Фрида не знает, как выразить благодарность отцу за то, что он не идет у нее на поводу и не оставляет ее одну с двумя детьми. Она думает, что справилась бы, потому что действительно привыкает за все это время действовать на ощупь, но вместе с тем знает, что не справилась бы совсем, хотя бы потому, что ей на самом деле чертовски одиноко и даже двое детей, чье присутствие ощущается постоянно, не спасают ситуацию.

Она отправляет отца спать в комнату к Регулусу, извиняясь за то, что он вынужден спать на диване, и полагает, что с ним останется либо Эрлинг, либо Софи. Они меняются среди ночи парочку раз, чтобы в итоге под боком у отца неизменно эти несколько дней спала она, оставляя детям в безраздельное пользование кровать. Она скучает по нему до одури, как и скучает по тем временам, когда он мог защитить ее от всего, что могло бы ей угрожать.

Ведьма хочет надеяться, что детям комфортно настолько, насколько это вообще возможно, учитывая, что их выдернули из привычных условий. Она чувствует, что Эрлинг ее сторонится, но надеется наладить с ним отношения, если поблизости не будет его ненормального отца и некому будет внушать ему нездоровую ненависть к матери. Ирландка старается не давить, но порой неизменно давит, не находя в себе сил быть терпеливее, потому что три года из его пяти видит его лишь урывками, лишь тогда, когда позволяет это Торфинн. Она повторяет им обоим - ему и его сестре - что любит их как можно чаще, не желая, чтобы они об этом забывали.

Блетчли воспринимает без энтузиазма слова отца, что ему необходимо уехать на некоторое время. Она старается выглядеть уверенно, когда он интересуется, справится ли она сама, и не настаивает, понимая, что у него есть дела. Ей не столько страшно за то, что что-то может пойти не так, сколько не хочется оставаться одной, но она держит себя в руках.

В тот день ведьма не ждет гостей, как не ждет их в принципе, и рефлекторно сжимает палочку крепче, когда в дверь раздается стук. Ее пугает всерьез то, что у нее нет даже шанса разглядеть в глазок, кто это может быть, и она спрашивает на свой страх и риск, кто за дверью, когда малодушно думает, что возможно лучше не отзываться вовсе.

Она выдыхает облегченно, когда слышит голос Бальтазара, и тянет на себя дверь, прежде потратив некоторое время на то, чтобы нащупать замок. Бьорн подает голос раньше, чем она успевает спросить, кого имеет в виду швед, говоря о том, что тот увязался за ним. Она отчего то смущается первым делом, испытывая неприязнь к тому, что теперь и его брат видит ее в таком состоянии. Это, впрочем, длится недолго, и она напоминает себе, что Бьорн - далеко не худший свидетель зверств Роули, и на самом деле она ему действительно рада.

- Проходите, - она отходит от прохода, все еще держась за дверь, чтобы следом все-таки сделать шаг в сторону, выставляя рефлекторно чуть вперед руки, пусть ей и кажется, она хорошо представляет, куда идет. - Отец завалил их игрушками, но им, кажется, всего мало, так что они будут рады.

Фрида касается подушечками пальцев стены и ведет по ней, делая шаг по коридору и доводя линию до ближайшего угла, за которым скрывается поворот на кухню.

- Вы зашли практически к ужину, - она отчего-то ловит себя на забавной мысли, что некоторые детали остаются неизменны, и его брат появляется как обычно вовремя, чтобы успеть на ужин. Пожалуй, не хватает только Ларса, ну и возможности для нее готовить самой. В отношении последнего она проявляет невиданное упрямство, надеясь рано или поздно все же подступиться к плите, но пока ее попытки заканчиваются лишь неприятными ожогами. - Думаю, в Блетчли-холле вот-вот закончат с его приготовлением.

Она слышит следом звонкий смех и детские голоса, приближающиеся по мере появления детей в коридоре, и полагает, что с остальным братья разберутся сами. Фрида молчит некоторое время, прежде чем замечает:

- Я думала, ты придешь раньше, чтобы повидаться с дочерью, - она не обвиняет и хочет прояснить это раз и навсегда, - вы можете приходить к ней когда захотите, я не собираюсь запрещать.

Фрида говорит только о дочери, потому что так или иначе Эрлинг не его сын, и он не обязан заботиться о нем и приходить к нему. Она помнит, как он быстро находит общий язык с мальчишкой, но не тешит себя иллюзиями, что он может хотеть этого вновь через три года, в особенности после того, как его отец отобрал у Бальтазара дочь. Вместе с тем, она знает наверняка, что швед не из тех, кто будет вымещать недовольство на ребенке.

- Торфинн постарался, чтобы Эрлинг воспринимал тебя как врага, - она отзывается мрачно, проклиная своего мужа, который в первую очередь вредил ребенку, - как и меня.

Ей всегда было страшно представлять, что творится в голове у сына, уверенного, что человек, которого он называл отцом, и его родная мать, по заверениям Роули, его не любят. Что она, видимо, бросила его, и бог знает, что еще мог говорить ему ее муж. Сейчас ведьма сама не знает, как подступиться к малышу и объяснить свое фактическое отсутствие в его жизни эти три года.

У нее, на самом деле, много к нему вопросов, в первую очередь о том, где они все были, когда Торфинн забрал ее вновь. Как они вообще могли поверить в то, что она говорит, если раньше ее трясло от одного упоминания законного мужа. Как мог поверить в первую очередь он, видевший наглядно, как сильно она его боялась. Она молчит, считая, что все это уже неважно, но с трудом может побороть обиду, вызванную в первую очередь отчаянием. Потому что все могло быть иначе, и она не должна была переживать то, что с ней сделал Торфинн.

Фрида молчит, зная на самом деле, что не спасла себя в первую очередь сама, когда у нее был шанс. Себя и своих детей, и у нее не может быть претензий ни к кому другому.

Она не знает, что из себя представляла его реабилитация, но помнит об инфаркте. По правде ее это поражает - то, как тяжело ему дается мысль, что он их потерял. Отец говорит ей о том, что это произошло в день похорон, и честно говоря она не знает, что делать с этой информацией, дающей ей наглядно понять, что швед испытывал к ней. Она записывает это в копилку своих грехов и немного боится той его такой любви.

- Они будут счастливы, если ты поможешь им разобраться с пазлами, - она усмехается, когда он обещает заходить чаще, и не стесняется подсказывать путь к сердцу малышни. - Они замучили Бубенчика, но тот сбегает при каждом удобном случае.

Фрида чувствует, как у нее что-то сжимается внутри, когда он говорит, что ему их не хватало, и молчит, не находя, что сказать. Ей не хватало тоже, не хватало так сильно, что она чудом не сошла с ума.

- Стоит предупредить Бубенчика, что у нас сегодня уже на пятерых, - она отзывается с улыбкой на замечание о Бьорне, но следом становится серьезнее вновь.

Она помнит о тех моментах, когда они виделись на приемах, и не сомневается, что он переживал их болезненно. Блетчли знает, зачем делала все это, но не может не испытывать вину за то, что так все обернулось. Она молчит некоторое время, а после внезапно вместо претензий проговаривает, вкладывая в слова свое раскаяние за все, что произошло по ее вине:

- Прости меня, Харт. Я не хотела делать тебе больно.

- Скучает по отцу.

Фрида отзывается мрачно, не желая вдаваться в подробности нескольких истерик Эрлинга, осознавшего, что отец в ближайшее время не появится. Она думает, что дело не в последнюю очередь в том, что он оказался выдернут из привычного мира, а вовсе не в том, что Торфинн проводил много времени с сыном. Она знает своего мужа, чтобы быть уверенной в том, что тот не старался быть хорошим отцом. Да и отцом в принципе.

Ей нравится, как Бьорн, судя по заливистому смеху, находит общий язык с детьми. Им это полезно - пообщаться с кем-то вне своего обыденного круга, с кем-то, к кому у них нет причин питать неприязненные чувства. Она помнит, что Бьорн всегда ладил с Эрлингом, и надеется, что сын его помнит.

Фрида не ждет от Бальтазара ничего в ответ на свои извинения и извиняется лишь, потому что хочет этого. Потому что это тяжело в первую очередь для нее - осознание того, сколько неудобств, если это слово вообще уместно, она доставила им всем из-за своей трусости. В первую очередь - детям, но в большей степени - ему.

Она вздрагивает с непривычки, когда он берет в руку ее ладонь, но не выдергивает, заинтересованная обещанием познакомить с кем-то. Признаться, у нее нет ни единого подходящего варианта, и она делает шаг боязливо. С тех пор, как она лишается зрения, ее пугает все незнакомое и новое, и она, пожалуй, больше не любит сюрпризы. Она убеждает себя, что доверяет ему, и что Бьорн действительно справится с детворой, если они отлучатся ненадолго.

Они аппарируют и по звуку, открывающегося замка, она делает вывод, что вероятно аппарируют в его квартиру. Она слышит цокот и мягкую поступь, пожалуй слишком тяжелую для мелкого зверька, и колеблется мгновение, прежде чем послушно протянуть руку. Ведьма фырчит весело, когда у нее в ладони оказывается чей-то мокрый нос, и тянет руку наощупь вперед, надеясь, что зверю, кто бы это ни был, не доставит неудобств ее неуклюжесть. Она касается его ушка мягко, следом фыркая вновь, когда животное дергает им, вероятно призывая быть аккуратнее. Ее в самом деле впечатляют предполагаемые размеры, когда она ведет осторожно между ушей по мягкой шерсти.

- Приятно познакомиться, Констанция, - ирландка отзывается вежливо, не скрывая улыбку, и не торопится убирать руку. Впрочем, ровно до тех пор пока, Бальтазар не сообщает, что у нее под рукой тигр.

Фрида ахает пораженно, чувствуя следом ощутимое в силу размеров и мощи прикосновение лапой к коленке, и одергивает руку, поддаваясь рефлексу. Она считает всерьез, что он сошел с ума, если держит в своей квартире тигра, и ведет внизу в воздухе рукой, стараясь найти его ладонь.

- Ты ненормальный, - она заверяет его в этом доверительно, не зная, впрочем, как реагировать иначе. - Если ты привел меня к ней на съедение, чтобы я больше не мучилась, то скажи об этом прямо.

Она хочет протянуть руку вновь, чувствуя присутствие Констанции рядом, но боится случайно сделать что-то нет. Фрида молчит некоторое время, прежде чем тянет отчасти обиженно и разочарованно:

- Мерлин, Харт, передо мной стоит тигр, а я не могу его увидеть. Это несправедливо.

Фрида не может до конца поверить в то, что он действительно завел тигра и живет с ним уже четвертый год. Она, конечно, тоже когда-то мечтает о драконе, но понимает, почему такое животное лучше не держать в ангаре у дома, но приблизительно также относится к идее завести тигра в квартире. Из-за габаритов и не в последнюю очередь из-за того, что это все же хищный зверь.

Она не знает, как реагировать на информацию, что Констанция занимает свободную половину кровати и любит обниматься по заверениям шведа.

- Откуда она вообще у тебя появилась? - ирландка надеется, что светлая мысль завести тигра пришла в голову все же не ему, хотя и не может представить, как еще в его доме могло появиться это животное. Она усмехается следом, не слишком задумываясь над своими словами, когда ворчит шутливо: - Тебя и на минуту одного оставить нельзя.

Откровенно говоря, ведьма относится скептически к заявлению, что она нравится тигру, и выдыхает шумно, прежде чем боязливо протянуть наугад руку вновь. Она не отказалась бы увидеть Констанцию, чтобы убедиться, что у той и правда нет кровожадных намерений на ее счет, но вместе с тем и потому, что одной лишь фантазии ей не хватает для того, чтобы в полной мере прочувствовать, что она гладит по загривку тигра.

- Она большая, да?

Фрида осознает, что ее вопрос звучит по-дурацки, но полагает, что Констанции вряд ли понравится, если она попытается установить ее размеры на ощупь. Она старается вести рукой по морде аккуратно, боясь попасть в глаз, и улыбается, чувствуя, как та, не церемонясь, льнет к ней.

Ведьма не ждет от него извинений после своих слов и никого ни в чем не винит, когда сокрушается о том, что не способна видеть. Она замирает, слушая его, и не может не заметить, что ему это тоже дается с трудом - осознание, что все могло быть иначе, поступи они все по другому.

Она понимает его и одновременно понять не может, и чувствует, как у нее дрожит от напряжения голос, когда она спрашивает, стараясь сохранять спокойствие:

- Почему ты поверил, что я могла уйти от тебя к Торфинну? Почему ты поверил, что я могла бросить Эрлинга и забрать у тебя Софи?

Фрида хочет понять, но не может, как это возможно, что на самом деле он не верил и вместе с тем ничего не сделал, чтобы вытащить ее и их дочь оттуда. Она помнит, как он приходил и кричал под окнами, но осознает, насколько этого было мало и насколько безрезультатно было, когда хоть кому-то из них стоило просто разнести это поместье по кирпичику. У нее нет сомнений, что они могли бы это сделать, если бы осознали всерьез, чем ей грозит возвращение к мужу. Ничем хорошим, очевидно.

Она понимает, что не может от него ничего требовать, потому что ему тоже пришлось нелегко. Потому что он пережил инфаркт, и отец успевает рассказать, насколько долгой и мучительной была реабилитация, потому что проблемы с сердцем это всегда серьезно. Он просит ее быть к Бальтазару мягче и отнестись с пониманием, и она всерьез старается, но не может избавиться от этой обиды на них всех. Потому что единственное, что позволяет ей держаться в здравом уме первое время - уверенность, что рано или поздно ее вытащат оттуда. Ей кажется, что Торфинну окончательно удается сломать ее в тот момент, когда она смиряется с мыслью, что никто не придет.

- Прошло больше трех лет, Харт, - она отзывается с горечью в ответ на его замечание, что он не мог ничего поделать, когда только узнал о том, что они живы. - Где вы были эти три года?

- Мне стоит благодарить домовиков Роули, иначе мы бы до сих пор были в той комнате.

Фрида знает, что была убедительна. Она знает это, потому что только это и спасало им с Софи жизнь на протяжении трех лет, когда ей только и приходилось убеждать всех в том, что она ошиблась, уйдя от Торфинна, и убеждать Торфинна в том, что она может хотеть его близости.

- Ни я, ни Софи не дожили бы до сегодняшнего дня, если бы я не была убедительна. Но разве я была менее убедительна, когда говорила о том, что со мной делал Торфинн?

Ей всерьез это интересно, и она хочет понять, почему их ничего не смущало в происходящем после всего того, что они узнали о Роули раньше. Впрочем, вероятно смущало, но недостаточно сильно, чтобы предпринять какие-то ощутимые шаги.

На самом деле, Фрида не винит его в том, что он не нашел их сразу, как и не винит в том, что не смог оставить Эрлинга. Она считает, что в той клетке ни у кого не было шансов найти ее, а на Эрлинга у мужа было ощутимо больше прав, чем у кого бы то ни было, даже у ее отца. Ей не понятно лишь все то, что происходило после, после того, как они для всех снова оказались живы.

У нее бегут мурашки по коже от его голоса, когда он благодарит ее за Софи, подмечая верно, что жертвы, которые она принесла, были нечеловеческими. Потому что все эти зверства не могли уложиться в голове здравомыслящего человека, потому что никто не должен проходить через подобное. Она думает, что их дочь несомненно того стоит, как бы тяжело ей ни было смириться с тем, во что превратил ее Торфинн за эти три года.

- Это она меня спасла, а не я ее, - она качает головой, протягивая к Констанции вторую руку и ловя ее мордашку в ладони. - Я бы сошла с ума там одна.

Фрида не понимает этого - как они могли недооценивать Торфинна, как будто изнасилований и избиений было недостаточно, чтобы понять, что он из себя представляет. Что он чудовище, к которому никто в здравом уме даже близко не захочет подходить, не то что жить с ним под одной крышей. Она думает, что они просто не приняли ее слова и ее страхи всерьёз, когда она до дрожи в коленях боялась мужа и любого упоминания о нем.

Она качает головой, когда он по сути говорит, что она могла бы уйти с отцом, если бы хотела, и чувствует подступающую истерику, как бы ни хотела держать себя в руках.

— Уйти и оставить там Софи? Как я могла оставить ее с ним, Харт?!

Фрида беспокоится чуть меньше об Эрлинге, потому что в планах у Роули не было избавляться от собственного наследника, но ее дочь была жива до тех пор, пока она вела себя в достаточной степени хорошо.

— Он бы убил ее, как только мы перешагнули порог.

— Я говорила, что он чудовище, Харт. Я ведь говорила это и боялась его не просто так.

Ей приходится сделать небольшой шажок назад, чтобы не упасть, когда тигрица льнет к ней ближе, довольная проявленным к ней вниманием, и думает, что не представляла этого тоже - того, что может сделать с ней Торфинн. Ее успокаивает сейчас лишь то, что никто на самом деле не знал о том, что ещё позволял себе ее муж, и как выглядели первые несколько дней ее пребывания в клетке.

Она молчит о том, что в случае Торфинна изнасилования не были эмоциональным действием. Он прекрасно знал, что делал, как и прекрасно знал, как сильно она этого боится. Он добивался этого методично сам - ее страха перед ним, каждый раз, когда он заходит в ее спальню.

Она молчит и о том моменте, когда Роули перешёл все границы, потому что не хочет говорить об этом. Потому что убеждает себя в том, что все произошло так, как должно было быть, и она всегда знала о расплате, но в ее рассуждениях появляется брешь с тех пор, как она оказывается на свободе.

— Торфинн нашёл у меня записку, которую я хотела передать отцу или тебе, - ирландка отзывается бесцветно, продолжая немного даже буднично, - ему это не понравилось, и он разумно решил, что я не смогу сделать этого снова, если у меня не будет глаз. 

— Я знала, что поплачусь за это.

Фрида делает шаг вновь как раз в тот момент, когда Бальтазар предлагает пройти внутрь. Она думает, что им пора домой к детям, но позволяет себе остаться с тигрицей ещё немного, давая шведу возможность задать все вопросы, которые его интересуют. Она думает, что несмотря на ее обиду, он имеет на это право.

— Да, так будет лучше. Она и правда очень общительная.

Фрида не хочет на него злиться, потому что с ее стороны нечестно обвинять во всем лишь его или отца. Потому что она сама хороша и вина лежит на ней, а не на них, как бы ей ни хотелось сопротивляться этой мысли, сводящей ее с ума. Она хочет думать, что они все заслуживают тихой, спокойной жизни дальше, и она хочет этого больше всего на свете - держаться ото всех подальше без необходимости выходить в свет и контактировать с кем-либо. Возможно, в этом тоже мало здорового, но после трех лет одиночества ей хочется его вновь, но уже на свободе.

Она берет его за руку сама, стоит ему коснуться ее ладони, и следует за ним осторожно, стараясь ловить чутко любые изменения траектории. За эти два месяца она вынужденно привыкает к подобному - подстраиваться под шаг и темп своего спутника, потому что только так может добраться куда-то, не заработав несколько синяков.

Ведьма устраивается с краю на мягком диване и улыбается следом, чувствуя как он продавливается под тяжестью тигрицы. Она касается ее морды наугад, пробегая ласково по носу выше, ближе к ушам, и фырчит весело, стоит той расположиться удобнее у нее на коленях. Ирландка считает, что ее новая знакомая несомненно своего не упустит.

Она обнимает Констанцию крепче, когда Бальтазар начинает говорить, и чувствует, как неприятно все сжимается внутри.

Фрида не перебивает его несмотря на то, что не считает правильным ему брать на себя вину. Она несомненно обижена, но помнит отчетливо, кто с ней это сделал. Какие бы ошибки ни допустила она, он или отец, но то, что с ней произошло - было делом рук исключительно Торфинна. В сравнении с этим, избиения и изнасилования уже казались неприятной, но обыденностью, с которой можно было жить. С тем, что случилось дальше, нормально жить было уже нельзя,

Она вздыхает глубже, когда он все же подводит черту своему раскаянию, и качает головой. Ее голос звучит на удивление уверенно и спокойно:

- Нет, тебе это не нужно, - ведьма действительно не сомневается в том, что говорит, потому что его порыв - всего лишь желание искупить вину, которую он чувствует, но не понимает, на что собирается себя обречь. - Тебе всегда найдется место, если ты захочешь остаться на выходные или даже пожить какое-то время с нами, но большего я предложить не могу.

- Тобой движет чувство вины, я понимаю, но это не значит, что ты должен становиться нянькой при калеке.

Фриде режут слух собственные слова, но она предпочитает называть вещи своими именами, не жалея ни себя, ни душевную организацию других. Потому что чем скорее она примет это, тем лучше будет для них всех. Она знает, что алкоголь вряд ли решит ее проблемы и вернет душевное равновесие, но все же спрашивает следом, стараясь взять себя в руки.

- У тебя есть что-нибудь выпить? Мне кажется, нам обоим не помешает.

Фрида кивает, когда он говорит, что отойдет на кухню, и отвлекается вновь на Констанцию, неизбежно все же раздумывая над словами Бальтазара. У нее в голове крутится то, что он хочет быть с ней, и она ловит себя на крамольной мысли, что хотела это слышать, потому что помнит, как им хорошо было вместе до того, как Торфинн вмешался в их вполне счастливую жизнь. Она думает вместе с тем, что так больше никогда не будет, потому что за эти три года происходит слишком много.

Ведьма знает, что держится неплохо на первый взгляд для человека, которому вырезали на живую глаза, но знает и то, что это вовсе не так. Что она не плачет, потому что плакать не может, и не закатывает истерик, потому что эмоционально истощена, не говоря уже о том, что привыкла подавлять эмоции вовсе. Она думает, что так или иначе жизнь с ней для любого человека будет невыносима, и она искренне не желает этого ему.

Блетчли слышит, как он возвращается, и протягивает руку, забирая у него бокал. Она ловит себя на этой мысли только сейчас - что ему, наверное, нельзя алкоголь, и спешит извиниться:

- Прости, я не подумала, что тебе нельзя алкоголь.

Бальтазар садится от нее сбоку, и она чувствует как коротко неприятно сводит лопатки от чужой близости. Это, впрочем, проходит достаточно быстро, и она знает, что ее тело реагирует подобным образом на любого человека, оказывающегося в достаточной близости, и это вовсе не значит, что она ему не доверяет. Доверяет, пожалуй все еще больше, чем кому-то еще.

Фрида думает, что на самом деле он не заслуживает этого - чувствовать себя виноватым.

- Ты не представляешь, что значит заботиться обо мне сейчас, Баль. Ты правда не представляешь, как много я не могу сама.

- Рано или поздно тебе это надоест. Будет лучше, если ты просто будешь приходить к нам, когда захочешь, и заботиться о детях, а не обо мне.

Она старается говорить без драмы в голосе, но не уверена, что у нее это получается. Ведьма делает глоток, стараясь отвлечься хотя бы на алкоголь, и думает, что хорошо, что в его квартире нет ничего крепкого, потому что крепкое она и так пьет частенько.

- Я бы хотела, чтобы не было этих трех лет, и у нас все было по-прежнему, но так уже будет вряд ли.

Фрида считает, что он подходит к проблеме поверхностно, если не воспринимает всерьез то, насколько может быть сложно с ней сейчас. Она не питает иллюзий на счет своей практически отсутствующей самостоятельности, как и знает, что, наверное, не хочет никаких отношений сейчас. Ей нечего дать ему взамен на его заботу, когда ему самому она нужна не меньше, и она помнит, с каким трудом они сходились три года назад, чтобы сомневаться, что сейчас это у них получится когда-нибудь вовсе.

Она думает, что его стороны это было бы куда правильнее - найти себе девушку, с которой он мог бы быть счастлив. Ее отчасти даже удивляет то, что этого не произошло за все время их отсутствия в его жизни. Ведьма любит его, но никогда не хочет того, чтобы он ставил на себе крест или ждал бессмысленно ее.

- То, что произошло - вина Торфинна, не твоя, - она отзывается негромко, ловя себя на мысли, что хочет, чтобы он об этом знал, потому что у нее в голове вертится то, как он берет вину в полной мере на себя. Ей не хочется этого, потому что она знает, как легко может начать обвинять всех вокруг в том, что ее не защитили, хотя они все обещали, что больше ничего подобного не повторится.

Фрида вздыхает глубже, когда слышит его признание в любви, и говоря откровенно, не знает, что с ним делать. Она действительно могла бы догадаться об этом сама, потому что на это намекало многое, но не хотела об этом думать всерьез, потому что его чувства лишь все усложняют. В первую очередь - для него самого.

- Тебе было бы лучше любить кого-то другого, Баль, - она качает головой, не желая его обижать, и тянет руку к нему, наощупь ловя его ладонь. - Найти себе девушку и жить с ней спокойно.

- Ты можешь не считать меня обузой, но это ведь не значит, что я ею не буду для тебя.

Она улыбается мягко, не драматизируя, и проводит неторопливо подушечками пальцев по внутренней стороне ладони.

- Приходи к детям, они будут тебе рады. Особенно, если ты познакомишь их с Констанцией, она замечательная.

Бальтазар приходит часто, и вопреки собственным размышлениям, Фриде не удается в полной мере почувствовать себя одиноко, когда в ее квартире как минимум три вечно болтающих, смеющихся и неугомонных существа, отрывающихся от игр лишь для того, чтобы поесть или просто захватить что-нибудь вкусное с кухни. Она не возражает, считая, что им всем необходимо компенсировать время, проведенное в заточении и порознь, и просит Бубенчика пополнять запасы сладкого и фруктов как можно чаще.

Она не чувствует себя одиноко, но с ними тремя чувствует собственную неполноценность, когда не может разделить с ними игры и оценить их художества. Ведьма отказывается выходить гулять, ссылаясь на усталость или головную боль, и радуется тому, что Бальтазару, кажется, нравятся прогулки с детьми. А им, несомненно, нравится гулять с ним. Он, как она и думает, оказывается хорошим отцом, и она выполняет собственное обещание, не стремясь прогонять его, когда он задерживается, и не возражая, когда приходит с раннего утра.

Фрида не ратует за строгий график, но все же забирает малышей спать, когда, по ее мнению, становится слишком поздно. Те возражают по инерции, но не слишком активно, зевая на ходу, и засыпают, стоит им устроиться на кровати удобнее. Она засыпает рядом с ними несколькими минутами позже, вымотанная активным днем.

Ее преследуют кошмары каждый раз, стоит ей закрыть глаза, и эта ночь не становится исключением. Все мешается в кучу - страх за детей, страх за себя, обезумевший взгляд Торфинна, который она видит последним, прежде чем глаза заливает кровь, а ее самую пронзает адская боль.

Блетчли мечется по кровати, забывая во сне, что может разбудить детей, пока наконец не просыпается в страхе. Ей кажется, что у нее жар, и она вся горит, когда по привычке встает с кровати, направляясь в панике в соседнюю комнату. Она делает так все прошедшие дни, когда там остается ночевать отец, и даже когда его там нет. Ей вспоминается внезапно, что она не слышала, как уходил Бальтазар, и что возможно он еще там. Сейчас ее мало волнует, как это будет выглядеть для него.

Она замедляется, переступая порог комнаты, делая небольшие шажки, опасаясь на что-то наткнуться, но в целом прекрасно помня, куда ей надо идти. Ведьма останавливается, отчего-то теряясь и не зная, как начать, если начинать стоит, когда слышит следом его голос.

- Мне страшно, - она выдыхает эмоционально в ответ на его вопрос и не знает, как объяснить это. - Я боюсь, что Торфинна выпустят из Азкабана, и он придет за нами.

Она немного успокаивается, но ее голос все равно дрожит, когда она делится своими страхами. Ей, впрочем, приходит в голову следом, что вероятно она ему помешала, когда заявилась так бесцеремонно, и она меняет тему несколько виновато:

- Я тебя разбудила? Прости, я не хотела тебя беспокоить.

Фрида качает головой, не уверенная, впрочем, что он увидит этот ее жест, потому что не знает, включил ли он свет. Она вовсе не возражает против его ночевок на диване, если ему удобно, тем более, что время действительно было позднее, и ему лучше было бы остаться, чем возвращаться сейчас домой. Аппарация, конечно, заметно облегчала жизнь, но она считала, что та никому не шла на пользу после изнурительного дня.

- Все в порядке.

Она прислушивается к его тону, лишенная возможности ловить эмоции на лице мужчины. Ей нравится та уверенность, которую она слышит в отношении будущего Торфинна, потому что ей надо быть в этом уверенной - что он останется за решеткой до конца своих дней и больше не приблизится ни к кому из них.

- Мне снится, что он выходит на свободу, практически каждую ночь. Вперемешку с другими кошмарами, - ирландка "сознается" обреченно в причине своих страхов посреди ночи и выглядит порядком этим вымотанной. Ее действительно изводят эти сны, не заканчивающиеся никогда ничем хорошим, и она не имеет ни малейшего понятия, как от них избавиться, чтобы наконец-то спать нормальным спокойным, а главное долгим сном.

Бальтазар прав, и им втроем действительно немного тесно на одной кровати, потому что дети, как и она раньше, любят спать с комфортом, растянувшись по всей ширине. Она думает, что это, в общем-то, мелочи, небольшие неудобства, пока они не переделают вторую комнату в детскую, и она готова потерпеть.

- Здесь спал отец, и должен был оставаться Эрлинг, но к утру мы неизбежно менялись местами, и он бежал спать к сестре, а я к отцу, - она улыбается несколько смущенно, но все же поясняет следом, - с отцом было не так страшно.

- Не переживай насчет дивана, ничего страшного не случится, если малышне придется улечься немного кучнее.

Фрида взглянула бы на него укоризненно, если бы могла за его вопросы, но вместо этого она лишь цокает языком, качая головой вновь:

- Конечно, нет, - она не скрывает легкого возмущения его предположением, - не задавай глупых вопросов, на улице же ночь.

- У тебя есть одеяло?

Она медлит несколько мгновений, прежде чем признать все же осторожно, что дело не только в позднем времени, и она действительно хочет, чтобы он остался:

- Мне будет спокойнее, если ты будешь здесь.

Фрида не думает, что обсуждать ее сны - хорошая идея, потому что ничего хорошего ей не снится вовсе. Она не хочет озвучивать, потому что вслух это всегда звучит страшнее, чем у нее в голове, а сны остаются снами, как бы ни мучили ее по ночам.

- То, что было эти три года. И что могло бы быть дальше, - она отзывается мрачно, не вдаваясь в подробности, потому что ее действительно чертовски пугают даже сейчас те перспективы, которые могли ждать их, не окажись домовики Роули настолько болтливыми. Она заставляла себя не думать раньше о том, что делал бы ее муж, когда Софи пора было бы идти в школу, но сейчас, предоставленная самой себе, не могла выкинуть из головы картинки одну страшнее другой.

- Они хорошо ладят, - ведьма улыбается следом на замечание о детях и думает, что на самом деле они напоминают ей ее и Алекса в детстве, с той же разницей в возрасте и тем же отношением друг к другу. Ей только хочется верить, что их теплые отношения не закончатся также, как у нее с их дядей, потому что ей до сих пор не понятно, как ее брат мог быть так слеп, чтобы верить Торфинну. Она, впрочем, знает, что ему самому сейчас вряд ли легко после того, как все узнали, каким чудовищем был ее муж, за которого он выдал ее замуж. - Алекс заботился обо мне также, как сейчас Эрлинг о Софи, и было здорово в школе знать, что у меня есть старший брат, который всегда может заступиться. Хотя, надо сказать, заступников тогда хватало.

Фрида скучает по тем временам, но не позволяет себе думать о них, особенно сейчас, когда стоит в комнате лучшего друга, который не допустил бы еще пять лет назад, чтобы она вышла замуж за такого, как Торфинн. Она фыркает следом, когда Бальтазар говорит о растущих организмах, и считает, что они как-нибудь с этим справятся. А вскоре, возможно, и вовсе обретут собственную комнату и по собственной кровати.

- Ничего, скоро у каждого в распоряжении будет по своей кровати, это ограничение ненадолго.

Она слышит, как он поднимается, и чувствует его приближение. Ей все еще доставляют дискомфорт чужие прикосновения, но она не пытается вырваться, пусть и напрягается внутренне, не желая его обижать. Блетчли не идиотка, чтобы не понимать, что он вкладывает в свое объятие и следующий за ним короткий поцелуй.

- Его не так просто оттуда выгнать, - она отзывается искренне, касаясь его плеча осторожно и наугад, благодаря за то, что он для нее делает.

- Посмотри в шкафу у окна на нижних полках. Там непременно должно быть одеяло и пара пледов, и наверняка удобные подушки. Бубенчик притащил все, что плохо лежало в Блетчли-холле, в том числе и моих плюшевых мишек, если ты их помнишь.

- Доставай все, что захочешь, мне нужно убедиться, что ты устроился с комфортом, прежде чем я уйду обратно.

Фрида ждет, пока он не дойдет по ее прикидкам до нужного шкафа, прежде чем возвращается к насущной теме вновь:

- Спасибо, Харт, за то, что ты делаешь для нас.

Фрида фырчит, развеселившись, когда он замечает, что отдельные кровати не решат проблему присутствия детей в ее кровати. Она знает, что им нравится больше спать вместе и желательно рядом с ней, даже Эрлингу, который по-прежнему относится к ней несколько настороженно, но неизменно забирается под ее одеяло по ночам, лишенный прежние три года такой возможности.

Она остается стоять, прислушиваясь к тому, как Бальтазар разбирается со всеми необходимыми постельными принадлежностями, и не стремится к особой активности. Впрочем, в своей квартире она чувствует себя куда увереннее, меньше опасаясь на что-то случайно наткнуться или сделать что-то не так, но на всякий случай предпочитает не экспериментировать без особой на то необходимости. Ей, подвижной и отчасти даже суетливой, приходится этому учиться - быть осторожнее и проявлять терпение.

Ведьма не ожидает от него подобного предложения и теряется, не торопясь отвечать, потому что не знает, что ответить вовсе. Диван действительно достаточно большой для двоих, чтобы она была уверена, что не потревожит его, но ей отчего-то становится неловко. Вероятно, потому что больше часть времени, когда они спят на одной кровати, их отношения куда более близкие, чем сейчас. И вероятно, потому что она все еще не хочет быть ему обузой, заставляя носиться с ней и ее страхами.

- Я не хочу тебя стеснять, - она качает головой, но в ее голосе нет особой уверенности.

Фрида, впрочем, остается стоять на месте, не решаясь уйти, признаваясь себе откровенно, что уходить не хочет. Не хочет, потому что ей все еще комфортно рядом с ним несмотря ни на что, и потому что не хочет оставаться со своими кошмарами наедине.

Она выдыхает обреченно, прежде чем интересуется осторожно:

- Я точно тебе не помешаю?

Она раздумывает еще с мгновение, прежде чем делает боязливый шаг, не слишком хорошо представляя, насколько близко находится диван в разложенном виде, и протягивает руку вперед, позволяя ему поймать ее.

- У стеночки, - ведьма отзывается мигом, "забивая" наиболее привлекательное для сна место, и думает шутливо, что в целом предпочитала раньше спать на нем, не особо интересуясь деталями. Ее все еще смущает перспектива делить с ним кровать, и она чертовски скучает по нему эти три года и особенно сейчас, несмотря на то, что он рядом. Она не позволяет себе думать о том, что у них могло бы что-то получиться, если бы она позволила ему быть рядом, но неизменно чувствует горечь разочарования от того, что не может дать ему того, чего они оба могли бы хотеть - спокойной, семейной жизни с детьми.

Фрида с его помощью подходит ближе, чувствуя как упирается ногой в диван, и останавливается, дожидаясь, пока Бальтазар управится с постельными принадлежностями и одеждой. Она успевает забыть, что на ней его футболка, оказавшаяся в ее шкафу чудом, и не сразу понимает, о чем он спрашивает. До нее доходит, впрочем, быстро, когда он не скупится на пояснения, и она улыбается воспоминаниям тепло, вспомнив ужас его сотрудников, когда она заявилась тех очках к нему в офис. И ужас его старшего брата, когда он обнаружил их с утра в постели. Ей, как и ему, кажется, что это было так давно, будто во сне. Сейчас ей с трудом удается представить, что когда-то ее жизнь не была обременена чем-то ужасным, закончившимся настолько трагично для нее.

- Я подумала тогда, что ты не будешь против, если я ее присвою. Мне всегда нравились твои футболки.

Блетчли думает, что он, пожалуй, это знает. И что когда она сбежала от Торфинна, ходила долгое время у него дома только в них, оставшись без какой-либо одежды и не имея возможности на тот момент обновить гардероб.

Она наклоняется аккуратно, касаясь дивана, и ложится продвигаясь к стенке. Ведьма чувствует, как он ложится рядом, и сдерживается с трудом от внезапного порыва протянуть руку, чтобы коснуться его. Ей кажется, что это будет лишним, и что она и так ведет себя нечестно по отношению к нему. Последнее, что она хочет - доставлять ему неприятности.

Фрида отзывается простым "спасибо" на его просьбу разбудить его и постепенно проваливается в сон, вымотанная беспокойной ночью. Проходит некоторое время, прежде чем она, в полусне, но все же отдавая себе отчет в действиях, протягивает по покрывалу к нему руку, находя его ладонь и сжимая некрепко.

***

Фрида спит беспокойно, потому что ее сны никуда не собираются исчезать, но чувствует себя все же несколько комфортнее, чем предоставленная сама себе. Она не замечает, как во сне прижимается ближе к Бальтазару, устраиваясь привычно у него под боком, не в последнюю очередь из иррационального, неосознанного страха, и так и не выпускает его руку из своей.

Она слышит сквозь сон сначала смех, потом настойчивый топот ножек, прежде чем вздрагивает спросонья от того, что кто-то из детей налетает на нее. Налетает, чтобы следом пробежаться по дивану и спрыгнуть на пол снова. Она осознает это не сразу - что от их с Бальтазаром дистанции, которую она хотела сохранить, когда они ложились спать, ничего по сути на осталось.

- Прости, я все-таки тебя потеснила.

Фрида извиняется, смущаясь и поспешно отодвигаясь от него немного, полагая, что в первую очередь этого не должен хотеть он сам - подобной близости к ней. Она помнит его признание в любви и не желает его мучить, потому что он это не заслуживает.

- Бубенчику стоит поторопиться с завтраком, пока эти двое не добрались до конфет раньше, - она отзывается шутливо, желая в целом немного перевести тему, и прислушивается к веселому детскому щебету. - Кажется, они в восторге от того, что ты остался и сможешь снова с ними поиграть.