Фрида смотрит на него, когда он опускается на колени, и все больше убеждается в том, что права. Что больше смысла ни в чем нет – для нее так точно, потому что на этом этапе можно смело ставить точку. Потому что ей противно от себя и от того, как глупо все сложилось, потому что он прав – у нее не было никаких гарантий, что убив ее, Лорд не тронул бы Майлза. Ей противно от этого до тошноты, впрочем тошноту она все же склонна списывать на изрядное количество алкоголя.

Она не вырывает руку, когда он закатывает рукав свитера, но не смотрит на метку, потому что не хочет ее видеть. Знает, что будет видеть ее каждый день, помнить о ней каждую минуту, но это все будет потом. Сейчас у нее на это нет ни сил, ни храбрости. Ей страшно, потому что, оценивая объективно, она признает, что не справляется, не выдерживает того, что произошло, и не испытывает желания бороться. Она считает, что в этом тоже нет смысла.

Фрида понимает, чего Бальтазар добивается, разговаривая с ней в подобном тоне, но не принимает, потому что ему стоит смириться. Потому что все это – правильные, красивые слова. Она криво усмехается, когда он заканчивает перечислять, чего хочет Лорд, и пожимает плечами:

- В таком случае его стоит поздравить. Он как обычно получил желаемое.

Она не отрицает, что швед прав, но его слова, вопреки характеру, не вызывают у нее должной злости. Ничего такого, что могло бы сейчас заставить ее взглянуть на ситуацию иначе, потому что она слишком хорошо отдает себе отчет в том, кто такой Волдеморт и что ее ждет у него в подчинении. Отбросив даже мысль о том, что ей неприятен сам факт служения ему, она не питает иллюзий о роде деятельности Пожирателей.

- Не хочу. Не хочу принимать себя такой и не могу. Мои старания и так оказались тщетны – ты сам объяснил мне, насколько идиотским выглядит мой поступок, - она говорит спокойно, чувствуя, как ее вымотала истерика, и не хочет больше на него кричать, как и говорить вовсе. Ирландка отвечает только потому, что хочет, чтобы он понял – все, что он говорит, больше не важно. – С чем ты предлагаешь мне бороться, Харт? Со своим отвращением к себе? Предположим, а что дальше? Не думаю, что мне это как-то поможет, когда он, отдавая очередной приказ, вспомнит о моем существовании. С чем мне бороться тогда?

Фрида считает, что от отчаяния не умирают, как и не умирают от лишней порции алкоголя, а потому его аргумент насчет Майлза не имеет силы.

Ведьма смотрит на его протянутую руку и чувствует горечь, когда он говорит, что любит ее. Отчего-то его слова не вызывают у нее должной радости, и она отводит в очередной раз взгляд. Она хочет, чтобы он взял свои слова обратно, потому что уверена, что он не знает, о чем говорит. Потому что в них больше тоже нет смысла, пусть он и говорит, что ему наплевать на метку.

- Не меня – ту Фриду, к которой взываешь.

Она понимает, как это звучит, и чувствует отчаяние, потому что все должно быть не так. Потому что она ждала от него эти слова все чертовы семь лет и услышала только сейчас, когда ей больше нечего дать ему взамен. Потому что она больше не рискнет связывать свою жизнь с кем-то еще, и потому что желает ему лучшей участи. Фрида думает, что, пожалуй, впервые в полной мере понимает, что он чувствовал после Азкабана, и что стоит учиться на своих ошибках, не повторяя того, что было восемьдесят девятом.

- Я люблю тебя, Харт, чтобы ты там ни думал, - она держит его за руку, вставая, а после все же не находит в себе сил ее отпустить, - но, кажется, мы слишком долго шли к этой мысли.

- Если хочешь, я уйду.

Вообще-то, она не уверена, что аппарация – это разумная в данный момент идея, потому что после резкого подъема кружится голова, и количество выпитого уже не кажется таким уж мизерным, но вполне понимает, что он может не хотеть ее больше видеть. Она считает, что с его стороны это будет правильно.

Фрида хочет, чтобы этот день скорее закончился, несмотря на то, что завтра ничего не изменится. Ничего не образуется, не будет иначе, но она смертельно устала от сегодняшнего дня и хочет хотя бы на оставшиеся несколько часов ночи забыть о том, что случилось. Она больше не может говорить об этом, не может убеждать его, что все кончено. Его и себя, потому что, несмотря на слова, пожалуй, все еще надеется, что это сон, и до конца не верит.

Она хочет, чтобы он был рядом, потому что несмотря на то, что держит его за руку, чувствует между ними пропасть. Она отдает себе отчет в том, что это ее вина, потому что он, в отличие от нее, не пытается отгородиться. Блетчли не хочет его отталкивать, но считает, что так будет лучше, и, в первую очередь, для него самого.

Ей не нравится, что он верит в нее больше, чем она сама, но на мгновение позволяет себе мысль, что в этом, возможно, есть смысл. Возможно, он прав, и она рано сдается. Ирландка, впрочем, одергивает себя достаточно быстро, потому что не видит никакого выхода.

Она не замечает, как он сжимает ее руку сильнее, но реагирует остро, когда ослабляет хватку. Она чувствует, что сердце пропускает удар, и осознает, что вопреки всему, что наговорила, не хочет уходить. Не хочет, даже если этого хочет он.

Ведьма невесело думает, что по большому счету ей плевать, в каком состоянии и как далеко аппарировать, потому что это будет далеко не худшим, что с ней случилось за сегодняшний день. Потому что плохое самочувствие, в отличие от всего остального, можно перетерпеть.

Она хочет сказать ему об этом, потому что не знает, что сказать кроме и сдерживается от того, чтобы попросить все-таки сдержать то чертово обещание и остаться с ней, чтобы она ни говорила. Потому что он прав – лучше поздно, чем никогда.

Фрида разжимает кулак, не сопротивляясь, когда он забирает кольцо, но с отчаянием смотрит, как он надевает его ей на палец. Она считает, что он перегибает палку, потому что ей и так нелегко, и чувствует, что у нее окончательно сдают нервы.

Она чувствует странное, абсурдное умиротворение от того, что кольцо снова у нее на пальце, и не слышит, что он говорит ей дальше.

Блетчли делает к нему шаг и прячет лицо у него на плече, сминая в пальцах ткань футболки, и больше не может сдерживаться. Она плачет навзрыд, потому что совершенно не знает, что ей делать дальше, и потому что ей страшно. Потому что она боится и не хочет собственного будущего и боится, что он снова оставит ее одну. Она осознает это сейчас особенно ясно – что не справится одна, и что вряд ли кто-то еще сможет ей помочь.

- Помоги мне, Харт.

Фрида просит сквозь слезы и судорожно вздыхает, когда истерика начинает сходить на нет.

Она всхлипывает, когда он ее обнимает, и пытается взять себя в руки и перестать плакать. Выходит скверно, но она старается. Она успокаивается быстрее, когда он сжимает крепко ее руку и шепчет, что ей нужно отдохнуть. Она не хочет спать, несмотря на усталость, но, чуть отстранившись, кивает.

Фрида молчит, но чувствует благодарность за его «мы», потому что хочет знать, что он с ней, и что ей не придется разбираться с этим одной. Она, в общем-то, понимает, что даже вдвоем они не придумают, как избавиться от этой метки, потому что иначе кто-нибудь уже смог бы это сделать, но ловит себя на мысли, что ей достаточно того, что он рядом. Просив о помощи, пожалуй, она просила лишь об этом.

Она шмыгает носом и поднимает глаза, сталкиваясь с ним взглядом, когда слышит его обещание, и слабо улыбается. Потому что сейчас думает о том же – что жизнь его ничему не учит. И что ее тоже, потому что она снова хочет ему верить и, кажется, действительно верит.

Блетчли идет за ним на кухню и допускает мысль, что, возможно, жизнь не заканчивается на метке. Возможно, это просто то, что тоже нужно пережить. Чуть противнее, чем плохое самочувствие, но все же не смертельное, потому что ему, к примеру, вовсе наплевать на это.

Она проводит подушечкой большого пальца по тонкому металлу кольца и позволяет все-таки, отбросив на секунду прежние утопические мысли, получить от этого удовольствие. Она совершенно по-дурацки хочет попросить его повторить еще раз, что он ее любит, потому что ей нравится, как это звучит, и потому что она ждала столько лет, что теперь имеет право слышать это немножечко чаще, чем раз в семилетку. Ирландка молчит, наблюдая за его действиями, и думает, что обязательно попросит, только чуть позже.

Она чувствует аромат шоколада и то, как умиротворяющее действует он и тепло кухни, и считает это абсурдным. По всем законам логики ей не может быть так хорошо и спокойно сейчас здесь, потому что у нее на руке уродливый рисунок, а они наговорили друг другу столько всего, что им стоило бы разойтись. В идеале – навсегда. Она посылает к черту этот самый идеал, когда берет из его рук большую, пузатую чашку и, устроившись поудобнее на столешнице и раздобыв ложечку, зачерпывает шоколад.

Вообще-то, она считает, что он – святой.

Фрида замирает с ложкой и, чуть помедлив, опускает ее обратно в чашку. Говоря откровенно, она не знает, что делать с Патриком, потому что меньше всего хочет делать ему больно, но и продолжать также не хочет. У нее теперь на это, объективно, на одну причину больше, потому что ей страшно, что с ним могут сделать и куда заведут Лорда его садистские наклонности.

Она не хочет врать сама себе и признается честно, что помимо заботы о нем, заботится и о себе. Потому что с нее хватит жертвенности и чувства вины, и потому что единственный человек, рядом с которым она хочет быть, кормит ее сейчас топленным шоколадом у себя на кухне.

- Он знает только то, что мы не очень нравимся Пожирателям. И ты тоже, - она позволяет себе улыбнуться уголками губ, прежде чем снова серьезно продолжить, - он сейчас на смене. Я не хотела говорить, надеялась, что отец потом объяснит ему все. У него это вышло бы гораздо лучше.

Фрида замолкает, помешивая ложкой содержимое чашки, и продолжает неохотно:

- Я не думаю, что ему стоит знать. Особенно, о сегодняшнем – куда я шла и с чем вернулась.

Она все-таки отправляет шоколад в рот и думает, что ей, кажется, все же придется обо всем рассказать мужу, если она захочет развестись. Потому ей как-то нужно будет объяснить свое желание и желательно так, чтобы он не захотел ее разубеждать.

- Я понимаю, что тебе пришлось пережить сегодня, - Фрида смотрит на шведа твердо, потому что действительно понимает. Потому что пережила то же, когда он лежал в Блетчли-холле. Она не хотела ему этих страданий; он их не заслуживал и уже достаточно натерпелся. - Наверное, ты прав. Наверное, я действительно думала только о себе.

- Прости меня.

Ведьма говорит искренне и надеется, что он ее действительно простит, хотя и знает, что у него есть полное право обижаться на нее сильнее. Она считает сейчас вообще чудом, что он все еще носится с ней и не выставил все-таки за дверь.

Фрида тянет его к себе ближе, потому для нее любое расстояние кажется катастрофическим, и снова зачерпывает ложкой шоколад, протягивая ее аккуратно ему.

- В Хогвартсе любую болезнь лечили шоколадом. Ну, и обычными лекарствами, конечно, тоже, но шоколадом – обязательно. Мадам Помфри считала, что счастливые дети идут на поправку быстрее.

- Не знаю, как насчет гриппа, но вот нервы он точно лечит.

Фрида улыбается куда довольнее, когда он все-таки съедает свою порцию шоколада, и отправляет ложку обратно в чашку. Она успевает отставить ее, когда он прижимается лбом к ее плечу, и шумно выдыхает. Она прижимается губами к его макушке и закрывает глаза, чувствуя особенно ясно, что сегодняшней выходкой окончательно довела его. По ее мнению, он в отдыхе нуждается куда больше, чем она.

Она обнимает его за плечи по-детски крепко и не собирается никуда отпускать. Прошедшие семь лет кажутся ей абсурдом, и она не может даже представить, как смогла провести их без него. Ведьма благодарна Патрику за все, что он для нее сделал, но считает, что он заслуживает жену, которая будет искренне любить его, а не бывшего мужа.

Она чуть морщится от вопроса и обреченно вздыхает. Меньше всего ей хочется видеть сейчас отца, и она малодушно благодарна ему за то, что он не пришел к ней сразу. Впрочем, Фрида не тешит себя надеждами и знает, что рано или поздно им придется поговорить, но не чувствует в себе сил на это сейчас. Разговор с Бальтазаром, пусть и принес ей умиротворение, но оставил совсем без сил.

- Уже выгоняешь? – Фрида пытается невесело отшутиться на его вопрос, но все же продолжает, - не хочу. Хочу остаться с тобой.

Она признает это честно, сознательно не используя слово «здесь», потому что ей, в общем-то, все равно где. В его квартире, в своей или же где-то еще, в любом случае – с ним. Потому что кроме этого все остальное не имеет никакого значения и не больше, чем условность.

Она думает об отце и обнимает Бальтазара крепче, потому что ей, вообще-то, снова страшно. Теперь уже не за себя, а за него, потому что она помнит его реакцию, когда Алекс получил метку, и помнит, как ему было тяжело.

- Он меня убьет.

Отчасти она жалеет, что не в прямом смысле. Потому что ей куда легче было бы, если бы он поднял палочку, как тогда на Алекса, но ирландка знает, что в этот раз вряд ли будет также. Она трусливо не хочет знать, как больно ему сделала, и не хочет видеть в его глазах разочарование. Потому что, наверное, он всегда считал ее умнее и, как оказалось, напрасно.

- Алексу было двадцать, когда он получил метку. Отец был в ярости.

Фрида рассказывает ему в общих чертах и чуть отстраняется, но не отпускает от себя. Она отмечает про себя, что он выглядит уставшим, и обещает мысленно, что сейчас перестанет его мучить и отправит в постель.

- Я боялась, что он не сдержится, когда увидит меня там, и что его убьют. Не знаю, как он выдержал это, мы не говорили после.

Ведьма спускается со столешницы, но не отходит, оставаясь стоять вплотную к нему, и мягко продолжает, не переводя тему, но озвучивая очевидное:

- Тебе нужно поспать.

***
Фрида просыпается раньше Бальтазара и, хоть и чувствует, что не выспалась, не может заснуть снова. Ей стоит больших усилий заставить себя встать, но она делает это неохотно, прежде почти невесомо коснувшись губами его щеки. Ей нравится это – позволять себе целовать его когда вздумается, пусть у нее на это еще нет права, а на руках все еще два обручальных кольца.

Она думает, что Патрик не заслуживает быть обманутым, и что ей стоит поговорить с ним сегодня же, потому что она не хочет проводить больше ни минуты вдали от Бальтазара. Вообще-то, ей до конца не верится, что все это взаправду, и что он действительно сказал, что любит ее. Дважды. Она верит ему и хочет верить, что больше он никуда не уйдет. Она ловит себя на мысли, что в общем-то ей сейчас все равно, что будет дальше, и она готова рискнуть.

Блетчли кидает взгляд на часы и думает, что отец уже, наверное в Министерстве. Она не хочет появляться дома, потому что не горит желанием видеть сейчас мать и знает, что это приведет лишь к бесполезному скандалу с ней. Она не уверена, что скандала не будет с отцом, потому что вовсе не знает, что скажет ей он, но в разговоре с ним чувствует куда больше смысла.

Ирландка собирается поспешно и хочет поговорить с ним раньше, чем он окажется завален работой. Она боится того, в каком состоянии вообще увидит отца, и чувствует смутную, подгоняющую ее тревогу. Которая, впрочем, не останавливает ее, когда она с удовольствием думает о том, что снова может в добровольно-принудительном порядке заботиться о Харте. Она готовит ему сырники и не рискует делать кофе, не зная точно, когда он проснется, и оставляет рядом с пепельницей напоминалку "только после завтрака, Харт!". Ведьма не будит его и хочет, чтобы он как следует выспался, поэтому делает все тихо и также тихо уходит.

Фрида глазеет на здание Министерства как когда-то в детстве, задрав голову и не обращая внимания на прохожих. Ей тревожно и страшно, и она как маленькая успокаивает себя обещанием шведа, что все будет хорошо. Вопреки привычке врываться без стука, она чинно стучит в дверь его кабинета и осторожно приоткрывает ее, просовывая голову. Ей откровенно не нравится ощущать себя словно нашкодивший котенок, но ей впервые действительно страшно говорить с отцом.

Ведьма проходит внутрь, не дожидаясь все же приглашения, и какое-то время молчит, разглядывая отца.

- Прости, пап.

Она чувствует, как в горле застревает ком, и слова даются даже тяжелее, чем она предполагала, но все равно через силу просит:

- Пожалуйста.

Фрида не чувствует себя готовой к этому разговору, но не видит смысла оттягивать, потому что не знает как к нему вообще можно подготовиться. Она просит прощения не за метку, потому что абсурдно не чувствует себя за это виноватой, а за то, что пришла обменять свою жизнь на жизнь Майлза. Ей, на самом деле, удивительно, как после разговора с Бальтазаром, простые истины становятся как-то яснее – осознание того, что она не может позволить себе наплевательски относиться к своей жизни и причинять такую боль другим, все еще неприятно жжет где-то внутри.

Она не знает, кто из них, она или Алекс, по итогам стольких лет оказался более разумным, и склонна считать, что они оба идиоты, но знает, что за эти годы заставила отца понервничать не единожды. Она считает, что он не заслуживает того чтобы видеть, как она получает метку.

Фрида отзывается на упоминание самостоятельности без улыбки, но мягко:

- Дети своего отца.

Потому что он не может ожидать от них ничего иного, учитывая, что от матери они оба взяли ничтожно мало. Она признает, что их самостоятельность порой выходит им боком, но уверена, что он, несмотря ни на что, не хотел бы видеть их иными. Ну, может, только иногда.

Ведьма делает пару шагов, но не садится в кресло и не подходит ближе. Останавливается посередине и с трудом сдерживает дурацкое детское желание, обхватить руками локти, закрываясь. Она одергивает себя, потому что отец – последний человек, от которого ей нужно защищаться.

Она молчит и на пару мгновений опускает взгляд, не потому что ей неприятно смотреть на него, а обдумывая его слова. Она знает, что он прав, и что было глупостью соваться туда, зная о местных порядках чуть больше, чем ничего, однако прекрасно осознает, что и вдаваться в подробности своего плана не могла тоже. Ирландка не сомневается в том, что ей сказали бы отец и брат, попробуй она расспросить их о чем-то подобном.

- Я знаю, - она отвечает просто, потому что действительно понимает, что у нее нет никаких гарантий, и что во многом будущее племянника зависит от того, что придет в голову Лорду в следующий момент. – Но я не жалею.

Она говорит твердо, но совсем капельку лукавит. Хочет искренне и со всей уверенностью принять произошедшее, не испытывая действительно сожаления, но пока не может. Умом понимает, что лучше она, чем Майлз, но не может смириться с тем, что у нее на руке красуется его клеймо.

- Все может измениться к тому моменту, когда он передумает. Может он вообще не успеет передумать, и Поттер его все-таки убьет.

Фрида не очень верит в сына Джеймса и Лили, потому что уверена, что по закону подлости, он унаследовал от отца дурость, а от матери занудство, да еще и с таким крестным как Сириус… В общем, ей куда проще поверить, что Волдеморт осознает свои грехи, чем в то, что чудо-мальчик спасет их всех, но она думает о том, что он единственный, кому удавалось выживать столько раз, встречаясь с Лордом нос к носу. И может в нем действительно есть что-то необычное.

- Но это не важно – что он решит потом. Главное, что Майлз не получит метку в ближайшее время. В сравнении с мальчишкой, не сдавшим еще даже выпускные экзамены, я – чуть более ценное приобретение.

Она замолкает, глядя на него уверенно, и внезапно широко улыбается и весело фырчит, когда он спрашивает о виски.

- Я же просила Бубенчика сделать это незаметно! Только не говори, что он пришел к тебе и попросил прямо, - Фрида закатывает глаза, резонно полагая, что такое вполне может быть в духе домовичка. – Не могу определить, насколько лишней она вчера была, но свой вклад в мою жизнь внесла определенно.

Фрида замечает, как отец улыбается, и чувствует, что ей становится немножечко легче. Потому что меньше всего она, пожалуй, хочет видеть, что он в ней разочарован. При всей глупости поступка, в которой она теперь отчасти отдает себе отчет.

Она не успевает ему возразить и думает, что он прав. Потому что о подобном невозможно не жалеть, несмотря на то, зачем она это сделала. Ей отчаянно этого хочется, но, кажется, не хватает благородства, потому что цена, которую она заплатила – слишком высока. Она повторяет себе снова, что подобное могло оказаться на руке Майлза, и вновь приходит к выводу, что тогда все было бы куда хуже. Потому что ему шестнадцать, и он не заслужил того, чтобы убивать невинных по чьей-то ненормальной прихоти.

Фрида улыбается, когда он называет ее здравомыслящей, и тихонько фырчит, опровергая это в свете последних событий. Она ловит себя на ощущении абсурдной легкости в общении с отцом, тогда как ей, пожалуй, полагается держаться серьезнее и с большим раскаянием, и мысленно благодарит его за это. За то, что снова, как и всегда, принимает ее такой, какая она есть.

- Я понимаю, - ведьма кивает, чуть помрачнев, потому что действительно понимает, что метка – это не просто уродливая картинка на руке. Понимает и более того, не тешит себя иллюзиями относительно собственного будущего, потому что прекрасно видит, что происходит в Англии, и считает, что пушечного мяса много не бывает.

- Надеюсь, в ближайшее время он обо мне не вспомнит, - она вздыхает, подходя ближе, и по-детски цепляется за его рубашку, опуская голову. – И что вы делаете? Терроризируете несчастных магглорожденных или, может, есть занятия поинтереснее? А мне тоже дадут  эту дурацкую маску?

Фрида демонстрирует сморщенным носом все, что думает о внешнем облике Пожирателей, и все же выпускает из пальцев многострадальную рубашку отца. Вообще-то, ей не нравится информация о том, что с Бубенчиком он столкнулся у бара, потому что надеется, что ночь он провел несколько иначе, чем она. Впрочем, пожалуй, она в это искренне верит, потому что не сомневается ни на грамм в его выдержке. И в умении Оливии найти к нему подход.

- А мама знает?

Она спрашивает между делом невпопад и не знает, насколько хочет слышать ответ, но определенно не хочет, чтобы ему влетело от нее за проделки дочери, потому что, насколько она знает, разговор насчет Алекса был не из легких.

Ей не нравится, что он благодарит ее, потому что, по ее мнению, она заслуживает как минимум выговора за свое поведение, и потому что ей стыдно осознавать в очередной раз, какую боль ему причинила.

- Я чертовски везучая, да, пап? – ведьма бормочет, не уверенная, можно ли считать это за везение, но привстает на носочки, касаясь губами щеки. Она стоит рядом с ним еще немножко, но все же отходит, вспоминая его предыдущий вопрос.

- Бубенчику стоит почаще держать рот на замке, - Фрида закатывает глаза и устраивается на подлокотнике кресла. Ловит взгляд отца, поясняя: - Стоило мне уйти, угадай, к кому он помчался.

- К тебе пойти не мог, я запретила. Очень удобно, что он не помнит, что свободный домовик.

Ведьма молчит, подбирая слова, чтобы объяснить, что было дальше, и считает, что совсем уж вдаваться в подробности не стоит. У нее на безымянном пальце правой руки все еще старое обручальное кольцо, и она не собирается больше его снимать, как бы странно это ни выглядело.

- В общем, если тебя это утешит, Бальтазар высказал за вас всех все, что думает обо мне, моем поступке и отдельно о пьянстве, - ирландка заканчивает лаконично, но все же добавляет, - не знаю, что он подмешал мне в шоколад, но с утра я обошлась без похмелья.

- Я думаю, нам с Патриком стоит развестись.

Фрида морщится на заявление о маске, потому что уверена, что никогда к ней не привыкнет и уж тем более не сможет полюбить, но больше не лезет с расспросами. Она доверяет отцу и знает, что, когда на то придет время, он расскажет все, что ей стоит знать, потому что от этого, как бы ей это не претило, будет зависеть ее жизнь.

Отчасти ей действительно интересно, как у них все устроено, потому что это то, что занимает далеко не малую часть жизни ее родных, но она бы предпочла знать об этом исключительно из научного интереса, но никак не практического.

Она слушает внимательно, когда он говорит о матери. Понимает, несмотря на их отношения, что ей совсем с ними нелегко, и, пожалуй, с ней – больше всех. Потому что вопреки всему происходящему, она всегда находила общий язык с мужем и сыном, но никогда с ней. Фрида знает, что во многом это ее вина тоже, но для нее весь мир всегда легко замыкался на отце, чтобы она хотела что-то изменить.

- Надеюсь, тебе не влетело, - ведьма бросает озорной взгляд на отца, никак больше не комментируя ситуацию, потому что знает, что из него не нужно тащить клещами – обо всем, что он хочет рассказать, он рассказывает сам.

Фрида бросает на него внимательный взгляд, подмечая улыбку, и думает, что он все же знает и сам правильный ответ. Потому что ее отец не идиот и видит куда больше, чем ей того хотелось. И что все более, чем очевидно, еще с тех пор, как Бальтазар лежал в Блетчли-холле при смерти. Не имея возможности тогда оценить свое поведение, она особенно ясно и без лишних прикрас оценивала его сейчас. И была благодарна отцу за то, что он воздерживался от комментариев, касательно ее отношения к шведу.

- Потому что Патрик – маггл, заслуживающий жену, которая будет его любить?

Ведьма улыбается, потому что, в общем-то, нечестным было бы говорить, что она хочет развестись только из-за того, что ее муж – маггл, как и только из-за Харта. Потому что, если бы не метка, возможно, у нее не хватило бы на это смелости, потому что Риган любит ее и делает все, чтобы она была счастлива.

- Если бы не Харт, возможно, я бы еще потянула с этим.

Она опускает взгляд на кольцо и думает, что, в общем-то, выглядит это комично. И что, пожалуй, с радостью вернула бы его на законное место, но, в сложившейся ситуации, не имеет ничего против того, чтобы довольствоваться малым.

- С этой ночи, - Фрида удовлетворяет любопытство отца и после весело фырчит, - вообще-то, я оставила его Бальтазару на память, но он это не оценил.

Она умалчивает о том, что «не оценил» это слишком мягкое и тактичное описание того, как швед отреагировал на ее прощальный подарок. Не сомневается, что, в общем-то, отец догадывается и сам, что тот в восторге не был.

- По-моему, то, что я осталась жива – достойный повод попробовать начать все заново. Даже, если снова ничего не выйдет.

***
Бальтазар убеждает ее, что это нормально – отправиться с ним к его уже второй бывшей жене за его сыном. Потому что он по нему соскучился, и потому что хочет, чтобы она пошла с ним. Фрида не имеет ничего против того, чтобы Ларс провел пару дней с ними, потому что без лишних прикрас считает малыша чудом, и любит, потому что это его сын. Однако она, не страдая предрассудками, не может избавиться от мысли, что момент обещает быть несколько неловким.

Швед не настаивает и – тем более – не вынуждает, но она собирается вместе с ним, надеясь, что он знает, что делает. В последнее время у нее нет желания с ним спорить, потому что, кажется, в спорах они провели уже достаточное количество времени. Ведьма шутливо советует ему не привыкать к ее покладистости, но полагает, что в ближайшее время не хочет ничего менять. Она не делится с ним своими мыслями, чтобы он не расслабился еще больше, но думает, что они оба заслужили эту приторно-сладкую идиллию, от которой у нее, вопреки характеру, почему-то не сводит зубы.

Фрида принимает его трогательную тиранию, когда он не дает ей сохранить видимость того, что они все еще живу по отдельности, и сдается через некоторое время, перестав, порываться вернуться к себе. Теряется смысл: не обнаружив ее в своей квартире, Бальтазар неизменно отправляется к ней, появляясь на пороге так, словно только так быть и должно.

Она не имеет ничего против и изрядно веселится, когда он проходит со свойственной невозмутимостью к ней на кухню, мимоходом интересуясь, где они будут ужинать, и потихоньку прикидывает, что из вещей ей жизненно необходимо перевезти, а что можно оставить здесь.

Они вежливо отказываются от приглашений на Рождество от родственников с обеих сторон и врут, когда обещают обязательно подумать и, возможно, почтить своим присутствием. Фрида знает, что Рождество – семейный праздник, но ей нравится их торжество на двоих. Она больше не снимает то кольцо с пальца и считает, что в каком-то роде они тоже семья. Пусть странная и абсурдная, но после всего, что им довелось пережить, не может воспринимать его иначе.

Ведьма сообщает, что готова, и берет шведа за руку, аппарируя. Она знает Дублин достаточно хорошо, чтобы представлять, куда им нужно. Она все еще удивлена, как когда только увидела адрес, и не понимает, что такая волшебница как Тильда делает в этой точке земного шара. Ей искренне нравится его бывшая жена, но ирландка уверена, что та совершенно не приспособлена к быту, чтобы жить в маггловском мире с ребенком на руках.

Вообще-то, Фрида волнуется, потому что не видела Тильду с тех пор, как та приходила к Бальтазару в Блетчли-холл, и не знает, насколько та осведомлена о том, что ее бывший муж сошелся вновь с бывшей женой. Она с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза, когда думает о том, какой хаос между ними всеми творится, и считает, что в этом сам черт ногу сломит.

Ведьма нетерпеливо стучит, игнорируя звонок, не уверенная, что Тильда вообще уже проснулась к этому времени, но слышит за дверью шаги.
Когда на пороге показывается, кажется, еще не до конца проснувшийся Патрик, Фрида с несколько секунд молчит, и совершенно перестает контролировать реакции, когда удивленно выгибает бровь. Ее сомнения в правильности адреса развеиваются, когда откуда-то из глубины квартиры доносится знакомый женский голос, обзывающий ее второго уже бывшего мужа «милым».

Ирландка даже не думает спорить с этим определением, но, после того, как ей удается взять себя в руки, усмехается:

- Милый?

Она переглядывается с Бальтазаром и думает, что, кажется, опешили они оба, а после не сдерживает смех.

- Вообще-то, мы пришли забрать Ларса, но теперь, полагаю, с удовольствием задержимся, пока вы все не расскажете.

***

Фрида оказывается в Блетчли-холле глубокой ночью, потому что не хочет сразу идти домой. Ей нужно время, чтобы отдышаться и принять произошедшее, но спустя полтора часа она понимает всю несостоятельность ее затеи. Принять подобное для нее - что-то из разряда фантастики, потому что в ушах до сих пор стоит чужой крик.

Она не понимает как это выдерживают отец и брат, но точно знает, что не выдержит это снова. Ее мутит от осознания, что она натворила, от мысли, что отняла чью-то жизнь. Она знает, что у этих людей есть сын. Скорее всего он сейчас в Хогвартсе, и она отчаянно не хочет думать об этом, но не может перестать. Ведьма знает, что новость об убийстве окажется утром в Ежедневном Пророке, а значит о смерти родителей он узнает прямо за завтраком.

Всю эту неделю, пока идут учения, Фрида считает, что в состоянии выдержать все. Она наблюдает отдалённо за действиями сына Нарциссы, испытывая ненормальное облегчение, что подобное пока не коснулось Майлза, и упрямо думает, что поступила все же верно, придя к Лорду.

Она позволяет себе расслабиться, когда всю неделю они проводят в тренировках. Ведьма скучает по Бальтазару и отчаянно ждёт окончания, чтобы, как и обещала, вернуться к нему, домой. Она считает, что совместные обеды это очень мило, но ей тоскливо и одиноко без него и совершенно не нравится спать одной. Бегемот, стоит признать, пытается спасти положение, но выходит откровенно скверно.

Ирландка осознает, какую совершила ошибку, позволив себе понадеяться на лучшее, когда накануне седьмого, последнего, дня Долохов объявляет, что пара чедовек наконец-то получит шанс попробовать свои силы на реальном задании. Она знает, что он может взять с собой кого угодно, и знает, почему берет именно ее. Их любовь друг к другу скрыть тяжело, пусть по большей части она и помалкивает, отдавая себе отчет в том, что находясь при смерти будет тяжелее врать Бальтазару насчет завала в международном отделе. В том, что Долохов найдёт способ поставить ее на место, она не сомневается.

Фрида проскальзывает мимо отца, ждущего ее, не находя в себе сил обсуждать то, что она сделала. Она испытывает благодарность, когда он не настаивает,  и, оказавшись в своей комнате, прикрывает дверь, не трудясь запереть на замок. Она хочет малодушно отправить домовика за алкоголем, но не видит в этом больше смысла. Ей нужно принять весь этот Ад, а не стараться каждый раз заглушить боль на время, если она хочет сохранить рассудок.

Ей удается заснуть только под утро, беспокойным, тяжелым сном. Ведьма чувствует прикосновение, и как он легко целует ее в висок, и борется с пару секунд со сном, не желая вновь возвращаться в реальность. Вопреки желанию увидеть его, сейчас она пугается того, что он пришел, потому что не хочет ничего объяснять.

Ей противно от самой себя и последнее, чего она сейчас хочет - чтобы он знал о том, что метка на ее руке больше не просто уродливая картинка. Фрида не понимает, почему ей так больно от его укора, но больше не знает, как смотреть ему в глаза.

- Я знаю.

Она прикрывает глаза, собираясь с мыслями, и хочет верить, что поступила правильно, не сказав ему ни о чем.

- Я собиралась вернуться.

Фрида приподнимается, устраиваясь на подушке, и сдерживает предательское желание обнять его и рассказать обо всем. Она не может избавиться от чувства, что не имеет на это право. Не после того, что сделала.

Она спрашивает отрешенно, бросая взгляд на часы:

- Почему ты не дома? По-моему, в это время даже тебе полагается спать.

Бальтазар, сам о том не догадываясь, причиняет ей своим откровением о причинах визита боль. Она хочет сказать, что тоже скучала, но не может вымолвить лишнего слова. Вообще-то, он и так должен об этом знать, но, она здраво полагает, что не выглядит в данный момент особо счастливой.

Ведьма считает, что это неправильно и нечестно по отношению к нему, потому что он не заслужил подобного к себе отношения, но она все ещё не представляет как сможет рассказать ему обо всем.

Говоря откровенно, она не считает его и святым и помнит, за что он отсидел в Азкабане, но считает, что есть колоссальная разница между убийством ради спасения и убийством людей виновных лишь в "плебейском", " недостойном" происхождении.

Фрида молчит, не подтверждая в порядке ли она, как и не спешит опровергать. Она знает, что ее молчание, пожалуй, хуже неумелой лжи, но ничего не может с собой проделать.

Она видит, что он, пожалуй, если не обижен, то явно в недоумении и не испытывает восторга. Ирландка не позволяет себе отвести взгляд, но чувствует, как внутри что-то ломается, когда он пытается загладить ситуацию, замечая Бегемота, и касается губами ее щеки. Она не отстраняется, но явственно ощущает, что больше не может. Скрывать от него, делать вид, что все в порядке.

- Полагаю, что теперь работы будет намного больше, - она отвечает не слишком ясно, но с явной неприязнью. Не к нему и не к вопросу, а к тому, во что ввязалась, и что ждёт ее в ближайшем будущем.

Блетчли криво усмехается на его вопрос, но не спешит отвечать. Чуть помедлив, откидывает одеяло, вставая, и набросив халат, отходит в сторону на пару шагов.

Ей требуется несколько минут, чтобы решиться на это - сказать правду. Несколько минут раздумий, чтобы смириться с неизбежностью и с тем, что рано или поздно ей придётся это сделать.

- Я не пришла, потому что Долохов посчитал, что мне будет полезно наконец-то оказаться на задании.

Ведьма придвигает к себе пепельницу, стоящую на подоконнике, и озирается в поисках сигарет.

- Удовольствие ниже среднего. Не могла после этого идти к тебе.

Она все же замечает пачку на прикроватной тумбочке и, выцепив оттуда сигарету, задумчиво вертит ее в пальцах, прежде чем негромко поделиться ощущениям:

- Такое чувство, будто вымазалась по уши в грязи, от которой теперь не отмыться.

Она кивает после секундного раздумья, подтверждая, что дела Министерства были меньшей проблемой этой недели. Нет, они, конечно, тоже были, но не в таких масштабах, в которых она представила это ему. Ведьма испытывает неприятное, коробящее чувство от того, что ей пришлось врать ему, и не может отделаться от ощущения, что окончательно запуталась.

- Всю неделю были тренировки.

Фрида мимолетно думает, что они были не так плохи, несмотря на откровенные насмешки Долохова. Все же она была далеко не самой слабой волшебницей, в особенности на фоне всего того сброда юных дарований, выпустившихся только-только из школы и свалившихся на голову Пожирателю. Она не склонна себя переоценивать, но знает, что это так. Вот только они, в отличие от нее, действительно жаждут этого – служить Лорду верой и правдой. Говоря откровенно, ее пугает зашкаливающая кровожадность тех, кто еще вчера были детьми.

Фрида считает, что это – все это – больше, чем она в состоянии выдержать. Что у всего есть предел, и что она ошибалась каждый раз, когда думала, что достигла его. Недооценивала себя, полагая, что должна сломаться на проблемах куда меньших, чем те, которые настигли ее сегодня. В самом же деле, все было пустяком в сравнении с зеленой вспышкой непростительного, отнявшей жизнь невинных людей.

Она знает, что не могла этого сделать – отказаться подчиниться приказу. Что ее жизнь не настолько ценна для Лорда, чтобы терпеть подобные выходки. Их бы все равно убили и ее, непременно, вместе с ними. Она знает, что больше не может позволить себе такую роскошь – позволить отнять у нее жизнь. Не имеет права, несмотря на принципы, нежелание и главное неспособность причинить кому-то боль. Что ее жизнь сейчас, как бы отвратительно не звучало, значит больше жизни других. Не для нее, но для него. Она не сомневается в этом после той ночи, когда обзавелась меткой.

Ведьма чувствует, что отчасти сходит с ума, и злится, не на него, но на то, что все сложилось именно так. Потому что отныне она не распоряжается своей жизнью вдвойне и больше не может действовать так, как считает нужным. Не может оценивать свои действия исходя из собственных желаний и того, что подсказывает совесть, потому что каждый раз, в первую очередь, случайно и на автомате думает о Бальтазаре. Она совершенно точно не хочет ничего менять, но знает, что он – единственная причина, почему она пошла на это.

Фрида считает свою привязанность к нему ненормальной. Она колеблется с ответом, не желая посвящать его в подробности, и благодарно подкуривает от его зажигалки, выдыхая дым в сторону. Она не может выдавить ни слова и отвечает сухо, со злыми нотками в голосе.

- К сожалению, не кулинарные способности продемонстрировать.

Ирландка устало откидывает волосы со лба, после на пару секунд закрывая ладонями лицо, пытаясь взять себя в руки. Выходит чертовски плохо, поэтому она не колеблется, когда отвечает на его следующий вопрос, поймав взгляд. Отвечает честно, пусть и знает, что это его заденет.

- Я не собиралась. Не хотела, чтобы ты знал о моих новых…обязанностях, - она заканчивает с явным отвращением к тому, чем ей приходится заниматься, и даже не надеется, что он ее поймет. Поймет, почему для нее это было так важно – чтобы он не знал об этом. Она знает, что это глупо, но отчаянно не желает, чтобы глядя на нее он думал о том, что пару часов назад она кого-то пытала, мучила, убила. Потому что она такое не способна. Потому что после недельной тренировки у нее до сих пор не выходит Круцио. Потому что она боится того, что ее заставляют делать, потому что женщина, убившая сегодня человека – это не она. Она бы никогда этого не сделала.

Фрида отворачивается от него к окну, разглядывая с неприязнью рассвет, несущий за собой новый день, возможно ничем не лучше предыдущего.

- Их было двое, муж и жена. Еще сын, я видела на фотографии, но он, думаю, в Хогвартсе, по крайней мере дома его не было. Обычная семья магглорожденных волшебников. Или мне теперь полагается говорить «грязнокровок»? – ведьма говорит тихо и криво усмехается, сжимая руку в кулак и вгоняя ноготки в тонкую кожу, чтобы удержать себя в руках. – Я даже не поняла, были ли иные причины у этого нападения, кроме чистоты их крови.

- Долохову показалось это забавным, чтобы именно я их убила.

Она молчит пару мгновений, прежде чем негромко добавить, так и не обернувшись:

- Я бы все равно рассказала. Не смогла бы скрывать это от тебя.

Фриде не нравится их разговор и, говоря откровенно, больше всего она сейчас хочет остаться одна. Потому что она к этому привыкла – переживать все самостоятельно. Ей нужно время, чтобы осознать, смириться, прийти к какому-то решению. Она действует скорее по привычке, следуя хорошо выверенным методам, когда возводит вокруг стену, потому что несмотря на тот случай с меткой, все еще не может до конца принять, что ее проблемы могут стать их. И что она вовсе не обязана решать их сама.

Она доверяет ему, но считает, что у всего есть границы. Не у ее доверия, но у его терпения. У того, что он в состоянии действительно понять. Она считает, что ее нынешний род деятельности – это то, что не вписывается в эти рамки, и не может его за это осуждать.

Фрида напрягается больше, потому что не понимает его реакции. Потому что они идут вразрез с тем, что, по ее мнению, он должен испытывать сейчас к ней. В самом деле, она отчаянно отрицает возможность того, что он отнесется к ее деяниям так же равнодушно как к метке. Не принимая себя такой сама, она не знает, как сможет принять он. Она считает, что это лишь вопрос времени, когда ему подобного станет слишком много.

Ведьма ловит себя на удивительной мысли, наблюдая за тлеющей сигаретой в пальцах, что получи она метку в семьдесят девятом, все было бы проще. Ей было бы проще тогда, движимой детским любопытством, амбициями, властностью. В конце концов, Шляпа никогда не ошибалась, распределяя по факультетам. Сейчас она знает точно, почему тогда, да и сейчас, вчерашние дети так рвутся получить метку. Ни ей, ни Регулусу, ни Краучу и даже взрослому Алексу никогда не приходилось терять что-то по-настоящему ценное. Не зная какого это, было очень легко верить в сомнительные идеалы, считая остальных лишь расходным материалом. Относясь с презрением, на которое не скупился Блэк, и которое казалось ей тогда совершенно нормальным.

Блетчли не сопротивляется, отдавая сигарету Бальтазару, но старается не встречаться с ним взглядом. Ей не нравится, что он ее успокаивает, преуменьшая ее вину, но отдает себе отчет в том, что его слова звучат разумно. Что он говорит то, что говорила себе она до его прихода.

- Я знаю.

Она отвечает бесцветно на все его убеждения, потому что действительно знает. И что не могла поступить иначе, и что не имеет право больше плевать на свою жизнь, пусть и по другой причине. Для нее, к сожалению, не имеет значения то, насколько глупой окажется смерть, если та избавит ее от необходимости раз за разом переступать через себя.

- Меня должно это утешить? – ирландка ловит его взгляд своим, смотрит без вызова или же упрямства, но хочет знать ответ, - меня должно утешать, что я отнимаю жизнь у других, лишь бы сохранить свою?

Фрида не хочет делать ему больно, но пока не находит ни в его доводах, ни в своих ничего, что могло бы ей помочь.

- Если бы меня убил кто-то из Пожирателей, тебя волновало бы то, почему он это сделал? Ты бы рассуждал также? Что у него не было другого выбора?

- Сыну этих людей будет все равно, сделала ли я это по доброй воле или оказалась вынуждена.

Она неуверенно кивает, обещая больше не врать насчет работы, но не может удержаться от того, чтобы легонько покачать головой. Она знает, что для его же собственного блага, ему не стоит знать подробностей.

- Не уверена, что тебе будет нравиться та правда, о которой ты просишь.

Блетчли опускает голову, цепляясь вполне осознанно за его рубашку, но не решаясь обнять. Она абсурдно теперь не знает, как ей себя с ним вести.

- Пока закончились. Не знаю, когда будут новые.