Бальтазар считал замечание Фриды резонным – глядя на Николетт, швед также не сомневался, что та напортачит, однако перед этим было бы неплохо, дай она ему выспаться. Впрочем, на сон этой ночью у Харта были планы скорее смутные, нежели конкретные, но это его в данный момент интересовало мало.

Он усмехнулся, когда Блетчли, среди прочих критериев "дома", обозначила доставку пиццы поблизости.

– Ты знаешь толк в уюте, – уверенно отметил мужчина, направляясь к её кровати. Остальные критерии оспаривать также не приходилось, но Бальтазар по-прежнему считал их отношения несколько причудливыми. Не то чтобы его это расстраивало.

Ему нравилось, как Фрида обнимала его за шею, однако рано или поздно её пришлось бы опустить на кровать – что Бальтазар и сделал следом, принимаясь за свою рубашку, намереваясь избавиться от уличной одежды и разделить одеяло с молодой женщиной, которой не мешало бы доспать тот десятый сон, который она не досмотрела из-за него.

На второй пуговице, впрочем, швед весело фыркнул, а после не смог сдержаться, смеясь, когда Блетчли объявила о состоянии здешней "холостяцкой" квартиры. Бальтазар не мог объяснить, почему его это так тронуло, но сочетание плюшевых мишек и пива в холодильнике натолкнуло его на одну, достаточно избитую в рамках Вселенной мысль:

– Ты – идеальная женщина, Блетчли, – бескомпромиссно заявил швед, занимаясь застёжкой на брюках.

– Я тебя люблю, – вдруг вырвалось заботливое следом у широко улыбающегося мужчины, но Харт не сразу осознал то, что именно произнес вслух.

Осознанию потребовалось какое-то время, пока Бальтазар избавлялся от пары носков и располагался рядом с Фридой, подтянув на обоих одеяло.

В постели с Фридой было тепло и уютно, и Бальтазар не возражал отнюдь, когда ирландка придвинулась ближе. Он натянул одеяло на обоих повыше, улыбаясь шире невольно, когда почувствовал зубки на своей шее. На самом деле, он ожидал, что она уснет сразу же, когда её голова коснется подушки, но это явно не влекло ирландку.

– Нико – малолетка, – весело фыркнул швед. – Я её даже за женщину воспринимать не могу.

Бальтазар помнил, что у них с Блетчли была также солидная разница, но Аллегре в первую очередь казалась ему капризным ребенком.

Харт сморгнул в первый раз, когда Фрида заговорила о признаниях в любви. Ему потребовалось некоторое время, чтобы в полной мере осмыслить, что молодая женщина имела ввиду. "Всерьез" звучало внушительно.

– А если я всерьез? – он ответил ей тоном в тон, то ли в шутку, то ли всерьез.

– Что ты скажешь на это, Блетчли?

Он потрунивал дружелюбно, когда отметил с неожиданной теплотой:

– Ты ко мне переехать-то боишься.

– Но в отношении пива и мишек я оценил, спасибо, – усмехнулся мужчина, ловя чужие губы своими.

Ему нравилось то, как она лежала на нём. Бальтазар считал, что ему в целом слишком многое нравилось в Блетчли. Порой его это напрягало, потому что он не имел дел с отношениями подобного характера прежде. Отдельно мужчину удивляло то, что ему хотелось больше подобного, а также чаще находиться рядом с Фридой.

Он весело фыркнул, когда она объявила его сумасшедшим, но всё же оказалась достаточно справедлива, чтобы признать отсутствие белой горячки. На самом деле, мужчину начинало поражать то упорство, с которым Блетчли продолжала отнекиваться от привязанностей – и это несмотря на характер их отношений, уже продолжительное время подразумевающий исключительно моногамию.

– Николетт намного младше тебя, – между делом возразил Харт, однако имея в виду, вероятно, не только биологический возраст, прежде чем немного изменить ход разговора.

– Нико не сможет оценить все положительные стороны моего присутствия, – в том же шуточном, как и Фрида, тоне отметил Харт, с лёгкими нотками пошлости. Он считал в то же время, что им стоит отдохнуть, но не смог смолчать, в целом "разгулявшись", несмотря на усталость после непростого вечера.

Бальтазар поразмыслил с мгновение, прежде чем отметил, вынося вердикт:

– Ты становишься ужом на сковородке, Блетчли, когда дело заходит об обсуждении наших отношений.

Бальтазар говорил весело, пусть и не сдавался, пытаясь разобраться в происходящем раз и навсегда.

– Почему?

– Я подожду ещё немного, если сейчас мои признания заставляют тебя нервничать, – на удивление мягко заметил мужчина, целуя ирландку неторопливо.

Харт фыркнул следом, подмечая:

– Поверь, ты – первая девушка, кому я об этом говорю.

Бальтазар не скрывал, что, пожалуй, ожидал несколько иной реакции на своё – пусть и крайне спонтанное – признание в любви. Он успел заметить, что Фрида реагировала отнюдь не шаблонно на проявления привязанностей, что интересно контрастировало с возрастающей уверенностью шведа, что им было хорошо друг с другом и что каких-либо претензий, ни она, ни он, друг перед другом не имели.

Швед в свою очередь усмехнулся, когда Блетчли подметила, что Нико многое теряла, однако мужчина так и не определился до конца, как относиться к этому замечанию. Его гложило странное ощущение, которое в целом сводилось к желанию состоять в моногамных отношениях. Вызывала это желание исключительно Блетчли, не являясь последствиями его возраста, как считал швед, не такой уж внушительный, пусть и с десятилетней разницей, когда дело касалось Фриды.

Бальтазар действительно собирался возразить, хотя бы в шутку, когда почувствовал её губы на своих. Мужчина был вынужден признать это продуманным приемом со стороны Блетчли, поэтому не торопился отстраняться, ловя момент.

Он посмотрел на неё следом, не скрывая заботливого скептицизма.

– Откуда в тебе столько упрямства? – поинтересовался Бальтазар больше, в целом, риторически. Он успел также задуматься об её словах о том, что их отношения были "несерьезными", однако, судя по их общему поведению, считал, что Блетчли просто отказывается называть вещи своими именами.

– Что для тебя "серьезные" отношения? – поинтересовался швед. Отчего-то он хотел, чтобы Фрида говорила конкретнее. К тому же Харт надеялся, что её собственное описание натолкнет Блетчли на мысль, что их отношения от "серьезных" ушли недалеко.

Мужчина помолчал, глядя на Блетчли, когда в очередной раз признал вслух, заменив прежние признания в любви:

– Мне хорошо с тобой, – констатировал швед, после взглянув на Фриду озорно, – этот контекст тебе нравится больше признаний в любви?

Бальтазар слушал её внимательно, не а пример заинтересованный чужой точкой зрения. Ему начинало казаться, что под доводами Фриды против серьезных отношений стояли не простые легкомысленные желания, однако эта мысль мелькнула вскользь, что швед не сообразил спросить саму женщину об этом. Кроме того, из того, что Блетчли говорила, следовало, что она желала держать дистанцию. Это вряд ли подразумевало щекотливые вопросы, пусть в целом Бальтазар считал, что и без того рассказывал ей о себе время от времени.

Пожалуй, по итогу её размышлений вслух у него назрел один вопрос; расспрашивать Фриду о прочих деталях швед не видел смысла.

– Ты считаешь, что мы могли бы сейчас запросто разойтись?

Бальтазар исходил из размышлений, что их отношения, как их называла Блетчли, "несерьезные". Значит, решение о расставании должно было даться обеим сторонам без особых проблем. За себя в этом вопросе, однако, швед без прикрас предпочитал отмалчиваться.

Вопреки своему вопросу Бальтазар предпочитал обнимать молодую женщину покрепче, в целом, как он надеялся, давая понять, что спрашивает он о расставании исключительно теоретически.

Он не заметил, как в щекотливом вопросе употребил "мы" вместо "я и ты", пусть Фрида прежде приводила подобные высказывания в пример.

Бальтазар после улыбнулся шире, когда она пообещала, что не будет возражать против новой интерпретации:

– Ловлю тебя на слове, Блетчли.

Бальтазар не возражал, когда Фрида погасила ночник и пристроилась у него под боком. Он не отказал себе в том, чтобы обнять женщину за талию, прижавшись губами к рыжей макушке. Швед пришел к несерьезному выводу меланхолично, что сюрреалистичность того чувства умиротворения, которое мужчина испытывал рядом с ирландкой, обещало в ближайшем будущем начать напрягать его самого. В остальном поспать не мешало самой Блетчли, поэтому Харту пришлось заставить себя замолчать на благо их обоих.

Обычно мужчина спал чутко, но телефонный звонок застал его в расплох. Шведу потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что звонит именного его телефон, прежде чем проворно зашевелиться, пытаясь нащупать на тумбочке свой мобильный. У него был сиплый, явно сонный голос, когда он, наконец, поднял злосчастную трубку.

Разговор был коротким, но этого оказалось достаточно, чтобы в корне изменить планы Бальтазара на стоящее на дворе раннее утро. Будучи великовозрастным, несмотря на это швед с трудом сдержался от разочарованного стона; разочарование было щедро сдобренно раздражением, а также импульсивной досадой от того, что он дал свой номер Николетт Аллегре – которая, увы, не удосужилась сдержать данное ему слово.

Швед оборвал разговор, когда взглянул на Блетчли сочувствующе и потянулся к чужим губам, бормоча "прости", вполне полное неподдельного раскаяния.

– Обычно не догадываются, – заметил Харт, отвечая на чужой, вероятно, риторический вопрос. Мужчина также продолжил, констатировав с нотками мрачной иронии, – однако этому клиенту просто наплевать, что у меня есть личная жизнь, – без энтузиазма подытожил Бальтазар.

– Мне нужно идти, – неутешительно подтвердил чужую догадку швед. Он коротко ткнулся носом в чужую шею, собираясь с духом для того, чтобы вылезти из-под одеяла, прежде чем всё же встать с кровати и потянуться к брюкам.

Бальтазар застегивал браслет наручных часов, когда отозвался:

– Думаю, я загляну к тебе в ресторан уже вечером. Вряд ли мне удастся освободиться раньше.

Он не хотел говорить об этом, но всё же констатировал вслух:

– Аллегре, как ты предполагала, не стала послушной девочкой всего лишь за одну ночь.

От подобных размышлений раздражение мужчины значительно нарастало, но он не хотел, чтобы Фрида из-за этого беспокоилась. Приходилось держать себя в руках.

Бальтазар набросил куртку, когда всё же вернулся к чужой кровати, поправляя одеяло, коротко поцеловал ирландку в щеку и скрылся за дверью, прежде попросив Фриду закрыть за ним, когда она найдет на это силы.

***

Ему не потребовалось прикладывать много усилий, чтобы отвечающий за закон и порядок в итоге потянулся к механизму, открывающим камеру Николетт. Для общего помятого вида, явно говорящего, что если швед спал, то чертовски мало, а также вряд ли в своей постели, Бальтазар выглядел не в пример уверенным в себе. И, кроме того, явно недовольным происходящим.

– Какого черта, Аллегре, – поинтересовался швед, не выбирая выражений. Он уже был наслышал о чужих проделках, которые заставляли его сомневаться в здравомыслии его новой подопечной.

– Тебе, похоже, жить надоело, – не скрывал испорченного настроения мужчина. Голова была тяжелой, как спросонья, так и из-за недосыпа.

– Полагаю, в будущем мне также не стоит больше надеяться, что ты умеешь держать слово?

Пока Николетт говорила, Бальтазар вздохнул собственным размышлениям о том, что ему стоило брать пример с её адвоката и начать уважать самого себя. Он успел забыть, какой безжалостной и чуточку унизительной могла быть работа телохранителя.

– Часто твой адвокат вытаскивает тебя из подобных мест? – поинтересовался Бальтазар, пока Аллегре забирала свои вещи. Однако, бросив прежде беглый взгляд, ключи от её машины швед успел перехватить раньше, чем это сделала девушка.

– В этот раз поведу я, – предупредил Харт, не принимая возражений и в то же время не сомневаясь, что у дочери Спаака те, несомненно, будут.

– По-моему, тебе стоит проспаться, а потом отправляться по своим делам.

Не надеясь, что его послушают, в остальном Бальтазар не брался настаивать рьяно.

Возвращаясь к чужому вопросу об убийстве, швед на мгновение задумался о подобных перспективах.

– Думаю, без меня найдутся кандидатуры, которые не желают тебе доброго здравия. Не люблю марать руки попусту, – миролюбиво отозвался швед.

– В остальном, то на порог квартиры, где я ночевал, меня вряд ли из-за тебя пустят снова, поэтому тебе придется терпеть мою кампанию, – подытожил Харт иронично. Говоря о Фриде, он считал, что та на запрет имела бы полное право после минувшей ночи.

Он проворачивал в замке ключ зажигания, когда, обернувшись на Аллегре, всё же задал гложущий его вопрос:

– Кроме того, что ты сначала делаешь, а потом думаешь – есть идеи, почему твой отец решил нанять тебе телохранителя?

– Я не запрещаю тебе вызвать такси, – заметил Бальтазар, не собираясь идти на поводу у девушки, когда та говорила о "правиле пассажирского сидения", – и я доверяю твоему жизненному опыту, но предпочту отвезти твой автомобиль домой, пока ты не убилась. Не хочу разочаровывать тех недоброжелателей, о которых мы говорили, – заботливо отметил швед.

– Ты явно недооцениваешь всё, что начинается после тридцати, – дружелюбно усмехнулся Харт. Он помнил свои двадцать лет, но считал, что те, несмотря на определенный износ организма в нынешнем состоянии, были жалким подобием зрелого возраста.

Он подумал о том, чтобы закурить вместе с Николетт, но не захотел по итогу.

По мере того, как Аллегре продолжала говорить, швед безоговорочно посчитал её хамкой, однако отчего-то это его скорее забавляло, чем расстраивало. Для него она была никем другим, как заносчивой девицей, которой редко отказывали в чем-либо по жизни, а также той, которая, несмотря на бурные вечеринки и толпы поклонников, наверняка об этой жизни ничего не знала. Бальтазар считал, что в её возрасте это было позволительно, если смотреть правде в глаза, а также то, что ему скорее стоило ей посочувствовать, а не злиться на неё. Швед был сам удивлен своим философским размышлениям. Вероятно, вправду сказывались недосып и важность полноценного сна после тридцати.

Он не стал отвечать на чужой вопрос о том, что попросту марать руки он не прочь, пожелав оставить размышления на долю Николетт. Бальтазар пожелал бы ей заботливой бессонницы, но подозревал, что отныне это обещало выходить боком ему. Лучше бы она спала десятым сном в номере отцовского отеля.

Когда Аллегре заговорила о том, насколько он хорош, Бальтазар не посчитал нужным выбирать выражения.

– В этот раз я рассчитывал на утренний секс, чтобы продемонстрировать свои таланты, но твоя безалаберность не оставила мне шанса, – проговорил мужчина, не изменившись в лице. На самом деле, он действительно считал, что недосып своеобразно сказывался на его характере и лексиконе.

Он слушал её внимательно всерьез, когда Аллегре, несмотря на тон, говорила о планах отца. В её словах был смысл, подтверждавший некоторые теории Харта, однако тому было необходимо больше информации.

Мужчина вздохнул обречённо, останавливаясь на одном из светофоров и всё-таки закуривая.

– Похоже, придется всё-таки таскаться за тобой, – подытожил мужчина, – пока твой отец не расскажет мне, в чем заключается его фарс, в которой мне довелось играть роль твоего телохранителя.

Бальтазар вдруг обернулся, ловя взгляд Аллегре и интересуясь миролюбиво:

– Ты всегда такая хамка?

– Дорастешь – поделишься впечатлениями, – насмешливо отозвался швед, когда Николетт любопытствовала насчёт того, что же начинается после тридцати.

В остальном его волновали несколько иные вопросы на данный момент, разрешение которых та же Аллегре затрудняла своими выпадами. Как считал Бальтазар, порой чересчур агрессивными, пусть нынешнее положение дел не нравилось ему самому.

Его забавлял их разговор об его – вполне специфических – талантах, который абсурдно заставлял шведа задуматься о Фриде и о том, какого ей пришлось в эту ночь.

– У моей личной жизни, увы, чуть более нормированный график, чем твои выходки, поэтому тебе придется терпеть меня это утро, – подытожил Бальтазар. Отчего-то будить Фриду совесть ему еще раз не позволяла.

Он взглянул на неё насмешливо, когда они остановились по воле светофора на очередном перекрестке, подытоживая разговор о его талантах:

– Увы, предложить проверить не смогу, поэтому тебе придется поверить мне на слово.

Бальтазар был бы рад оставить её здесь, а сам отправиться домой, однако слова самой Николетт, подразумевавшие, что у Рихарда были проблемы, а нанятый телохранитель не был простой блажью или желанием насолить шебутной дочери, не давали ему отныне покоя.

– Если у твоего отца серьезные проблемы, думаю, тебя не стоит оставлять одну, – честно отозвался швед.

– Кроме того, ты сама нарушила наше соглашение, когда загремела в участок, – хмыкнул мужчина.

– Я понимаю, что ты – взрослая девочка, однако острота твоего языка вряд ли поможет против пущенной в тебя пули.

***

У Бальтазара не было больше желания цепляться к чужим словам, как это делала Аллегре, когда он признал, что не прочь начать утро прямо сейчас и получить заслуженный завтрак. Его организму не мешало бы проснуться, поэтому, выяснив коллективные предпочтения, швед направил машину в сторону места, где наблюдалась провизия.

Он так и не оставил Николетт до самого вечера. Несмотря на то, что та, вероятно, не считала имеющееся положение вещей серьезным, отсутствие подтверждения в этом отношении со стороны Рихарда продолжало напрягать мужчину. "Травмы на производстве" ему нужны были мало, как бы Аллегре ни пыталась спровоцировать обратное своим поведением.

Бальтазар, как и обещал, добрался до ресторана под вечер. Он чувствовал, как вымотался, словно после тяжелого суда, и отчаянно желал принять душ, которого в глаза не видел последние сутки.

В знакомом ресторане ещё заседали посетители. Швед подметил, что Фрида, стоящая неподалеку, была занята разговором с одним из сотрудников, когда попросил столик на двоих, располагаясь у дальней стены, уютно располагавшейся у окна. Бальтазар не имел ничего против того, чтобы подождать, когда Блетчли освободится. Несмотря на нерегулярное питание, взглянул мужчина на предложенное меню (впервые) без особого энтузиазма, успев попросить у сердобольного официанта чашку кофе. Отчего-то адвокат был уверен, что сможет уснуть в ближайшие часы вне зависимости от употребленного кофеина; длинный день давал своё.

– Привет, – отозвался швед, когда приметил Блетчли рядом со своим столиком. Он окинул её пристальным взглядом, надеясь не заметить какие-либо следы беспокойной ночи. Несмотря на это, мужчина улыбнулся расслабленнее:

– Надеюсь, тебе удалось выспаться за двоих?

***

Чем дальше, тем хуже всё становилось. Бальтазар возвращался домой за полночь, из-за чего, учитывая раздельные жилища, они могли не видеться с Блетчли сутками. Он пах помесью своего и чужого табака, а также вечеринками, на которые попадал из-за Аллегре. Под конец второй недели, когда Бальтазар присматривал за дочерью Спаака, ему удалось-таки поговорить с Рихардом, однако ровно настолько, чтобы швед осознал, что дело действительно было серьезное. Надеясь на здравомыслие Спаака, о большем (пока что) Харт не просил.

Он пошел у Аллегре на поводу, когда за вынудила его выпить одну из стопок. Разумеется, за компанию; на самом деле, среди всего мракобесия было тяжело оставаться трезвенником, однако раньше Бальтазар не поддавался на чужие уговоры. Благо, что с его телосложением стопки было недостаточно для того, чтобы после неё он не мог сесть за руль.

Они договорились, что он не станет дежурить у двери в отель, – пусть какое-то время швед считал, что стоило этим заняться, – поэтому Бальтазар привычно довез Николетт до порога. Он не ожидал поцелуя в щеку, а после – небрежного жеста, когда Аллегре постаралась стереть следы помады с его щеки, прежде чем выбраться из салона и скрыться из виду.

По мнению Бальтазара, происходящее было акцией невиданной щедрости, однако швед не стал заострять на этом внимание. Он не видел Блетчли уже пару суток, поэтому желал побыстрее добраться домой.

Он дал ей накануне ключи, чтобы она могла подождать его в квартире. После некоторого времени сотруднияества с Аллегре он начинал предугадывать, когда вернется домой. Бросив взгляд на часы, швед, впрочем, нахмурился, потому что явно опаздывал. В зеркало с этого момента ему больше не довелось смотреться.

Он обнаружил, что у него нет запасных ключей, уже когда попросил консъержа на первом этаже впустить его, а после поднялся на нужный этаж.

Бальтазар находил это причудливым – стучаться в собственную дверь. Мобильный телефон сел, поэтому ему оставалось надеяться, что Фрида всё-таки пришла, а также не потеряла терпение в ожидании него.

– Блетчли, – немного повысил голос, когда услышал движение за дверью, чтобы дать Фриде опознать себя.

– Я отдал тебе единственную связку. Пустишь домой?

Бальтазар улыбнулся, когда услышал её голос, а после увидел молодую женщину воочию, стоило той открыть дверь.

– Я знал, что ты не подведешь, – бодро подытожил швед. На самом деле, он был действительно рад, что она посчитала нужным прийти; не только из-за призрачной перспективы ночевать на собственном коврике или будить Фриду среди ночи в её постели. После того, по какому графику Бальтазар работал последние недели, ему бы на последний маневр вряд ли хватило бы духу. Он видел, что её напрягает его новый образ жизни, но всё же не мог с ним ничего поделать.

Он не имел ничего против традиционного поцелуя, однако этого не случилось. Бальтазар не скрыл удивления, когда Фрида перехватила его за подбородок, вынуждая покрутить головой, а после отступила на шаг.

Швед нахмурился следом, потому что "веселой" его ночь можно было назвать лишь с большой натяжкой, как и любую ночь до этого, которую ему пришлось провести с Николетт Аллегре.

Бальтазар, впрочем, не успел отреагировать на первое заявление, когда Блетчли решила перейти к следующим, вызывая у мужчина сначала искреннее недоумение, а после – неизбежный протест. Он был уверен, что не таким образом желал провести наступающий вечер.

– О чем ты говоришь? – наивно поинтересовался Харт, не желая принимать её решение. По его мнению, оно было спонтанным, пусть он и догадывался, что их отношениям пришлось нелегко с момента, как он решил поработать телохранителем.

Перед тем, как возразить дальше, мужчина поймал свой взгляд в зеркале и невольно чертыхнулся, после ловя взгляд Блетчли:

– Если тебя взволновало это, – он имел в виду собственную щеку с остатками губной помады, – то ничего не было.

Бальтазар не любил громких фраз, не считая когда-то сказанное Блетчли признание в любви, но всё же отозвался серьезно:

– Клянусь, Фрида, ничего не было.

Он успел коснуться ладонью женской талии до того, как молодая женщина могла бы вознамериться отойти:

– Не уходи.

Бальтазар не понимал её. Отчасти видел рациональное зерно в рассуждениях Блетчли, но считал, что она без нужды доводит некоторые моменты до абсурда. Даже если она действительно верила ему, облегчения это не принесло, стоило женщине начать говорить о том, когда стоило ставить в отношениях точку.

Он не сдержал неверящей, невеселой усмешки, когда Фрида отметила, что если ничего не было с Николетт в этот раз, то непременно будет с кем-нибудь ещё. Когда-нибудь.

– Ты бросаешь меня из-за того, что я ни с кем не переспал в этот раз, но потенциально обязательно кого-нибудь найду? – решил уточнить Бальтазар. Отчего-то он чувствовал, что ему было необходимо услышать это от неё. Чтобы Блетчли проговорила данный довод вслух и, как надеялся Бальтазар, осознала, как несправедливо это звучит.

– Я помню, что тебе никогда не нравились мои признания в любви, но неужели они действительно ничего не значили?

Краем сознания швед осознавал, что реагирует, вероятно, слишком бурно в сравнении с тем, как мог бы, если бы не усталось и постоянный стресс за последние дни. Он вздохнул глубже, стараясь успокоиться, однако давалось ему это с трудом.

– Не нужно прикрываться рациональными доводами, если ты просто боишься, что о тебе будет кто-нибудь заботиться, – отметил Бальтазар тише.

– Я не хочу тебя мучать, – признал мужчина. Как бы ему ни было больно в этот момент, он не собирался её держать, если бы Фрида действительно желала уйти; если бы ей это пошло на пользу.

– Пусть ты обидела меня, – признал вслух швед. Он редко позволял себе говорить о собственных чувствах такого толка, но хотел быть с Блетчли откровенным.

– Почему ты боишься наших отношений? – не сдержавшись, всё же поинтересовался Харт.

– Думаю, я имею право знать это теперь, Фрида, потому что иные твои доводы не звучат убедительно.

Бальтазар считал происходящее абсурдом, потому что слова Фриды не вязались в единое целое. Швед взглянул на девушку озадаченно, когда та признала, что его признание в любви стало для неё значить больше, нежели она бы хотела. Харт испытывал смешанные чувства, потому что, с одной стороны, Блетчли открыто говорила, что он был дорог ей, с другой – считала, что это может навредить их отношениям.

Мужчина знал, что не имел права судить её, но считал поведение Фриды подозрительным и, пожалуй, нездоровым.

Когда Блетчли продолжила говорить об его заботе, Бальтазар посчитал, что она наносила ему оскорбление за оскорблением тем, как думала о нём.

– Ты не имеешь права решать за меня, – Харт чувствовал, что распалялся сильнее по мере их разговора, но не мог заставить себя остановиться.

Он следом, апрочем, покачал головой, когда она решила привести бракоразводные процессы в качестве "удачного" примера.

– Нельзя судить об отношениях по статистическим данным, Блетчли. Если кто-то разошелся – даже если каждый, кто сейчас находится в Нью-Йорке, подаст на развод или разбежится со своей пассией, – ещё не значит, что наши отношения закончатся так же.

Бальтазар поймал себя на мысли внезапно, когда поймал женский взгляд следом:

– Как ты пришла к этому выводу вовсе? Это личное? – поинтересовался швед, движимый желанием образумить её. На самом деле, он не помнил, когда в последний раз прикладывал столько усилий, чтобы оставить рядом с собой девушку, да и получить позволение остаться рядом с ней.

– Тебе не идет пессимизм.

– Пожалуйста, объясни мне, – выдохнул мужчина после недолгого молчания, прося её об одолжении откровенно.

– Твоё поведение сводит меня с ума в этот момент, – обреченно подытожил Харт.

Бальтазар подумал, что этого следовало ожидать, когда Фрида начала рассказывать о своих родителях. Признаться, прежде мужчина не задумывался, что это может быть такой глубокой детской травмой; скорее, результатом прежней болезненной связи, но не последствием разрыва родителей. Он ошибался.

– Но ты также не можешь гарантировать, что это обязательно случится, Блетчли, что мы перестанем быть друг другу нужны, – успел ей возразить швед, когда женщина отметила угасание чувств, как неизбежное зло. Он понимал, что аргументом это было своеобразным, но и не мог признать её доводы "железными".

– Ты прогнозируешь отношения, словно играешь на фондовой бирже. Ты считаешь это нормальным?

Бальтазар вздохнул неслышно, начиная чувствовать нарастающую головную боль.

– Мне жаль, – искренне признал Харт, когда Фрида закончила рассказывать о том, что её мучило.

– Я могу понять, Блетчли, почему ты боишься нашей связи, но я всё ещё не понимаю, почему ты выносишь нам приговор раньше срока. Ты даже не даёшь нам попробовать, – подытожил Бальтазар.

– Не оставляешь шанса опровергнуть твою теорию. По-моему, ты слишком хорошо устроилась, – усмехнулся, пусть без явного веселья, Харт.

Он подумал, прежде чем сделать к ней шаг, аккуратно обнимая и надеясь, что этим он её не обидит. Это не было жалостью. Вероятно, прощанием, пусть к нему швед ещё не был готов.

– Ты – эгоистка, Блетчли, – вздохнул мужчина, касаясь губами коротко рыжей макушки.

Он помедлил, прежде чем выпустить её из объятий. Бальтазар успел подумать раздражённо, что ей, несмотря на откровения, явно наплевать на то, что думает о создавшейся ситуации он сам. У Фриды было создавшееся представление о мире, которое ему было не под силу изменить. Как бы швед ни хотел обратного.

Он обессиленно потёр пальцами веки, прежде чем сделать шаг в сторону, проходя в квартиру.

– Забирай свою зубную щётку и можешь уходить.