Бальтазар знает, что алкоголь не облегчит ничьей совести, но послушно наливает Фриде выпить и протягивает жене наполненный бокал. От него не укрывается, с каким отчаянием Блетчли пытается смыть кровь с собственный рук, но швед понимает на собственном опыте, что вода вряд ли поможет ведьме в той мере, в какой та жаждет.

Чародей слышит уже не раз о том, что Фрида «больше не может», но, как и жена, осознаёт, что иного выхода не было. Уродливая метка, отныне красовавшаяся на руке Блетчли, не оставляла права на малодушие.

Бальтазар не имеет ничего против, чтобы дочь продолжила обучение в Дурмстранге, когда Фрида упоминает об этом вслух.

– Сомневаюсь, что Соль поедет, – невесело усмехается мужчина, не испытывая иллюзий о том, что дочь сдалась бы без боя, если бы её попросили сменить школу. – Тем более, она наверняка потребует объяснений причин, которые мы не сможем ей дать.

Бальтазар знает, что ни то ни другое не стало бы преградой в самом деле, если бы они с Фридой захотели отправить Эвелину в Дурмстранг; проблема была в другом – смена учебного заведения Софи не могла решить их проблем.

– Я не уеду, – отзывается Бальтазар с предсказуемым упорством на следующее из предложений Блетчли, потому что это не разрешало их проблем тоже. Если бы только чертов мальчишка Поттер поторопился исполнить глупое пророчество – тогда всем жилось бы легче.

Швед помнит о причастности и Тони и Александра к Пожирательским рядам, поэтому предлагает очередной план, полный затаенного отчаяния:

– Я могу попросить родителей присмотреть за Софи. Таким образом она будет проводить меньше времени в Англии, подальше от суматохи, – Бальтазар молчит с мгновение, прежде чем добавить, – а я смогу больше времени уделять тебе.

Харт знает, что Фрида не ищет помощи, наоборот – настойчиво её отрицает, но считает, что жене необходима поддержать, желает та того или нет.

Бальтазар задерживается взглядом на все ещё влажных, некогда окровавленных руках ведьмы, когда спрашивает в очередной раз, всегда зная, что Блетчли не понравится его любопытство; спрашивает глупо и безрассудно, но с настойчивым желанием узнать то, что ему знать не следовало:

– Что случилось сегодня?

Ему не нравится видеть её в подобном состоянии, уставшей и сломленной, и ещё меньше нравится мысль о том, что он не может ей ничем помочь.

– Какая бы жизнь ни была, Блетчли, это наша жизнь, – замечает швед без тени сомнения, но стараясь звучать спокойно. Он понимает, что последнее, что им нужно этим вечером – это ссора, но отчего-то не сомневается при этом, что к ней всё и идёт.

Всё, о чем говорит Фрида касательно дел Пожирателей, звучит бесчеловечно, и швед, несмотря на жестокость, которую ему порой приходится проявлять из-за компании, не может представить какого это было – убить ребёнка. Как ни странно, швед в самом деле согласен с выводами жены о гуманности произошедшего.

– Что изменится, если я уеду, Блетчли? – Бальтазар изо всех сил старается скрыть раздражение в голосе, но всё равно его ответ звучит резче, чем он того хочет. – Ты будешь чувствовать себя меньшим чудовищем? Перестанешь ощущать вину, потому что меня не будет рядом?

– Никто не ждал, что наш брак когда-либо станет образцовым, когда мы узнали об Эвелине, но ты знаешь, что я люблю тебя и я беспокоюсь о тебе – и ты просишь меня сознательно бросить тебя без поддержки.

– Я не верю, что мой отъезд пойдёт кому-либо из нас на пользу, Фрида. Ты не заслуживаешь того, чтобы переносить это в одиночку.

Бальтазар помнил, что и Тони и Александр также были частью веселой компании приспешников Волдеморта, но не считал это важным, когда приводил аргумент об одиночестве, с которым Блетчли могла столкнуться, если бы они с Эвелиной покинули Англию.

Швед усмехнулся невесело между делом:

– Даже если бы я уехал, ты собралась избегать меня до окончания войны?

Харт, помедлив поначалу, сделал шаг навстречу к жене, присаживаясь рядом с ней на корточки.

– Я хочу быть с тобой, – сказал Бальтазар; обычно он не говорил о своих чувствах часто, но считал, зная об эмоциональности жены, что Фриде это не помешает в данный момент.

Его сознание вдруг озарила поистине безумная мысль, причудливо получившая жизнь из размышлений Блетчли о чудовищности её поступков.

Чародей, выпрямившись, пересел на соседний стул и взглянул на жену серьезно.

– Я могу принять метку, – проговорил швед, осознавая, какую реакцию это может вызвать со стороны Блетчли, но не желая отступать, какой бы глупой ни могла показаться затея, – тогда тебе не придётся справляться с этим в одиночку.

Бальтазар видел, как Фрида истязала себя изнутри. Видел, каким непосильным трудом ей давалась эта треклятая метка на её предплечье, режущая словно по живому, потому что в Блетчли было слишком много человечности. Потому что Бальтазар в самом деле не мог представить её, причиняющую кому-то вред. Блетчли всегда была умнее этого – стремления использовать какое-либо насилие при решении каких-либо проблем.

Звонкая пощёчина обожгла щеку раньше, чем Бальтазар смог вклиниться в тираду ведьмы, не оставляя попыток её вразумить. Потому что её самобичевание становилось саморазрушением, и ему было больно на это смотреть.

Бальтазар, всё ещё тратя мгновение, чтобы прийти в себя, растерянно приложил ладонь к горящей щеке. Он знал, что Фрида вряд ли оценит его спонтанную идею, но не ожидал, что это вызовет подобную реакцию.

Швед отнял руку от лица, прежде чем снова посмотрел на Блетчли. Его не обижала пощёчина, если та могла помочь жене легче пережить их разговор, но его продолжало удивлять, с какой настойчивостью Фрида продолжала отказываться от его помощи.

– Мне не нужно быть там, Блетчли, чтобы знать, чего ты заслуживаешь, – негромко, спокойно отозвался Бальтазар, заглядывая в лицо жене.

– Мы вместе уже сколько, почти двадцать лет? По-моему, я знаю тебя лучше и дольше тех людей, которые пытаются лепить из тебя чудовище, когда единственное, что ты хотела – это помочь Майлзу.

Бальтазар знал, что ей не понравится то, что он скажет следом, но мужчина не стал жалеть ведьму, возвращаясь к её замечаниям, проследовавшим за пощёчиной:

– Ты права, я не имею права причинить тебе такую боль. И ты не имела, когда причиняла её мне. Но мы оба знаем, почему ты это сделала, и понимаем, что вряд ли был иной выход.

Потому что Майлзу совершенно точно было нечего делать в рядах Пожирателей смерти.

– Я знаю наверняка, Блетчли, что ты – не чудовище, которым предпочитаешь себя считать. Не ты решаешь, кого и зачем убивать. Не ты получаешь от этого удовольствие. Перестань брать на себя больше, чем следует.

Бальтазар считал, что их разговор становилось тяжелее выносить на трезвую голову. Он подошёл к початой бутылке виски, которую прежде открывал для жены, и налил немного себе в чистый бокал. Роскоши напиться, к сожалению, он себе позволить не мог.

Харт оперся ладонями о столешницу, устало склоняя голову, когда произнёс тише, не оборачиваясь:

– Мы с Эвелиной не можем тебя потерять. Я не ожидал, что тебе понравится мое решение, но если принятие мною метки необходимо, чтобы ты всегда возвращалась домой и продолжала доверять мне, Блетчли, этот шаг будет благословением, а не жертвой.

Бальтазар сжал челюсти крепче, когда Фрида упомянула Криса. Ему было нечем возразить на замечание жены. Швед знал наверняка, что не смог бы остаться беспристрастным, если бы Пожиратели смерти посмели тронуть кого-то из дорогих ему людей, и Бальтазар не стал бы разбираться по чьей воле была поднята палочка и получал ли тот или иной Пожиратель от этого удовольствие.

При этом Бальтазар не считал, что пример, приведённый женой, противостоял тому, о чем швед говорил ранее, заверяя, что для него Фрида чудовищем не была. Бальтазар не скрывал, что эгоистично не желал рассматривать точку зрения тех несчастных (и их родственников), с которыми Блетчли довелось столкнуться на заданиях. Швед считал, что чужое мнение не имело значения, потому что они не знали его жену и не знали, чего ей стоило каждое совершенное убийство и почему она продолжала это делать.

Бальтазар невольно замер следом, когда Фрида призналась вслух, что полученная метка была ошибкой. Швед не сомневался, что каждый из них, включая посвящённых в происходящее родственников, хотя бы раз малодушно думал о том, что, возможно, цена за спасение Майлза была чересчур высока, но никто никогда не говорил об этом вслух. Так или иначе Майлзу, как и Фриде, не было места в рядах Темного Лорда, а сделанного уже было не вернуть.

Харт неторопливо обернулся, почувствовав прикосновение жены к своему плечу, и не сдержался от тяжёлого вздоха, когда Фрида заверила, что он пожалеет, если примет метку. Самым ужасным было, пожалуй, то, что Бальтазар осознавал ясно, что жена была права, но этого было недостаточно, чтобы изменить его решение.

Бальтазар отвёл взгляд всего на мгновение, чтобы следом посмотреть на Фриду снова, послушно потянувшись за женским прикосновением. Воспользовавшись положением, Харт обнял жену за талию, притягивая ближе к себе.

– Я знаю, что мы можем из этого не выбраться, – честно признался швед, прежде чем продолжить:

– Но на данном этапе меня устроит, если мы будем справляться с этим вместе, а не поодиночке.

Бальтазар, поддавшись порыву, мягко прижался губами к женской щеке.

– Я не смогу спокойно жить дальше, если с тобой что-то случится, Блетчли.

***

После того, воспоминание Эвелины оборвалось, в помещении повисла тишина. Энтони Блетчли, стоявший подле внучки, выглядел заметно напряженнее, чем прежде, а Бальтазар не мог найти подходящих слов. Очевидно было одно: то, что происходило в будущем, пугало присутствующих небезосновательно.

Швед сложил руки на груди в тщетной попытке сосредоточиться. Выходило скверно. Не в последнюю очередь из-за душевного смятения, которое ощущал Бальтазар, наблюдая за ними с Блетчли в будущем. Он никогда прежде не зависел от какого-либо человека так, чтобы без него или неё «не смочь жить дальше», и прежде Бальтазар надеялся, что этого никогда не произойдёт.

Харт обвёл взглядом присутствующих, прежде чем терпеливо уточнить:

– Кто-нибудь мне может объяснить что мы только что видели?

Тони на мгновение прикрыл глаза, не желая отвечать на вопрос будущего зятя. Если бы Блетчли-старший знал в свои тридцать лет, что его попытка служить Волдеморту обернётся столь катастрофическими последствиями, то никогда бы не посягнул Тому на верность. Сейчас же Энтони чувствовал, как ответственность за события отдаленного будущего ложилась на его плечи.

– Эва, – нарушил молчание Тони, желая уточнить, – что ты поняла из разговора родителей тем вечером?

Похоже, их ждал нелегкий разговор.

Бальтазар видел отчаяние, с которым на него взглянула Эвелина, но мало чем мог ей помочь. У него не было ответа на её совершенно справедливый вопрос, и швед лишь легко покачал головой, подтверждая, что он разделял растерянность дочери. При этом Фрида возражала горячо, вряд ли оставляя место для сомнений в том, что она могла принять метку добровольно. Пока, впрочем, Эвелина не объяснила о том, кто такой Майлз. Швед негромко, едва слышно чертыхнулся.

При этом Блетчли-старший уже подцепил пуговицу на левом манжете, когда дочь озвучила свою просьбу. Тони не видел смысла возражать. Более того – считал, что им пора было расставить все точки над «i», потому что Эвелина находилась в неведении слишком долго и, как минимум, заслуживала узнать то, из-за чего её родители распрощались с жизнью и рассудком.

Оголив предплечье, ведьмак коснулся его кончиком волшебной палочки, снимая маскирующее заклятье и открывая взору уродливую татуировку.

Блетчли перевёл взгляд на Эвелину, не видя смысла скрывать:

– У дяди Алекса есть такая же, – Тони оглядел присутствующих, прежде чем сделать очевидный, как ему казалось, вывод. – Полагаю, однажды Волдеморт возжелал в ряды его сына, и поэтому Фрида была вынуждена принять метку вместо него.

Блетчли решил, что Оливия, узнай об этом, никогда бы его не простила. Они все были прокляты, и этому не было конца и края.

– Мы все в одной лодке, – повторил слова дочери Тони, переведя взгляд на Бальтазара.

В лодке, которая шла ко дну, но этого Блетчли не стал озвучивать вслух.

Бальтазар, наконец, перевёл дух, пытаясь осознать происходящее. Шведа было сложно лишить дара речи, но он чувствовал, как информации – совершенно непрошеной к тому же – становилось чересчур много.

– Ты в самом деле веришь в него? – вдруг уточнил швед, взглянув на будущего тестя.

Тони ответил не сразу, вынужденный подбирать слова. Они вели опасный, неприятный для него разговор, но Блетчли находил вопрос справедливым.

Поэтому, отвечая на вопрос Бальтазара, Энтони перевёл взгляд на Эвелину, потому что ей было важно знать об этом:

– Я принял метку много лет назад, потому что магглы убили моего отца. Тогда, возможно, я верил в Волдеморта, но тогда и Волдеморт был другим. Сейчас мне становится всё тяжелее разделять его взгляды, – сдержанно заключил Тони, не желая объяснять больше, а после искренне произнёс, глядя то на внучку, то на дочь, обращаясь к обеим:

– Мне жаль.

Бальтазар устало потёр переносицу. Помимо прочего перед глазами всё ещё стояла сцена между ним и Блетчли на кухне. Её пощёчина, вызванная, очевидно, её желанием защитить его, и его непреклонное желание пожертвовать собой, чтобы иметь возможность заботиться о ней. Всё это выглядело абсурдно, но, очевидно, имело место быть однажды. Будто в параллельной вселенной.

Блетчли так и остался стоять с закатанным рукавом, когда швед снова подал голос.

– Каковы шансы, что я мог принять метку? – спросил Бальтазар. – Полагаю, что Волдеморт не набирает по объявлению.

Тони озадаченно кивнул.

– Это то, что удивляет меня. Получить Темную Метку чрезвычайно сложно. Волдеморт просит выслужиться перед ним, доказать свою преданность. Метка – это его награда за послушание, – объяснил Блетчли. Его коробило от собственных же слов, но ведьмак не изменился в лице.

– Если тебе довелось принять метку, полагаю, тебе удалось чем-то его впечатлить, – криво усмехнулся Блетчли. Не сказать, что его успокаивало, что будущий муж его единственной дочери был способен положительно впечатлить Волдеморта.

– Отчего-то не похоже на комплимент, – беззлобно осклабился швед.

– Это он и не был, – без обиняков подтвердил Тони.

Отбросив на время мысль о внуке, Блетчли со скрытым беспокойством взглянул на дочь, оценивая её состояние, прежде чем снова обратиться к Эвелине, уточняя с недоверием:

– Тебе в самом деле никто ничего не рассказывал прежде?

Тони считал, что её родители были фокусниками, не меньше.

Тем временем Бальтазар перевёл взгляд на Фриду, разглядывая с мгновение, будто видел впервые. Забавно было думать, что одно лишь воспоминание могло изменить его отношение к ней, но швед никогда не был чрезмерно впечатлительной публикой.

– Не думал, что жертвенность – твой конёк, Блетчли, – дружелюбно подначил ведьму мужчина. Он быстро осознал, впрочем, насколько неуместно прозвучал его тон, которому всегда было место в их легком, не обременённом обязанностями общении прежде. Поэтому швед смягчился, добавляя открыто и серьезно:

– Похоже, что ты спасла мальцу жизнь.

Бальтазар следом перевёл взгляд на дочь, ища какого-либо подтверждения, что смерть Блетчли не будет в будущем напрасной.

Ситуация выходила неприглядная и абсурдная. Шутка ли – быть жертвой «большой любви», в которую Бальтазар, к примеру, не верил вовсе до сегодняшнего дня. Не желал верить и сейчас, потому что от большой любви, пожалуй, были одни лишь проблемы. К примеру, Эвелина лишилась из-за неё родителей, которые не имели ни малейшего понятия как это предотвратить.

В словах Фриды о том, что они вряд ли могли что-то поделать, была крупица правды. Цепочка событий, похоже, была запущена, раз Александр уже успел присягнуть на верность Темному Лорду: его нерожденный сын, похоже, был главным камнем преткновения, а Блетчли не была бы Блетчли, если бы бросила своего родственника в беде. Будущее, какое бы страшное ни было, казалось неизбежным, как бы присутствующие в комнате ни желали верить в обратное.

Тони молчал, подбирая слова. Подходящих слов не было.

– Это неправильно, – мрачно отозвался Блетчли, покачав головой. – Чертовски неправильно.

Энтони был уверен, что происходящее не в последнюю очередь было его виной, но самобичевание не несло за собой конкретного плана действий, поэтому посол воздержался от дальнейших замечаний.

Тони посмотрел на дочь, предлагая:

– Я думаю, нам нужно поговорить с Алексом.

Разговор обещал быть нелегким, но Энтони считал, что они не могли держать Александра в неведении долго. Тем более, что это было не в характере их семьи.

Тем временем от Бальтазара не укрылся странный взгляд ведьмы, когда Фрида посмотрела на него. Зная специфику их нынешних отношений думать о том, что когда-нибудь будет пытаться спасти другому жизнь, было сложно. Однако даже сейчас, зная то, чем может закончиться попытка, швед не сомневался, что игра стоила свеч. Им просто-напросто смертельно не повезло. Оттого предположение Фриды о том, что он мог избежать неприглядных последствий будущего, вызвало у Бальтазара удивительный, неожиданный дискомфорт.

Швед оглядел присутствующих, задержавшись взглядом на дочери – невинном, потерянном ребёнке, не заслужившим то, что стало с её жизнью, – и сдержанно объявил:

– Если ни у кого нет идей лучше, чем смириться, то, с вашего позволения, я выйду на свежий воздух.

Потому что едва ли не впервые в жизни Бальтазар чувствовал, что его чаша была переполнена, но сигарета-другая должны были благотворно повлиять на его нервную систему. И шведа не волновало, что его потребности организма не имели под собой научного подтверждения.

Харт добрался до входной двери и вышел на крыльцо поместья. Над Литримом светило редкое ирландское солнце. Бальтазар сделал несколько шагов прочь от здания, поджег сигарету и затянулся.

Бальтазар подумал, что ему, возможно, стоило уйти прямо сейчас, оставив чужую семью разбираться с чужими (для него) проблемами, но отчего-то так и остался стоять на месте, наблюдая за тем, как тлела сигарета.

Он услышал чужие шаги позади, когда отозвался, не оборачиваясь:

– Как думаешь, как сильно мы её разочаровали?

Бальтазар был согласен, что между родителями Эвелины и ним с Фридой из нынешнего десятилетия была целая пропасть.

– Я согласен, но сомневаюсь, что Эвелина, как бы того ни хотела, в достаточной степени различает нас и их. Как ни крути, мы – всё, что осталось от её родителей, – поделился мыслями вслух швед. Весь разговор о родственных связях с Эвелиной доставлял ему дискомфорт, потому что было сложно воспринимать всерьёз ребёнка, который ещё, по своей сути, не родился и даже не был зачат. Не говоря о том, что Эвелина, похоже, никогда не была зачата осознанно, что не помогало разобраться в происходящем.

Ему, впрочем, нравилась трезвость мысли Блетчли, которой самому чародею, казалось, в эти минуты не хватало. Обычно Бальтазар был гораздо собраннее, не позволяя обстоятельствам и череде событий выбивать себя из колеи столь сильно, но сейчас мужчина всего лишь пытался взять себя в руки, цепляясь за сигарету словно за спасительную соломинку.

Харт солидарно кивнул, когда Фрида предложила не читать Эвелине сказок, если той все же довелось бы родиться.

– Начнём с того, что она не собиралась оказаться так далеко в прошлом, чтобы поставить под угрозу свое рождение. Возможно, если бы она смогла бы воспользоваться маховиком так, как планировала, из неё бы и вышел какой-никакой супергерой, – швед подавил вздох, в очередной раз затягиваясь, после позволяя Фриде ненадолго завладеть сигаретой. Бальтазар наблюдал за тем, как Блетчли курила, и не мог перестать думать о той сцене на кухне, которую им продемонстрировала Эвелина.

Харт достал портсигар из кармана брюк, протягивая Блетчли, если та всё же желала обзавестись своей сигаретой.

Когда Фрида заговорила о предположительных намерениях маховика времени, швед недоверчиво покачал головой.

– Почему тогда она не объявилась до того, как твой брат принял метку? – задал вопрос Бальтазар, но не ждал на него ответа всерьёз, потому что вряд ли кто-либо из присутствующих им располагал.

– Как давно ты знаешь о том, что у твоего отца есть Тёмная Метка? – вдруг уточнил мужчина, движимый по большинству лишь праздным любопытством. Из того, что Фрида сказала там, в кабинете, швед сделал вывод, что это знание не далось ей легко.

Бальтазар ответил не сразу, когда Блетчли озвучила такую очевидную, но беспощадную мысль о том, что, возможно, всё это – их отношения, обещавшие привести к рождению дочери, – было ошибкой.

– Разойдись мы сейчас, как мы будем жить с мыслью, что оборвали ей жизнь? – поделился мучившим его вопросом Бальтазар, избегая при этом смотреть на Блетчли.

– Не пойми меня не правильно: я уже думал об этом, – объяснил швед свою позицию, потому что не видел иного выхода сам.

– В иной ситуации я бы сказал, что это избавило бы её от страданий, но ты права: похоже, ей было с нами хорошо, – пробормотал Бальтазар между делом.

Швед избавился от сигареты, когда та истлела до фильтра, и перевёл взгляд на Блетчли.

– Не могу представить, как мы прожили эти восемнадцать лет, – вдруг заметил Бальтазар.

– Особенно если судить по тому, что происходило на той кухне.

Швед вдруг усмехнулся, замечая не всерьёз:

– Могла бы обойтись без пощёчины.

Фрида знала, кто был повинен в смерти Регулуса. Пусть его домовик и держал рот на замке, а в гробу не было тела, она знала, что произошло, и кто был в этом виноват. И ненавидела их так сильно, как только была способна, за то, что они отняли его у нее. Все они – те, кто помогали Лорду, заполонять мраком и болью их уютную Англию, на которую у нее и Рега и Барти было столько планов.

Она хотела, чтобы они все заплатили за то, что сотворили, и безусловно заплатил он – Тот-Кого-Нельзя-Называть, как перешептывались с унизительным страхом в дешевых кабаках жители. Темный Лорд, будь он проклят, и его верные цепные псы в масках, скрывающих лица. Общественности стоило уже наконец-то узнать своих героев, и если Аврорат не мог справиться со своей работой, то она знала ту, кто не прочь был бы всполошить все это змеиное логово.

С Ритой Скитер отношения у них не сложились сразу. С первой заметки в школьной газете, где блондинка называла ее назойливым листом, намертво приклеевшимся к самому Регулусу Блэку. Фрида всегда считала, что та была к нему неравнодушна или, точнее, неравнодушна к его положению в обществе. Это, пожалуй, было на руку им всем, не говоря о том, что блондинка попросту любила чужие грязные тайны.

Вот только очевидным было и то, что сама Блетчли не могла прийти к ней на душевный разговор о сильных мира сего. Если журналистке понадобится сдать источник, чтобы сохранить себе жизнь, она, несомненно, сделает это – собственное благополучие было основой выживания. Девушке нужна была помощь. Кто-то, кого никто не знал. Кто-то, кто ненавидел Пожирателей также сильно, как она.

Фрида заявилась в родовое поместье, когда по ее ощущениям никто не должно было быть дома, кроме Эвы. Отец был на работе, мать ушла по делам, по словам Бубенчика, Эва мирно завтракала в столовой.

Девушка с уважением относилась к чужому приему пищи, подсаживаясь к той за столом напротив и разглядывая ее внимательно. Втягивать ее в это не хотелось, тем более, что Фрида ей все также не слишком доверяла, но иного выбора не было. Ни отец, ни брат не поддержали бы ее в этом, не говоря уже о Барти.

- Ты мне все еще не нравишься, - она поделилась доверительно вместо приветствия через несколько секунд молчания, - ты живешь в моей комнате и носишь мою одежду, а мой отец все время думает о том, как мы с тобой похожи. Хоть и не говорит этого, но это очевидно.

- И я бы не пришла к тебе, будь у меня другой выбор.
Фрида не считала начало разговора выдающимся, но полагала, что ее честность была на руку им обеим, как бы сильно ни ранило это девчонку. В конце концов, она была не единственной, кто потерял что-то.

- Но мне нужна твоя помощь, чтобы заставить Пожирателей заплатить за все то, что они сделали. Нам обеим, - она считала, что как бы патетично это ни звучало, они могли это сделать. Могли как минимум доставить им целый ворох неприятностей. – Возможно, это поможет что-то изменить… в твоем будущем.

- Но если тебя больше интересует завтрак и жалобы, что я с тобой плохо обращаюсь, так и скажи.

Фрида считала, что при иных обстоятельствах, они могли бы даже подружиться. Эвелина была не из робких и столкнись они в школе, то сначала неизбежно поссорились бы, но после, возможно, смогли бы относиться друг к другу с уважением и даже какой-то теплотой. Ей нравилась подобная хватка, и она понимала, почему девчонка нравилась ее отцу, если исключить их сомнительные родственные связи.

Ведьма мимолетно бросила взгляд на проем за лестницей, где обычно невзначай прятались чересчур любопытные домовики ее матери, чтобы убедиться, что ничьи наглые уши не торчат оттуда, подслушивая. Посвящать Оливию в свой план она собиралась в последнюю очередь – та, несомненно, не одобрила бы ни слова из него. Она надеялась на то, что если Эвелина действительно была ее дочерью, то и характером она была больше в нее, чем в Оливию.

- Я хочу рассказать Рите Скитер, журналистке Пророка, о Пожирателях и обо всех их грязных, мерзких семейных тайнах.

- Материала хватит на пару разворотов. Она такое обожает.

Блетчли знала если не всех, то многих, кто прятался за масками. От Алекса, от Барти, но во много от Регулуса, как и о том, что они все пытались скрыть. Они вообще-то все многое друг про друга знали, играя по определенным правилам, которые вызывали у нее сейчас чертовскую неприязнь.

- Регулус обожал чужие тайны. Наверное, никто не знал так много об этой… шайке, как он.

- Я думаю, пора и остальным узнать.

Фрида стянула со стола крекер, разглядывая родственницу, прежде чем перейти к объяснениям, зачем та ей была нужна. Вопрос был щепетильный, но она не собиралась как-то смягчать ситуацию, обрисовывая все как есть.

- Я не могу сама пойти к Скитер. Не хочу, чтобы в Блетчли-холл нагрянули разъяренные Пожиратели, когда она кому-нибудь из них расскажет, откуда у нее информация.

- Тебя здесь никто не знает, и рано или поздно ты вернешься обратно. Откуда бы ты ни пришла.

Она помолчала несколько секунд, прежде чем взглянуть мягче на Эвелину.

- Если ты не захочешь, я найду другой выход.

Фрида посчитала бы разумным отказ Эвелины связываться с Пожирателями Смерти. Она не была наивной, чтобы полагать, что ее может спасти положение ее отца от их гнева, если оно не будет вовсе направлено на него. Эва рисковала, возможно, несколько меньше, пользуясь своим статусом человека, которого в этом мире не существовало вовсе, но все же рисковала до тех пор, пока не будет отправлена домой. Бояться было нормально, вот только, говоря откровенно, терять-то ей, на самом деле, было практически нечего.

Ведьма кивнула благодарно, когда та все же согласилась на их затею. Ей нравилась решимость Софи, с которой та отчаянно хотела сделать хоть что-то, что могло бы помочь ей вернуть ее семью там в будущем. Блетчли считала, что в эту минуту они с ней действительно были во многом похожи, пусть и проявилось это сходство при таких обстоятельствах.

Она бросила насмешливый взгляд на девушку, когда та упомянула «папу».

- Не могу привыкнуть, что ты называешь его «папой» всерьез, - она усмехнулась беззлобно, - кажется, ему это даже иногда нравится.

Фрида чуть поджала скептически губы, не скрывая своего отношения к этому и к тому, что Бальтазар, кажется, свое отцовство отчасти был готов принять с легкостью, которую она от него не ожидала.

- Главное, не говори ему раньше, чем статья выйдет. Иначе он примчится сюда и начнет твердить, что мы сумасшедшие.

- С ним тебе в любом случае будет безопасно.

Потому что Бальтазар был сильным волшебником, это было очевидно, и потому что вряд ли он позволил бы кому-то навредить девчонке, называвшей себя его дочерью. Почему-то поверить в их родство ей было несколько проще.

- Они будут в бешенстве и будут искать предателя «внутри».

- Нужно дать Скитер что-то и о нас, возможно.

Кидать под каток отца или брата она не собиралась. Никаких упоминаний метки, возможно лишь какие-то слухи, желательно о ней, а не о них. Тоже самое касалось Барти. Но с ним все было просто – он встречался с проституткой, и его собственный отец его ненавидел. Предавать гласности отношения с Розмари она не собиралась, а вот его отец заслуживал того, чтобы стать героем светской хроники.

Фрида взглянула на Эвелину внимательнее, когда там упомянула Регулуса. Она несомненно ничего о нем не знала, но ирландка поймала себя на мысли, что не хотела обижать ту сейчас резкими замечаниями. В конце концов, Софи очевидно хотела ее поддержать.

- Он всегда мечтал испортить всем праздник, чтобы о его смерти судачила вся магическая Англия. Будем считать, я исполняю его последнее желание.

- Если то, что ты говоришь – правда, мне жаль, что его не было в твоей жизни.

Фрида усмехнулась на замечание о Бальтазаре, беря следом небольшую паузу, чтобы подозвать Бубенчика и попросить кофе. Разговор предстоял долгий и хотя аппетита не было, от кофе она бы не отказалась. Говоря откровенно, придя в поместье и озвучив наконец-то свой план, она почувствовала себя не в пример лучше предыдущих дней, сходя с ума в пустой и покинутой квартире.

- Ты вообще не старалась, когда заявилась сюда и вывалила все это на нас, - она старалась воздержаться от упрека в голосе и говорила спокойно, впервые, пожалуй, желая действительно объяснить, почему так остро реагировала на нее. – Мне проще поверить, что ты сумасшедшая, чем в то, что на моей руке появится метка.

- А Бальтазар, кажется, в принципе слишком свободолюбив, чтобы поверить, что у него может быть жена и дочь, - девушка улыбнулась, подытоживая и опуская в том, что касалось шведа главное – то, что тот, кажется, сошел с ума, потеряв жену в будущем. Эта мысль отчего-то ее не тревожила, не оставляя в покое, заставляя думать о той связи, которая между ними должна была быть.

Блетчли считала, что Софи становилась неплохим партнером в их деле, и что с ней можно было, в общем-то, найти общий язык, особенно по части сохранения секретов от «папы». К тому же идея про троюродного кузена была неплохой, не считая того, что Эва не учитывала масштаб личности Скитер, которой этого было бы несомненно мало.

- Она судачит обо мне с пятого курса, когда я назвала ее жабой, а она написала в школьную газетенку, что я мышь, которая таскается за Регом хвостиком. Поверь, ее не устроит троюродный кузен.

- Ей может понравиться то, как мы с Балем познакомились. Только без упоминания его имени, не хочу, чтобы его полоскали в газете. Или как Алекс женился на Кэролайн, но за это он меня убьет.

Фрида не знала, почему не говорила о Регулусе. Вероятно, было тяжело даже спустя столько лет, а сам он был из той части ее жизни, которую никто из них не мог понять и разделить. Только Барти и отец, вероятно, в самом деле знали, как он был ей дорог.

- Начнем с Беллатрисы Лестрейндж, кузины Рега. Он ее терпеть не мог, и было за что – она безумна в своей слепой любви к Лорду. Свою первую жертву она убила еще когда училась в школе. Многие думают, что это слух, который она распустила сама, но это правда.

Она рассказала о том, что им с Регом удалось выяснить о том несчастном, бывшем магглорожденным волшебником, и как всему семейству Блэк пришлось скрывать этот факт, чтобы обезопасить дочь.

- Ты все это запомнишь? Очень важно, чтобы ты рассказала Скитер все точно, приукрасит она сама.