Она чувствует его руки на своей талии, но никуда и так не собирается. Несмотря на все сомнения, не испытывает потребности в расстоянии между ними, более того – от всей души ненавидит его. Каждый миллиметр отдаляющий ее от него. Затеяв разговор о возможно ошибочном решении пожениться вновь, меньшее, чего она хочет – отстраниться от него. На самом деле, она не знает, с каких пор у нее подобное, почти трепетное отношение к браку, и полагает, что причина лишь в нем.

Фрида отдает себе отчет в том, что о том, первом их браке, стоит забыть. Потому что тогда все было вовсе не так. Они не испытывали друг к другу и доли того, что испытывают сейчас, и не пережили вместе и малой части. Им, конечно, и тогда немало досталось, но последние годы, определенно, были страшнее.

Она улыбается ему неуверенно, уже непривычно, когда ловит его скептический взгляд. Она находит это забавным, что в общем-то, он поясняет терпеливо и будто бы немного отчитывает, словно ей действительно пять. Ирландка, впрочем, не имеет ничего против, пусть даже он называет ее вопросы глупыми. За эти годы она считает «малолетку» комплиментом и полагает, что не ошибется, если скажет, что ему это в ней нравится.

Ведьма верит ему, что он действительно этого хочет. Верит, но не может найти рационального объяснения, и это ее, признаться, настораживает. Она хочет найти в его поступках логику, способную объяснить ей, почему после того, что с ними было весь этот год по ее вине, и после того, как из-за этого они потеряли их ребенка, он все еще хочет быть с ней, тогда как ему стоит хотя бы сейчас начать держаться от нее подальше. Но уж точно не делать предложение и связывать себя с ней обязательствами вновь.

-  Я всегда буду бояться.

Она отвечает честно, потому что это – теперь ее самый большой, самый осязаемый страх. После той злосчастной битвы, Фрида не может перестать думать об этом – что он мог не вернуться. Она не знает, почему приравнивает это – возможность его смерти и возможность того, что он уйдет от нее, но боится этих двух вариантов до паники, до липкого, противного ужаса.

- Я сомневаюсь не в тебе – в себе.

Она действительно не сомневается в его чувствах, но все еще сомневается в том, что ее можно любить так. Так, как делает это он; ее отчасти пугает, что она не видит у этого границ. Она обращается к логике, потому что чувства ее подводили уже не раз, но вопреки характеру Бальтазара, не видит в его действиях ничего разумного. Ей кажется, не без причин, что за это время они успели поменяться ролями.

Фрида считает, что он играет нечестно, когда признается ей в любви, и рисует пальцем у нее на ребрах. Потому что она теряет голову вмиг и удерживает себя с трудом, чтобы все же донести до него то, что мучает ее непрерывно.

- Мне все время кажется, что рано или поздно ты поймешь, что любишь меня сильнее, чем должен. Я боюсь, что ты это поймешь, потому что действительно так и есть. Особенно сейчас.

Она чувствует, насколько тяжело ей говорить об этом и насколько по-дурацки звучит, когда она пытается всеми силами обойти необходимость говорить прямо. Она не собирается упоминать смерть их ребенка вслух, обходя подобными обтекаемыми фразами, потому что боится услышать это вновь. Как тогда в первый раз в больнице. С тех пор они никогда не говорят об этом, и она ему за это особенно благодарна.

На самом деле, Фрида считает, что он лукавит, когда говорит, что ему достаточно их двоих. Не специально, но, возможно, и сам для себя. Она абсурдно помнит, сколько нежности было к ней и еще нерожденной малышке в его прикосновении, когда он устраивал свою руку у нее на животе, и считает, что отныне ему не может быть достаточно только их двоих.

- Мне недостаточно. Недостаточно, чтобы перестать сомневаться.

И в первую очередь в себе самой, но никогда в нем. Ведьма не может оценить здраво, как это звучит со стороны, но надеется, что он поймет ее правильно. Потому что она никогда ничего не хотела сильнее, чем его ребенка. Их ребенка, как большее, что она могла бы ему дать. Она не знает, как объяснить ему, что для нее значил этот малыш, и что значило его потерять.

Она считает, что объективно после этого, у него нет причин желать жить с ней долго и счастливо.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида мотает головой, пока он ей это позволяет, не притянув к себе за шею. Потому что он не прав, он не знает, что такое чувствовать, что ты не заслуживаешь этого - чужой любви и заботы. Что после всего, что совершил, к тебе просто не могут относиться так, не могут, потому что есть вещи, за которые не стоит прощать никого, как она не может простить себя. Она знает, что помимо прочего, доставила слишком много боли именно ему, начиная с того дня, когда отправилась на верную смерть, не приняв в расчёт какого будет ему, заканчивая вечером, когда потеряла их ребёнка.

Она не считает, что в этом нет виновных, как и не спешит обвинять в этом судьбу и высшие силы. Понимает хорошо, пожалуй даже слишком, что привело их к тому, что происходит с ними сейчас. Она не верит в высшие силы, но верит в то, что они сами творят свою судьбу. Сейчас их судьба – череда ошибочных поступков. Ее поступков.

Ведьма знает, что он не прав, потому что она никогда не была уверена в себе, чтобы твёрдо стоять на ногах. Потому что ее сбивало всегда, стоило чему-то пойти не так. Так было, когда умер Регулус, посадили отца, когда они подали на развод и ещё бессчетное количество раз, чтобы достигнуть своего апогея сейчас. Она согласна с ним, что выбрала для этого не лучшее время, но ничего не может с этим поделать.

Фрида слушает его внимательно, не отводя взгляда, и хочет верить, что ее действительно не должно это волновать. Хочет, но не может принять как данность, что он делает ошибку, отказываясь взглянуть на все, что происходит и произошло трезвым взглядом. На самом деле, она не знает, что будет делать, если он когда-нибудь прозреет, но и молчать об этом не может тоже.

Она не сопротивляется, когда оказывается лежащей на спине, и чувствует, как в горле встаёт ком от его слов. Ей нестерпимо больно, потому что она не может забыть эту ночь, потому что она - причина того, что ведьма старается быть к нему как можно ближе, до сих пор не сумев избавиться от страха потерять его. Ещё и его, после смерти их ребёнка. Она повторяет это мысленно тысячи раз.

— Не могу, понимаешь? Не могу перестать думать об этом. О том, что ты мог не вернуться, и о том, что в ноябре у нас могла родиться дочь.

Ирландка считает, что он требует от нее слишком много, когда просит отпустить. Она не способна на это ни сейчас, ни, как ей кажется, когда-либо потом.

Фрида перетягивает его к себе настойчиво и требовательно, не заботясь о том, что он достаточно тяжел для нее. Ей нравится, когда он близко настолько, что она чувствует его каждым участком кожи. У нее сбивает дыхание, когда она, слабо отдавая отчет в своих действиях, не контролируя силу, обхватывает его бедра коленями, не давая шанса отстраниться.

Она чувствует, как у нее на глазах выступают слезы, потому что он мертвый – самый большой ее кошмар. Она чувствует раз за разом эту боль вновь, потому что не знает ничего страшнее.

Ведьма не сдерживается, когда проводит ногтями по его коже, поднимаясь к ребрам, царапая сильнее, подчиняясь скорее каким-то животным инстинктам, чем здравому смыслу. Она не находит этому адекватного объяснения даже в те редкие моменты, когда действительно задумывается, но причиняя ему физическую боль, каждый раз хочет показать лишь одно – насколько он ей действительно нужен.

Фрида останавливается, впиваясь ногтями в кожу где-то прямо под ребрами, и шепчет почти безумно:

- Я вижу это раз за разом во сне – мертвого тебя и ее. Еще мальчика, которого убила сама. К этому невозможно привыкнуть, для меня – невозможно.

Она дышит неровно, рвано, не обращая внимания на слезы, сбегающие из уголков глаз по вискам вниз. Не убирает руку, а второй ведет судорожно по его плечам, ключицам, шее, поднимая выше к скулам.

- Я вижу это, даже когда открываю глаза. Хочу избавиться, но не могу, потому что знаю причину всего этого. Ты делаешь вид, что виноватых нет, но на самом деле ты тоже знаешь причину. Знаешь, с чего все началось.

Ведьма прижимается к его шее, несильно прихватывая кожу зубами, но после целует мягче.

- Я люблю тебя, Харт, но твою любовь ко мне понять не могу.

[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида считает, что в ее действиях больше отчаяния, когда она все же убирает ногти, но лишь для того, чтобы продвинуться выше, пристроив их у него на спине, прижимая к себе сильнее. Она знает, что сильнее попросту некуда, потому что он даже не пытается сдерживать свой вес, оказываясь сверху. Ей нет дела до того, что он для нее объективно тяжел; ей нравится это – возможность чувствовать его близость в полной мере.

Ей, также как и ему, приходится прикладывать усилия, чтобы вслушиваться в то, что он говорит. Откровенно говоря, больше всего она хочет прекратить этот разговор, потому что они, очевидно, не придут к взаимопониманию, и сейчас ее больше интересует он, а не то, что творится в ее голове. У них никогда не было привычки решать проблемы с помощью постели, но сейчас это – их единственный способ решения того, что происходит в их головах.

Ей нравится, когда он обращается с ней подобным образом, потому что только так его ей не мало. Никогда не бывает достаточно, но так его будто бы ощутимо больше, чем когда он действует нежнее, касаясь почти невесомо. Она отзывается негромким оханьем, когда он кусает ее губу, не заботясь о силе, и выдыхает почти судорожно, стоит почувствовать его зубы на своей шее. Она считает, что они пропащие, и что это зависимость хуже любой иной. Ведьма знает, что нет в мире силы, способной заставить ее отказаться от этого.

Она слушает его и не может принять то, о чем он говорит. Считает, что он не видит очевидного, не хочет видеть, потому что любит ее. Она думает, что любовь, по всей видимости, действительно слепа, если он так уверенно выгораживает ее перед самим собой, но это вовсе не значит, что он прав. Она не знает, как донести до него, что у него, в отношении нее, непробиваемые розовые очки. Потому что он готов оправдать ее всегда и всегда оправдывал, как минимум с того самого дня, как она получила метку.

Ей не нравится его уверенность в том, что она сильная. Потому что это – очередное заблуждение.

- Виновата. Виновата, Харт, - она повторяет с отчаянием, вытирая свободной рукой  дорожки слез, и поясняет тверже, увереннее, - ты не мог вернуться раньше, это зависело не от тебя. А за меткой я пошла добровольно.

Она думает о Майлзе, которого он припоминает, и которого она любит со всей силой, но отдает себе отчет в том, что любит недостаточно для того, чтобы смириться с тем, что желая спасти его, стала виновной в смерти их ребенка. Потому что несмотря на всю безграничную любовь к племяннику, она не более, чем капля в море в сравнении с чувствами к Бальтазару.

- Я бы не пошла к Лорду, если бы знала, что все закончится так. Это не та цена, которую я готова была заплатить.

Фрида знает, что это звучит достаточно низко, когда жизнь одного ставится выше жизни другого, но не видит в своем поступке более того смысла, который заставил ее на него решиться.

- Не могу, - она подытоживает на выдохе и смотрит на него умоляюще, не зная, впрочем, чего ища – помощи или смиренного понимания, - не могу это пережить, потому что никогда не была сильной.

- Смерть Регулуса, арест отца, твой арест, наш развод, все это, все, что было дальше, все, вплоть до сегодняшнего дня. Ничего из этого я не смогла пережить, ломалась каждый раз, с каждым разом сильнее. Ты знаешь это. Всему есть предел, видимо теперь все сломано окончательно.

Она говорит на редкость твердо и ясно, отчасти сердито, потому что не хочет тешить его иллюзиями. Потому что он должен понять это как можно скорее, если действительно вздумал на ней жениться. Понять и осознать и подумать еще раз, хочет ли он этого.

Блетчли не позволяет себе лишних движений, потому что он должен понимать ясно, что она ему говорит, но целует его коротко, но настойчиво в конце тирады. Ей удается сдерживаться с трудом, и она все еще хочет, чтобы они как можно скорее закончили этот разговор, но не питает особых надежд, зная его упрямство.

- Я хочу, чтобы ты понимал это. Чтобы смирился с этим сейчас, если все еще хочешь на мне жениться. Потому что если ты поймешь это через пару месяцев после свадьбы, поймешь, что все не так, как ты себе представлял, это будет больно. И для тебя и для меня.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

За эти недели Фрида действительно становится спокойнее. У них все еще нет решения для львиной доли их проблем, в особенности тех, которые связаны с дальнейшим будущим, но все же ей становится немного радостнее, когда она крутит на пальце, вновь, обручальное кольцо. В самом деле, она не верит в это до сих пор, что они вновь женаты, но чувствует странное, пьянящее удовлетворение от мысли о том, что он отныне всецело ее.

Ведьме нравится их более, чем скромная свадьба, и нравится, что никто о ней не знает. Нравится болтливая девушка, рисующая на их руках узоры, и нравится то, как она рассказывает о значении каждого. Ирландка не придает значения поначалу тому, который предвещает детей, увлеченная больше иными мыслями, но задумывается после, когда Бальтазар говорит о том, что они могут попробовать вновь.

Она отказывает ему бескомпромиссно и твердо. Резко отчасти, пусть и не желает, чтобы это выглядело грубо. Она не желает даже слышать об этом и заставляет себя не думать, тогда как, в самом деле, все еще хочет их дочь назад. Хочет их ребенка больше всего на свете.

Блетчли упускает момент, когда страх превращается в паранойю, но не может без дрожи думать о том, что забеременеет вновь. Она следит за вопросами контрацепции отчасти фанатично, когда сверяет по часам время принятия зелья, и испытывает редкую степень благодарности к нему, когда он относится с пониманием. Потому что еще одного такого раза она попросту не переживет. Она не знает, откуда у нее эта уверенность, что все сложится таким же образом.

Фрида предупреждает его о том, что у зелья кончается время действия, но позволяет себе забыться достаточно быстро, доверившись ему. Ее сводит с ума его близость и запах в сочетании со всеми действиями, и она теряет контроль над собой стоит ему проникнуть внутрь, и целует лихорадочно и жадно. Она дышит тяжело и прикрывает глаза, оказываясь вжатой в постель, и цепляется за него крепче, прижимаясь к нему сильнее. Даже зная, что он близко настолько, насколько это вообще возможно, она не может отделаться от мысли, что ей нужно больше.

Она замирает вместе с ним, стоит ему остановиться, и распахивает глаза в недоумении, впрочем, не задумываясь об этом слишком уж всерьез. Ей требуется время, чтобы осознать, о чем он говорит, хотя, на самом деле, она сейчас не способна думать вовсе.

Фрида кивает, не задумываясь, когда отзывается малоразборчивым «хочу» на выдохе, и после повторяет:

- Я хочу от тебя ребенка.

Она опускает руку, притягивая его к себе за шею, прикусывает мочку уха, несильно, но призывая продолжить. До нее доходит это не сразу – осознание того, на что она согласилась. Меньше всего ей хочется думать сейчас об этом, но сквозь дурманящее, пьянящее ощущение методично, будто с каждым толчком, пробивается страх. Леденящий, заполняющий все в голове.

- Стой. Остановись, - она бормочет неуверенно, но с пробивающимися нотками отчаяния, когда чувствует, что он ее не слышит или же не хочет слышать. Пытается остановить сама, но в следующее же мгновение оказывается поймана им, а все попытки пресечены. У нее, откровенно говоря, не хватает сил для того, чтобы справиться с ним, и она чувствует, как лихорадочно бьется сердце от ощущения, не имеющего более ничего общего с возбуждением.

- Я не хочу, Баль. Слышишь меня? Не хочу.

Фрида говорит громче, насколько ей позволяет это сбившееся дыхание и чуть севший от напряжения голос, и дергается, пытаясь вырваться. Она не знает, как вразумить его, и все больше поддается истерике и панике, потому что он не собирается останавливаться.

Она чувствует, как ее колотит, и чувствует, как он до боли сжимает ее запястья, прижимая к кровати. Чувствует эту боль сильнее обычного и чувствует себя чертовски беспомощной и загнанной в угол, потому что он заставляет ее делать то, что она делать не хочет.

- Прекрати. Пожалуйста, Харт!
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида пользуется тем, что оказалась в разгар лета на побережье Италии, и проводит львиную долю времени у моря. Считает это неплохой заменой постельному режиму, когда подтаскивает себе лежак, зонтик и пару книг. Она полагает, что это прогресс – желание выйти из четырех стен, но не тешит себя лишними иллюзиями, ей попросту не нравится опустевшая постель.

Отец кормит ее мороженным в дозах, осилить которые, несомненно, подсильно только ей, и она, говоря откровенно, не знает как его за это благодарить. За то, что возится с ней, будто это не ей перевалило уже давно за тридцать, и будто бы она все еще его пятилетняя принцесса. Они разговаривают часто, как и всегда, когда она возвращается домой, впрочем, сейчас она больше слушает, чем говорит. Иногда жалуется, иногда что-то спрашивает. В общем-то, весь этот месяц она ищет ответ на один простой вопрос – почему Бальтазар так с ней поступил.

Ведьма считает это предательством. Не может прийти в себя первые недели, когда все внутри разрывается и ломается от боли и страха перед тем, что будет дальше. Ей кажется, что она действительно сходит с ума, потому что боится всего: боится забеременеть, боится, что больше его не увидит и боится, что увидит вновь. Боится оставаться одна и боится, что вот теперь для нее действительно всего слишком много. Но в первую очередь она все же боится его.

Она уверяет себя в том, что он ее предал, и тут же себя одергивает, потому что он не мог. Считает, что сделал больно намеренно, хотя она просила его остановиться, но после ругает себя за глупость, потому что никогда, вопреки всему, что между ними было, он не хотел делать ей больно. Она возражает себе, что не хотел, но делал, много раз, но тут же напоминает, что изнасилования никогда не было в этом списке, как и насилия, любого физического, как такового. Она твердит себе, что он ее не любит, что то, что он сделал, не имеет отношения к любви, но как ни старается, не может выкинуть из головы то, как он заботился о ней все эти недели в Индии. Как заботился о ней всегда. Она считает это удивительным, что помнит, почти дословно и слишком ярко, все, что он когда-либо говорил ей о своих чувствах.

Фрида не знает, как остановить этот хаос, но в какой-то момент чувствует, как у нее идет голова кругом от той неразберихи, что в ней происходит. Она не хочет считать его чудовищем, несмотря на то, что он с ней сделал. Не хочет и не может, потому что знает его, знает его настоящего, Бальтазара, имеющего мало общего с человеком, который держал ее в ту ночь.

Ей требуется сделать над собой усилие, на которое, в самом деле, у нее нет сил. Больше всего ей хочется забиться от всего в самый темный и дальний угол и просто забыть, забыть все, что с ними было за все эти годы, потому что они вновь разошлись, так и не сумев в очередной раз стать семьей. Она не снимает кольцо с пальца, но все чаще думает о том, что рано или поздно ей придется это сделать. Она знает, что не хочет этого, и что выход из этой ситуации только один – взять наконец себя в руки. Потому что она любит его, и потому что когда-то знала, что он любит ее.

Блетчли заставляет себя это делать – раскладывать все в голове по полочкам. Она не ищет ему оправданий, но ищет причину, прокручивая в голове их отпуск. Она скучает по нему каждую минуту, ощущая остро и больно то, насколько он сейчас от нее далеко, но не позволяет себе ни злиться, не скатываться в жалость. Ищет причину все исправить, потому что ей это необходимо – чтобы он был снова рядом с ней, иначе ей словно уже месяц не хватает кислорода.

Единственное, что ставит ее в тупик – то, что он так и не появляется. Не извиняется, не интересуется тем, как она, когда, очевидно, он оставлял ее не в лучшем состоянии. Она не пытается скрыть от себя то, что обижена на него за это, но не верит, что ему все равно. Не верит ни в это, ни во многое другое, что не вяжется у нее с его привычным образом. Иначе зачем ему было это все, зачем нужно было жениться на ней, заботиться о ней, уезжать на край света, оставив все, в том числе и сына.

Фрида не считает, что морально готова, но больше не может тянуть, когда июль подходит к концу. Не говорит ничего отцу, потому что не уверена, что ему стоит волноваться еще и об этом, и аппарирует на порог квартиры Бальтазара. Она стучит неуверенно, но после гораздо настойчивее, когда убеждается, что дома никого нет. Смотрит на время, первым делом подумав о работе, но разумно полагает, что настолько задерживаться там слишком даже для него. Она вспоминает о Крисе внезапно и считает, что стоит рискнуть.

Ведьма игнорирует звонок вновь, когда стучится в дверь друзей и слышит торопливые шаги. Она не переступает порог, когда в  дверях появляется Беатрис, потому что, на самом деле, ей неловко перед друзьями, которые вечно страдают из-за них. Подруга опережает ее вопрос, сообщая, что Бальтазар у них, и втягивает ее внутрь, настоятельно советуя перестать топтаться на пороге, если она хочет, чтобы ей достался десерт.

Блетчли улыбается и думает, что, пожалуй, соскучилась по ним, когда благодарно кивнув, проходит внутрь. Она останавливается у входа в гостиную и весело вскидывает брови, когда изрядно подросший сын друзей радостно оповещает о ее присутствии. Она мрачнеет достаточно быстро, когда подмечает сначала изменившееся лицо Криса, после ловит взгляд мужа. На самом деле, она не знает, почему не могла подождать с этим до момента, когда он вернется домой, и зачем заявилась сюда.

- Я хочу поговорить, - она переходит к делу сразу, потому что не чувствует в себе сил размениваться на банальную вежливость, интересуясь делами присутствующих. В общем-то, это понятно и так, что она пришла к нему, а потому, она надеется, что ее простят. – Пожалуйста. Если ты захочешь, я уйду после и больше тебя не побеспокою.

В самом деле, ведьма не знает, какой реакции ждать от него и насколько он в действительности хочет ее видеть. Она не чувствует в себе уверенности, когда просит его выйти, и идет за ним на кухню, но точно знает, что хочет для себя расставить все точки над «i». Определиться наконец, насколько она права в своих выводах.

Ирландка прикрывает дверь кухни, когда они оказываются там, и оборачивается к мужу, не зная, с чего начать. Она останавливается на том, что мучает ее больше всего:

- Ты не пришел ни разу за этот месяц. Бросил меня там и ни разу не пришел узнать, как я. Почему, Харт?
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида смотрит на него озадаченно, когда он упоминает ее отца, и не может припомнить, чтобы тот  говорил о встрече с Бальтазаром. Она знает, что отец не испытал восторга ни от того, в каком состоянии она появилась на пороге дома, ни от того, что увидел на ее теле, когда на следующий день она вышла на пляж. Она полагает, что, по всей видимости, стоило отвечать на вопросы более развернуто, когда осознает, как звучало для него ее подтверждение, что все то, что он видит на ней, оставлено ее мужем. В особенности, после того, как она говорит об изнасиловании.

В самом деле, у нее от него после той злополучной ночи только отметины на запястьях, потому что ему было важнее удержать ее под собой. Она помнит все слишком отчетливо даже через месяц, несмотря на отчаянные попытки забыть.

- Отец приходил к тебе? Когда?

Ведьма не знает, какой из вариантов логичнее, пришел ли к нему Бальтазар или же отец сам почтил его своим присутствием, но ставит все же на то, что в этот раз терпение Тони лопнуло. Предпочитавший никогда не лезть в их отношения больше, чем его о том просили, он вряд ли мог стерпеть того, что произошло с ней в этот раз.

Она слушает его внимательно и не перебивает, хотя чувствует отчаяние с каждым его словом. Вообще-то, она со всей искренностью готова обвинить его в глупости, когда он замечает абсолютно серьезно, что не пришел потому, что ему нечего было сказать ей. Потому что от его извинений не было бы толка, а ответить на ее вопросы он бы все равно не смог.

Фрида задумывается об этом всерьез впервые – насколько умно поступила, заявившись сюда. Насколько вообще стоило затевать этот разговор, когда, возможно, он и не хотел его начинать вовсе. Ее сбивает с толку его спокойный, уверенный вид, тогда как, в самом деле, в глубине души она искренне надеялась на иную реакцию – банальную радость от ее прихода. Она знает, что швед никогда не славился особой эмоциональностью, но в то же время помнит, каким он был еще месяц назад.

Ведьма отдает себе отчет в том, что делает выводы слишком поспешно, но быстро начинает терять ту уверенность, с которой шла к нему. Уверенность в том, что это нужно им обоим, и что они оба хотят вернуть все на свои места.

Она все еще не ищет ему оправданий и не собирается делать вид, будто его действия прошли для нее бесследно, но ей, в самом деле, не становится спокойнее, когда он говорит, что ему было стыдно. Она знает, что его страдания способны принести ей комфорт или хотя бы мало-мальски удовлетворение в последнюю очередь.

Блетчли кивает, не собираясь его мучить, и старается держаться спокойнее:

- В ближайшее время тебе не грозит стать отцом.

Она не хочет думать о том, что было бы, если все же сработал закон подлости, и она забеременела бы вновь. Ей не по себе от этой мысли, потому что прежние страхи никуда не делись, но теперь еще и больно от того, что их ребенок мог появиться так.

Ирландка молчит, разглядывая его, когда в голове все путается вновь. Ей хочется дотронуться до него, потому что этот месяц был невыносим, но она не считает это хорошей идеей и идет у него на поводу, копируя его поведение неосознанно, когда продолжает сухо и собрано.

- Я хотела, чтобы ты пришел. Не сразу, но хотела тебя видеть, - она говорит ровно, без лишних эмоций и также продолжает, когда делится очевидным, - мне было тяжело без тебя.

Ведьма не давит на жалость и не имеет в виду ничего больше, чем говорит. Не упрекает его, хотя и чувствует определенную долю обиды, но отчего-то решает, что последнее, что им нужно – эмоции. Она не знает, почему ее так сбивает с толку его поведение, тогда как за столько лет она уже должна была привыкнуть.

- Ты знаешь, что я доверяла тебя, и я знаю, что ты никогда не стремился сделать мне больно. Почему ты сделал это?

Она все же не выдерживает, когда бросает на него умоляющий взгляд, и просит с заметными нотками отчаяния:

- Пожалуйста, Харт. Мне важно это знать.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида не обижается на отца за то, что он пошел к Бальтазару, не сказав ей, но испытывает определенную долю вины за то, что ему пришлось во всем этом участвовать. Полагает, что в этом мало приятного – знать, что кто-то изнасиловал твою дочь, и видеть у нее по всему телу синяки и ссадины. Она считает, что это безумие, которое касается только их двоих, потому что больше никто не способен это в действительности понять.

Она подмечает его паузу перед тем, как он подбирает все же слово. На самом деле, ведьма считает их разъезд скорее бегством, когда сначала сбежал он, а после она. Проблема была в том, что куда бы они не бежали, избавиться от самих себе не представлялось возможным.

Она ждет от него любого ответа, способного прояснить хоть что-то у нее в голове. Считает, что готова принять любой, даже идущий вразрез с ее надеждами, лишь бы он был честным. Она надеется, что они пережили достаточно, чтобы не врать друг другу, когда вспоминает, что за прошедшие шестнадцать лет их знакомства никогда не врали вовсе. Вообще-то, ее отчасти пугает эта цифра, стоит ей подсчитать в уме, сколько уже долгих лет они знакомы.

Фрида не возражает, когда он притягивает ее к себе, прижимая крепче, но чувствует, как внутри все дрожит и переворачивается. Она невесело думает, что, видимо, именно это чувство называют «бабочками в животе», и что у нее там бабочки непременно затеяли переворот. Она чувствует себя на редкость глупо, пребывая в состоянии вечно влюбленной школьницы, но не находит в себе ни сил, ни желания с этим бороться. Ирландка признает очевидное, когда осознает в полной мере, что готова простить ему все, что он с ней сделал, лишь бы у нее вновь была возможность быть с ним рядом.

Ей не нравится, что он ослабляет хватку, но, говоря откровенно, не успевает подумать об этом всерьез, когда чувствует его губы на своей шее. Она прикрывает на мгновение глаза и вздыхает глубже, пытаясь совладать с собой, потому что после месяца порознь ей куда тяжелее держать себя в руках.

Блетчли заставляет себя слушать его и не идти на поводу у своих желаний, когда единственное, чего она сейчас хочет – чтобы все забылось, и хочет поцеловать его, потому что целый месяц не имела возможности. Она одергивает себя достаточно резко, потому что это сейчас не так важно, как ответ на ее вопрос, потому что он ей действительно нужен. Чтобы простить его и чтобы дать им в очередной раз шанс.

Ведьма ловит себя на удивительной мысли, что отчасти может его понять. Может понять то, что он не отдавал себе отчета в своих действиях. Она думает, вспоминая ту ночь, что знает это и сама – видела тогда в его глазах. Она верит ему, потому что хочет этого и не может иначе.

Единственное, что ее по-прежнему гложет – то, что он бросил ее на целый месяц. Фрида не знает, почему так обижается на это, но готовая простить то, что вряд ли кто-то в здравом уме смог, она не может смириться с мыслью, что он оставил ее вновь. Как делал это множество раз.

Она чувствует, что не может злиться на него, когда он обнимает ее крепче и просит не уходить. Ей стоит больших трудов не оттолкнуть его, но отстраниться на достаточное расстояние, пользуясь тем, что он более не пытается удержать ее, как только чувствует сопротивление. Она не знает, чем руководствуется, но чувствует, что ей это нужно, когда отвешивает ему пощечину, не контролируя силу.

Фрида обнимает его следом и держит крепко, когда бормочет глухо, прижимаясь к нему лбом:

- Прости, мне было это нужно. За то, что ты оставил меня.

Она вспоминает его просьбу и считает, вновь, что они пропащие. И что, пожалуй, никогда не была так права как сегодня, когда решила прийти к нему.

- Не уйду, - она заверяет его твердо и знает, что действительно больше никуда от него не уйдет, потому что какими бы ни были их отношения, ей всегда без него хуже, чем с ним.

- Не делай так больше, Баль. Обещай мне, что этого больше не будет, - Фрида поднимает взгляд и просит серьезно, потому что хочет доверять ему.

- Ты был прав: я хочу ребенка, но не переживу, если что-то случится вновь. Пожалуйста, не дави на меня.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Они остаются в гостях еще совсем недолго, когда Фрида предпочла бы не оставаться вовсе. Она любит друзей совершенно искренне, но эгоистично идет на поводу у собственнических инстинктов, когда не хочет делить его внимания с кем-то еще. Пусть даже то будет его любимый крестник, активно впрочем подтрунивавший над ними все это время, потому что они оба не готовы были отпустить друг друга от себя ни на один лишний сантиметр.

Они уходят после поданного десерта быстро, а лучше сказать – сбегают. Потому что этот месяц скучают оба, и у нее есть идея получше, как им отметить его день рождения. Откровенно говоря, пока друзья не напоминают, она и не помнит о том, что уже наступило двадцать седьмое, но считает, что вернулась к нему как никогда вовремя. Ведьма решает, что, видимо, отмечать они будут завтрашним тортом, когда не встречает с его стороны особого энтузиазма, стоит им оказаться в постели, но не имеет ничего против и лишь устраивается удобнее.

Она терпит еще неделю, когда неизменно выступает инициатором их близости и прикладывает для этого ощутимо больше усилий, тогда как раньше уговаривать его не приходилось вовсе. Не то что ей не нравится быть сверху, но она понимает вполне ясно, что что-то не так. В самом деле, ей хватает мозгов связать его непривычную скромность с произошедшим, но она считает, что ясно дала ему понять, что простила его и ни в чем не винит.

За эту неделю она успевает привыкнуть к пряному запаху специй, стоящему на их кухне, потому что готовкой занимается он. У нее все еще нет желания подходить к плите, кроме исключения в виде торта на его день рождения, но теперь, кажется, ее организм собрался наверстать все упущенные приемы пищи за эти три месяца. Бальтазар не возражает, когда она в очередной раз сообщает, что голодна и тащит из будущего салата составляющие в виде овощей, маслин и прочих вкусностей, закусывая все это параллельно подвернувшимися под руку крекерами.

Фрида наблюдает за его действиями, устроившись не столешнице рядом с плитой и откровенно мешая полноценной работе, но не желая сдвигаться ни на миллиметр. Она считает, что основная часть работы выполнена, когда замечает, что соус почти готов, и тянет его к себе. Ирландка пользуется отсутствием на нем футболки, когда касается губами плеча и поднимается выше, но не может отделаться от ощущения, что он напряжен вовсе не потому, что боится недоглядеть за блюдом. Она отстраняется резко и смотрит скептически, складывая руки на груди.

- Честно говоря, мне нравится быть сверху, - ведьма говорит невозмутимо с лукавым огоньком в глазах и интересуется, не меняя тона, - но, может, ты перестанешь ломаться?

Она не знает, как назвать его поведение иначе, потому что оно в корне отличается от того, что было раньше. И Мерлин с ними, с нежностями, их увеличившееся количество она готова была бы пережить, но вот взявшуюся из ниоткуда скромность, откровенно ему не идущую, определенно нет.

- Серьезно, Харт, у меня вечное ощущение, будто я тебя совращаю.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида спрашивает шутливо, но напрягается всерьез. Потому что ни его поцелуй, ни прикосновения не служат большим успокоением, тогда как за эту неделю она уже успела убедиться, что прелюдии ему нравятся куда больше непосредственно основной части. Вообще-то, она беспокоится и о себе в том числе, потому что не железная и в отличие от него, не обладает такой выдержкой. Впрочем, она готова потерпеть с условием, что в ближайшее время это пройдет, но не видит пока никаких для этого перспектив.

Она обнимает его снова, когда он прижимает ее к себе, потому что не обнять не может. Вообще-то, она считает, что имеет смысл для начала во всем разобраться, раз уж он сторонится ее таким образом, но природная вредность отходит на второй план, стоит ей почувствовать его так близко. На самом деле, она самокритично думает, что раскомандовалась и что в этом исключительно его вина, потому что иначе с ним всю эту неделю никак.

Ведьма считает его немножко извергом, потому что им вообще почему-то приходится сейчас разговаривать об этом, когда они могли быть заняты более интересным делом, но заставляет себя слушать внимательно. Она отдает себе отчет в том, что его прикосновения этому не способствуют, но быстро приходит в себя, когда после приятного признания в том, что он теряет рядом с ней голову, следует абсурдный вывод.

Она не хочет этого делать, но аккуратно кладет ладонь ему на торс, заставляя сделать маленький шажок назад. Ей не нравится то, до чего он успевает додуматься за время ее отсутствия, потому что она действительно не видит причин бояться этого. Пожалуй, это удивительно, тогда как бояться больше полагается ей, но он, видимо, делает это за двоих.

Фрида в очередной раз идет вразрез с логикой, когда после произошедшего доверяется ему как ни в чем ни бывало. У нее нет желания культивировать эту настороженность между ними и, признаться, меньше всего она ожидает это от него. Она не знает почему, но чувствует, как внутри начинает ворочаться раздражение. Не на него, но на то, что им в принципе приходится поднимать эту тему вновь, тогда как она больше всего хочет о ней забыть.

- Ради чего я вернулась, Харт? Чтобы ты меня сторонился и боялся? Чтобы между нами была постоянно эта неловкость и напряжение, когда ты боишься лишний раз меня коснуться, а я не знаю с какой стороны к тебе подойти, и что теперь мне можно, а что нет?

Ведьма не повышает голоса, но спрашивает эмоционально, не желая сохранять нейтральный тон. Она считает, что в самом деле так нельзя, потому что им обоим будет от этого хуже, и потому что она действительно хочет, чтобы все было как раньше.

- Мы прожили так больше года, и никогда не было ничего подобного. И мы оба знаем, почему ты это сделал.

Она сдерживается от того, чтобы не притянуть его к себе снова, хотя и не отпускает от себя далеко, и смотрит серьезно и твердо, когда добавляет уверенно:

- Если это не пугает меня, то и тебя не должно.

- Впрочем, если тебе так будет спокойнее, я могу держать под рукой Историю Хогвартса и угрожать побить тебя ею, если ты вдруг позволишь себе лишнее.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида хочет сохранять дистанцию, преследуя лишь одну цель – иметь возможность рассуждать здраво, а главное связно. Она отдает себе отчет в том, что справляется с этим хуже среднего, когда он рядом, но все же не возражает, когда он притягивает ее к себе ближе. Потому что это – то, чего ей хочется в самом деле, хотя она и понимает, что сейчас не лучшее время, чтобы идти на поводу у своих желаний. Она относится серьезно ко всему, что происходит с ним, и сейчас не может отделаться от противного предчувствия, что все не станет по прежнему по мановению волшебной палочки. 

Она наглеет без лишнего стеснения, когда подтверждает очевидное - ей действительно идёт быть сверху, а после добавляет шутливо:

—Кажется, я начинаю догадываться, почему ты так себя ведёшь. Вообще-то, ты мог просто сказать, что у тебя изменились вкусы.

Ведьма шутит, но не слишком весело думает о том, что была бы вовсе не против, если бы скромник Баль просто за этот месяц изменил привычки. Она готова смириться с любыми его новыми вкусами, если это доставляет ему удовольствие, но смутно подозревает, что он сам не в восторге от происходящего.

Она мотает головой из вредности на замечание о книге и ее школе и вспоминает ещё один шедевр из их образовательного процесса:

— Готова заменить только на учебник по уходу за магическими существами, - она улыбается ангельской улыбкой, прежде чем прояснить, - он кусался, если не знать, как его успокоить.

Впрочем, не сказать, что они были частыми гостями на этом уроке, поскольку возиться с чудовищами вроде соплохвостов было удовольствием крайне своеобразным. Откровенно говоря, этих самых соплохвостов Фрида так и вовсе боялась.

Она становится серьёзнее, когда он возвращается к их основной теме, и немного морщится, не сдержавшись. Ее, в отличие от него, ничего не удивляет в том, что она его не боится, потому что она действительно не видит для этого причин. Ирландка знает, что ее доверие ему выходит за все мыслимые и немыслимые границы, и это единственное, что ее порой может испугать, потому что этому нет конца, как и нет разумного объяснения. За эти годы она научилась принимать это как данность, и сейчас ни о чем не жалеет.

Фрида не хочет на него давить, потому что знает, что порой человеку требуется просто время для того, чтобы вернуться к прежней жизни, но не считает это хорошим вариантом в их случае. Потому что прошла уже целая неделя, а она слишком хорошо знает своего мужа – если бы дело было исключительно во времени, он бы уже нашел способ справиться с этим. Она осознает это очень ясно – что им нужно во всем разобраться, потому что вопреки тому, что он говорит о том, что у нее нет проблем с тем, чтобы подойти к нему, ирландка хорошо понимает, чем может обернуться для их отношений его напряженность. Она знает, что не сможет не обращать на это внимание, даже если сильно этого захочет.

Ведьма чувствует его раздражение и вопреки характеру и собственным тараканам, делает все же правильный вывод, когда не допускает мысли, что оно направлено на нее. Она помогает ему стащить с себя футболку, потому что тоже считает ее лишней, и не обращает внимания, когда та соскальзывает со столешницы и падает куда-то на пол. Она хочет держать себя в руках, но чувствует, как начинает терять контроль от его прикосновений.

Блетчли передергивает, когда он говорит об их ребенке, который мог родиться в результате произошедшего. Она не хочет возвращаться к этим мыслям, потому что думала о том же и никогда не испытывала от этой мысли трепета. Порой считала, что избавилась бы в таком случае от ребенка сама, потому что не хотела бы видеть перед собой ежедневно напоминание о том, что он сделал с ней. У нее неприятно сводит лопатки от этих мыслей, но вместо того, чтобы образумиться и дать им шанс поговорить нормально, обнимает его крепче.

Ведьма не может объяснить, на что конкретно злится, но чувствует эту волну бессильного раздражения, потому что ее, на самом деле, пугает то, что с ним происходит. Она держит его крепко, не давая шанса отстраниться, хотя подозревает, что он и не собирается этого делать, и думает лихорадочно о том, что не хочет терять его так глупо.

Она обхватывает его ладонью за шею и не следит за тем, как впивается ногтями в кожу, притягивая к себе. Целует его жадно и зло, потому что ей не нравится то, что он говорит.

- Я не имела права на многое. Получить метку, рисковать своей жизнью и жизнью нашей дочери, убивать, пытать, подставлять столько раз тебя, - она перечисляет лихорадочно, не отпуская его от себя и оставляя поцелуи на его коже. Ей требуется сделать над собой усилие, чтобы чуть отстраниться назад, заглядывая ему в глаза со всей серьезностью. – Ты оправдал все, что я сделала, причинами, которые у меня для этого были. Потому что они важнее, и цель иногда оправдывает средства.

Ведьма молчит пару мгновений, прежде чем все же спросить с плохо скрытым отчаянием в голосе:

- Зачем ты заставил меня поверить в это, Харт, если не веришь сам? Если ты на самом деле так не думаешь.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида осознает это слишком хорошо, что боится того, что с ним происходит. Ей не нравится ее страх, как и не нравится пробивающееся отчаяние, потому что она устала от этого. Устала от того, что у них всегда все идет наперекосяк, а после долгожданного затишья несомненно следует буря. Меньше всего она хочет вспоминать о том, что было, пусть и знает, что от этого никуда не убежать. Она считает, что они справятся, но только если будут стремиться к этому оба. Потому что ее сил для этого не хватит и потому что уже давно источник ее сил – он. Она помнит, с каким терпением относился к ее выходкам он, но не может побороть страх, когда думает о том, что время может усугубить все еще больше.

Ведьма чувствует, как у нее перехватывает дыхание, когда он становится смелее и, будто бы как раньше теряет голову вместе с ней. Она дышит поверхностно, не сумев восстановить дыхание, и оказывается почти на краю столешницы в желании быть ближе, насколько это возможно. Она капризно считает, что этого мало – быть друг к другу кожа к коже, - но ни на чем не настаивает, заставляя себя думать о том, что сейчас важнее.

Ее пугают его слова больше, потому что она знает, чем могут обернуться такие выводы. Она не хочет ему этого, потому что его мысли слишком схожи с ее, с теми, которые терзали их с момента принятия метки и не отпустили до сих пор.
Она реагирует не сразу, потому что не может бороться с собой, когда чувствует его зубы на своей коже, и позволяет себе прикрыть глаза, откинув чуть голову назад, открывая шею.

Блетчли знает, что в какой-то степени он прав, но и не прав тоже. Ее коробит, когда он называет себя насильником и убийцей, и доставляет дискомфорт, когда ослабляет хватку. Она обнимает его крепче и считает, что он смешивает все в одну кучу.

- Ты спас мою жизнь, - она отзывается резко и хочет его встряхнуть, чтобы он вспомнил, что и зачем делал. – Ты убил его, чтобы он больше не смог добраться ни до меня, ни до кого-то кто тебе дорог. У тебя не было выбора.

На самом деле, она не хочет говорить с ним так, но не смягчает тон, когда чеканит, насколько позволяет сбившееся дыхание.

- Возможно, благодаря этому я сейчас жива.

- Я не оправдываю убийство Ларса, но не бери на себя больше, чем есть.

Ведьма зажмуривается инстинктивно и мотает головой, когда он говорит о том, сколько боли ей причинил. Проводит рукой по коротким волосам и прижимается губами к макушке, чувствуя собственное бессилие. Она знает слишком хорошо это чувство вины, но так и не знает, куда от него деваться. Не знает, как объяснить ему, что это все не важно, все, что с ними было. Потому что важно только то, что у них есть сейчас. Она думает с неприязнью, что, пожалуй, не верит в это сама с той силой, которая необходима, чтобы убедить его, но после ловит себя на удивительной мысли, что сейчас для нее действительно больше ничего не важно. Ничего кроме того, что они оба целенаправленно и методично рушат свое, возможно не сказочное, но совместное будущее.

- Я здесь, потому что хочу этого. Хочу быть рядом с тобой здесь или где-то еще.

- И я буду, слышишь меня, Харт? Мне наплевать, что ты думаешь по этому поводу.

Фрида не знает, откуда в ней столько уверенности, но не сомневается ни на грамм в том, что говорит. Потому что за этот месяц ради него она сделала над собой усилие, на которое, объективно, у нее не было сил. На которое никогда за столько лет не была способна ради себя. Она знает точно, что если бы у нее были сомнения в том, насколько он ей нужен, он бы не увидел ее больше после того, что сделал.

Она ведет рукой по его плечу и скользит к спине, но в ее движениях мало нежности, когда она, царапая зло, не сдерживает силу и не знает, как иначе донести до него очевидное. Что он нужен ей и больше всего нужен сильным.

- Пожалуйста, Бальтазар. Ты сделаешь мне больнее, если будешь меня сторониться, потому что со временем ты отдалишься совсем.

Ведьма не задумывается о том, что говорит и действует по наитию, потому что в действительности не имеет ни малейшего понятия, что говорить должна. Она знает, что дорога ему, пожалуй слишком, и что от этого сейчас все их проблемы. Но также она знает, что если ее неуверенность они могут пережить, то его может перечеркнуть все надежды на «долго и счастливо». Потому что всю эту неделю, она чувствует слишком ярко и больно то, что он далеко. Пусть и неизменно рядом.

- Пожалуйста, - она просит снова и находит его губы своими, - ты знаешь, как я этого боюсь.

- Не поступай так со мной, Харт.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида знает, что это эгоизм, но не желает ничего с ним делать, когда он говорит ей то, что она слышать хочет. Потому что ей нравится чувствовать это – что для него нет ничего, кроме нее, потому что ее саму уже давно замыкает на нем. Она обхватывает его крепче и чувствует лопатками холод стены, когда он вжимает ее в нее, и то, как играет на контрасте жар его тела. Она выдыхает тяжело и шумно, когда он оказывается внутри нее.

Ведьма не отвечает ему и касается губами шеи мягче, подстраиваясь под его темп. Она знает, что готова дать столько времени, сколько ему потребуется, и что на самом деле, несмотря на страх, меньше всего хочет на него давить. Потому что то, сколько он перенес за все эти годы, рано или поздно должно было найти отражение в чем-то подобном.

Она слышит свой чуть хриплый стон, когда он движется резче, и больше не сдерживается, прикусывая тонкую кожу на шее. Говоря откровенно, она не знает, как выразить ему свою благодарность за то, что он все-таки борется с собой ради них, и вместо слов смыкает зубы, не заботясь о силе, на его плече.

Фрида хочет обратно их совершенно нездоровые отношения, заканчивающиеся всегда «украшениями» на их телах, и думает с ненормальным удовольствием, пока думать еще способна, о том, что несомненно от его пальцев на ее коже вновь останутся следы. Она полагает, что это – своеобразное клеймо, не оставляющее сомнений, какому дьяволу она продала свою душу.

***

То, как они живут следующие два месяца, не вписывается ни в одно самое широкое понятие адекватности. Это кажется удивительным, когда, вроде бы придя в себе насколько это вообще возможно после всего, что с ними произошло, они все также не испытывают потребности в общении с кем-то кроме друг друга. Они не запираются более в четырех стенах, вспоминая, что за пределами квартиры тоже есть немало интересного, и после стольких месяцев в спячке познают мир практически заново. Однако неизменно отказываются делать это порознь.

На самом деле, они все также проводят большую часть времени в квартире, подальше от любопытных глаз, потому что им все также друг друга слишком мало, но отныне позволяют себе вернуть некоторые прежние привычки.

Когда Бальтазар одним утром предлагает пойти на пробежку, ведьма смотрит на него недоверчиво, а после поглубже зарывается под одеяло. Ему требуется приложить немало усилий, чтобы вытащить ее оттуда, а после убедить, что он ни капельки не шутит. Вообще-то она знает о его пристрастии к подобному спорту, но в общем хаосе последнего года успевает о нем забыть. Она встает неохотно и лишь только потому, что не желает оставаться одна, и объявляет со всей серьезностью, что свои единственные спортивные штаны она чаще использует в качестве пижамы, чем по назначению.

Фрида тихонько радуется наличию в штанах карманов, когда незаметно отправляет туда пачку сигарет и пакетик орешков, потому что ни курить, ни есть перед спортом, видите ли, не полагается. Она считает, что он скажет ей еще спасибо, когда, окончательно проснувшийся организм, проголодается и взбунтует против подобного насилия.

Она действительно пробегает приличия ради метров сто и считает, что сделала все, что было в ее силах. Не пытается даже скрывать, насколько не приспособлена к подобному времяпрепровождению, когда не сильно смущаясь, достает из кармана орешки под удивленные взгляды остальных и идет по дорожке не спеша, дожидаясь, когда швед сделает круг и догонит ее вновь.

Ведьма устраивается на лужайке рядом с дорожкой, пользуясь тем, что начало октября в Стокгольме солнечное и теплое, и следит за ним, не забывая громко подбадривать, когда, по ее мнению, он начинает сдавать позиции. Вообще-то, у нее есть к нему разговор, но она не хочет лишать его удовольствия, ради которого он не поленился выйти сам и вытащить ее.

Она знает, что с ее стороны это подлость – бросать друга детства в Англии, после того, как так долго исправно ходила к нему каждую неделю. Она все еще не верит в то, что ему безразлично кто она и зачем приходит, потому что верить в это не может. Потому что это ее Барти, ее лучший друг, которого она сейчас бросила. Ирландка не выгораживает себя и признает честно – она не думала о нем после того, как потеряла ребенка, как и не думала о ком-то и чем-то еще, кроме их разрушенного будущего. Она вспоминает о нем, когда их жизни, кажется, начинают приходить в норму.

Фрида ищет безуспешно способ навестить его достаточное количество времени, чтобы признать очевидное – у нее нет для этого возможности. Она допускает мысль, что, возможно, просто не видит ее, но все, что приходит ей в голову, не годится в качестве гениального плана. На самом деле, она просто опасается возвращаться в Англию пусть даже на время, потому что не тешит себя иллюзиями о том, что о ее метке никто не знает.

Она дожидается, когда Бальтазар устроится рядом с ней, позволяя себе передышку, и терпеливо ждет, когда он восстановит дыхание.

- Я хочу вернуться в Англию, - она не сразу понимает, что это звучит вовсе не так, как она хотела бы, поэтому поясняет поспешно,  - на пару-тройку дней, не больше.

- Это же можно сделать так, чтобы никто не узнал о моем приезде?
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида знает, что ему не понравится ее желание отправиться в Англию, и знает, что у него на это миллион причин. Начиная с того, что с этой страной, не принесшей им обоим ничего кроме страданий, ни он, ни она не желают иметь ничего общего, и заканчивая тем, что ей появляться там просто напросто опасно. Она понимает это, в общем-то, ясно, потому что иначе уже сорвалась бы туда. Ее путешествие не должно занять много времени, потому что ей всего-то только и нужно увидеть его и попробовать разыскать его теток, возможно, способных добиться того, чтобы его выпустили из Азкабана.

На самом деле, ведьма не видит со всей искренностью смысла держать его за решеткой, когда он не может причинить вред даже себе. Барти оказался единственным, кто не сбежал из тюрьмы, когда представилась возможность, и тогда она считала, что это к лучшему, потому что он не мог позаботиться о себе сам, и потому что ему было некуда идти, а у нее не было возможности приглядывать за ним. Сейчас она считает, что они нашли бы куда его отправить, если кто-то помог бы ему выбраться, и что Винки была бы счастлива ухаживать за ним вновь.

Блетчли не обижается, когда он отзывается резко, потому что знает, что единственная причина его подобной реакции – волнение о ней. Она чувствует его прикосновение, даже когда он отстраняется, и слушает терпеливо, не собираясь увиливать ни от одного его вопроса.

Она улыбается почти задорно, когда он упоминает Азкабан, и позволяет себе неуместно веселую мысль, что он чертовски проницателен:

- Угадал, именно туда мне и нужно, - она дразнит его совсем чуть-чуть и надеется, что он все же верит, что она не настолько выжила из ума, чтобы сдаться на милость английскому правосудию.

Впрочем, Фрида становится серьезно довольно быстро, потому что видит, что ему неприятен этот разговор, а она не хочет делать ему больно, как и не хочет омрачать прекрасное утро. Она знает, что собирается попросить у него слишком многое, попросить заплатить несомненно высокую цену своим душевным равновесием, но она надеется, что он ее поймет.

Она касается его руки и жмется под бок, усмехаясь невесело, когда он говорит о мишке. Вообще-то, есть пара вещей, которые она с радостью забрала бы, и не из Блетчли-холла, в который в теории может наведаться и так, а из своей квартиры, потому что там слишком много дорогих ей вещей, и она хотела бы забрать хоть что-то. Она надеется в глубине души еще и на то, что удастся это сделать, если попадет в Англию, потому что ей тяжело расставаться с Регулусом так. Не оставив себе ничего. На самом деле, у нее нет уверенности, что ее квартира все еще пустует, а все, что в ней, лежит на своих местах. Она знает, что все имущество Пожирателей перешло под особый правительственный контроль. Говоря проще, было отобрано в лучших традициях Робин Гуда – у богатых для бедных.

- Я забыла там старого друга, Харт, - ирландка не скрывает горечь, но не вдается в лишнюю драму. Она хочет это исправить, а не пожаловаться на жизнь, поэтому ей нужна его помощь. Потому что вместе они непременно придумают, как это сделать. – Подожди, я расскажу.

Фрида чуть отстраняется, но только для того, чтобы улечься на шуршащих сухих листьях удобнее, пристроив голову у него на коленях.

- Его зовут Барти Крауч. Младший, если ты вдруг знаешь его отца. Мы дружили с самого детства: я, он и Регулус, а потом учились вместе. Представляешь, он был единственным, кто получил высший балл по всем предметам на экзаменах, даже по Прорицаниям, хотя мы все считали нашу учительницу шарлатанкой. Учителя считали его способности выдающимися и, честное слово, это так и было! – ирландка говорит о друге с теплотой и прежним восторгом, потому что ей доставляют удовольствие воспоминания о школе. – Это все видели, кроме его отца. У них как-то с детства не заладилось, мне кажется, что отчасти в этом была причина того, что он захотел получить метку. 

Она мрачнеет, когда переходит к этой части, и ничего не может поделать со своей реакцией. Она до сих пор отчасти винит его отца, потому что он оказался источником множества бед ее друга.

- Он был фанатично предан Лорду, восхищался им. После смерти Регулуса, а потом исчезновения Лорда, он окончательно сошел с ума: искал виновных, хотел отомстить. Он пытал Фрэнка и Алису Лонгботтомов, они были старше нас на курс, до тех пор, пока они не лишились рассудка. Его посадили в тот же год, что и моего отца. Через пару лет объявили о его смерти.

Фрида не обращает внимания на то, что они в парке, когда подбирается под край его толстовки и касается кончиками пальцев разгоряченной кожи. Ей действительно тяжело вспоминать это, потому что несмотря на то, что он каким-то чудом остался жив, она не может думать об этом спокойно.

- Я не знаю, что там произошло, но оказалось, что он был жив. Три года назад он преподавал в Хогвартсе, скрываясь под внешностью одного из известнейших авроров. Пытался помочь Лорду возродиться и убить Гарри Поттера.

Она не винит друга в том, что он делал, как и не винит в том, что во многом это оказалась его заслуга – хаос и террор следующих трех лет. Она считает, что он расплатился сполна и что никогда до конца не осознавал, что творил.

- Его приговорили к поцелую дементора в июне девяносто пятого.

Ведьма заканчивает сухо и отводит в сторону взгляд. Ей нужно несколько мгновений, чтобы совладать с собой, потому что она никак не может смириться с тем, что с ним сделали. Потому что ни у кого не было на это права, поступать так с кем бы то ни было. Впрочем, она полагает, что она была единственной, кого это возмутило.

- Его отправили в Азкабан, но это формальность. Я приглядывала за ним, боялась, что от него избавятся, потому что отныне он скорее овощ, чем человек. Они так считают.

- Я ходила к нему все это время, когда выдавалась возможность. Таскала пастилу, он ее обожал в детстве, - она морщится как от физической боли и бросает на мужа просящий взгляд, - мне кажется, он начинал меня узнавать, а я бросила его так надолго. Я хочу его увидеть, Харт. [AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Вопреки своей просьбе, Фрида осознает слишком ясно, чем она может обернуться для них. У нее нет мазохистских наклонностей, по крайней мере, в вопросах такого рода, и она не желает проводить остаток жизни в Азкабане, наслаждаясь обществом дементоров. Впрочем, она подозревает, что встретит там немало знакомых, но не считает это достойным поводом подставляться. 

Она считает его вопрос риторическим и вместо ответа на пару мгновений прикрывает глаза и тянется за его ладонью, когда чувствует прикосновение к щеке. Ведьма все еще не выносит надолго покидать квартиру, как и не выносит большое количество людей вокруг. Точнее, стоит быть честными, не любит, когда рядом есть кто-то в принципе. Потому что ей все еще сложно держать себя в руках, когда он рядом, а желание чувствовать его кожей уже давно не просто прихоть, а болезненная потребность.

Она слушает его почти затаив дыхание, когда он говорит о специализированном центре для таких как Барти, и, пусть и торопит события, но не может расценивать это иначе, чем согласие помочь ей. Она знает, что в действительности это ничего не значит, и если Бальтазар не найдет способа обезопасить ее настолько, что успокоится даже его паранойя, то она может забыть об этой идее. Потому что ей не хватит духу, после того, как их жизнь только-только стала нормальной, наплевать на его мнение и сделать по своему, руководствуясь лишь собственными желаниями. Ирландка не испытывает дискомфорта, когда вполне сознательно ставит его выше всего остального, пусть даже старого друга, потому что это – правильно.

Фрида никогда не испытывает к Англии каких-то патриотичных чувств, да и в целом трепетно любит Ирландию, но морщится, когда он говорит о том, как к дементорам относятся в Швеции. Потому что ее в самом деле коробит, что весь этот ужас происходит в стране, где все было совершенно прекрасно первые восемнадцать лет ее жизни. Она не знает, кому в голову пришло поставить этих существ охранять заключенных, но признает, что в этом была логика, а еще немалая доля жестокости и извращенного садизма.

- Я хочу вытащить его оттуда. Он же никому не причинит больше вреда, зачем им держать его там.

Блетчли задумывается над его вопросом, пожалуй, впервые всерьез. Ей не кажется странным, что она не может с ходу сказать, состоят ли они в родстве, потому английские чистокровные семьи давно уже не придают этому значения, если дело не касается ближайших родственников.

- Вся английская аристократия друг с другом в родстве, но насколько я знаю, у нас нет общих предков. Лучше спросить у отца, он наверняка скажет точнее, но, скорее всего, нет.

Она закусывает губу, задумавшись, и не торопится с ответом на вторую часть его вопроса. Она помнит лишь отца и мать, из его родственников, но напрягается, вспоминая. Несомненно, должен быть кто-то еще, потому что, как она уже сказала, в любой чистокровной семье обязательно нашелся бы троюродный внучатый племянник.

- Он был в родстве с Блэками, - ведьма рассуждает вслух скорее для себя, чем отвечая на его вопрос, - мы как-то пытались установить, кем они с Регом приходятся друг другу, но быстро запутались. Правда, родство с ними нам вряд ли поможет – насколько я знаю, Нарцисса и Люциус бежали во Францию, а Андромеда всегда терпеть не могла нас троих.

- Есть еще Уизли и Лонгботтомы. Не знаю, какой вариант хуже, но к матери Фрэнка с упоминанием Барти лучше не соваться. Иначе кого-то после придется собирать по частям.

Ведьма перехватывает его руку и переплетает пальцы, несильно сжимая, и невесело усмехается, продолжая:

- Еще Розмари, шлюха из кабака, в которую он был влюблен и даже собирался жениться назло отцу. Вообще-то, мы были уверены, что она просто хочет удачно выскочить замуж, но сейчас мне кажется, что она правда его любила. Однажды он притащил ее на прием в поместье Блэков и весь вечер не отходил от нее. Ты бы видел его тетушек, тут же насевших на Крауча старшего и верещавших о недостойном воспитании.

Фрида весело фырчит, вспоминая, но тут же спохватывается:

- Ах, да. У него есть две тетки, но я даже не могу так сразу вспомнить, как их зовут. И, говоря откровенно, не уверена, что он им небезразличен.

- Значит, единственная, кто может нам помочь, это Розмари. Правда, я пока не представляю себе как. Но может она сможет убедить Министерство отпустить его домой или в этот центр?
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]