Фрида чувствует, как ее трясет, словно от холода, несмотря на уже по-летнему теплый воздух. Она не решается аппарировать и действительно хочет пройтись, тем более, что идти не так уж далеко. В последнее время они все чаще стали нападать в городе, в самом центре, а не в пригороде, как было раньше. Ее колотит сильнее, когда она думает, что это произошло всего лишь в паре кварталов от их с Бальтазаром квартиры.

Она боится за него, в последнее время все сильнее, потому что вся эта свора Пожирателей все чаще вспоминает, что она «променяла маггла на убийцу двоих из них». И что они не знают, какой ее выбор хуже. Она считает, что их не касается, с кем она живет, но ничего не может поделать с тем, что они считают иначе. Ведьма знает, что провоцирует их больше, когда огрызается и срывается, но не находит в себе сил держать себя в руках, когда дело касается его.

Фрида идет не спеша, не горя желанием заходить в квартиру. Она чувствует отчаяние, и как у нее сдают окончательно нервы, когда, задрав голову, видит в свет в их окне. Она надеется со всей искренностью, что он все же спит, но понимает беспочвенность своих надежд – на удивление еще не так поздно.

Ведьма привычно выкуривает сигарету, прежде чем зайти внутрь. Чувствует раздражение, необъяснимое и нелогичное на то, что он не спит. Что ждет ее. Что снова волнуется и, непременно, спросит, что было. Она считает, что ему не нужно этого знать, не нужно задавать вопросы. Она считает, что он не хочет этого знать – лишь думает, что хочет.

На самом деле Блетчли боится. До ужаса, до паники боится говорить вслух о том, что делает. Не хочет делать больно ему и не хочет делать больно себе, потому что каждый раз пытается скорее обо всем забыть. Выходит скверно, но даже если бы она хотела ему рассказать, каждый раз, открывая рот, она чувствует, как внутри что-то сжимается и сковывает, не давая сказать ни слова.

О сегодняшнем она не собирается рассказывать даже под пытками. Долохов, ласково улыбаясь, уверяет, что действует ей во благо. Что вскоре она привыкнет, стоит только сделать над собой усилие. Он уверяет, что от этого можно получать удовольствие, и что он научит ее как.

Она считает, что он рисуется. Развлекается и действительно получает удовольствие, но не столько от чужой физической боли, сколько от того, как раз за разом ломает ее. В его глазах сочувствия ничуть не больше, чем у питона, готовящегося сожрать кролика, но он не пренебрегает философским взглядом на вещи, когда решает идти путем наименьшего сопротивления.

Он пытается выбить из нее чертово Круцио уже два месяца различными способами, пока не признает, что ему достался клинический случай. Фрида не способна на это заклинание даже при перспективе схлопотать его самой. Иногда ей кажется, что он, не сталкивавшийся с подобным ранее, принимает это как личный вызов ему.

В этот раз он не заставляет пробовать его снова, но очень «вовремя» вспоминает, что мир не сошелся клином на одном пыточном. И что другие заклятия не требуют такой самоотдачи.

Она появляется на пороге кухни и как-то неуместно, неловко кивает ему, не находя в себе сил сказать что-либо. Не может отделаться от ощущения, что это неправильно – жить вместе с ним, возвращаться к нему, позволять обнимать и обнимать его в ответ, знать, что он любит ее, тогда как, по ее мнению, это лишь потому, что он не знает, что происходит на самом деле. Не знает подробностей, которые зачем-то так рвется узнать.

- Не надо.

Фрида отталкивает его резко, не заботясь о силе, и чувствует отчаяние. Ей не нравится его тон, потому что она и так на грани истерики и больше всего сейчас хочет остаться одна. И сейчас, и потом, и чтобы все закончилось, не важно как. Она чертовски устала и все еще не хочет говорить о том, что происходит.

- Ничего. 

Она делает шаг от него, на автомате подходя к шкафчику и не оборачиваясь к нему. Открывает дверцу, лихорадочно перебирая коробочки, пока не выуживает нужную с кофе.

- Все в порядке.

Фрида притягивает к себе турку, засыпая туда кофе, и бросает глухо:

- Я не хочу об этом говорить, Харт.  Уже поздно, а тебе рано вставать.

Она надеется, что разговор исчерпан, когда ставит кофе на край стола, а турку на огонь, а после резко оборачивается, неловким движением задевая баночку. Блетчли не слишком цензурно ругается, когда тонкое стекло трескается, столкнувшись с плиткой, и с досадой топает ногой, бросая сердитый взгляд на шведа.
[AVA]http://savepic.su/6381139.png[/AVA]

Фрида не успевает никак среагировать, когда он сокращает между ними расстояние. Не хочет этого – чтобы он подходил к ней, потому что и так на взводе, а его близость сейчас приносит весьма сомнительное успокоение. Она хочет сделать шаг в сторону и попросить вновь не трогать ее, но замирает пораженная, когда чувствует как он грубо и бесцеремонно врывается ей в голову. Она успевает только охнуть, осознавая, что происходит, когда в следующее мгновение ее захлестывают ее же воспоминания.

Ведьма чувствует это вновь – свое отчаяние, страх и боль. Чувствует как ее снова мутит при взгляде на очередное тело, и бьет крупная дрожь. Она слышит их крики, преследующие ее, впрочем, постоянно, и как они умоляют оставить их в живых. Видит фотографии, заботливо расставленные над камином, на рабочем столе, повешенные на стену. С лицами детей, родителей, любимых, близких людей.

Она чувствует себя беспомощной, когда неумело, лихорадочно ищет способ вытолкнуть его из своей головы. Знает, что не может этого сделать, потому что ее, в отличие от него, никогда не учили ни окклюменции, ни легилименции, но отчаянно не желает показывать ему больше ни единого момента, как и не хочет переживать это заново сама. Она считает, что с его стороны это жестоко – заставлять ее проходить это все вновь.

Фрида пытается вырваться, когда чувствует, как его руки крепко держат ее запястья, но вскоре сдается. Больше не пытается выгнать его и только хочет, чтобы он поскорее закончил, потому что больше не может этого выносить.

Когда все прекращается, она осознает это не сразу, но осознав, отворачивается от него, делая шаг в сторону, цепляясь со всей силой за столешницу так, что белеют костяшки пальцев. Она вздыхает глубоко и судорожно, закусывая до боли, до металлического привкуса во рту губу, чтобы взять себя в руки. Потому что ее трясет и единственное, чего она сейчас хочет – это разрыдаться.

Блетчли оборачивается к нему вновь, когда он начинает кричать. Ей требуется время, чтобы осознать, что из всего увиденного его больше всего волнует то, на что она привыкла не обращать внимания. Она не считает обмен «любезностями» на счет ее личной жизни хоть сколько нибудь в действительности опасным для нее, в то время как для него интерес Пожирателей к нему уже однажды чуть не привел в могилу.

Ведьма перестает себя контролировать на очередном шквале вопросов, когда, окончательно потеряв рассудок, уже намеренно хватает бокал рядом с графином с водой, швыряя его об пол между ними.

- Да! – она кричит, отвечая из вредности, из принципа. – Хочу. Ты бы тоже хотел на моем месте.

Она чувствует обиду, вперемешку с яростью, потому что все, что она делает – делает из заботы о тех самых других. Из заботы о нем,  в первую очередь. Она считает, что он не может так легко бросаться обвинениями.

- Ты прав, я как всегда забочусь лишь о себе.

Она знает, что это жестоко – припоминать ту ночь, когда она получила метку, и его слова о ее эгоизме, но не может сдержать обиду. Фрида решает, что не обязана ему ничего объяснять. Не испытывает ни малейшего желания, после того, что он сделал. Ни объяснять, ни отрицать, если ему угодно считать так.

- И чтобы ты сделал, если узнал раньше? Бросил бы меня? Никогда не поздно это сделать.

Ведьма не может остановиться, когда неопределенно взмахивает рукой в сторону двери. Вопреки поведению понимает, что до добра это не доведет, но все равно продолжает. Ее до отвращения, до тошноты коробит мысль, что он видел все. Все, что она хотела от него скрыть, все, что чувствовала в те моменты и что делала. Все, от чего хотела его уберечь.

- Ты не имел права лезть в мою голову, - она понижает голос и чеканит холодно и яростно.

- Это – мое. Мои воспоминания, мои мысли. Ты не имеешь право вламываться туда лишь потому, что можешь это сделать. [AVA]http://savepic.su/6381139.png[/AVA]

Фрида не пытается остановить его, когда он уходит. Ей все еще хочется кричать, ругаться, топать ногами, потому что она больше не может и не в состоянии выносить все, происходящее, и потому что сейчас чертовски, смертельно обижена на него за то, что он сделал. Ей хочется из принципа, по дурацкой, детской привычке оставить последнее слово за собой, потому что его слова задевают ее слишком сильно. Она молчит, отчасти пораженно, потому что он все-таки уходит. Действительно уходит, оставляя ее, и она абсурдно, нелогично обижается на него и за это.

Она приходит в себя, когда сзади раздается шипение: забытый на огне кофе, вскипев, выливается на плиту. Ирландка позволяет себе выругаться, коротко, но емко обозначив, что она думает об этом и о том, что произошло минутой ранее. Она выливает напиток богов в раковину без тени сомнения, потому что пить это уже невозможно, да и нет желания, и кидает следом в раковину ни в чем не повинную турку, морщась от слишком громкого грохота.

Ведьма бросает неприязненный взгляд на запачканную плиту, а после на пол, усыпанный осколками вперемешку с кофе. Она решает, что разберется с этим когда-нибудь, когда у нее будет на то больше сил; хаос на кухне интересует ее сейчас в куда меньшей степени, чем все остальное.

Она малодушно думает о бутылке виски в баре, но не находит в себе сил даже на пьянство. На самом деле ее все еще подташнивает и кружится голова, и лучшее, что она может сейчас сделать – отправиться в постель.

Ирландка заставляет себя не думать о нем, потому что боится, что он ушел совсем. Несмотря на то, что она наговорила, это последнее, чего она в самом деле хочет. Фрида колеблется, направляясь в их спальню, и чувствует отвращение к мысли, что проведет эту ночь одна. Она устраивается на диване в гостиной и больше не сдерживает слезы, когда со всем отчаянием и обидой обещает себе, впрочем, понимая, что впустую, что больше никогда не придет в Министерство и не откликнется на зов Лорда.

Блетчли засыпает быстро, не в силах бороться с усталостью, и просыпается, на удивление, ранним утром. У нее раскалывается голова как после похмелья от недостатка сна и от вчерашних слез, но она прислушивается в надежде к тишине квартиры. Она позволяет себе поверить, что он мог вернуться ночью, но ровно до тех пор, пока не заглядывает в спальню, убеждаясь, что она все также пуста.

Ведьма чувствует, как все внутри неприятно сжимается. Она не знает, кто из них вчера был не прав, но все еще не может простить ему его выходку. Вопреки этому, она хочет, чтобы он скорее вернулся, потому что боится, что иначе он не вернется вовсе.

Она отправляет отцу записку, в которой без зазрения совести врет, что болеет, а потому на работе появиться не может. Она отправляет вторую следом, с просьбой сделать хотя бы вид, что он ей верит, потому что знает о проницательности отца не понаслышке.

Фрида позволяет себе надеяться вплоть до глубокой ночи. Ждет его, пытаясь занять себя привычными делами ее нормальной жизни, потому что иначе сойдет с ума. Оттирает плиту, что-то готовит, варит кофе как обычно на двоих и находит сомнительное утешение в том, что вторая порция достается тоже ей. Она нервничает сильнее и смотрит на часы чаще, когда стрелки оказываются все ближе к полуночи.

Ведьма чувствует опустошение, когда в середине ночи в компании бокала и пачки сигарет поздравляет себя с наступившим днем рождения. У нее нет цели напиться, но она считает, что обязана как-то отметить, что даже став на год старше так и не обзавелась достаточным количеством мозгов, чтобы не наступать на одни и те же грабли. Он снова бросил ее, и ей лень считать, в который по счету раз.

Прежде чем заснуть, она, с неприсущей ей флегматичностью, утверждается во мнении, что, возможно, он поступил правильно. Возможно, стоит перестать мучить друг друга, если у них раз за разом ничего не получается.

Все следующее утро Фрида натянуто улыбается, принимая поздравления. Она вздыхает свободнее, когда за отцом и братом закрывается дверь, потому что ей не нравится делать вид, что все в порядке. На самом деле, ей до жути паршиво, но она не считает нужным портить родственникам утро.

Ведьма заглядывает в спальню и, поддавшись внезапному порыву, смешанному с захлестнувшей вновь обидой, распахивает шкаф . Ей требуется время, чтобы вытащить все его рубашки, футболки и джемперы из шкафа и сбросить их на кровать. Она считает, что он сделал свой выбор, и не отрицает, что, пожалуй, чертовски мудрый.

Блетчли складывает вещи в чемодан и пару сумок, позаботившись, чтобы абсолютно все, что принадлежит ему, более не попадалось ей на глаза. Она тратит больше времени, чем рассчитывала, но не желает звать на помощь Бубенчика. Когда она застегивает молнию сумки, за окном начинает смеркаться. Она дает ему времени до завтрашнего утра, чтобы прийти за вещами, или же она попросит перенести их домовичка.

Фрида выкатывает чемодан в коридор к сумкам, когда слышит, как в двери щелкает замочная скважина. Она ловит его взгляд и старается держать себя в руках, сохраняя спокойствие, когда бросает как можно непринужденнее:

- Ты вовремя, я только закончила собирать твои вещи.

- Радуйся, больше не придется терпеть ненавистную Англию.

Ведьма разворачивается, направляясь по коридору на кухню, потому что со всей искренностью считает, что им больше не о чем разговаривать.
[AVA]http://savepic.su/6381139.png[/AVA]

Фрида останавливается у входа в кухню, но не заходит, опираясь плечом об дверной косяк. Она считает это невежливым, раз он, в отличие от нее, думает, что им есть о чем говорить. Впрочем, она не отрицает, что ей любопытно, почему он пришел именно сейчас, к тому же у нее нет желания ругаться с ним вновь.

Она усмехается, услышав причину, по которой он здесь, и опускает взгляд, коротко качнув головой. Ее забавляет его «слышал», потому что теперь ей интересно, кто именно ее сдал. Отец или брат, а главное – каким образом. Говоря откровенно, она пребывала в уверенности, что эти два дня он провел в Стокгольме.

-Слышал? – она уточняет с прохладной насмешкой и продолжает лениво, более ни о чем не спрашивая, но делясь наблюдением, - не припомню, чтобы у тебя были дела в Министерстве.

Ведьма знает, что ни отец, ни брат не испытывают восторга от того, что она второй день пропускает работу. Знает, что это неосмотрительно, потому что Лорду не нужно, чтобы ее вытурили с ее места. Впрочем сегодня ей кажется, что отец не так уж и против, чтобы она осталась дома. Она полагает, что это подарок ей на день рождения и планирует обнаглеть и выпросить еще парочку дней.

- Лучше всех, по мне не видно?

Она не знает, зачем он разводит этот фарс, тогда как прекрасно понимает, что вероятность того, что она больна, ничтожно мала. Ее выводит то, что он делает это, осознавая, пожалуй, лучше многих, что с ней происходит. После того, как он побывал у нее в голове, она считает, что они могут обойтись и без подобных формальностей.

- Это очень трогательно, что ты пришел справиться о моем самочувствии.

Фрида полагает, что ей хорошо бы помолчать и вновь тонко намекнуть, что он может взять вещи и проваливать в свою Швецию, но отчего-то молчать, естественно, не может. Она невесело думает о том, что у них все эти годы проблемы как раз от этого – что кто-то из них, преимущественно она, не может вовремя замолчать. Сейчас она, чувствуя насколько эмоционально истощена, совершенно серьезно хочет разойтись спокойно.

- Я здорова, и отец об этом знает.

Она ставит все же на отца, потому что с Алексом у шведа отношения не задались еще с восемьдесят второго. Брат во многом к нему предвзят, но сейчас она думает, что он куда прозорливее нее – боясь, что Бальтазар причинит ей боль, он, в общем-то, как в воду глядел еще тогда, когда для этого не было предпосылок.

- Я не появляюсь на работе, потому что не хочу.

Фрида не знает, зачем говорит ему об этом. Ее отчего-то коробит его поздравление, и она поводит плечом, чувствуя, как сводит лопатки. Ей некомфортно, и она хочет, чтобы они наконец поставили все точки, которые поставить должны. Она игнорирует его поздравление, потому что в целом не испытывает восторга от того, что сегодняшнему дню полагается быть праздничным.

- Ты так и будешь стоять на пороге?

- Зачем ты пришел, Харт?
[AVA]http://savepic.su/6381139.png[/AVA]

На самом деле, она не вкладывает в предложение продвинуться куда-то дальше порога больше, чем есть на самом деле. Фрида обижена на него и то, что он войдет в квартиру, еще не означает, что она не попросит его уйти вновь. Она отдает себе отчет в том, что сама не знает и не может определиться, чего в действительности хочет.

Она смотрит спокойно, когда он все же закрывает дверь и направляется к ней. Не сопротивляется, когда притягивает ее к себе, но вопреки тому, что чувствует к нему, смотрит твердо и серьезно. Она не начинает любить его ни на грамм меньше, но считает, что он ее окончательно довел. Что, вообще-то, она не железная и, пожалуй, куда менее сильная, чем он о ней думает. Она не знает, как еще не сломалась и порой сомневается, не сломалась ли, но боится со всей серьезностью, еще до конца не определившись, что с ней происходит, что его выходка – стала последней каплей.

Фрида позволяет себе это – слабость пойти на поводу у собственных желаний, когда не находит в себе сил отстраниться. Не обнимает его в ответ, но закрывает на пару мгновений глаза, когда он притягивает ее к себе, чувствуя знакомый, родной запах. Если честно, она почти не слышит, что он ей говорит; ее пьянит его близость после этих двух дней, когда она решила, что он ушел насовсем.

Ведьма сомневается в том, что поступала верно, скрывая все это от него, но точно знает, зачем это делала. Она не сомневается ни на грамм в своем желании оберегать его, потому что, по ее мнению, сам он с этим справиться не в состоянии.

Она чувствует, как в горле застревает ком, когда он целует ее и просит прощения. Ирландка хочет его простить, но не может бороться со своей обидой, которая никуда не уходит. Пусть это выглядит абсурдно, но обидой не на то, что он залез к ней в голову – это она с трудом, но понимает.

- Не могу.

Фрида скользит взглядом по его лицу, понимая, что вряд ли он ждет от нее подобного ответа, но не собирается врать. Она медлит, опуская взгляд, и делает шаг в сторону.

- Ты заставил меня пережить все это снова, а потом ушел. Просто ушел на два дня, ничего не сказав.

Она знает, что вряд ли отреагировала бы спокойнее, предупреди он, что ему нужно время или что-то в подобном духе, но не может реагировать иначе на то, что он не сказал вообще ничего. Испарился, оставив ее одну, наедине с ее мыслями. Позволил делать свои выводы, а после еще интересовался, с какой стороны ему закрыть дверь.

- Ты ушел, понимаешь? Оставил меня одну. Снова.

Фрида не знает, зачем повторяет это, и морщится от первых истеричных ноток в голосе. Она знает, что у нее проблемы с самоконтролем, но каждый раз удивляется вновь, как ему удается выбивать почву у нее из под ног, когда, казалось, она только успокоилась.

- Все как обычно, да, Бальтазар? Ты уходишь и приходишь, когда тебе вздумается, не заботясь, что об этом думаю я.
[AVA]http://savepic.su/6381139.png[/AVA]

Фрида признает, что не ожидает подобного ответа. Видит, что он дается ему нелегко, и не сомневается в том, что он говорит правду. Она с досадой считает, что ему шесть, и что ему стоит поучиться отвечать за свои поступки. На самом деле, она знает, что он никогда не бежит от ответственности, и не может простить того, что сбежал сейчас.

Она не знает, как реагировать на то, что он, по всей видимости, не просто перекинулся парой фраз с ее отцом. Кажется, начинает понимать лучше, почему Блетчли-старший так спокойно относится к тому, что она не появляется на работе. Она испытывает мимолетную благодарность отцу за то, что ему достает терпения и понимания, и вместе с тем сожаление – за то, что тому прибавилось поводов для переживаний.

Ведьма молчит, не перебивая, да и, говоря откровенно, не знает, что должна сказать. Она чувствует растерянность, потому что вопреки его признанию никогда не считала его трусом. После того, что им довелось пережить за столько лет – просто не могла таковым считать. Она, ведомая тысячей разных страхов, знает точно, что он – не трус.

Парадоксально, но она не считает его даже эгоистом. Ирландка знает, что он любит ее и видит, что заботится о ней так, как привык, как умеет. Проблема в том, что его заботы для нее сейчас слишком много. Желая контролировать то, что она еще не готова делить ни с кем, давит на нее сильнее. Она знает, что он любит ее, но считает, что пора это признать – их любовь не имеет никакого отношения к прекрасному, легкому и светлому чувству. Она никогда не ощущает этого раньше так сильно, но сейчас со всей ясностью осознает, насколько они все-таки разные и сколько боли причиняют друг другу от этой самой любви.

Блетчли чувствует страх перед тем, что будет с ними дальше, и как ее пробирает мелкая, неприятная дрожь.

- Не могу привыкнуть, - она отвечает честно и честно же добавляет, - возможно, потому что я не считаю тебя ни трусом, ни эгоистом. Видимо, в этом моя ошибка: том, что я жду от тебя больше, чем ты способен дать?

Она глубоко вздыхает и не хочет признавать, что ошибается в нем. В общем-то, она понимает, что требует от него много, но вместе с тем считает, что за столько лет успела дать понять, что хочет либо все, либо ничего.

- Тогда зачем мне тебя прощать? Я не хочу жить в страхе, что однажды ты испугаешься снова. И насколько ты пропадешь тогда: на месяц, на два, навсегда?

Ведьма не скрывает отчаяния и хочет, чтобы он понял ее. Потому что он прав – она слишком много думает, но не может иначе, и он знает об этом тоже. И потому что она непременно сойдет с ума, если будет сомневаться в нем и ждать, когда он снова ее оставит.

Фрида вспыхивает, осознавая наконец-то, где он провел эти два дня. Не понимает, что с ней происходит, но все еще не может успокоиться. Она слишком хорошо помнит, зачем притащила этого медведя в свою квартиру впервые, и также помнит, почему не забросила его куда-нибудь в дальний угол даже спустя столько лет.

- Я знаю, Харт. Я спала на нем каждый раз, когда ты уходил.

Она решает, что ей пора определиться, чего она хочет, и подумать, как он ее всегда просит, в первую очередь о себе. Ведьма предполагает, что может пожалеть об этом, но сейчас считает собранные сумки лучшим выходом. Потому что она устала бояться – за него, за себя, за родителей. Она не хочет бояться еще и за то, что рано или поздно все повторится вновь, и они разойдутся, как разошлись в восемьдесят девятом. Она считает, что точку надо ставить сейчас, когда у нее на это еще есть силы.

- Полагаю, стоит отправить Бубенчика за ним. Не хочу изменять традициям.
[AVA]http://savepic.su/6381139.png[/AVA]

Фрида не считает свое решение правильным, но со всей искренностью надеется, что оно принесет облегчение и ей и ему. Она думает, что они оба не заслужили этого – раз за разом выяснять отношения, разбираться в недомолвках и непонимании. Возможно, им действительно стоит остановиться и попытаться сделать то, что не удалось за все тринадцать лет отношений – отпустить  друг друга. Она надеется, что им это удастся.

Ведьма приходит к выводу, что ей вновь есть за что выпить, особенно в контексте чертового дня рождения, который выходит настолько праздничным, что впору вешаться. Она вспоминает, что собиралась что-то испечь, потому что, вообще-то, действительно любит этот день с детства, но больше не видит в этом смысла, как и не чувствует в себе никакого на то желания. Она решает, что вместо свечек вполне обойдется сигаретами.

Блетчли действительно просит Бубенчика принести ей медведя и ловит его понурый, понимающий взгляд. Вообще-то, он не любит Бальтазара, но любит ее и знает, что ей плохо. Она улыбается ему ободряюще и говорит, что все к лучшему. Ей кажется, что он подмечает нотки сомнения в ее голосе, но тактично исчезает, чтобы выполнить распоряжение. Он возвращается только вечером, с трудом удерживая в одной руке медведя, в другой коробку. Как в последствии оказывается – с пирожным собственного приготовления. Она считает, что ей достался единственный в мире домовик, не умеющий готовить, когда смотрит на полуразвалившееся нечто, но покорно ждет, когда он воткнет в него свечку. Ведьма задувает ее, не загадывая желания.

***

Всю следующую неделю она методично сходит с ума. Отец дает ей еще два дня передышки, после чего сочувствующе, но твердо объявляет, что она должна вернуться в Министерство. Она считает, что в этом нет смысла, но идет на поводу у совести, решив, что и так доставила ему слишком много проблем, чтобы так откровенно, демонстративно плевать на свои обязанности. К сожалению, не столько перед Министерством, сколько перед Лордом.

Она просыпает первый день после отгула, но все же является на работу ближе к полудню. Поясняет честно, что отныне ее просто больше некому будить, и обещает попросить Бубенчика следить за тем, чтобы она вставала вовремя. Ей с трудом удается привыкать к тому, что сторона шведы отныне занята плюшевым медведем. На Бегемоте действительно чертовски удобно спать, но она не против вернуть его обратно в Блетчли-холл.

Фрида срывается, когда после короткой передышки вновь отправляется на вылазку, а вернувшись домой застает пустую квартиру. Она не может сдержать слез и невесело думает, что у нее нервы ни к черту. Ей не хватает его сейчас особенно сильно, потому что вопреки тому, что она делала, и что говорила, ей до абсурдного нужен он рядом.

Она сдается через несколько дней, в конце месяца, когда больше не в состоянии выносить тишину квартиры и пустую кровать. Ведьма готова рассказывать ему все, что он пожелает о ее новом «увлечении», если ему так будет спокойнее, только бы он вернулся домой. Она понимает, как это выглядит со стороны, но на удивление не находит в себе ни малейшего протеста со стороны гордости. Она устала и измучена за эту неделю одиночества больше, чем за все то время, пока он был рядом.

Фрида оказывается в его офисе в полдень, сбежав с работы, потому что не в силах ждать вечера, и собирается заглянуть в кабинет, когда ее в коридоре ловит Кристоф. Она слушает его недоверчиво, когда он говорит, что Бальтазар отправился в Индию, и что он сам не знает, когда захочет вернуться. Ирландка благодарит его за информацию и прощается поспешно, ссылаясь на срочную работу. Она чувствует, как внутри становится пусто.

Блетчли съезжает из их квартиры в тот же вечер. Перевозит вещи к себе, а на следующее утро сдает ключ владельцу, извиняясь за такое спонтанное решение. Она обещает сообщить ему, если кому-то из ее знакомых понадобится квартира, чтобы облегчить поиски жильцов, и возвращается к себе. Она не может удержаться от мысли, что все дороги рано или поздно приводят ее сюда, и что только здесь она по-настоящему свободна.

Ей нравится, что ее квартира куда меньше, чем его квартира в Стокгольме и даже та, которую он снял в Лондоне. Нравится, что кровать не такая широкая, и что все привычное, потому что она жила здесь не один год.

За следующие две недели Фрида окончательно свыкается с мыслью, что на этом все, и что у нее теперь новая жизнь без него. Особенно отчетливо она это осознает в моменты, когда ей приходится заботиться о себе самой. Она тратит половину утра на то, чтобы смазать все синяки и ссадины какой-то мазью, которую ей подсунул Бубенчик, и окончательно решить, что Министерство сегодня обойдется без нее. Во-первых, она уже не успевает собраться, а во-вторых, прямо сейчас собирается отправиться под одеяло вновь.

Впрочем, провалиться в сон вновь ей не удалось. В дверь позвонили, а после постучали. Сонно выругавшись, Блетчли вылезла из под одеяла, подошла к двери и, распахнув, замерла, недоверчиво моргнув.

Она смотрит на него, не до конца осознавая, но цепляясь взглядом за рисунок у него на руке, замеченный случайно. Отмечает, что он загорел и выглядит в целом довольным жизнью. Она смотрит на него внимательно, а после переводит взгляд на руку снова.

- Что это? – ирландка спрашивает после минутного молчания, кивком указывая на то, что ее интересует.

Она сталкивается с ним взглядом вновь и больше не находит в себе сил сдерживаться, когда обиженно всхлипывает и интересуется совершенно серьезно:

- Ты издеваешься, да?

Имея в виду не что-то конкретное, но ситуацию в целом. Фрида дает себе не больше пяти, когда из вредности и из принципа говорит очевидное:

- Я и так дома.

Она делает шаг в сторону, перестав загораживать ему проход, считая, что он умный, взрослый мальчик, и ему не потребуется иное приглашение войти.
[AVA]http://savepic.su/6381139.png[/AVA]

Ирландка думает, что расспросит его о загадочных рисунках позже, когда убедится окончательно и бесповоротно, что он пришел насовсем. Она позволяет себе получить удовольствие от мысли, что у нее для этого будет еще много времени, но не хочет торопить события – помнит, что в прошлый раз он тоже планировал остаться. Она не обвиняет его более ни в чем и боится своей непредсказуемости, а не его.

Фрида знает, о чем он говорит, когда напоминает о доме. После всех этих месяцев она, говоря откровенно, не знает иного значения слова «дом», кроме как места, где он рядом с ней. Она считает, что многое упустила из того воспитания, которое старался дать ей отец, но совершенно точно уяснила, что дом – это люди и только потом четыре стены и кухня.

Она кивает, соглашаясь со всем сразу, и в особенности с тем, чтобы вернуться.

- Боюсь, нам придется искать новую квартиру.

Фрида теряет все остатки своей вредности, когда чувствует, как он бережно и осторожно обнимает ее, опасаясь причинить боль. Она чувствует, как он касается особенно неприятных отметин на спине, которые за ночь успели приобрести совсем не благородные синевато-фиолетовый оттенок. Ей правда больно, но она терпит, запуская пальцы в короткие волосы и чувствуя облегчение от того, что он снова рядом.

Она рефлекторно цепляется за край его пальто, когда он чуть отстраняется, не собираясь его никуда больше отпускать. Ведьма чуть тянется за его рукой, не находя в себе сил реагировать на его присутствие сдержаннее, и мотает головой, в попытках убедить, что ей ни капельки ни больно. Больно, но она не хочет, чтобы из-за этого он сохранял дистанцию.

Она все же признает через мгновение с явной неохотой, когда поднимает на него заплаканный взгляд:

- Чуть-чуть, - и добавляет строго, - это не повод перестать меня обнимать, Харт.

Блетчли всерьез задумывается над его вопросом, чтобы в конечном итоге прийти к выводу, что вела себя все это время даже лучше, чем могла бы. Не безупречно, но то, что она была жива и даже все еще не была безработной, по ее мнению, должно было вполне его устроить.

- Я проспала пару раз работу, потому что Бубенчик жалеет меня и не может выгнать из кровати, и обычно мне лень заниматься самолечением вовсе. Больше за мной грехов, вроде бы, не водится.

Она отвечает честно и без зазрения совести считает, что в этом есть и его вина. Потому что она слишком привыкла к тому, что он следит за тем, чтобы она вовремя пришла на работу, и чтобы на теле не задерживались слишком уж надолго синяки и ссадины, иначе для новых когда-нибудь не хватит места. Ирландка не отличается особым рвением в заботе о себе и единственное, чего обычно хочет после ночных вылазок это спать. Иногда она невесело думает, что это единственное, чего она хочет в принципе – со сном у нее отношения натянутые. Его либо чертовски мало, либо ее преследуют кошмары, и, признаться, она не знает, что хуже.

Фрида отпускает его пальто, но лишь для того, чтобы, спрятав лицо у него на плече, скользнуть под край водолазки, чувствуя под пальцами теплую кожу.

- Я приходила к тебе недели две назад, - голос звучит глухо, и она говорит тихо, но уверена, что он ее слышит. – Хотела попросить прощения, но Крис сказал, что ты уехал и не планируешь возвращаться в Стокгольм в ближайшее время.

- Мне было так страшно, что ты не вернешься.
[AVA]http://savepic.su/6438656.png[/AVA]

Фрида смотрит на то, как он смеется, и не может сдержать улыбки в ответ. Ей нравится, что он не собирается отстраняться, как и нравится, что он отзывается о своем отъезде достаточно легко. Она чувствует свою вину за это, и благодарна ему за то, что он ни в чем ее не упрекает.

Фрида знает, что нужно как можно скорее отпустить их ссору и перестать себя накручивать, но ничего не может поделать с собой, когда по спине, несмотря на то, что он обнимает ее, пробегает холодок при мысли, что он мог не вернуться. Остаться в Индии, навещать периодически сына, забыть рано или поздно о ней. Ее, со всей ее эмоциональностью, это пугает сейчас также сильно, как и когда она узнала о том, что он уехал. Она обнимает его крепче рефлекторно, слабо отдавая себе в этом отчет. Ей нужно немножко времени, чтобы убедиться, что он снова с ней, и не собирается исчезать, если она его отпустит.

Ведьма не хочет думать, что было бы, не приди она тогда в его офис. Из гордости или, что еще хуже, из страха. Знает, что могла бы, потому что, в самом деле, в ней куда меньше храбрости, чем может показаться на первый взгляд. В особенности во всем, что касается его.

Она считает, что он на нее плохо влияет, когда не может успокоиться и взять себя в руки, чувствуя его ладонь, скользящую от макушки к шее.

- Напомни мне на выходных, что я задолжала Крису пару десятков пирожных, - ирландка бормочет серьезно и не знает, как еще отблагодарить друга за то, что он столько лет для них делает. Она признает, что это не всегда приводило к тому результату, на который он рассчитывал, но не может не поражаться упорству, с которым он каждый раз пытается им помочь.

Блетчли знает, что ему с ней нелегко. Не только сейчас, но и все прошедшие тринадцать лет, потому что они все же диаметрально разные. Знает, и не может удивляться, как за столько лет они так и не смогли отпустить друг друга. Она испытывает почти священный трепет, когда признает, что в этом действительно был смысл – цепляться друг за друга и за то, что между ними было и чего не было, потому что сейчас ей не нужно ничего иного, кроме того, к чему они пришли в итоге. Через тернии к звездам.

Она улыбается и коротко смеется сквозь слезы, когда не забывает воспользоваться случаем, чтобы напомнить:

- У тебя одна дурная привычка – курить на голодный желудок.

Ведьма не собирается переставать ругать его за это и считает, что сейчас, раз он вернулся, уже вновь имеет на это право.

- Мы вернемся в Стокгольм, - она обещает твердо, но все же добавляет чуть менее уверенно, - это же не может продолжаться вечно.

На самом деле, она не знает, когда это закончится и закончится ли, и боится, пожалуй, больше всего победы Лорда, но отчаянно хочет верить, что это не произойдет. Еще, говоря откровенно, она хочет в Стокгольм не меньше, чем он, но понимает, что не выдержит ко всему прочему еще и ежедневную международную аппарацию.

Фрида мотает головой и с облегчением отмечает, что больше не плачет, когда он интересуется насчет работы. Без зазрения совести поясняет:

- Нет, в этот раз я не собираюсь туда вполне осознанно.

…и смеется, когда он посылает к черту Министерство, потому что только туда ему и дорога.

Ведьма целует его в ответ и понимает, особенно остро, насколько в самом деле соскучилась. Она не забывает сказать об этом ему, когда тянет за края пальто на себя, не отрываясь впрочем надолго от его губ. Она нашаривает рукой где-то сзади ручку двери в спальню и открывает, увлекая его за собой. Ирландка не собирается изменять своим планам провести остаток утра в постели.

Фрида стаскивает с него пальто, сбрасывая на ближайший стул, и пока он тянет вверх водолазку, снимая, тянется к ремню на джинсах. Впрочем, расстегнуть его она не успевает, цепляясь взглядом за плечо и руку.

- Стой-стой-стой, - она останавливает его ладонью поспешно, когда он обнимает ее вновь, и не может отвести взгляд от рисунков, украшающих теперь его тело.

Ей требуется время, чтобы справиться с изумлением, и она недоверчиво проводит пару раз по ним рукой, убеждаясь, что стираться это не собирается. Ведьма заставляет его повернуться и от неожиданности в самом прямом смысле открывает рот.

- Варварство какое-то.

Она бормочет вполне миролюбиво и не может сказать, что ей не нравится, потому что, стоит признать, выглядит Бальтазар впечатляюще. Однако ей, несомненно, потребуется время, чтобы к этому привыкнуть.

- У этого ужаса есть название?

Фрида ловит его взгляд недоверчивым своим, но все же не может сдержать веселья, когда внезапно думает о том, что ему в таком виде придется прийти завтра в офис.
[AVA]http://savepic.su/6438656.png[/AVA]

- Мне нравится, - она отвечает после короткого раздумья, ни капельки не привирая. Нет, она в самом деле рада, что всегда есть вероятность избавиться от этих рисунков, но сейчас не имеет ничего против.

Фрида дает себе время полюбоваться ими еще немного, пока Бальтазар избавляется от ремня. Она в самом деле не хочет говорить сейчас об этом, несмотря на явный интерес, но фырчит в шутливом возмущении, когда он подхватывает ее на руки.

Ведьма счастливо смеется, когда все же он опускает ее на кровать и оказывается сверху, и останавливает его еще раз, когда он тянет вверх ее сорочку.

- Последний вопрос, честное слово! – она тараторит быстро и строит самую невинную мордашку, прежде чем поинтересоваться: - А это мехенди у тебя только на спине и руке или есть еще где-то, и мне стоит знать об этом заранее?

Бальтазар усмехается, когда расправляется все же с исключительно лишней одеждой, и обещает, что сейчас она все узнает сама.

***

Фрида чувствует себя некомфортно в гостях у его родителей. Не имеет ничего против них и испытывает, пожалуй, вполне теплые чувства, но не может избавиться от чувства вины перед ними. Она знает, что он посчитает это глупостью, вздумай она сказать ему об этом, но ирландка знает, сколько раз подвергала опасности их сына и сколько хлопот ему доставила. И что характерно, продолжала доставлять и по сей день.

Она не спрашивает прямо, но он понимает еще одну причину ее волнения сам, когда заверяет, что его родители не знаю о ее метке. Она выдыхает спокойнее, но позволяет себе довериться в этом вопросе ему – решить хочет ли он, чтобы его родители знали истинную причину их переезда. Сейчас все их объяснения, на ее взгляд, звучат невнятно.

Ведьма ловит спокойный, но цепкий взгляд Кассиопеи, когда та задает очередной просто вроде бы, но чертовски неловкий для них вопрос, не оставляя возможности выкрутиться, потому что ответа вежливо ждет не только она. Гости слушают с интересом тоже, в особенности те, кто в курсе, что они уже были когда-то женаты. Она считает, что сплетни стоит запретить законодательно, и что, вообще-то, никого не должно это касаться, пусть даже они тысячу раз сойдутся и разойдутся. 

Вообще-то, она не против поскорее распрощаться и малодушно слинять обратно в Англию, подальше от всевозможных родственников и просто любопытствующих, но понимает, что сделать это им никто не даст. Учитывая, что они и так достаточно долго жили без особых контактов с внешним миром, особенно с тем, который был за Туманным Альбионом, сейчас, по всей видимости, им приходилось отдуваться за все эти месяцы.

Фрида замечает, что уже хорошо за полночь, когда Ларса уводят спать. Вместе с Тильдой уходит и Патрик, видимо, как и она не испытывающий восторга от множества вопросов. В конце концов, не каждый раз на празднике магического общества можно встретить маггла. Она старается держаться рядом с ним, чувствуя отчасти свою ответственность за то, что посвятила его во все это. На самом деле, глядя на них с Тильдой, она ни о чем не жалеет, полагая, что все случилось именно так, как должно было.

Блетчли считает, что им с Бальтазаром уже тоже можно сослаться на усталость и отправиться в комнату, когда он, коротко целуя в щеку, уходит с отцом в кабинет. Вернуться скоро швед не обещает, и она считает это плохим знаком, потому что знает, что его упрямство – фамильная черта.

Фрида отходит от общей толпы в поисках неприметного места, где она могла бы дождаться, когда он вернется. Кассиопея, к счастью, отвлекается на остальных гостей, избавляя от необходимости мучительно краснеть, придумывая с ходу ответы, на вопросы, которые она, пожалуй, не готова была слышать. Ей не нравится врать его матери, но она не считает Рождество лучшим временем, чтобы каяться в своих грехах.

Два кресла и журнальный столик обнаруживаются внезапно за внушительных размеров елкой. Она устраивается в одном из них, убедившись, что ее практически не видно, и подзывает домовика. Через пару минут на столике оказывается бутылка виски, бокал, пепельница, рандомная книга из библиотеки Хартов и три шоколадных кексика с кремовыми башенками.

Она не следит за временем, но следит за количеством алкоголя в бутылке и окурков в пепельнице. Первого становится все меньше и меньше, а второго в равной пропорции больше. Фрида успевает разделаться с двумя кексами, прочитать как минимум 1/3 книги, попытаться поспать и подумать о том, чтобы попросить у домовиков плед. Уходить в комнату она не хочет, как и не хочет даже пытаться заснуть без него.

Она все же проваливается в сон, когда устраивается в кресле, свесив ноги с подлокотника. Она слышит его шаги сквозь сон и с пару мгновений борется с нежеланием открывать глаза. Когда она все же заставляет себя сделать это, он уже оказывается перед ней.

Фрида замечает сразу, что он не в духе и тепло и сонно улыбается ему, желая, чтобы он поскорее расслабился:

- Я уже собиралась просить у домовиков одеяло.

Она устраивается поудобнее, но все же не желая пока вставать, и смотрит на него уже серьезнее:

- Что-то случилось?
[AVA]http://savepic.su/6438656.png[/AVA]

Фрида замечает сразу его севший голос с характерной, пусть и еле заметной хрипотцой человека, который провел последний час в спорах на повышенных тонах. Ей не нравится это, потому что явно не сулит ничего хорошего, и она считает, что ему достаточно нервотрепки и так, чтобы еще и усугублять все ссорой с отцом. Она знает, что у Амадеуса тяжелый характер, и знает, что он щедро одарил им своего среднего сына. Несмотря на это, по ее мнению, между ними все же пропасть, в особенности сейчас, и от этого ей еще больше не по себе.

- Не могу не согласиться, - ирландка кивает, все еще стараясь не зацикливаться на его хмуром виде. Она признает, что  успела выпить уже достаточно, и что ей отчасти тяжело перестроиться на более серьезный лад.  –  Но при желании, здесь можно удобно устроиться.

Она весело болтает ногами в воздухе, всем своим видом демонстрируя, что ей это удалось, и отчасти не хочет все же верить, что Рождество оказалось испорчено. Пусть и не всегда этот день выходил праздничным, но с прошлого года, она хотела верить, все должно было быть по-другому. Пора было завязывать с традицией портить себе праздник.

Блетчли ждет его ответа на свой вопрос терпеливо, не торопя его, но все же отмечая, что он медлит. Не обижается на него за это, но считает, что после того, как он заставил ее поверить в то, что ее проблемы –  их проблемы, она имеет такое же право знать, что происходит с ним. Она считает это справедливым, потому что переживает за него ничуть не меньше.

Ей требуется время, чтобы осознать сказанное им, поэтому она слушает молча, не перебивая. Ведьма не сразу соображает, о каком именно воспитании говорит Бальтазар, а сообразив, морщится, не сдержавшись. При всем уважении к его отцу, она не считает ничего из его методов достойным воспитанием, да и воспитанием вовсе. Не имея никаких претензий к бывшему мужу, она уже тринадцать лет наблюдает издержки воспитания его отца и не может благодарить его за то, сколько боли они принесли им, не говоря уже о том, сколько лично ей. Она не считает это нормальным.

Фрида все еще сонно и неуместно довольно щурится, когда он целует ее, и кивает скорее на автомате на предложение подняться в комнату. Вставать впрочем она при этом не спешит, поймав себя на достаточно неприятных мыслях.

Она знает, что никогда не разрушала его семью, потому что семьи, в том понимании, которое она, да и, она уверена, он вкладывают в это слово, там никогда и не было. Через год она не чувствует свою вину даже перед Патриком, потому что у них с Тильдой и Ларсом самая настоящая сказочная семья. Но сейчас ведьма ясно отдает себе отчет в том, Бальтазар мог бы больше времени проводить с сыном, что, возможно, не дало повода его отцу для сегодняшней ссоры, если бы не одно но. Все свое время, как свободное, так и то, которому полагалось быть занятым работой, он проводит с ней.

Она опускает ноги с подлокотника, принимая вертикальное положение, и остается на краешке кресла, не позволяя себе устроиться вальяжнее.

- Ты знаешь, что я думаю о том воспитании, которое хочет дать Ларсу твой отец, - она отзывается, пожалуй, резче, чем хотела бы, но не спешит сгладить. – Патрик может и не понимает ничего в нашем мире, но ты же сам видел, как он заботится о нем. Разве не это главное?

Ирландка считает удивительным то, насколько привязана к его сыну, и чувствует, как ее коробит от мысли, что Ларсу собираются навязать не слишком радужное будущее. Она искренне любит Харта, но все тринадцать лет самозабвенно ненавидит некоторые аспекты его воспитания и его работы. Еще она считает, что детей в первую очередь нужно любить и вовсе не отстраненной, сдержанной любовью, а так, как ее отец любил ее и Алекса.

- Он не может забрать его у матери. Тильда ни за что ему не позволит.

Фрида не знает, почему реагирует так остро, но чувствует не утихающее раздражение. На самом деле, она понимает, что Тильду спросят в последнюю очередь, если Амадеус в действительности решит это сделать, и более того понимает, что у Тильды может не хватить духу перечить его отцу. От этого она бессильно злится больше, как и от осознания, что ее мнения не спросят вовсе, как и не спросят Патрика.

- Ларса должны воспитывать родители, а не дедушка, заботящийся о достойном наследнике семейного дела.

Она осекается резко, но не от того, что лезет не в свое дело. Бальтазар знает, что у нее проблемы с тем, чтобы удержать свое мнение при себе. Она чувствует, насколько странно звучит ее фраза о том, что воспитанием малыша должны заниматься родители, тогда как, объективно, по большей части им занимается Патрик.

Фрида продолжает через некоторое мгновение аккуратнее, прежде поймав его взгляд:

- Я думаю, Амадеусу было бы спокойнее, если бы воспитанием Ларса занимался ты. Это было бы правильно, ты и сам это знаешь.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Вообще-то, Фрида отдает себе отчет в том, что будущее Ларса – не ее забота. Более того, в самом деле не до конца понимает, почему относится к нему с такой симпатией, когда он – единственное в их жизни, но самое сильное и яркое напоминание того, что Бальтазар был женат на другой женщине. При всем теплом отношении к Тильде, ее по-прежнему отчасти коробит эта мысль.

Фрида считает себя слишком здравомыслящей, чтобы испытывать из-за этого неприязнь к ребенку, но все же склоняется к мысли, что единственная причина, по которой она так к нему относится заключается в одном банальном факте: он – сын Харта. Его кровь и плоть. Этого достаточно, чтобы она любила его со всей искренностью.

Ее успокаивает, но не сильно, то, что Амадеус не собирается забирать сына у матери, но она считает нечестным и жестоким ограждать, как выразился швед, от влияния Патрика. Несомненно замечательного влияния, потому что она как никто хорошо знает своего второго бывшего мужа. И знает, ко всему прочему, как Ларс к нему привязан. Они все это знают, и она совершенно не видит в этом ничего столь ужасного, каким это, видимо, представляется старшему Харту.

Блетчли не удивляется его возражению, потому что ожидает чего-то подобного. Не позволяет себе попусту надеяться, что он согласится с ней сразу, потому что тринадцати лет было достаточно, чтобы понять, что это не в его характере вовсе. Она не хочет с ним ссориться, как и не хочет портить праздник еще больше, но считает, что должна поговорить с ним об этом. Потому что при всем своем нелегком характере, в последнюю очередь она – эгоистка. И боится, пожалуй, что рано или поздно он пожалеет о своем выборе в ее пользу, когда поймет, что должен был быть с сыном. Ко всему прочему, она не считает его выбор хоть сколько-нибудь оправданным.

- Стало бы, - она отвечает упрямо, потому что уверена в своей правоте. Потому что Амадеус вряд ли доверил бы сыну компанию, если бы не считал, что тот получил достойное и подобающее воспитание, которое он, как следствие, в состоянии передать и своему сыну. – Твой отец не дурак, Харт, и он знает, что ты в состоянии воспитать Ларса так, как требуют того ваши традиции. Полагаю, его больше беспокоит то, что ты этого не делаешь.

Ведьма знает, что ему нелегко, в особенности, от осознания того, что может ждать в будущем его сына. Знает, что он чтит традиции в должной мере, но, помимо, не сомневается в его любви к сыну и в слишком ясном через столько лет осознании, что это ненормально. Рисковать своей жизнью раз за разом – ненормально, заставлять близких жить с этим страхом – ненормально. Она знает, что, даже понимая это, он не изменит уже ничего для себя, но не считает, что Ларс должен проходить через тот же кошмар.

Ирландка чувствует облегчение, когда он подтверждает ее мысли. Не знает тоже как, но полагает, что им стоит сделать все, что возможно, чтобы оградить его сына от этой участи. И, в первую очередь, по ее мнению, убедить Амадеуса отказаться от своей идеи.

За облегчением, впрочем, приходит неприятная горечь. Она не считает, что он был не готов к ребенку, и помнит отчетливо его восторг, когда Ларсу было около трех месяцев. Она помнит, насколько он всегда с ним ладил, в то время как это не давалось Тильде, и знает, что он в действительности любит сына. Фрида считает, что этого более, чем достаточно для того, чтобы быть хорошим отцом. Единственная проблема Бальтазара – недостаток времени. И в самой большей степени – из-за нее.

- Если Амадеус заберет Ларса на воспитание, ты уже не сможешь оградить его от этой скотобойни. И детство, которого он лишится с начала тренировок, ты ему тоже не вернешь. Ему же всего восемь, последнее, что его должно интересовать сейчас – семейный бизнес.

Она молчит некоторое время, подбирая слова, и хочет, чтобы он к ней прислушался. Потому что ей совсем нелегко говорить ему об этом и просить меньше времени уделять ей, но она считает, что так будет правильнее.

- Единственный выход – тебе самому заняться его воспитанием. Но воспитывать так, как считаешь нужным ты сам, а не твой отец.

Фрида тянется к бутылке, открывая и разливая по бокалам алкоголь, и старается говорить спокойно и буднично, без лишней драмы:

- Проблема не в том, что ты не был готов воспитывать ребенка. Проблема в том, что ты не был готов к тому, что происходит сейчас.

- Все было бы иначе, не будь у меня метки, - она подытоживает сухо и ровно, в очередной раз смирившись с тем, сколько проблем доставляет ей и другим уродливый рисунок на руке. - Не спорь, ладно? Я почти к этому привыкла.

Она вспоминает о его словах о кровати запоздало и отвечает невпопад, стаскивая со столика один из бокалов:

- Расхотелось спать.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

Фрида ловит себя на неуместной веселой мысли, что в то время, как он говорит о разводе, она вовсе не имеет в виду то, что развод был ошибкой. Не имеет в виду ничего вообще, связанного с ним. Она просит его лишь взглянуть на ситуацию объективнее и признать незамысловатый факт – он тратит на нее то время, которое мог бы посвятить сыну. Тратит бесцельно, потому что у этого ада нет ни конца, ни края, и никто из них не может сказать, когда он закончится, в то время как в Швеции растет его ребенок.

Ведьма не торопится с ответом, когда он спрашивает в лоб, потому что знает, что он ему не понравится. Хочет, чтобы он прежде высказался, потому что так все же будет проще подобрать аргументы. Ей кажется отчасти, что он не до конца понимает, что именно ее волнует, и что она хочет ему донести.

Она не сопротивляется, когда он забирает у нее бокал, но провожает его с долей сожаления, пусть и не собирается целенаправленно напиваться. Блетчли считает, что у нее завелась дурная привычка успокаивать нервы хотя бы бокалом-двумя виски, и, вопреки своим ирландским корням, полагает, что от нее нужно стараться избавиться.

- Я предлагаю тебе вернуться в Швецию, -она говорит негромко, но твердо, несмотря на то, каких усилий ей это стоит. Отдает себе отчет в том, что это последнее, чего она в действительности хочет, но всегда хорошо видит разницу между собственными желаниями и необходимостью. Она предпочитает руководствоваться вторым в вечном желании сделать  для всех все хорошо и правильно.

- То, что он называет Патрика отцом, еще не значит, что он не знает, кто его настоящий отец. Пусть ему всего восемь, но этого уже достаточно, чтобы понимать больше, чем взрослым, пожалуй, хотелось бы.

Фрида невесело усмехается, прежде чем продолжить, и вновь бросает беглый взгляд на бокал, скорее желая занять руки.

- А с чего ты взял, что Ларсу не нужна «шведская» семья? Если ты вкладываешь в это понятие наличие двух отцов, так поверь, что ему будет абсолютно без разницы на подобные формальности. Ему нужен его родной отец и Патрик, и наплевать, как это называется.

Ведьма видит, что он не в восторге от их разговора, но не спешит его сворачивать. Не хочет этого еще и потому, что как только они вернутся в Англию, ей самой будет тяжелее. Потому что здесь, в праздник, вдали от уже привычных проблем ей видится все куда легче, чем, пожалуй, есть на самом деле. В том числе и его возможный отъезд на родину.

- Ты будешь чаще его видеть, если вернешься в Стокгольм. Все станет как прежде – перестанешь эксплуатировать Криса, займешься воспитанием сына. Я не предлагаю тебе забирать его к себе совсем, но Амадеус будет рад, если ты будешь тратить свободное время на Ларса, а не на меня.

Она не имеет в виду ничего больше, чем говорит. Более того, считает это правильным – думать в первую очередь о сыне. Она знает, что он любит и его и ее, но сейчас определенно делает неправильный выбор.

- Если он поймет, что его внука воспитывает не только маггл, но и его сын, он успокоится.

- Я хотела бы забирать Ларса чаще к нам, если бы не все это. Но у нас дома, к сожалению, не самая здоровая атмосфера для ребенка.

Фрида встает с кресла и делает шаг к нему, ловя за руку, а после ловит его взгляд. Она не знает, как сделать так, чтобы он хоть раз ее послушал, но внезапно тихонько, но отчасти весело фырчит, раздумывая о перспективах:

- Ты мог бы приезжать ко мне по вторникам и четвергам как раньше. Выходными я готова поделиться с Ларсом, иначе смысла в твоем отъезде не будет.

- Забавно, что мы тогда проводили вместе больше половины недели, учитывая какие у нас были отношения.

Она вспоминает о его последних словах запоздало, когда уже думает, что ответила на все, и становится серьезнее достаточно быстро.

- Ты сказал, что Ларсу с тобой небезопасно. Почему, если не из-за меня?
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]

- Ты не прав, - Фрида возражает мягко и качает головой. Она считает, что он недооценивает, насколько его сыну нужен отец, как он нужен каждому ребенку. Понимает, что у них с Бальтазаром слишком разное к этому отношение, пожалуй, ввиду разного воспитания, но знает, что он может быть хорошим отцом. «Хорошим» - в ее, самом простом, человеческом понимании.

– Я не знаю, как принято воспитывать детей, потому что из своего «воспитания» помню только как отец учил жульничать в карты и то, что я всегда могла прийти к нему, когда мне это было нужно. И это единственное, что мне в самом деле пригодилось в жизни.

- Если ты не можешь подсобить ему с картами, я, так и быть, тебе в этом помогу. Все остальное вполне в твоих силах.

Она ни капельки не приукрашивает действительность, потому что действительно не знает, что должно входить в понятие «воспитание». Не знает, как отцу это удавалось, но они всегда обходились без нравоучений. Все, что он считал нужным до них донести, он показывал в первую очередь на своем примере и уж только после мог поговорить об этом. Ко всему прочему, Энтони всегда считал детей смышлеными – не все прописные истины следовало им разжевывать, они легко учились и так.

Фрида мысленно чертыхается, когда слышит его ответ, потому что осознает, насколько по-дурацки звучал ее вопрос. Впрочем, она все еще не предлагает ему забрать сына к себе, а потому его участившиеся визиты вряд ли подвергнут малыша опасности.

- Он не будет в опасности, если ты просто станешь чаще приходить к нему.

Она не хочет на него давить, но не видит иного выхода. Потому что, пусть и не прикладывая к этому видимых усилий, но все же отец воспитал ее правильно, и у нее нет сомнений, кто сейчас важнее.

Ведьма боится подсчитывать сколько недель в самом деле входит в определение «последние», потому что не может избавиться от неприятного, гнетущего чувства. Она не понимает, почему он продолжает с ней спорить, когда сам признает, что у него не остается времени на сына.

- Скорее поздно, если вообще разберется. Он, конечно, чертовски везучий парень, но наивные мечты – это по моей части, а не твоей, - ирландка отзывается скептически, чувствуя легкое раздражение, потому что ее утомляет спор. Она не хочет заканчивать Рождественский вечер ссорой, но не может так просто отступиться, потому что эти мысли все равно будут грызть ее изнутри. Она не верит в победу добра над злом или же, как минимум, не верит в скорую победу. – Через пару лет твой сын пойдет в школу. Сколько раз в год тогда ты будешь его видеть? Два-три в лучшем случае? И жалеть, что упустил возможность, когда она была?

Фрида вырывает руку резко, когда он недвусмысленно посылает ее, и чувствует не обиду, но отчаяние и раздражение от его упрямства.

- Я не могу вернуться в Стокгольм с тобой, пока это все не закончится. Но я не хочу, чтобы через какое-то время ты осознал, что сделал неправильный выбор, и стоило больше внимания уделять Ларсу.

Она делает шаг в сторону и все же забирает обратно со столика свой бокал.

- Ты же семь лет был рядом с ним, а потом ушел. И не имеет никакого значения, почему ты это сделал, он не поймет, да и не должен понимать. Так нельзя, Харт. Он же прекрасно знает, что Патрик, как бы он его ни любил, не его отец.
[AVA]http://savepic.su/6495236.png[/AVA]