Фрида не ожидает этого - того, что он захочет уйти несмотря на то, что ее намерения на сегодняшний вечер были очевидны. Ее это без прикрас задевает, потому что этот случай пожалуй единственный, когда она позволяет себе пойти на поводу у собственных желаний, отбросив в сторону и страхи и беспокойство о нем, но он предпочитает получить либо все и сейчас, либо ничего.

Она молчит на его замечание, что он хочет быть рядом с ней, и не понимает, почему тогда уходит, но не пытается его остановить. Кивает коротко на обещание зайти с возвращением детей и думает обиженно, что отныне пускай только к ним и приходит. Она чувствует себя идиоткой из-за того, что вообще полезла к нему, но оправдывается перед собой тем, что они оба этого хотели. Просто что-то пошло не так.

Они практически не общаются следующие несколько дней. Ведьма обижается на него даже протрезвев и предпочитает не выходить из комнаты, пока он играет с детьми. За это время она успевает прийти к мысли, что это вероятно к лучшему, и их попытка поддерживать хотя бы дружеские отношения изначально была обречена на провал. Им обоим наверняка будет легче, если они сведут общение к необходимому минимуму.

Когда он не приходит в первый день, она не предает этому значения. У него наверняка хватает собственных дел, которые требуют его внимания. Тишина на второй день заставляет ее напрячься, и она придумывает какую-то чушь на вопрос детей о том, где Бальтазар. У нее нет ответа, как и нет ни единого предположения, куда он мог запропаститься. К третьему дню ей начинают лезть в голову нехорошие мысли о том, что с ним могло что-то случиться, и она не может никак сосредоточиться ни на чем другом, несмотря на то, что пытается отвлечься. Ее терпение подходит к концу к середине четвертого дня, и ирландка подзывает к себе Бубенчика после прогулки с детьми. Она знает, что некрасиво использовать домовика для вторжения в чужую жизнь, но не может не переживать. Все, что ей нужно - чтобы тот выяснил, в порядке ли Бальтазар.

Фрида думает, что ожидает услышать что угодно, но пожалуй не то, что он в Мунго. Она теряется, не зная как реагировать, и соображает лихорадочно, что делать. Насколько она помнит, у него проблемы с колдомедициной, и ирландка не понимает до конца, что он делает в таком случае в Мунго.

Она отдает детей бабушке с дедушкой и просит Бубенчика перенести ее в больницу. Ведьма не выпускает его ладошку из руки и невесело размышляет, что пора задуматься о палке, которую используют слепые, чтобы не натыкаться на прохожих и внезапные углы. Домовик подводит ее к одному из врачей, объясняющему ей вежливо, что к Бальтазару могут пройти во внеурочное время только родственники. Блетчли не знает, действуют ли на него ее слова о том, что швед - отец ее детей, или же он впечатляется ее фамилией, которую мало кто не слышал в виду последних событий, но через несколько минут она оказывается в палате.

Она заходит, благодаря следом врача и обещая, что дальше справится сама. Бубенчик подводит ее к больничной койке, и она слышит, как он суетится, подтаскивая к ней небольшое кресло.

- Врач сказал, что тебе делали операцию на сердце, - она не скрывает, что недовольна всем происходящим, и держится отстраненно. - Было так сложно предупредить меня об этом?

Фрида приходит к разумному выводу, что если Бьорн ничего ей не сказал, значит Бальтазар не дал ему понять, что это стоит делать. Она прекрасно знает, как это работает, потому что Алекс, как и любой хороший брат, предпочитает предусмотрительно молчать, если не уверен, что о чем-то можно говорить.

Она считает, что это все - отмазки, и не может, конечно, пропустить мимо ушей слова о том, что ему вероятно стало плохо внезапно. После его инфаркта для нее это, в общем-то, не становится неожиданностью, но сейчас она на взводе от того, что подобное вообще происходит. Не говоря уже о том, что она знает, на ком лежит вина за его инфаркт.

- Нет, была, - она возражает упрямо, потому что возражать хочет. - Послать домовика - секундное дело, Харт. Не говоря уже о том, чтобы дать понять своему брату яснее, что стоит поставить меня в известность.

- Только не говори, что Бьорн забыл об этом.

По ее мнению, этот уж точно никогда ни о чем не забудет. Может только сделает вид, если понадобится.

- Я рада, - она отзывается сухо на его пояснение, что все в порядке, но несмотря на тон рада на самом деле. Хотя бы потому что ее недовольство сейчас вызвано всего лишь беспокойством о нем и ничем иным.

- Дети в порядке. Спрашивали, почему ты не приходишь.

Она не хочет на него давить, но неизменно давит, все еще считая, что он поступил с ней нечестно, ничего не сказав. И ни на грамм не лукавит, когда говорит о детях, потому что они действительно спрашивают, а ей действительно нечего было им сказать.

- Долго тебе еще здесь лежать?

- Скажи, если тебе что-то нужно. Или ты можешь позвать Бубенчика, думаю он тебе не откажет.

Фрида не понимает собственного раздражения, особенно после того, как он признает, что действительно не подумал об этом. И что, вероятно, ему вовсе было не до того, потому что вряд ли ситуация в целом располагала к тому, чтобы думать о ней в этот момент. Она думает с недовольством о его состоянии, когда он потерял сознание, и сейчас после операции, но осознает, что оно вызвано попросту тем, что ей нечем ему помочь. Ее бессильно злит это больше, чем сам факт того, что ей никто не сказал об операции.

Она знает, что он не виноват в ее беспомощности и не заслуживает ее поведения, но вопреки здравому смыслу не может сдержать раздражения, когда отзывается сухо на его обещание держать ее в курсе:

- Спасибо.

Ведьма рассуждает логически, когда приходит к выводу, что если его собираются держать здесь еще две недели, то вряд ли операция была пустяковой. Если на сердце вообще бывают пустяковые операции. Она думает, что в таких случаях уместно предлагать свою помощь, но молчит, потому что ей предложить ему нечего, кроме домовика. Ей самой нужна помощь, и ее в край достало то, что Бубенчик становится ей жизненно необходим. Она любит своего домовика, но никогда не думает, что станет настолько в нем нуждаться.

- Они тоже будут рады тебя увидеть, - ирландка говорит так не из вежливости, а потому что знает, что дети действительно будут рады. Как и самой перспективе оказаться в каком-то новом месте, в особенности если им самим нет необходимости принимать невкусные лекарства.

Блетчли не знает, что сказать еще, и удивляется, когда он внезапно извиняется за тот нелепый инцидент.

- Струсил? - она переспрашивает, не скрывая недоумения, - из-за чего?

Она, впрочем, отзывается несколько отстраненно следом:

- Все в порядке. Ты поступил разумно.

На самом деле сейчас Фрида не знает, что ее толкало в тот вечер так настойчиво хотеть его близости, когда подобные отношения ей более не нужны были вовсе. Вероятно, проблема была в алкоголе, но на трезвую голову ей отчасти это казалось диким и неразумным в первую очередь с ее стороны. Что, впрочем, не исключало того, что ее задел его уход.

Она кивает спокойно, когда он говорит о связях без обязательств, и считает, что это к лучшему. Потому что ей объективно они не нужны тоже.

Фрида качает головой, поднимаясь со стула, не видя смысла оставаться здесь дольше, потому что им очевидно не о чем говорить. Она обещает, что через несколько дней она или Бубенчик приведут детей, и желает ему скорее приходить в себя, прежде чем выйти за дверь. Домовик ловит ее руку своей ладошкой, и они тратят еще некоторое время на то, чтобы поговорить с его лечащим врачом и попросить его поставить ее в известность незамедлительно, если что-то пойдет не так.

***

Проходит чуть меньше месяца, прежде чем на пороге ее квартиры объявляется Марта. С деловым предложением в ее духе - обменять магический потенциал на зрение, если она хочет увидеть своих детей снова. Иного выхода, как она говорит, никакого нет, только это зелье в ее чемоданчике, на ингредиенты для которого она потратила уйму времени. Не все из этого можно достать так просто и не все легально на территории Европы.

Фрида не верит в то, что подобное вообще возможно, когда соглашается выпить все, что принесла бабушка. Ей без разницы что это и из чего, если по ее словам это зелье способно вернуть ей зрение, но она относится с нескрываемым скептицизмом, не представляя, как оно может ей помочь. У нее вместо глаз все еще пустота, и она не верит, что глаза можно отрастить как кости.

Марта раскладывает ей под рукой на прикроватной тумбочке флакончики, инструктируя, черед сколько и что надо пить. На всякий случай дети отправляют в Блетчли-холл на ближайшие несколько дней, и Фрида заметно нервничает, прежде чем все же делает первый глоток.

На первый взгляд ей кажется, что оно не так уж противно, но следом ощущает послевкусие, вызывающее незамедлительно рвотный рефлекс. Она сдерживается, кривясь, но все же допивает мужественно, когда Марта ее поторапливает. Они решают, что все не так уж плохо, когда на месте глаз ощущается жжение, но недостаточно сильное, чтобы доставлять дискомфорт. Фрида обещает, что в случае необходимости сразу отправит за бабушкой Бубенчика, и отпускает ту отдыхать, не собираясь беспокоить до утра.

Она думает, что все не так плохо ровно до момента, как жжение начинает усиливаться, заставляя ее закричать. Ведьма прижимает ладони к повязке инстинктивно, пытаясь остановить боль, но только усугубляет положение. Она кричит еще не раз и не два, пока ее крики не переходят в обессиленный скулеж, и она зарывается с головой под одеяло, подтягивая к себе наощупь одного из мишек дочери.

Фриде кажется, что это длится вечность. Она слышит перелив бубенцов домовика, снующего туда-сюда по комнате и не знающего, чем ей помочь, потому что помочь, кажется, нечем. Вероятно, даже обезболивающее зелье здесь будет бессильно, если его вовсе можно принимать сейчас, пока действует другое. В любом случае, им стоило предположить, что вряд ли у нее появятся вновь глаза по мановению волшебной палочки. Вот только вернуть их оказывалось также больно, как и лишиться.

Она хочет, чтобы это прекратилось еще и потому, что такая боль вызывает у нее в памяти только жуткие воспоминания, все как один связанные с Торффином. Ведьма думает раньше, что нет ничего хуже его чертовой клетки, пока он не вырезает ей глаза, но боль, которую она испытывает сейчас, смело может соперничать с предыдущими зверствами. Она не желает ему зла, но надеется лишь на то, что однажды он очнется и осознает, что успел натворить.

Фрида не слышит шагов Бальтазара, сконцентрировавшись лишь на том, чтобы пережить эту боль и не сойти с ума. Она пытается дышать глубже, но выходит чертовски плохо, и от каждого движения как-будто становится только больнее. Ей мешает повязка, но она отчего-то не решается снять ее даже несмотря на то, что в квартире нет детей, а Бубенчик видел ее не раз.

Она вздрагивает от неожиданности, когда он откидывает с нее одеяло, и сжимает игрушку крепче.

- Надеюсь, что нет, - она отзывается хрипло, цепляясь мысленно за его слова, смысл которых доходит до нее не сразу, и не протестует, когда он тянет ее к себе ближе.

Блетчли не обращает внимания на то, в каком виде Бальтазар сидит на ее кровати, но ловит пальцами ткань его домашних брюк, сжимая крепко.

- Бубенчик - стукач, - она пытается звучать шутливо, но не уверена, что у нее это выходит. Ее бьет крупная дрожь, но разговоры немного отвлекают от боли, и она пытается переключать внимание на них. - Не знаю, может пару часов. Марта не знала, что так будет.

Она ловит его руку и тянет на себя, немного отодвигаясь от него, и просит не задумываясь:

- Ложись ко мне.

- Забавно, что он все еще чуть что бегает к тебе, - она усмехается криво и вымученно, считая, что Бубенчик не менее, чем ей, предан и ему тоже. Ей кажется порой, что играет роль ее отношение к шведу, которое домовик, каким бы шаловливым ни был, чувствует очень хорошо. Ей вообще чертовски с ним везет, потому что такого смышленного эльфа еще попробуй найди.

Фрида жмется ближе к Бальтазару, когда он ложится рядом, и не возражает против его объятий. Ей сейчас не до морально-этической стороне вопроса, и она просто ужасно не хочет оставаться снова одна и неприкрыто в нем нуждается.

- Их собирала Марта, - она поясняет насчет мишки, шутливо жалуясь, - а она никогда не понимала ценность любимого мишки в жизни детей. Но, я думаю, Софи понравится моя коллекция.

Она раздумывает над тем, что в Блетчли-холле несомненно для обоих детей и маленького Майлза просто рай, потому что на них с Алексом никогда не скупились, а девать все это добро после их взросления все равно было некуда, так что самые ценные экземпляры так и остались в комнатах.

Ей кажется, что боль начинает затихать, но на самом деле теперь она проявляется резкими вспышками, и ей требуется мгновение, чтобы вздохнуть глубже и, стиснув зубы, переждать очередной адский момент.

- Для начала я даже не верю, что оно на самом деле поможет. Не представляю, откуда возьмутся глаза там, где их нет и быть уже не может.

- Я знаю, что это зелье нужно пить по часам, но это лучше уточнить у Бубенчика, и что в его составе что-то не слишком легальное. Марта зайдет утром, можно у нее спросить.

Она прерывается на глухой стон, утыкаясь лбом в его плечо и обнимая крепче, и думает, что если ее мучения продолжатся и завтра, она точно свихнется.

- Если тебе завтра никуда не надо, я буду рада, если ты останешься со мной. Это все, что ты можешь сейчас для меня сделать.

Фриду отчего-то забавляет следом его заявление о Констанции, и она хмыкает скептически:

- Да, ей здесь не развернуться. Передай своей подружке, что я навещу ее как только смогу, пусть не скучает.

Фрида кивает благодарно, когда он заверяет, что сможет остаться завтра и столько, сколько потребуется. Она надеется, что это не продлится долго, и что завтра будет уже легче, но признает, что с ним ей куда комфортнее и спокойнее, чем если снова останется одна.

Она не представляет, как выращивают заново кости с помощью Костероста, но подозревает, что ощущения приблизительно те же. В школе казалось забавным пугать несчастных, попавших в больничное крыло, этим зельем. Оказывается, в них ничего забавного не было вовсе.

Ведьма хочет снять повязку, потому что у нее ужасно зудит кожа вокруг глаз, и она чертовски хочет пройтись по ней ногтями, чтобы унять зуд. Она сдерживается благоразумно, потому что вряд ли это хорошая идея, но чувствует как несомненно вскоре полезет от всего этого на стенку, не в силах терпеть. Ей даже кажется малодушно, что зрение не стоит на самом деле таких мучений и отобранного магического потенциала. Ирландка молчит о нем, потому что все также не верит, что эта "сделка" состоится.

Фрида чувствует его родной запах, и как он касается губами ее лба, и тянется к нему ближе.

- Я не видела их почти полгода, - она прикидывает в уме, сколько времени прошло, но все же не позволяет себе надеяться слишком сильно. - Будет жестоко, если зелье не подействует.

Она обдумывает это некоторое время, прежде чем поддается порыву, находя его губы сначала подушечками пальцев, а после дотягиваясь до них своими. Блетчли целует его мягко, после впрочем становясь настойчивее, подгоняемая не проходящими неприятными ощущениями. Она не ожидает очередной вспышки боли, забываясь, и прикусывает случайно его губу, следом слишком сильно цепляясь ногтями за его плечо.

- Черт, прости, - ведьма немного отстраняется, прижимаясь губами к его плечу, и вздыхает глубже, в надежде, что боль скорее пройдет. - Это сводит меня с ума.

Фрида не знает, сколько это уже длится, но начинает подозревать всерьез, что не доживет такими темпами до утра, если конечно надеяться, что утром это все закончится. Она не тешится иллюзиями, но отчего-то ставит себе подобный временной промежуток. Возможно, потому что так становится легче терпеть эту боль, когда есть надежда, что рано или поздно она пройдет.

Она не хочет делать ему больно снова, но не может перестать цепляться за него как за свое единственное спасение. Ведьма соображает слабо, если соображать может вовсе, и действует, движимая в первую очередь инстинктами, когда жмется к нему ближе, не раздумывая. Она целует его немного отчаянно, не переставая блуждать пальцами по его лицу, спускаясь вниз по шее к плечам.

Фрида чувствует, как по телу пробегает приятная дрожь, не имеющая ничего общего со страхом, когда он касается под кофтой ее спины. Ей сейчас его, как когда-то раньше, мало, и она отчетливо ощущает даже тонкую ткань футболки как преграду между ними, не дающую ей быть ближе.

Она выдыхает немного судорожно и вместо ответа на вопрос напоминает шутливо:

- Не смей уходить сейчас.

У нее немного хрипит голос, и она не задумывается, когда тянет футболку вверх, снимая. Блетчли прижимается к нему вновь, чувствуя кожей его тепло, и мягко, без разбору, оставляет поцелуи на его шее.

- Я люблю тебя, - она не знает, почему находит это важным - напомнить ему об этом сейчас, но следом вновь шипит от боли, не успевая поблагодарить за то, что он для нее делает.

Фрида не задумывается о том, что может всерьез взглянуть на эту ситуацию иначе, когда действие зелья перестанет ее изводить, и она сможет вздохнуть свободнее. Не боясь каждым движением причинить еще большую боль и не боясь остаться одной. Она не хочет об этом думать, потому что в этот момент для нее не имеет значения ничего из того, что было и что вероятно будет. Только разъедающая боль и его прикосновения, облегчающие эту пытку.

Она обещает коротко, напрягаясь следом, когда он подцепляет повязку, поднимая вверх. Ей малодушно не хочется знать, что он там видит, потому что ничего приятного там нет, и она просит его негромко:

- Не надо, опусти ее, - но следом замолкает, услышав его слова о том, что зелье, кажется, действительно работает. У нее все еще не укладывается это в сознании, и она мотает головой, отрицая: - Не может быть. Это невозможно, Харт.

Блетчли чувствует, как у нее внутри что-то сжимается от его слов о детях, и она всерьез боится в это поверить, потому что ей ничего не хочется больше этого. Потому что ее свободе пока грош цена, и она до сих пор не выбралась из той чертовой клетки, грозящей остаться у нее в голове до конца жизни. Она живет по-прежнему так, как хочет того Торфинн, и будет жить так, если не вернет зрение.

- Я не поверю, пока не увижу их.

Она терпит, как он и просит, и целует его в ответ, располагаясь под ним удобнее. Фрида не лукавит ранее, когда говорит о новом, другом ощущении при его прикосновениях, и чувствует, как ее тело реагирует на каждое из них. Она считает это абсурдным - их близость именно сейчас, но именно сейчас ей это необходимо больше всего.

Ведьма тянет его к себе вновь, когда он разбирается с ее одеждой.

- Прости меня, - она извиняется, целуя его лихорадочно, - за то, что веду себя так с тобой.

- Тогда в больнице я злилась не на то, что ты ушел, а на то, что не могу о тебе позаботиться.

Фрида считает, что он ее идеализирует, потому что у нее не было времени заботиться о нем. Ни когда у них были отношения без особых обязательств, ни позже, когда она заявилась к нему с сыном, потому что заботился о ней и Эрлинге тогда он. Ее не было рядом с ним после, когда он восстанавливался после инфаркта, не говоря уже о том, что самого инфаркта могло не быть, если бы он действительно заботилась о нем.

Она, впрочем, улыбается вымученно в ответ на его заявление, что сейчас его вполне устраивает ее поведение. У нее нет в этом сомнений, потому что она понимает, что он скучает по ней тоже, также сильно, как и она по нему.

Ведьма тоже надеется, что до следующего принятия зелья еще далеко, и усмехается, чувствуя как окончательно сбивается дыхание:

- Иначе Бубенчик рискует заявиться слишком не вовремя.

Фрида не сразу понимает, что он имеет в виду, говоря об инициативе и нагрузках, а после коротко смеется:

- Не припомню, чтобы меня возбуждали старики, так что не прибедняйся.

- В таком случае расслабься.

Она следует его совету брать на себя инициативу, когда подталкивает его аккуратно в плечо, призывая лечь на спину. Блетчли целует его мягко, начиная с губ и спускаясь ниже, пока устраивается на нем сверху удобнее.

- Уверен, что мне стоит продолжать? - она уточняет шутливо, но все же со всем пониманием. - Я не хочу тебе навредить.

Фрида думает, что не сможет заснуть из-за боли, но все же проваливается в дрему обессиленная, потому что ее выматывает это состояние, особенно в сочетании с физическими нагрузками, которые они устраивают. Она спит беспокойно, не отодвигаясь от Бальтазара даже во сне, и вероятно только благодаря его присутствию спит вовсе.

Она просыпается несколько раз за ночь, но засыпает быстро вновь, когда вспышки боли проходят, и она убеждается, что швед все еще рядом и действительно не собирается никуда уходить. Ведьма не сомневается в этом на самом деле, но ей нравится находить этому подтверждения.

Ее не будит ни его прикосновение к повязке, ни поцелуй, и она спит еще какое-то время крепко после того, как он уходит из спальни. Она просыпается в конце концов от не слишком сильного, но неприятного жжения вокруг глаз, и спросонья рефлекторно проводит пальцами по повязке, стараясь избавиться от этого ощущения. Ей требуется некоторое время, чтобы осознать до конца, что у нее под пальцами больше нет пустоты, и, кажется, она чувствует глаза и свое прикосновение к ним там, где они должны быть.

Фрида не решается снять повязку и проводит судорожно рукой по свободной стороне кровати в поисках Бальтазара, и чувствует нарастающую панику, когда не находит его там.

- Баль, - она зовет его хриплым со сна голосом и вскакивает с кровати проворно следом, находя рукой стену, по которой выходит из комнаты. Ведьма успокаивается немного, когда слышит звуки с кухни, и идет туда, торопясь.

- Я испугалась, что ты ушел.

Она не стесняется признаваться в этом и отвлекается следом на приятный запах еды и кофе.

- Что ты готовишь?

Фрида не знает, чего на самом деле так пугается, потому что боль, кажется, отступает, пусть и не проходит пока совсем, а у него несомненно есть не менее важные дела, чем необходимость нянчиться с ней. Она прекрасно это понимает, но за короткое мгновение до того как оказывается рядом с ним, чувствует как неприятно сводит лопатки от мысли, что он мог действительно уйти.

Она делает пару шагов, когда он тянет ее ближе, и обнимает его следом, целуя коротко в щеку.

- Тебе разве не надо работать хотя бы иногда? - она усмехается, подозревая, что вряд ли он изначально планировал бездельничать сегодня. - Нет, правда, я пойму, если тебе нужно уйти.

Блетчли не знает, на самом деле, как себя чувствует, потому что ее отныне отчего-то беспокоит наличие глаз, которые она несомненно успела почувствовать. Она не знает, почему это доставляет сейчас ей дискомфорт, но подозревает, что вероятно проблема в страхе разочароваться. В происходящем должен был быть какой-то подвох.

- Немного болит, но куда лучше, чем ночью.

У нее на лице проявляется отчетливо энтузиазм, когда он упоминает блинчики, и она улыбается широко, заверяя:

- Обожаю твои блинчики. Я бы съела их, даже если бы не была голодна.

Фрида действительно понимает, о чем он говорит, но теряется, опуская немного голову. Она знает, что ее поведение не слишком разумно, и что она мечтала об этом чертовы полгода, но сейчас почему-то трусит, не решаясь снять эту повязку.

- Нет, - она отзывается честно, продолжая после некоторых раздумий, - но там больше нет пустоты. Теперь я вообще не знаю, что там.

Фрида делает небольшой шажок в сторону, но в целом не отступает далеко, лишь стараясь не мешать ему, если процесс приготовления блинчиков еще не закончен. Ей нравится, как пахнет на кухне, и нравится, что он на ней хозяйничает. За эти три года кухня перестает быть ее территорией, и она не помнит, откровенно говоря, когда и что готовила в последний раз. Вероятно, завтрак для Эрлинга и Бальтазара в тот день, когда Торфинн отправил ее в клетку.

- Ты и без меня знаешь, что хорошо готовишь, - она фырчит, считая, что ему не нужны лишние подтверждения его способностей и достаточно просто ее энтузиазма в отношении всего, что он готовит.

Она прислушивается к его действиям, раздумывая, что может найтись в шкафах к блинчикам, и вздыхает следом глубже, когда он говорит о дискомфорте. Ведьма полагает, что если рассуждать с этой точки зрения, она будет испытывать дискомфорт еще долго, потому что ее напрягает сама мысль о том, чтобы снять повязку и посмотреть наконец что там. Если посмотреть она сможет.

Ирландка усмехается невесело на его заявление, что хуже уже точно не будет. Действительно, хуже отсутствующих глаз придумать что-то было невозможно, так что бояться было нечего.

- Рано или поздно придется же все равно снять повязку, - она бормочет задумчиво, садясь аккуратно за стол и вспоминая между делом, - где-то в шкафу должна быть шоколадная паста. Фишер утверждает, что это самая вкусная шоколадная паста на свете.

Фрида ведет подушечками пальцев по столу, пока не натыкается на вилку, но не торопится приступать к завтраку. Она вертит ее в руке задумчиво и немного нервно, когда выдыхает немного боязливо:

- Ладно, давай посмотрим.

Она касается повязки осторожно, но медлит, не решаясь поднять.

- Если твое предложение в силе, то лучше посмотри ты, и если там что-то не так, просто не говори мне ничего.

- Сделаем вид, что ничего не было. Договорились?

Фрида заметно нервничает, чувствуя его прикосновение к повязке, и как та ползет на лоб вверх. Она уже немного жалеет о том, что заговаривает об этом вовсе, и не может толком объяснить, чего именно так боится. Вероятно неизвестности, потому что ни она, ни он, ни даже Марта не знают, как подействует это зелье и подействует ли вовсе.

Она держит глаза закрытыми, не решаясь открыть, и послушно ждет его вердикта. Прикосновение прохладным мокрым полотенчиком немного успокаивают кожу, раздраженную за ночь непрерывным жжением, и она касается его руки благодарно мимолетным, ласковым жестом. Она на самом деле не имеет ни малейшего понятия, что такое конъюнктивит и какой при нем бывает гной, но предпочитает верить ему на слово, если он утверждает, что в этом ничего страшного.

Фрида вздрагивает, ощущая его губы на своих веках, там где их уже давно не было и не должно было быть, и чувствует, как у нее начинает биться быстрее сердце от этого его прикосновения, дающего понять, что что-то, какие-то метаморфозы действительно произошли. И если он все еще испытывает желание прикасаться к ней, то возможно там все действительно не так плохо, как она успевает себе нафантазировать.

Она протягивает к нему руку осторожно, ловя его ладонь, когда кивает следом на его вопрос:

- Могу, - у нее немного хрипит от напряжения голос, но она чувствует, что действительно может открыть сейчас глаза. Несмотря даже на то, что он идет на попятную. Ведьма колеблется несколько мгновений, прежде чем произносит, убеждая то ли его, то ли себя: - Все равно придется это сделать.

Она вздыхает глубже, выдыхая рвано, прежде чем медленно, боязливо распахнуть глаза. И остаться в привычной, равнодушной темноте.

- Ничего, - она может до конца поверить, что действительно ничего не произошло, чудо не случилось, и к ней не вернулось зрение. - Я ничего не вижу.

Фрида отставляет вилку со звоном на стол, не заботясь о приличиях, и тянет судорожно повязку обратно на глаза, убирая слова волосы нервным, дерганым движением.

- Я знала, что не стоило на это соглашаться.