Несмотря на то, что Бальтазар находит в том ящичке искомое, ему становится не до облепихового масла или других альтернативных методов лечения. Сейчас в его голове не укладывается, что его догадка о клетке может быть правдой, и он смотрит на Фриду в какой-то момент с надеждой – он бы хотел, чтобы ведьма рассмеялась и разбила его нелепые предположения в пух и прав.

Ведьма, однако, действует с точностью наоборот, и с этого момента Бальтазар, пожалуй, не нуждается в словах. Он мотает головой неверяще и не слишком слушает Блетчли, когда та отчитывает его; её отповеди он уже слышит ранее.

Харт не знает, как это должно было выглядеть на самом деле – Торфинн, держащий Фриду в клетке, – и в какой-то момент он оказывается готов согласиться с ведьмой: ему этого действительно лучше не знать. Он не позволяет, впрочем, малодушию взять вверх, когда то отчетливо сменяется раздражением в отношении упрямства ирландки, а также банальным, казалось бы, животным страхом, который Бальтазар испытывает при мысли, что его жену такой психопат, как Роули, мог запереть, как питомца, в клетке.

Ему всё ещё не нравится, что Фрида оставляет столь многое при себе, что касалось её и Торфинна, пусть Бальтазар никогда не испытывает восторга от необходимости копаться в чужом "грязном белье".

Он оказывается неспособен взять себя в руки, пусть и внешне выглядит вдруг не в пример собранно, когда делает к Блетчли шаг и, заглядывая в глаза, отстраненно советует:

– Не говори об этом, – предупреждает швед, когда следом просит, – покажи мне.

Бальтазар, впрочем, не испытывает иллюзий, несмотря на низость грядущего поступка, что его просьба окажется просьба в самом деле.

Он знает, что ей это не понравится, а также знает, что не имеет на это права, когда вторгается в её голову – "святая святых" для любого человека. Все её воспоминания, переживания, сомнение – всё, что принадлежало Блетчли, отныне оказалось, как на ладони для чародея.

Бальтазар не сразу осознает, что в этой голове, не считая сознания ведьмы, он оказывается не один.

Швед смаргивает, как наваждение, Торфинна, однако тот не желает уходить так скоро. Бальтазар замечает небрежный жест, когда колдун поводит плечом, и улыбается снисходительно, глядя на шведа.

– Посмотри на себя, – у него спокойный, немного скучающий тон, приправленный ленивыми нотками интереса. Бальтазара, пожалуй, всегда это впечатляло: насколько такой психопат, как Торфинн, правдоподобно играл в человека. Он ждет его хода словно завороженный – и Роули не заставляет себя долго ждать, когда подытоживает праздно:

– Я уже думал, ты не спросишь об этом.

"Клетка", – напоминает себе Бальтазар, осознавая в этот момент особенно четко: то, что во сне видела Фрида, сном не было, а Торфинн, кажется, ещё не успел оборвать связь.

О, он держит свое обещание, когда показывает немного, но достаточно – во всех малейших подробностях, чтобы Харт смог ощутить вонь разделанных на столе тушек, – когда "спектакль" обрывается внезапно.

– Ты никогда не сможешь её защитить, – он слышит оглушающий шепот над ухом, прежде чем шведа вышвыривают едва ли не за шкирку из сознания Блетчли.

– Поживи с этим, Харт.

Он не сразу осознает, что возвращается в реальность, и тратит драгоценные мгновения, чтобы прийти в себя. Бальтазар поднимает следом на Фриду несколько затуманенный взгляд, когда, нервно облизнув губы, замечает, забывая об извинениях, которые он ей должен:

– Блетчли, я не уверен в том, что твои кошмары – это то, что тебе снится, – начинает Бальтазар, прежде чем заключить о том, что она и сама имела возможность наблюдать в своем сознании:

– Роули, – напоминает Харт, как будто это напоминаний требовало, – он в твоей голове.

Бальтазар охает едва слышно, но быстро принимает, как должное, пощечину, которая хлестко обжигает его щеку. Он немного дергается, отступая назад, отчасти дизориентированный из-за недавней легилименции. Швед не смотрит на Фриду, когда касается щеки ладонью, ожог на которой оказывается немного успокоен льдом, чтобы быстро отнять ту от кожи следом, полагая, что часть его лица пылает. В этот момент Бальтазар считает, что это вполне отражает его желание сгореть от стыда за то, как он поступает с Фридой – однако времена оказываются чересчур тяжелыми для чересчур гуманных методов.

Чародею это без прикрас разбивает сердце, когда он подмечает, что Блетчли плачет. Его окончательно выбивает из колеи сравнение с Торфинном, поведение которого изрядно выводит Харта из себя во сне, а теперь преследует, как паршивая "ролевая модель".

Бальтазар замечает, как её трясет, когда с трудом дышит глубже сам, осознавая увиденное. Он только сейчас понимает, что помнит этот наряд, в котором Фрида предстает в клетке – именно тот, в котором Бальтазар видит её в последний раз перед тем, как она исчезает. Его в следующий миг перетряхивает от мысли, что всё, что делал с ней Торфинн в той клетке и на том тошнотворном столе – всё это происходило, когда Фрида носила под сердцем Софи.

Швед ловит себя на мысли, что ему хочется кричать, а ещё что-нибудь разбить, но ему требуется весь его здравый смысл, чтобы осознать, что это разбудит детей, если ни одного их с Фридой действие не разбудило по-прежнему.

Бальтазар не помнит, когда ему в последний раз настолько тяжело давалось осознание реальности происходящего. Он усмехается невесело, прежде чем подытожить:

– Похоже, я действительно это заслужил – то, что ты сравниваешь меня с ним.

Чародей не обращает внимания на боль, когда опирается ладонями о столешницу обессилено, стоя к Блетчли спиной, когда всё же оборачивается через некоторое время. У него низкий, хриплый голос, с которым Бальтазар не находит сил бороться.

– Тогда, когда Торфинн держал тебя... там, – он следует её просьбе и больше не употребляет это слово, – это ведь бы сразу после того, как ты пропала, верно?

– Эвелина, – объясняет свой вопрос одним словом швед, считая, что она его поймет.

Он всё же сжимает в кулак обожженную руку, когда с силой зло прикладывает той по столешнице, заставляя ящичек с приборами аккурат под местом удара вздрогнуть и глухо зазвенеть содержимым.

Бальтазар поднимает на неё взгляд, прежде чем признает, не надеясь на её прощение:

– Я могу поспать в детской, – решает Харт, считая, что дети смогут потесниться.

Он не выдерживает после, когда делает шаг к обеденному столу и, тяжело опускаясь на стул, обхватывает ладонями голову, уперевшись локтями в столешницу.

Бальтазар не останавливает её, когда Фрида возвращается в спальню. Швед остается на кухне ещё какое-то время, собираясь с духом после всего, что узнает в последние минуты. Он не позволяет себе жалеть о приобретенном знании, но ему не нравится, как заканчивается их разговор. Ему также мало нравится, что Торфинн оказывается достаточно силен, чтобы лезть в голову своей бывшей жене, находясь при этом за решеткой.

Швед заставляет себя расстаться с желанием выпить, когда направляется в детскую, собираясь вынудить детей потесниться. Он считает, что Эрлинг уже взрослый, когда берется занять часть кровати Эвелины. Бальтазар целует её в макушку, когда Софи, будучи вся в мать, не стесняется обниматься и заявлять права на территорию задранной коленкой, которая в какой-то момент оказывается пристроенной на отце. Швед улыбается невольно, когда думает об их с Фридой нерожденном ребенке, и может лишь надеяться, что эта детвора поладит между собой. Впрочем, сейчас он хочет верить, что он сам сможет поладить с Фридой после минувшей выходки и что свадьба, которую они планируют, состоится.

Швед просыпается спозаранку, едва свет начинает бить в глаза из щелки неплотно задернутых штор. Он оглядывается осоловело, обнаруживая, что Эвелина по-прежнему безмятежно посапывает. Бальтазар выбирается из её кровати аккуратно, не желая беспокоить малышку, когда вдруг начинает беспокоиться с новой силой о том, что с Блетчли за остаток ночи может что-либо случиться, и корит себя за излишнюю эмоциональность, которая вынудила его оставить Фриду, зная её "кошмары", которыми управлял Торфинн. Последнее пугает Бальтазара особенно.

Бальтазар осознает, что поступил некрасиво, когда забирается под одеяло к ведьме. Швед не сдерживается, когда касается губами её плеча, а после прижимается лбом к женской коже, вздыхая едва слышно.

– Прости меня, Блетчли, – негромко подмечает швед, скорее уверенный, что Фрида его не услышит, нежели наоборот. – Я не хотел напоминать тебе его; не хотел делать больно.

Бальтазар утыкается следом в место, где плечо переходит в тонкую женскую шею, бесстыдно грея холодный, замерзший за зябкое утро нос.

Бальтазар обнимает её в ответ аккуратно; его ожоги всё ещё ноют, но слабее после того, как он смазывает их облепиховым маслом, прежде чем отправиться в детскую. Ему нравится, что она не отстраняется от него, и сдерживается от желания поцеловать Блетчли. Несмотря на свои действия, Бальтазар скучает по ней этой ночью; они и так слишком долго находились порознь.

Швед, признаться, не ожидает, что она попросит его съехать, поэтому некоторое время смотрит на неё недоверчиво. Бальтазар в этот момент думает о ней и детях и решительно не желает оставлять их.

– Я не мог предположить, что я увижу, – негромко признает Бальтазар, всё ещё не торопясь отстраняться от Блетчли.

Он всё ещё помнит "теплый прием", который ему оказывает Торфинн, прежде чем поинтересоваться не без доли беспокойства:

– Он ушел? – швед осознает наивность собственного вопроса, но всё же позволяет себе надеяться хотя бы немного, – Роули.

– Я не могу вас оставить, – вздыхает глубже Бальтазар, когда напоминает Блетчли, – не могу оставить снова.

– Стокгольм ведь не на соседней улице, Фрида. Мне придется реже навещать детей, – напоминает Харт.

Он вдруг улыбается, когда вспоминает невпопад минувшую ночь:

– Эвелина, кажется, унаследовала твои привычки и при всей ширине кровати предпочла спать на мне.

Бальтазар считает, что её стоило бы привести в чувство, но отчего-то не берется с ней спорить. Он видит, как серьезно настроена Блетчли, пусть по-прежнему думает и об их ребенке, и о двух других мелких, которые сопят в своих кроватках, как и о том, как Фрида может себя чувствовать с бывшим мужем, находящимся в её голове.

– Это не сны, – серьезнее подытоживает Харт. – Ты видела это. Скажи мне, он ушел? – переспрашивает швед, прежде чем предупредить ведьму:

– Я не смогу уйти, оставив тебя наедине с ним.

Он был бы рад вышвырнуть Торфинна из её головы, предварительно поговорив с ним по душам, но сейчас осознает слишком ясно, что это было не временем и не местом, чтобы спрашивать разрешения снова влезть в её голову.

Бальтазара мало утешает это – то, что Бубенчик сможет приводить к нему детей. Он вдруг думает, что те так и не провели достаточно времени с его родителями, но сейчас его не слишком радует одобрение Фриды отпустить их от себя.

Швед, не стесняясь, тянется своей ладонью к её, когда проводит большим пальцем по металлу обручального кольца.

– Ты хочешь, чтобы я его забрал? – переспрашивает Бальтазар. Больше, пожалуй, из сомнительной вежливости после того, как она гонит его, но никак не всерьез.

Он хочет прижаться губами к женской шее, когда Фрида отстраняется, заставляя чародея выдохнуть, следом оказываясь вынужденным взять себя в руки.

Бальтазар медлит, прежде чем, вопреки её прежней заботе, выбраться из-под одеяла. Он вдруг думает, несомненно заблуждаясь, что Фриде стоит дать время, прежде чем она передумает; прежде чем она поймет, ради чего он нарушил свои принципы, залез к ней в душу.

– Я могу дать тебе несколько дней, но потом мы снова поговорим, – предупреждает швед, считая, что им обоим это будет нужно.

– Хорошо, Блетчли?

Бальтазар теряет счёт времени, сидя в её палате. Медики говорят, что она теряет много крови; Бальтазар винит себя и в этом тоже. В том, что пошел – в очередной раз – у неё на поводу, оставив наедине с собой. Бросив, когда она, кажется, так в нем нуждалась.

Когда швед не чувствует вину, то чувствует ярость. Она снова поступает с ним так же, как тогда, когда она заставляет его опускать в землю пустой гроб – только на этот раз ведьма, кажется, решает удостовериться, что в её могиле, наконец, появится её тело. Впрочем, не только её, потому что перед очередными похоронами она снова беременна. Балььазар старается держать себя в руках, но не может, когда бьёт на глазах у медсестры вазу с цветами, которые приносит её мать. Ему некогда думать о стыде.

Когда-то он думает, что выплакал по ней и Эвелине всё, что мог, но сейчас на Блетчли находится ещё несколько слез. Перед его глазами по-прежнему стоит ванна, полная воды, пены и её крови, пока швед не вытаскивает из неё Блетчли, судорожно зажимая запястья. Он не хочет думать, что могло бы произойти, не зайди он в этот раз; если бы его смелости не хватило на очередной разговор с ней.

Он не спрашивает о нерожденном ребенке, в какой-то момент считая, что он может молиться только за одну душу, потому что высшие силы не смогут ему позволить иную роскошь.

Те бесконечные часы, которые Харт проводит у её кровати, сказываются на Бальтазаре неважно, и до момента, пока Фрида не отказывает глаза, у него наблюдается на редкость болезненный вид.

Он ловит её взгляд раскрасневшимися от слез глазами, немного опухший из-за неизбежного недосыпа. Бальтазару требуется время, чтобы подняться из кресла, в котором у него затекают ноги, и сделать пару неуклюжих шагов к койке Фриды.

Он молчит долго, молча рассматривая её, измотанный и больше не способный на какие-либо эмоции. По крайней мере, в этот момент.

– Ты опять заставила меня через это пройти, – вдруг севшим, сорванным голосом напоминает ей Бальтазар, поясняя:

– Снова заставила выбирать для вас гроб.

– Если ты хотела сделать мне больно тоже, как я сделал тебя, то у тебя получилось.

Бальтазар чувствует облегчение внезапно, когда Фрида начинает говорить. Облегчение от того, что она, кажется, на самом деле жива, когда прежде он ощущает едва ли не ненависть за её поступок. Бальтазар считает, что не сможет понять его и принять, потому что она, несомненно, не утруждается попросить помощи в последние недели, если действительно в ней нуждается – но сейчас это не имеет значения.

Бальтазар не может сдержаться, когда касается её ладони, после скользя пальцами по женскому запястью. На нем почти не заметны храмы после того, как Фрида распарывает свою кожу; колдомедики стараются на славу за то время, которое ирландка пребывает без сознания.

Несмотря на её заверение о том, что она не хотела делать ему больно, Бальтазар в этот миг способен жестоко думать лишь о том, что она сделала – сделала, зная, чем закончились для него её предыдущие, ненастоящие похороны. Швед считает всерьез, что дойди в этот раз дело до настоящих, он бы вряд ли пережил "торжество".

– Ты потеряла много крови, – замечает Бальтазар, отвечая следом на её вопрос, – вторые сутки без сознания до того, как ты пришла себя.

Он молчит дольше, чем положено для столь простого вопроса о Бубенчике, прежде чем мотает головой:

– Нет, я пришел сам. Надеялся поговорить.

Харт замолкает, считая, что продолжение этой истории вполне очевидно.

– Медики ещё не сказали, в порядке ли дети, – нарушая молчание, предупреждает Бальтазар, считая, что предвосхищает чужой вопрос. Он не замечает, как говорит о "детях", за последние сутки, после исступлённого состояния, суживаясь, наконец, с этой мыслью.

– Впрочем, у них есть надежда, что всё будет хорошо, – мягче замечает чародей.

– Почему ты не сказала мне, Блетчли, если тебе было так плохо? – задаёт, наконец, наболевший вопрос швед, вздыхая глубже и стараясь держать себя в руках.

– Почему ты это сделала?

Он присаживается рядом с её кроватью, ближе и не выпуская жеснкую руку, когда располагается в кресле.

Бальтазар считает, что ему не нужно домой в эту минуту, а душ он сможет принять в госпитале. В Мунго ещё остались врачи, которые помнили Харта по старой памяти, ещё со времен его стажировки – странного колдомедика с аллергией на колдомедицину, – поэтому относились, как к своему, позволяя некоторые поблажки.

– Я останусь, – мягко возражает ей чародей, заверяя, – я не могу сейчас уйти.

По крайней мере, он был бы не прочь дождаться вердикта врачей о детях, потому что не может не переживать.

Он теряется, когда Фрида говорит о Себе и Эвелине. Бальтазару требуется некоторое время, чтобы осознать, из-за чего ведьма делает подобный вывод, и на короткое мгновение чувствует себя неловко. Признаться, он не планирует вдаваться в подробные объяснения прежде.

– С этими детьми всё в порядке, – заверяет, не колеблясь, Блетчли мужчина, после чего позволяет себе помолчать некоторое время, прежде чем заметить:

– Я говорил о других детях.

Он всё ещё, вероятно, говорит загадками, но сейчас его не хватает на то, чтобы праздновать эту новость.

Швед, впрочем, берет себя в руки, стараясь не думать о неблагополучных последствиях, когда делится тем, что узнает от врачей недавно:

– Колдомедики обнаружили, что их будет двое – близнецы, – когда проводили обследование.

– Если ты всё ещё хочешь этого, – позволяет себе заметить Бальтазар. На самом деле, он контролирует себя слабо, потому что, несмотря на упрямство, действительно выматывается за те дни, которые караулит Фриду днями и ночами у больничной койки.

Бальтазару становится тяжелее себя контролировать, когда Фрида снова говорит о Торфинне, а следом признает, что тот, следуя опасениям чародея, так и не выбрался из её головы. Швед ощущает, как его мутит по мере того, как Блетчли говорит.

– Перестань, – он отзывается следом резче, чем хочет, но больше не может взять себя в руки, выходя из себя.

– Почему ты списываешь меня со счетов, Блетчли? Я становлюсь беспомощней, если ты не делишься со мной тем, что с тобой происходит. Я и без того был крайне бесполезен в жизнях твоей и детей последние годы. Почему ты продолжаешь меня наказывать?

Бальтазар заставляет себя вздохнуть глубже, однако внутри по-прежнему клокочет ярость, когда он вспоминает о Роули в очередной раз.

– Его стоило убить, а не отдавать в Азкабан, – срывается с губ шведа зло, следуя его мрачным мыслям.

Бальтазар в очередной раз не придает советам Фриды об отдыхе, отказываясь не в состоянии оставить её в этот момент. Его занимает другое – её вопрос о детях. Прежде швед, как и ведьма, не ожидает, что количество детей разом возрастёт вдвое.

– Не знаю, – честно замечает Бальтазар мягче, – медик упомянул лишь двойню. Полагаю, они смогут сказать нам после.

Бальтазар отвлекается на то, что Фрида продолжает приводить аргументы в пользу его невиновности в происходящем, а также в отношении того, почему она не попросила о помощи. Бальтазар испытывает отчаяние, потому что не согласен с ней в корне. Кроме как, пожалуй, с доводом в отношении Азкабана, но, признаться, о себе он сейчас беспокоится в последнюю очередь.

– То, в каком виде ты сейчас – моё наказание, – бормочет, подавив вздох, швед. Он испытывает усталость в этот момент сильнее, чем те дни, которые проводит у кровати ведьмы.

– Мне не нужно душевное спокойствие, Фрида, ценой твоих попыток суицида.

– Ты не дала и шанса попробовать ни мне, ни кому-либо ещё что-нибудь придумать, чтобы это могло помочь.

Он приходит к этой мысли внезапно, когда решает:

– Нужно будет поговорить с Мартой и моей матерью, чтобы защитить тебя, Эрлинга и Софи от поползновений Торфинна. Вряд ли он успокоится.

– Они что-нибудь придумают, – отчего-то обещает швед.

– Блетчли, – Бальтазар отзывается после небольшой паузы и без лишней драмы. Он оказывается неуверен в том, стоит ли это говорить, но всё же делится своими размышлениями вслух, решая быть честным с ней:

– Я могу пережить Азкабан, если буду знать, что с Вами всё в порядке.

На самом деле, если бы не его ненависть к Торфинну вовсе, Бальтазар не думает об этом чересчур всерьез и хочет видеть, как растут его дети.

– Тебе нужно набираться сил, – напоминает в свою очередь Харт.

Чародей ощущает внезапно, как кружится голова, прежде чем осесть в кресле, немного теряя равновесие. Он вздыхает глубже, стараясь взять себя в руки.

– Всё в порядке, – поспешно, при первой возможности отзывается швед, когда Фрида предлагает позвать колдомедика. Харт находит его бесполезным в любом случае, когда тянется за таблетками, другой ладонью символично прикрывая левую часть груди, под которой должно было находиться сердце.

– Я раздражаю местных врачей, – усмехнувшись, между делом подмечает Бальтазар, отсчитывая необходимое количество лекарства из пузырька. Он отправляет следом таблетки в рот, не запивая, прежде чем объясняет:

– Есть даже те, кто помнит меня со стажировки, – отмечая, Бальтазар не знает, зачем рассказывает обо всем этом Блетчли. Вероятно, чтобы отвлечь её от минувшего инцидента. Несмотря на то, что чародей начинал ощущать подступающую тошноту.

Он тряхнул головой, пытаясь отогнать неприятные ощущения.

– По-моему, пора начинать верить в кого-либо, кроме Торфинна, Блетчли, – после небольшой паузы, окончательно избавляясь от хрипоты в голосе, вдруг замечает Харт. К примеру, в свою мать и Марту Бальтазар верил сильнее, чем некоторые дети верят в Санта Клауса.

Бальтазар оказывается вынужден смириться со своим положением, когда, потакая слабости, откидывается на спинку кресла, разглядывая Блетчли с представившегося ракурса.

– Кого ты больше хочешь? – интересуется следом швед, следуя собственным размышлениям, и припоминает Фриде её же слова:

– Мальчиков или девочек?

Бальтазар не знает, почему после всего, что случилось за последние несколько суток, верит, что с детьми всё будет хорошо. Вероятно, потому что действительно хочет этого – семью и детей от женщины, которая вынудила чародея хоронить себя заживо дважды.

– На третьем – "Волшебные вирусы", – отзывается на вопрос ведьмы Бальтазар, поясняя следом, – из-за особенностей моего организма меня порой не брали магические хвори, когда в то же время я мог страдать от обычного маггловского гриппа. В каком-то смысле у меня был иммунитет, что давало мне преимущество, – делает вывод чародей.

Он ловит себя на мысли, что ей не нужно этого знать, когда у них были иные заботы в этот момент.

– Почему тебя это заинтересовало? – миролюбиво любопытствует швед .

Когда Фрида говорит о Роули, Харт понимает, что ей сложно поверить ему так просто после всего, что делает с ней Торфинн. Однако мужчина всё же замечает следом:

– Начни с того, что поверь в свою бабушку, – просит Харт, отнимая руку от груди, когда чувствует, что приступ постепенно сходит на "нет" благодаря нитроглицерину. В остальном он считает, что после всего, что смогла сделать Марта, у Фриды не должно быть много проблем с верой в свою родственницу.

Бальтазар не двигается некоторое время, прежде чем встать с кресла снова. Он слушает между делом, как Блетчли размышляет о возможной избалованности Софи, и не может сдержать улыбки.

– О, она явно предпочтет быть единственной "принцессой", – замечает швед, припоминая прозвище дочери.

Он останавливается рядом с кроватью Фриды, разглядывая ведьму. Бальтазар не знает, как она отреагирует, но уверенно протягивает руку, переплетая пальцы молодой женщины со своими.

– Кто бы это ни был, Блетчли, они должны появиться на свет, – твердо отзывается Харт, заглядывая в глаза ведьме. Он надеется, что она действительно этого хочет, тогда его замечание будет иметь смысл.

– Пообещай, что ты будешь заботиться о себе, – просит Бальтазар, не сводя взгляда с Фриды.

Он, впрочем, по-прежнему не списывает со счетов свою заботу о ней.

Бальтазар не сдерживается, когда наклоняется над больничной койкой и коротко касается губ Блетчли своими, не желая давить на неё и позволять себе большее в этот момент.

– Ты так и не сняла его, – вдруг отзывается швед, поясняя:

– Кольцо.

– Нравлюсь, когда делаю то, что ему на руку, – мрачнеет Бальтазар, стоит Фриде заговорить о симпатиях Торфинна. Чародею не нравится мысль о том, что его может хоть что-либо роднить, пусть духовно или душевно, с Роули.

Швед бросает на Фриду странный, внимательный взгляд, когда ведьма вдруг замечает, что знает о нём немного. Признаться, Бальтазар не задумывается об этом ранее; отчего-то считает, что их история отношений и без того не в пример богата. Он-то, в целом, знает о ней всё, потому что был рядом львиную долю сознательной жизни Блетчли ввиду их разницы в возрасте; ввиду того же рядом с ним большую часть времени не было её.

Харт не хочет идти домой, когда не отходит от больничной койки и интересуется внезапно:

– Что ты хочешь знать обо мне?

На самом деле, он не может предположить, какие вопросы её могут интересовать.

– Я расскажу, – обещает швед, когда признается, – но понятия не имею, с чего начать.

Он внезапно ловит чужой взгляд, когда замечает, глядя озорно:

– Я бы предложил поиграть в "Правду или действие", но, думаю, мы можем ограничиться одним откровенным ответом взамен на другой.

– Если я пойму, что не знаю что-либо о тебе тоже, – подытоживает мягче Бальтазар, заверяя:

– Ничего, что касалось бы Торфинна. Я никогда не хотел делать тебе больно, – напоминает чародей.

Шведа забавляет, когда Фрида называет колдомедицину уделом романтиков, но не торопится спорить.

– Куда же, по-твоему, идут работать выпускники Дурмтранга? – интересуется Бальтазар, в целом не скрывая весёлым взглядом то, как его развлекают стереотипы о его школе.

– Мне всегда хорошо давалось зельеварение, – в остальном не медлит с ответом швед, предпочитая располагать биографическими сводками, – меня как-то попросили помочь в больничном крыле, потому что пациентов было слишком много – в Дурмстранге это в порядке вещей, – между делом хмыкает швед, но не отвлекается на данный факт надолго.

– Я помог один раз, помог следующий, а потом осознал, что мне понравилось.

– Кроме того, я надеялся, что колдомедицина поможет мне разобраться в том, что не так с моим организмом. Никогда не любил лечиться, а у магглов это выходит как никогда долго, – замечает швед.

– Если ты ждала рассказов о том, что я мечтал помогать людям с пелёнок, Блетчли, то это не тот случай, – дружелюбно растягивает губы в усмешке Бальтазар, ловя взгляд ведьмы.

Он молчит короткое мгновение, прежде чем заметить:

– Возможно, если бы не семейное дело, я бы стал колдомедиком. В целом, во времена стажировки, на меня не жаловались, а лишние фурункулы из-за меня ни у кого не появлялись, – легко подытоживает Харт.

Он думает следом, впрочем, что знания анатомии ему, несомненно, пригодились по жизни, однако не в том ключе, в котором бы он этого хотел.

Бальтазар считает, что отвечает на её вопрос, и в ожидании уточняющих оных интересуется между делом:

– Я так и не спросил, Блетчли, когда помогал тебе с кондитерской – какой твой любимый десерт?

– То есть ты считаешь выходцев из Дурмстранга либо представителями криминального сословия, либо занудными банковскими служащими? – невозмутимо интересуется Бальтазар, пусть до конца оказывается неспособен справиться с весельем. Швед не винит ведьму в наличии стереотипов в отношении своей школы, но не может не получать удовольствие от ситуации, когда сталкивается с ними.

– И чему вас только учат в этом Хогвартсе, – осознанно подначивает свою невесту Харт, пусть и исключительно дружелюбно.

Он считает, что она задаёт резонные вопросы в отношении Мунго, пусть и не желает, признаться, отвечать на все из них. Бальтазар, впрочем, помнит о своем обещании и намеревается его сдержать.

Мужчина молчит с мгновение, прежде чем продолжить:

– Какое-то время так и было, – подтверждает Бальтазар, – Ларс занимался семейным делом в одиночку; на тот момент я всё ещё был в Англии, а Бьорн, – швед позволяет себе заботливую усмешку, продолжая, – с этим всё было ясно с первых курсов – блистательная карьера невыразимца.

– Он открестился от привилегии летучего пороха при первой возможности, – подтверждает Бальтазар.

– Так было до тех пор, пока Ларсу не потребовалась помощь; дополнительные руки. Он всегда был слабее нас с Бьорном, – с нотками горечи признает швед, пусть не позволяет себе опускаться до жалости к брату, – в плане магического потенциала. В остальном, в особенности в отношении организованности и здравого смысла, Ларс мог дать фору любому.

– Я вернулся, чтобы его поддержать. На этом настоял отец, – он так же, как и ты, сомневался во мне, как в колдомедике, – отчасти насмешливо отозвался швед, однако без лишнего веселья.

Он молчит о том, что его отец всегда обладал нравом, против воли которого было идти непросто; он умел уговаривать.

– С этого момента мы с братом образовали неплохой тандем, – признает Харт.

– Я ни о чем не жалею, – признает швед. Он не хочет позволять себе мысль о том, что может лукавить, потому что его присутствие, наверняка, спасло его брату жизнь.

– Однако сейчас, как видишь, мне снова пришлось его оставить, – легко признает Бальтазар. Он считает, что времена изменились, и он может себе позволить.

– Впрочем, он уже взрослый мальчик, – подытоживает чародей.

Он не может сдержать улыбки, когда Фрида говорит о молочном шоколаде, и обещает:

– Я запомню.

Бальтазар ловит себя на одной мысли, вспоминая прошлое, когда интересуется:

– Ты ведь не ладишь с матерью, верно?

– Что случилось?

Он считает, что её отношения с отцом чересчур контрастируют с тем, как Фрида относится к Оливии.