомненно, и ребенку.

- Да? А чем тогда был наш брак? Проявлением твоих высоких чувств ко мне?

- Прекрати, Харт. Ты сделал мне предложение, чтобы увезти Эвелину. Возможно, меня тоже, но мы оба знали, что этого не случится.

Блечтли цепляется за его недоговоренную фразу, когда тянет из пачки сигареты, бросая усталый взгляд на Бальтазара:

- Что "ведь"? Договаривай, раз уж начал.

Фрида щёлкает зажигалкой немного нервно, подкуривая от небольшого огонька. Ее выматывает их разговор, и она не знает, как взять себя в руки и успокоиться, потому что все явно выходит из под контроля. Ей не нравится это - обсуждать, кто был прав, а кто виноват, потому что, на самом деле, она осознает прекрасно, что проблема лишь в ее смутных не оправдавшихся надеждах.

Она молчит, выдыхая в сторону дым и бросая на него хмурый взгляд. Ей не нравится выставлять его злодеем, как он предполагает, и она была бы чертовски рада не обвинять ни его, ни себя ни в чем, но не может перестать это делать. Она чувствует виноватой себя за то, что не была рядом с дочерью эти два года, и неизбежно чувствует виноватым его, потому что это он забрал ее, стоило ей только родиться.

- Ты не заставил бы меня сделать аборт, если бы я этого не хотела, - она смотрит упрямо и не знает, зачем спорит с ним в этой мелочи, не имеющей сейчас никакого значения.

Фрида чувствует, как начинает вскипать снова по мере того, как он говорит, напоминая о том, как они провели последние недели перед рождением Эвелины.
Она не может перестать видеть в каждом его слове укор, когда не сдерживается, возражая:

- Я выходила из больницы с мыслью, что это я буду растить ее. Что ты уедешь, и она останется со мной. Потом ты появился со своей чертовой прекрасной идеей жениться на мне и забрал ее у меня.

- Вот почему мы не разговаривали с тобой по-человечески, Харт.

Блетчли качает головой, не собираясь признавать свою неправоту:

- Если ты был так уверен, что Реджинальд сможет вытащить меня оттуда, так какого черта ты не остался там тогда со мной?

- Ему потребовалось на это два года. Сколько бы ты выдержал там еще, зная, что можешь уехать в любой момент?

Она тянется в сторону пепельницы, стряхивая пепел раздраженно, и не понимает, зачем они вообще обсуждают все это. Им совершенно точно лучше разъехаться как можно дальше, потому что друзья из них выходят так себе.

- Вероятно, для меня лучше было бы остаться в Англии.

Ей нечего ответить ему на вопрос о доверии, потому что она не знает этого. Не уверена даже, что действительно не доверяет ему, потому что доверять не в чем. Она не может, на самом деле, даже осуждать его за то, что он уехал, потому что он имел на это право, также как имел право забрать Эвелину, потому что ей действительно было лучше с ним. Она понимает все это прекрасно, но считает, что ни на грамм не заслужила вляпаться в такую идиотскую ситуацию.

Фрида напрягается, заслышав про высокие чувства и следом комментарий о семье. Она качает головой активно, не стесняясь почти перебивать его:

- Прекрати. Отношения от скуки, потом фиктивный брак, потом я родила тебе ребенка, которого видела от силы пару раз, - она перечисляет резко, не собираясь приукрашивать действительность, - где в этой схеме желание завести семью, Харт?

- Тем более - завести ее со мной.

- Очень благородно.

Ирландка отзывается язвительно, потому что ей чертовски надоедает эта шарманка о чужом благородстве. Она знает, что он прав, но ей не становится от этого легче. Кто-то действительно должен был увезти Эвелину оттуда, просто она была к этому не готова. Даже перспектива воспитывать ее одной в Англии не казалась ей такой ужасной.

Фрида качает головой на его перечисление того, чего не должно было быть, и впервые целиком с ним соглашается. Всего этого не должно было быть, как и не должно было быть их знакомства со всеми его последствиями:

- Я тоже не планировала всего этого, Харт.

Она не хочет говорить о попытках подружиться с собственной дочерью. Ей кажется это чертовски диким, как и не верится в то, что сейчас, через два года, она действительно может стать ей матерью. Тем более, если они даже не живут в одном доме. Она чувствует неловкость и ужасный дискомфорт, пытаясь представить их общение.

- Я не хочу ей быть матерью по выходным, когда ты привозишь ее сюда.

- Не думаю, что ей нужна такая мать.

Фрида вздрагивает следом, когда слышит звук лопающегося бокала, и ахает пораженно, подмечая кровь. Ее мало заботит испорченный ковер, на который проливаются остатки вина, и она ругается недовольно вслух, глядя на его руку.

- Та дверь, - она указывает на нужную, пропуская его вперед, и зовет следом Бубенчика, пока Бальтазар разбирается с водой. Она просит принести бинт и антисептик как можно скорее.

Бубенчик справляется быстро, и она заходит в ванну, подходя ближе к мужчине и интересуясь недовольно:

- Ты что совсем с ума сошел?

Она тянет полотенце, командуя следом:

- Давай сюда руку.

Фрида осознает и раньше, что их разговор выходит за рамки разумного, но отчего-то звон бокала ее отрезвляет. Как минимум, потому что она действительно не хочет ругаться, а ее обида по большей части направлена на обстоятельства, а не на него. Потому что он, несомненно, все делает правильно, уезжая сам и забирая Эвелину. Просто ей тяжело это принять как должное. Особенно сейчас, когда ее дочь спит в одной из соседних комнат.

- Я делаю это не потому что обязана, Харт, - она морщится, смачивая ватку антисептиком и проводя аккуратно по порезам. Несмотря на ее обвинения, она не может относиться к нему как к чужому, чтобы ей было сейчас наплевать. Она заботится о нем привычно, как могла позаботиться тогда, и не видит в этом ничего странного.

Фрида морщится вновь и считает, что Бальтазару не хватает терпения, чтобы перестать давить на нее. Она не говорит, что хочет жить с Эвелиной, потому что на самом деле слабо представляет себе это. Ее напрягает то, как быстро он продумывает возможные варианты, не давая ей свыкнуться с мыслью, что она может попытаться поладить с дочерью. Ей действительно страшно, и она не имеет ни малейшего понятия с какой стороны подбираться к двухлетнему ребенку, росшему без нее. К тому же, она с сомнением относится к собственным материнским качествам.

- Прекрати давить, Харт, - она вздыхает устало, потому что ее это всерьез выматывает. - Я не представляю, как мне к ней вообще подойти, а ты предлагаешь мне жить с ней под одной крышей и оставаться наедине.

Блетчли усмехается следом, неуместно развеселившись, когда подмечает:

- Если у нее есть хоть что-то от меня, то она всегда будет папиной дочкой.

Она замолкает ненадолго, обматывая немного неуверенно, но все же почти правильно руку Бальтазара бинтом. У нее слабые познания в медицине, но новая Англия за все эти годы учит ее многому. В том числе и какому-никакому оказанию первой помощи. Уж, как умеет.

- Я не уверена, что это делается так, - она разглядывает свое творение скептически, в том числе небольшой узелок, превращающийся в бантик, но полагает, что это лучше, чем ничего.

Фрида опускает взгляд, вздыхая глубже и окончательно беря себя в руки:

- Я не считаю, что ты отобрал ее у меня, - она впрочем задумывается, когда все же немного исправляется, - точнее, не считаю, что это было неправильно.